Шарль Демайи

Эдмон Гонкур, 1860

«…В этой комнате, которая была конторой редакции газеты „Скандал“, сидело пять человек. У одного были белокурые волосы, небольшой лоб, черные брови и глаза, небольшой нос прямой и мясистый, завитые белокурые усы, маленький рот, чувственные губы и пухлое лицо, обличавшее в молодом человеке наклонность к полноте. Другой был молодой человек лет тридцати четырех, маленький, коренастый, с плечами Венсенского охотника, с налитыми кровью глазами, рыжей бородою и передергивающимся лицом, напоминавший горбуна. Он имел вид хищника мелкой породы…»

VII

— А! Поммажо!.. Господа, настоящий светский Поммажо! — вдруг закричал Кутюра, увидав маленького человечка, довольно потертого, входившего в контору, подняв свою голову, точно святые дары.

Этого человечка сопровождал верзила-парень, длинный и худой, во всем существе которого, начиная с шляпы и кончая сапогами, проглядывало что-то ужасно жалкое и вместе с тем глубоко убежденное.

— Да здравствует Поммажо! Реализм был в Поммажо и Поммажо в реализме! Долой фразы! Сожжем поэтов! Да здравствует Поммажо! Поммажо, сын истины! Затмивший Бальзака! Этот господин твой друг? Это видно! Господа! Поммажо и его друг, Бог и его народ, так начинается Библия. Увенчаемся прозой и выполним эластические позы!

И Кутюра, танцуя, вертелся вкруг Поммажо…

— Ты кончил? — сказал Поммажо, и отстранив Кутюра, подошел к Монбальяру:

— Монбальяр, представляю вам человека будущего… мой друг Супарден.

Супарден поклонился спине Поммажо.

— Он принес вам маленькую новеллу. Я читал ее: это глубоко изученная вещь!.. Очень хорошо написана!

— Гм, гм! Новелла, это нам не подходит. А что это такое?

— «Любовные похождения подателя святой воды». Супарден знал их троих и все списал с натуры. Вы увидите, — сказал Поммажо, кладя рукопись рядом с Монбальяром.

— Если это вам не годится, он может написать что-нибудь другое: хотите, он принесет вам целую серию статей о фантазерах?

— Господин Супарден, — сказал Флориссак, вполовину повертываясь на диване и открывая один глаз, — я автор «Последней мысли жирного быка». Я пришлю вам своих секундантов.

Супарден остался недвижим. Он разглядывал воротник сюртука Поммажо.

— Сколько хочешь, — сказал Монбальяр, обращаясь к Поммажо, — ты знаешь, у меня нет литературных мнений.

— Есть у вас место в воскресном номере?

— Ты глуп! Место всегда есть… Зачем тебе?

— Вы меня через-чур поддели в прошлое воскресенье, знаете ли вы это?

— Я?.. Ах, да, это Шоз написал уже в типографии… Я не проглядывал… Я сказал ему.

— Дело в том, что я принес письмо в ответ и…

— Один столбец… Хорошо, — сказал Монбальяр, — я для тебя оставлю столбец.

— Ах, — вздохнул Поммажо.

— Не воображай, что я позволяю нападать на людей твоего таланта только для удовольствия уколоть!.. Ответ на нападки, да это лучшая статья журналиста! Он ее сглаживает, старается… и она всегда удается!.. И потом, платит не надо, понимаешь? О, я знаю как вести газету!.. Чёрт возьми, — прибавил он, пробегая глазами статью, — твой ответ это целый трактат о принципах. «Время воображения прошло», в «Судебной Газете» больше поэзии, чем у Гомера… «Стиль — вещь условная…»

— Что если он думает все это, — сказал Кутюра Бурнишу, — что если он думает? Пожалуй, он на это способен… Поммажо, неправда ли, ты думаешь…

— Я думаю, — произнес Поммажо оживляясь, — что всему этому ложному романтизму конец, я думаю, публике довольно сладких фраз; думаю, что поэзия есть бурчание живота; думаю, что любители словечек и эпитетов искажают национальный мозг; я думаю, что истина есть истина и все обнаженное есть искусство; что дагеротипные портреты походят…

— Это парадокс! — крикнул Флориссак.

— Я думаю, что не надо писать, вот!.. Я думаю, что Гюго и другие только испортили роман, истинный роман, роман Ретиф де-ла-Бретона, да! Я думаю, что надо засучить рукава и порыться в швейцарских и в идиотизме наших буржуа: талантливый писатель найдет там для себя новый мир; я думаю, что гений — это стенографическая память… я думаю… я думаю… вот что я думаю. Очень жаль, если это кому-нибудь не нравится.

И Поммажо сделал презрительный жест, который Супарден повторил за его спиной.

— Он говорит, как одна из его книг, — сказал Флориссак.

— Ах, знаешь, Нашет, — сказал Монбальяр, — я у тебя выкину двадцать строк.

— Скажите пожалуйста, вы только это и делаете! Вы мои статьи принимаете за ничто; это меня раздражает наконец! Потому что я прошлую неделю не протестовал… Что же будет на этот раз в газете?

— Во-первых, передовая статья Демальи…

— Это продолжение? Вот скучища-то! Статьями Демальи занимают публику!

— Все же ты ни за что не напишешь такой статьи, как его «Парижский порок…» Когда он выдохнется, будь покоен… Хотите я вам скажу правду: он вам мешает.

— Мне? — сказал Флориссак, — я не читаю его.

— Талант дилетанта, — проговорил Молланде.

— Он не знает французского языка, — сказал Нашет.

— Дело в том, — сказал Бурниш, — что у него есть изречения…

— Авторские изречения, — засмеялся Кутюра, — это правда, его слог напичкан авторскими изречениями.

— Он мог бы заняться чем-нибудь другим вместо литературы, — прошипел Мальграс в сторону.

— Ваш Демальи! — сказал Поммажо, — но все говорят, что у него ничего более нет, он весь выдохся.