Цефеиды. Кассиопея
Если Вселенная бесконечна, какова вероятность, что в разных ее уголках существуют похожие миры? Возможно, в одном из них ты счастлив и живешь той жизнью, о которой всегда мечтал, без сожалений, с уверенностью в собственном будущем. Быть может, там даже небо другого цвета, а звезды складываются в неизвестные созвездия, и лишь одно из них тебе знакомо. Мингю никогда не задумывался о том, какой могла бы быть его жизнь, родись он в другое время или в другом мире. Он уверен, что для него итог всегда будет один. Вселенная считает иначе, когда дает ему шанс прикоснуться к другой реальности. По ту сторону зеркала небо действительно непривычного цвета – сиреневое. Но там нет самых близких друзей, а единственный, кто может помочь, – соседский ребенок, который в этом мире старше на десять лет.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Цефеиды. Кассиопея предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
1
— В общем, как-то так.
Санхён прокручивает на указательном пальце кольцо со звенящими на нем ключами и лениво надувает пузырь из жвачки. Мингю отстраненно вслушивается в шарканье подошвы чужой обуви и перехватывает ручку дорожного чемодана другой рукой, не имея ни малейшего понятия о том, что вообще думать и как быть. Думать, стоит отметить, нужно в срочном порядке, причем рационально и трезво, а не как обычно, но мозги шевелиться отказываются, попросту застыв мертвой неподвижной массой в его голове.
— Спасибо, — нехотя давит из себя Мингю — не потому, что благодарить не за что, а потому, что не привык получать помощь из ниоткуда. Честно говоря, Санхён мало чего общего имеет с этим противоречивым «ниоткуда» — просто он привык рассыпаться в своей бесценной помощи направо и налево. Даже если не просили. Даже если Мингю четко и ясно дал понять, что подачки ему не нужны, что он вполне в состоянии самостоятельно справиться с беспросветной задницей, которая со смачным чавканьем зажевала его, даже кольца с рук не выплюнув потом, будто рыбьи кости.
— На том и порешили. — Санхён подкидывает ключи в воздух, ловит и бросает их Мингю, но того природа ловкостью не одарила — приходится наклоняться и слушать хруст поясницы. — Можешь оставаться здесь столько, сколько посчитаешь нужным. С родителями я уже поговорил.
— Спасибо, — во второй раз жует Мингю слово это непривычное, но даже не пытается его распробовать — отплевывается скорее и думает, что ну вот как так угораздило.
В маленьком дворе, спрятанном за железным забором, который выкрашен темно-зеленой краской, потрескавшейся еще лет десять назад, нет ничего, кроме чахлого деревца, пары ящиков и старой скамейки почти у самого входа в одноэтажный домик. С навеса над крыльцом срываются тяжелые капли после ночного дождя, собираясь в лужу на бетонном выступе. Мингю переступает с ноги на ногу, слушая хлюпанье влажной земли под кедами, и так нестерпимо хочет развернуться и просто уйти, что сил никаких нет. Но он не уходит — взглядом пересчитывает зубы дареного коня, подмечая кариес тут и там.
Санхён поднимает ногу и смотрит на грязь на подошве, а затем с невозмутимым видом ступает в редкую траву возле забора и вытирает о нее ноги. Мингю наблюдает за ним с некой обреченностью. Все еще хочет сбежать и позволить внезапно ставшим неприветливыми улицам Сеула проглотить себя. Может, в желудке мегаполиса не так уж и плохо. И не нужно обременять себя чужой добротой, стоящей поперек горла.
— Ты давай только это, не начинай, — жует жвачку Санхён, — гордость штука многогранная и не то чтобы плохая, но сейчас она для тебя — непозволительная роскошь.
— Дело не в гордости, — сердито обрывает его Мингю.
Ответом ему служит усталый вздох, а следом скрип калитки. Санхён оборачивается перед тем, как уйти:
— Съемщики всегда оставляли после себя бардак и кучу ненужных вещей, которые с годами накопились, поэтому не удивляйся горам хлама.
Он бросает Мингю наедине с грязным двором, покосившимся домиком и тлеющим внутри желанием быть проглоченным улицами Сеула. Улицы отвечают ему протяжным ревом мотоцикла где-то невдалеке, грозно прерывая им стук дождевых капель, по-прежнему тяжело срывающихся с карниза над крыльцом. На небольшой грязевой луже возле одной из ножек скамейки вздувается и сразу же лопается пузырь. Дареный конь улыбается полусгнившими зубами и нетерпеливо взмахивает хвостом, а Мингю понимает, что все-таки будет проглочен, но отнюдь не мегаполисом, что блестит окнами многоэтажек, а задворками Синчхона, где один косой дом на другом, а из-за забора проглядывает чужое белье, сохнущее на солнце. Удивительно, как такие трущобы гармонично вписались в самый центр столицы.
Он вздыхает глубоко, делает шаг в сторону крыльца и показательно и с размаху наступает в лужу на выступе. Щелкает дверным замком.
Пять лет назад жизнь была другой совсем. Пять лет назад сам Мингю был другим: улыбался как-то теплее, шире, охотнее, не хотел пропасть на улицах уже давно знакомого, хоть и не родного города, смотрел вперед с надеждой глупой такой, но беспощадной к ссадинам на коленях, которые он разбивал всегда, когда падал. Надежда беспощадная и милосердная одновременно. Огоньком внутри горящая. Теперь же ссадины на коленях не затягиваются, а плечи оттягивает вес пяти прошедших лет, которые раньше легкими были и воздушными. Которые были будущим, прошитым мечтами.
А потом приходится бросить учебу на четвертом курсе, потому что бабушке диагностируют рак последней стадии. Мингю свою бабушку всегда очень любил, она была всей его семьей, заменила ему родителей, которых не стало, еще когда он в садик ходил. Вот так раз — и не стало. А следом за ними и бабушки самой. Мингю один остался. И одиночество это легло на голову колючим венцом.
А теперь что? А теперь двадцать пять уже, незаконченное высшее образование грузом прошедшего времени, пятое по счету увольнение за последние пару лет и отсутствие средств к существованию. Теперь вот приходится на горло своим принципам наступать и принимать помощь от друга детства, с которым когда-то вместе в садик по соседству ходил. Мингю честно пытался, правда. Съехал со съемной квартиры сразу же, как оплаченный месяц истек, кантовался в дешевых гошивонах[1] на последние деньги, попутно искал другую работу, но попытки сломанные вещи заново склеить — занятие такое себе. Вот и Мингю не клеился, хоть и не вещью был, а очень даже живым человеком. Вроде. По первости точно.
У Санхёна глаз наметанный, зоркий такой, Санхён раскусил его сразу почти, к стенке буквально припер, обвинил в ненужной глупости, заставил чемодан застегнуть и ехать сюда, на Синчхон. Мингю поехал — смотреть дареному коню в гнилые зубы и радоваться тому, что хоть такие есть. Может, потом на стоматолога ему заработает.
Внутри дом выглядит куда лучше, чем снаружи, но приступ облегчения Мингю пока не ловит — обходит сначала две небольшие комнаты с кроватью и рабочим столом в одной из них, разглядывает крохотную, но вполне уютную кухню, изучает ванную, находит стиральную машинку рядом с кладовкой и все-таки успокаивается. Садится в кресло в гостиной, устало вытягивает ноги и смотрит в потолок, на котором черным разрезает белое трещина.
Санхён не преувеличил — хлама чужого действительно валяется много по углам. Спустя полчаса Мингю находит в шкафу ворох поношенной одежды, в кухонных шкафчиках — просроченные консервы и вскрытую полвека назад пачку кукурузных хлопьев, которые уже давно отсырели. Он бегает с веником и совком по всему дому не меньше четырех часов, сгребает в мусорные пакеты хлам непонятного назначения и проклинает свою чистоплотность, по которой так любил проезжаться танком с шуточками Тэён. Мингю именно Тэёна и вспоминает, когда смотрит на чьи-то штаны со смачными следами кетчупа. Странные ассоциации такие, надо сказать, но кого еще ему вспоминать, если именно Тэён с ехидной рожей всегда вытирает жирные после пиццы руки о свои джинсы. А иногда и о джинсы Мингю — просто чтобы позлить немного.
Своих вещей у Мингю мало совсем. Одежда занимает лишь две полки в шкафу, ноутбук находит свое место на рабочем столе, а любимая кружка — на кухне возле электрического чайника. Он долго заглядывает во все ящики подряд и ищет настольную лампу, уже представляя, как будет разворачивать ее плафоном в лицо Тэёну с вопросом «вымыл ли ты руки, свинота», но лампы нет нигде, хотя быть должна. И она находится — на самой верхней полке в кладовке, которая по размеру оказывается в половину кухни. Здесь бы даже можно было устроить атмосферный кабинет, если бы помещение не было до самого потолка завалено хламом, который сюда, судя по всему, сваливали несколько лет подряд. Первой мыслью становится вынести это все во двор, устроить ритуальный костер и подпалить облака, но Мингю только оглушительно чихает и спрыгивает вниз с зажатой в руках настольной лампой.
На выходе он больно запинается босой ногой обо что-то и чуть не падает, но вовремя хватается за косяк, прижимая к груди лампу, чтобы не дай бог не уронить. Негодующий мат мгновенно заполняет полупустые комнаты.
Растирая свободной рукой ушибленный палец, Мингю смотрит на что-то большое и прямоугольное, прислоненное к стене у выхода. За плотной темно-серой тканью, напоминающей старую штору, было не разобрать, обо что Мингю только что чуть не убил в мясо мизинец. Он ставит лампу на пол, хватается обеими руками за тяжелую ткань и рывком сдергивает ее.
А потом глядит на свое отражение во весь рост, вздрогнув в первую секунду от неожиданности. Делает шаг вперед, лицо приближает и всматривается в рисунок радужки своих глаз. Как будто там можно прочитать совет, что делать со своей никчемной жизнью дальше. Он смахивает со щеки выпавшую ресницу и закатывает глаза в ответ своим мыслям.
Снаружи громко скрипит, а после хлопает калитка. Мингю выпрямляется. Кого там еще нелегкая принесла? Соседей?
— Хён[2]? Ты дома?
Лучше бы соседей.
Внутрь кладовки заглядывает Чонхо; его волосы сильно взъерошены из-за ветра на улице. Он шмыгает носом и улыбается:
— Ты чего тут делаешь?
— Это ты чего тут делаешь? Кто адрес дал? Санхён? — ворчит Мингю, поднимая с пола лампу.
— Ага. Я кимпап[3] принес, — Чонхо достает из-за спины шуршащий пакет, — мама передала.
Мингю вздыхает и проходит мимо него в сторону спальни. Ставит лампу на стол, подключает к розетке, упорно делает вид, что один в доме. Чонхо стоит чуть позади и перекатывается с пятки на носок, с интересом наблюдая за каждым его действием.
— Домашку бы лучше делал, мелкий, — бросает Мингю, не оборачиваясь.
— Я уже сделал, — довольно оповещают его, а он снова вздыхает, чувствуя себя старым и больным человеком, которому покоя даже в гробу не дадут.
Нет, Мингю к Чонхо относится очень хорошо, но этот ребенок порой бывает непозволительно надоедливым — вот как сейчас. Хотя даже его надоедливость не то чтобы Мингю так уж сильно раздражает, но именно сегодня как никогда хочется просто побыть наедине с собой и попытаться разложить по полочкам все, что осталось от его жизни.
Чонхо было восемь, когда мама привела его к Мингю, живущему по соседству, и чуть ли не со слезами на глазах попросила присмотреть за сыном. Мингю тогда только на второй курс перешел, а занятия часов до четырех длились — он понятия не имел, откуда соседка узнала, что вечера он чаще всего проводит дома, но все-таки как-то узнала. Отказать у него духа не хватило — слишком потерянно выглядела женщина, сжимавшая руку ничего не понимающего сына.
— Я медсестра, — объясняла она, — и сегодня меня вызвали на ночное дежурство. За сыном некому присмотреть. Его бабушка переехала в пригород и…
— Ладно, — прервал ее Мингю, не сумев скрыть легкого раздражения в голосе, — но только сегодня.
Сегодня плавно перекатилось в завтра, а потом в следующую неделю, и в итоге Чонхо бывал у него дома чаще, чем у себя. Сам Мингю такому раскладу первое время был совсем не рад, но довольно быстро привык к этому любознательному карапузу со смешной улыбкой и перестал испытывать дискомфорт в его присутствии.
Большую часть времени Чонхо валялся где-то на полу и делал домашнее задание в школу, ничем Мингю не мешая, но иногда начинал носиться по всей его крохотной квартире и вопить, что хочет мороженого/сходить в «Лотте Ворлд»[4]/поиграть в компьютерные игры/нужное вставить, и если сначала Мингю шикал на него недовольно и грозился выставить за дверь, то спустя месяц молча доставал из морозилки мороженое и затыкал им Чонхо рот, а однажды потратил выходной на то, что водил мелкого в тот самый «Лотте Ворлд». Одним словом, обзавелся младшим братом, о котором никогда не просил. Переезжал потом не раз, но от брата непрошенного отвязаться так и не смог уже.
— Шел бы ты домой. — Мингю берет из чужих рук пакет.
— Мама опять на дежурстве в ночь.
— А тебе уже не восемь, чтобы бояться одному дома оставаться, — усмехается он и треплет Чонхо по волосам.
— Ну хватит, — отмахивается тот.
Чонхо уже двенадцать, он учится лучше всех своих сверстников, обыгрывает Мингю во все игры, но все равно на голову ниже него. А еще он раздражается, когда с ним обращаются как с маленьким. Мило же.
— Мама сказала, чтобы я заносил тебе поесть, — семенит он следом за Мингю на кухню, — а то ты так с голоду помрешь.
Мингю замирает с кимпапом руках, сжимает слегка фольгу, в которую тот обернут, и бросает быстрый взгляд на Чонхо. Мельком совсем, не хочет долго смотреть на его взволнованное лицо, не нужно ему беспокойство чужое через себя пропускать, ни к чему оно ему. Ни к чему, но он все равно его получает. Вот только встает оно комом в горле, и сглатывать совсем не получается.
Он молча жует кимпап и краем уха слушает чужое восторженное щебетание — на лабораторной по биологии Чонхо поставили в пару с самой красивой девочкой в классе. Мингю иногда прерывается, чтобы отхлебнуть воды из стакана, и жует все медленнее, с беззвучным внутренним вздохом думая о том, что сам не прочь опять стать школьником и быть счастливым от какой-нибудь ерунды вроде красивых одноклассниц.
Но одноклассницы уже все замуж вышли давно и детей нарожали, а Мингю сидит на крохотной кухне чужого дома, ест приготовленный не его мамой кимпап и слушает двенадцатилетнего мальчишку, который не его брат. У кого-то за плечами блестяще оконченный университет, карьера в двух шагах от своего пика, брак и, может, даже развод. А у Мингю только друг детства Санхён со старыми домами на задворках Синчхона, голосистый школьник Чонхо, чья мама вкусно готовит, да бывший одноклассник Тэён с ворохом неуместных шуточек и порой абсурдным поведением. Мингю просто король этого мира, не иначе.
— Ух ты! — слышит он чужой восторженный возглас со стороны кладовки, когда моет кружку в раковине.
— Что такое?
— Ты вообще видел это зеркало? — кричит ему Чонхо. — Иди сюда!
— Да видел я его, — ворчит Мингю, ставя кружку в сушилку, но все равно идет на знакомый голос. — Хватит копаться в чужом хламе, лучше пойдем фильм посмотрим, если ты все еще не собираешься домой топать.
Чонхо мотает головой и продолжает с ярким восхищением в глазах ощупывать деревянную раму зеркала, об которое Мингю часом ранее чуть не убил свой ни в чем не повинный мизинец. Он выдыхает шумно и цокает языком, все-таки переводя взгляд на огромное зеркало. Наверное, оно и вправду красивое — Мингю не может сказать точно, ибо не ценитель антиквариата совсем, да и зеркала не особо любит. Тем более огромные такие. Тэён как-то сказал ему, что это потому, что он просто отвергает себя и отказывается принимать реальность. Возможно, прав он был, но точно не во всем — реальность Мингю принял давно уже. А вот себя, кажется, так и не вышло.
У зеркала резная рама из дерева красноватого оттенка; витиеватые узоры складываются по бокам в причудливые цветы, чуть выше — в ветви деревьев, на которых сидят птицы. Чонхо осторожно ощупывает раму, чуть надавливая пальцами на лепестки деревянных цветов; от его дыхания запотевает поверхность зеркала. Он поворачивается к Мингю, блестит глазами своими и просит:
— Поставь его у себя в спальне.
— Что? Еще чего, ни за что, — мотает головой Мингю и собирается уже выйти из кладовки, но его хватают за рукав футболки.
— Хён, — тянет Чонхо, — ну пожалуйста. Оно же красивое такое, ты посмотри, — продолжает уговаривать. — Если совсем не понравится, то уберешь потом. А? Ну давай, — делает щенячьи глаза.
— Тебе от этого что будет? — хмурится Мингю.
— Может, начнешь наконец замечать, когда глаза криво подводишь.
— Вот шкет. — Он отвешивает мальчишке подзатыльник.
— Поставишь? — Чонхо будто даже не замечает, продолжая настаивать на своем.
Наверное, не стоило сдаваться так быстро, но эта мелочь зубастая всегда умела надавить куда надо своим просящим взглядом, поэтому уже через минуту Мингю с легким изумлением ловит себя на том, что тащит треклятое зеркало через маленький коридор в спальню. А оно тяжелое настолько, что потеряешь равновесие — навалится сверху, опрокинет на пол и раздавит насмерть. Чонхо помогает с другой стороны, но помощь, конечно, такая себе — они тратят на это откровенно бесполезное занятие около десяти минут, и когда Мингю все-таки прислоняет зеркало к стене рядом со шкафом, Чонхо радостно подпрыгивает и садится на пол, подпирая лицо обеими ладонями. Глядя на чужую улыбку, Мингю вдруг понимает, что готов и потерпеть немного зеркало это дурацкое.
Они смотрят какой-то боевик по старому телевизору, который явно принадлежал не Санхёну, а одному из предыдущих съемщиков, и когда время приближается к десяти, Мингю начинает бухтеть усерднее, потому что Чонхо домой не собирается, наоборот — ходит по дому туда-сюда и будто присматривает, куда бы ему пристроить свое тело на ближайшую ночь.
— Я тебя провожать не буду, — предпринимает последнюю попытку Мингю, надеясь, что непрошенные гости самоликвидируются с его территории по собственному желанию.
— И не надо. Я у тебя останусь. С утра сразу в школу поеду. — Чонхо валится на кровать (на ту самую, на которой сам Мингю еще поспать не успел), задирает ноги на стену и свешивает голову, смотря на него снизу вверх.
— Пиздец, вот где я просил об этом.
К полуночи за окном начинается дождь; от звука ударяющих по карнизу капель вопреки ожиданиям не получается расслабиться. Мингю обреченно смотрит на Чонхо, развалившегося на небольшой кровати морской звездой, и разворачивается обратно к ноутбуку. Снова и снова мониторит разные сайты, просматривает открытые вакансии, вздыхает с каждой минутой все тяжелее. Дождь перерастает в ливень, который бьет по стеклу осуждающе будто: высунешь лицо — отхлещет по щекам наотмашь. Но Мингю пощечин и так уже достаточно получил, не нужно ему новых.
Чонхо позади что-то мычит во сне и переворачивается на другой бок; Мингю трет переносицу и отводит взгляд от монитора, проклиная про себя сезон дождей. Черт его знает, в чем была причина его глубокой неприязни к этому явлению природы: в перманентно плохом самочувствии из-за резко падающего давления, да настолько, что плинтус пробивало, или же в самом дожде как факте. И этом отвратительно влажном воздухе, которым так тяжело дышится. Год сменял последующий, но Мингю как не любил лето с глубокого детства, так не любит и сейчас.
Он настолько увлекается созерцанием медленно ползущей секундной стрелки на настенных часах, что не сразу замечает шевеление сбоку. Мысленно уже здоровается с тараканом, который наверняка приполз похрустеть столетними кукурузными хлопьями, уже давно валяющимися в мусорном пакете у входа, но понимает, что движение это совсем другого рода. Он поворачивает голову, и взгляд его упирается точно в зеркало. Мингю смотрит на свое отчего-то размытое отражение, будто зрение резко упало с единицы до минус двух, и не может отделаться от крайне склизкого ощущения, что оттуда на него кто-то смотрит. Не стоило поддаваться на уговоры Чонхо — это зеркало еще при свете дня не внушало Мингю доверия, а в потемках дождливой ночи оно и вовсе выглядит как-то непозволительно крипово.
Он встает со стула, мажет взглядом вскользь по спящему Чонхо и подходит к зеркалу ближе, пытаясь вспомнить, куда забросил ту тяжелую ткань, под которой оно было спрятано в кладовке. Неплохо бы накинуть обратно, потому что все это чересчур. Равно как и пялиться на себя посреди ночи, зачем-то вспоминая сюжет ужастика, который они с Тэёном вместе посмотрели пару лет назад. Мингю чуть внимательнее изучает взглядом резную раму: цветы вырезаны слишком реалистично, и, если бы не легкая потертость на лепестках, он бы принял их за настоящие даже притом, что они вообще-то из дерева и цвета темно-коричневого. Птицы на ветках сверху смотрят на Мингю пустыми взглядами, но он кожей чувствует укол, и ему совсем не нравится это чувство — странное какое-то и неприятное. Будто осуждают вслед за ливнем за окном, вторят его укорам, тянутся к лицу, чтобы отвесить пощечину.
Мингю отводит взгляд и опускает его в пол, замечает то, чего не видел раньше: два скрещенных круга внизу рамы, заключенных в третий круг, образованных из переплетающихся стеблей. Либо у создателя зеркала была предельно богатая фантазия, либо подобная перенасыщенность деталями стала следствием воспаленного ума. В принципе, Мингю как-то без разницы и думать об этом нет желания — только отыскать ткань и спрятать за ним второго себя в клетке из резных цветов.
Зеркало будто слышит его. По отражению проходит легкая рябь; едва заметная взгляду волна прокатывается по поверхности, искажает лицо Мингю на мгновение, заставляя его отшатнуться и оглянуться назад. Поворачиваться к зеркалу обратно не хочется совсем. Либо у него едет крыша на фоне стресса, либо просто нужно поспать немного. Он в несколько шагов преодолевает расстояние, отделяющее его от кровати, спихивает Чонхо ближе к стене, ложится рядом и крепко зажмуривает глаза. Хочется опять взглянуть на зеркало и убедиться в том, что ему показалось, что в отражении просто комната, что ничего не искажается, все как обычно, но Мингю переворачивается на другой бок, избавляя себя от соблазна. Только не от напряжения внутри, накатывающего волнами.
Одна минута, вторая. Мингю почти сдается и открывает глаза, чтобы все-таки посмотреть, как Чонхо рядом громко всхрапывает во сне и что-то бормочет. Момент разрушен, напряжение мгновенно рассеивается, а Мингю тихо смеется, закрывая глаза обратно.
Посмотрит. Но не сегодня точно.
Он готовится к приходу Тэёна основательно: застилает кровать пледом, убирает со стола пустые кружки, успевшие скопиться на нем за два дня, плотно закрывает контейнеры с едой, прячет единственную упаковку печенья на самую верхнюю полку кухонного шкафа. Для верности, конечно, стоило просто в очередной раз сменить место жительства, но Мингю знает, что Тэён найдет его даже в каком-нибудь вигваме в самой глуши Америки (в чем-то они слишком похожи с Чонхо), поэтому мысли о смене адреса шуточные скорее и слегка отдают приятной горчинкой — как-никак все еще есть люди, готовые искать его. И находить. И неважно, в каком виде или состоянии: сломленным ли, пустым ли.
Тэён приходит вечером. В дом они не сразу заходят — сначала стоят на крыльце и курят минут десять. За это время они не произносят ни слова, но чувство такое, что сказано уже все, что можно и что нельзя, а у Тэёна лицо словно проясняется и морщина меж бровей разглаживается. Мингю смотрит на него и понимает: «Волновался». Мингю взгляд переводит на тлеющую в руках сигарету и думает: «Зря». Не потому, что причин на то не было, а потому что… зачем? Зачем переживать, когда все в порядке. Не сейчас, так в будущем будет, пусть и далеком. Мингю не верит в это, но знает, что верят другие: Санхён, Чонхо, Тэён. А если верят они, то этого достаточно. Этого даже много слишком — накрывает с головой, всего заполняет.
— Это твое? — со смешком спрашивает Тэён, поднимая со спинки кресла черную футболку со знаком Бэтмена на груди.
Мингю смотрит без интереса и рассеянно подмечает, что Чонхо настолько пронырлив в своем желании оставаться частью его жизни, что специально оставляет свои вещи, дабы был повод зайти. И ведь скажет потом, что случайно.
— Успел себе завести кого-то? — продолжает Тэён и подбрасывает футболку в воздух.
— Если ты говоришь о надоедливом грызуне примерно вот такого роста, — Мингю прочерчивает рукой линию в воздухе рядом со своим плечом, — то да.
— Чонхо уже заходил, что ли? Давно его не видел.
— Заходил и даже успел отнять у меня кровать.
— Ли Мингю уже двадцать пять стукнуло, а в его кровати только дети спят, — тянет Тэён неуместно разочарованно и садится в кресло прямо на чужую футболку.
Мингю, может, даже прокомментировал бы эту фразу в своем стиле, от души так и с ответной подъебочкой, да не особо хочется распыляться и реагировать на чужие провокации, которых Тэён за собой часто не замечает даже — для него это в порядке вещей.
— А это что?
Он оборачивается на голос и видит Тэёна, стоящего перед зеркалом, на которое после ухода Чонхо он накинул ткань обратно. Первой мыслью было унести зеркало назад в кладовку, но Мингю хватило ровно на пять секунд, после чего он прислонил это орудие убийства обратно к стене — не хватало еще уронить его или ногу себе отдавить. Хватило с него и одного раза таскания через весь дом этой несносной штуки.
— О, зеркало, — присвистывает Тэён, сдергивая полотно. — Уже здесь стояло?
— Чонхо увидел в кладовке и уговорил меня притащить его в комнату, — терпеливо объясняет Мингю, борясь внутри себя с желанием отпихнуть Тэёна и спрятать зеркало обратно под ткань.
— Пиздец оно стремное, если честно.
Мингю аж выдыхает шумно от облегчения — хоть кто-то разделяет его мнение касательно этого зеркала, что, наверное, немного странно, потому что Тэён по жизни любит всякие необычные вещи.
— И не говори.
— Хочешь, помогу тебе его обратно в кладовку отнести? — оборачивается Тэён, шурша тяжелой тканью в своих руках.
— Не, — отмахивается Мингю, — закрытым оно меня не раздражает. А если унесу, Чонхо расстроится.
— Какой ты мягкотелый стал. А мне так на уступки не идешь, — почти обижается Тэён, но в шутку скорее, потому что через секунду на его лице появляется озорная улыбка; он начинает складывать ткань. — Вот и пялься на себя тогда.
На кончиках пальцев нестерпимо жжется потребность — не желание — вырвать из чужих рук полотно и скрыть за ним зеркало обратно, а затем надавать Тэёну по шее за произвол, но вместо этого Мингю садится в компьютерное кресло и прокручивается в нем пару раз. Бросает быстрый взгляд на свое отражение сбоку, взвешивает все за и против. Решает пойти другим путем.
— Как бы ты отреагировал, если бы я сказал, что это зеркало не просто стремное, а стремное? — усердно акцентирует он интонацию на последнем слове, изучает лицо напротив на предмет малейшей смены эмоций. С Тэёном никогда не срабатывает простое «не хочу» или «не могу», ему всегда нужны причины — желательно интересные такие, пестрые, чтобы можно было повертеть в руках и пощупать, цветом полюбоваться.
— То есть?
— Я все еще думаю, что мне показалось тогда, но… — Мингю прерывается на мгновение, хочет опять на отражение свое посмотреть, но сдерживается, — с ним как будто что-то не так. Вот тебе не кажется, что на тебя оттуда смотрит кто-то?
Тэён выгибает бровь скептически, бросает сложенную ткань куда-то в сторону, смотрит на зеркало опять, взглядом ощупывает медленно сверху вниз.
— Я вижу только свое охуевшее от жизни лицо.
— Ладно, забудь, — быстро сдается Мингю.
В ответ только плечами пожимают, но он все равно подмечает то, что взгляд Тэёна меняется — в него закрадываются подозрения и легкая настороженность. Просто он слишком хорошо Мингю знает. Просто он в курсе, что Мингю таким не шутит — это его прерогатива.
Тэён уходит через пару часов. Оставляет после себя недоеденную пачку чипсов, принесенную с собой, смятый плед на кровати и пачку сигарет на скамейке у крыльца, ее Мингю спасает от дождя, унося в дом. Кладет на стол рядом с ноутбуком, долго всматривается в предупреждения о вреде курения, которые занимают больше половины упаковки, и думает о том, что неплохо бы такое писать и поверх всего, что оставляют после себя люди. Мол, не трогайте, может навредить вашему психическому здоровью. А может, и физическому, потому что заснуть этой ночью не получается никак.
Мингю долго ворочается, сбивает плед в ногах, то кладет подушку под голову, то кидает ее на пол. За окном льет дождь; где-то вдалеке начинает завывать сирена скорой помощи, но звук этот быстро теряется в шуме дождя, который усиливается и словно стремится поглотить все постороннее, полностью завладеть окружающим миром и помешать ему существовать дальше в привычном ритме.
Мингю подрывается с кровати и включает свет. Поднимает с пола подушку, поправляет плед, наворачивает пару кругов по комнате. Уходит на кухню, сидит там с полчаса, нехотя попивая имбирный чай, принесенный Чонхо еще в первый день, потому что ничего другого больше нет. Возвращаться в комнату не хочется. Мингю мысленно делает пометку рядом с «все-таки попросить Тэёна помочь перетащить зеркало обратно в кладовку», потому что надоело уже чувствовать себя неуютно в месте, где предстоит жить ближайшие полгода точно. Он ценит комфорт, ценит спокойную атмосферу — особенно если касается это пространства, в котором он находится большую часть времени.
А это просто пиздец какой-то. Еще и дождь этот проклятый.
Может, дело и не в зеркале вовсе. Может, Мингю просто нужно нечто, на что можно списать эту вязкую тревогу, которая топит его изо дня в день. Может, ему просто необходима причина всех его проблем — и чтобы она была с именем и формой.
И она, кажется, действительно в зеркале. Но не в нем самом, а в отражении.
Мингю возвращается в комнату и подхватывает с пола ткань. Отрицание — слишком классная штука, и он пока не готов от него отказываться. Он встретится со своей проблемой, честно, но чуть позже. Когда-нибудь обязательно. Но не сегодня — сегодня не надо, сегодня поспать бы спокойно.
Секундная стрелка настенных часов тихо жужжит надоедливой мухой, переваливает за двенадцать; минутная вздыхает устало и движется следом за ней. А Мингю двигаться перестает совсем, выпускает ослабевшими пальцами потрепанную ткань, не успевает даже руки поднять, чтобы зеркало ею закрыть. Ничего не успевает, потому что по отражению в зеркале волной проходит уже знакомая рябь, которая исчезает в нижнем правом углу, забирая с собой отражение лица и мира позади.
Мингю больше не видит себя. Комнаты своей не видит тоже. Зато видит другую — незнакомую совсем, со стенами бледно-голубыми и ковром пушистым на полу. В другой комнате шторы на окне раздвинуты, а само оно открыто нараспашку. Мингю сглатывает тяжело, не слышит больше секундной стрелки часов за гулом в ушах и смотрит на…
Кого-то.
Это кто-то стоит к нему спиной, держится за ручку раскрытого окна и чертит указательным пальцем свободной руки что-то на чуть запотевшем стекле. Мингю смотрит на чужую фигуру, упирается взглядом в плечи, затылок, волосы темные. И чувство такое гадкое и склизкое до жути, что он этого человека знает. Что знакомы они уже сто лет, если не больше. Что в школу одну ходили, может.
Чужой палец застывает на стекле, перестает чертить слова, которых он не видит; плечи вздрагивают. На Мингю оборачиваются резко, стремительно, застают этим врасплох, хватают за сердце обеими руками, и то издает особенно громкий и надсадный удар. Потому что нет.
Быть этого не может.
Мингю путается в ткани на полу, теряет равновесие и падает назад, больно ударяясь копчиком. А когда поднимает взгляд обратно к зеркалу, то видит там только свое перекошенное лицо и комнату позади — уже знакомую.
Минутная стрелка вздыхает во второй раз и тихо щелкает. Он дергается и смотрит на часы, которые показывают час четырнадцать ночи.
Мингю будит Тэёна в половину второго и, ничего не объясняя, просит приехать на следующий день.
— Ну и что стряслось? — с порога спрашивает Тэён, бросая портфель у входа прямо на обувь Мингю. — Ты же знаешь, что у меня сегодня самый паршивый рабочий день на неделе и сейчас мне хочется только банального человеческого поспать.
— Проходи давай, — пихает его Мингю, и тот едва успевает обувь снять.
У него уходит слишком много времени на то, чтобы объяснить Тэёну, что произошло, — и не потому, что рассказ сам по себе длинный и перенасыщенный деталями, а потому, что Мингю тянет слишком длинные паузы между предложениями и хмурится до того остро, что под конец Тэён не выдерживает:
— Успокойся.
— Я спокоен. Просто мне нужно убедиться в том, что у меня не сдвинулся чердак.
— И поэтому меня позвал?
— Кто-то еще должен это увидеть.
Тэён вертит в руках кружку, на дне которой болтаются остатки имбирного чая, и начинает хмуриться сам. Ломает брови свои до острых углов и молчит задумчиво.
— Я тебе верю, — говорит уверенно спустя минуту и допивает чай одним глотком.
— Ты над этим так долго думал?
— Нет, — Тэён подпирает лицо рукой; его взгляд начинает блуждать по кухне, — над тем, где я спать буду, потому что я не Чонхо и в кровати вместе с тобой не помещусь.
— Боже, — начинает хрипло смеяться Мингю. Даже легче как-то становится.
Через час Тэён уходит в кофейню по соседству и возвращается с двумя огромными стаканами американо, которые они пьют целую вечность. Тэён безбожно клюет носом даже после изрядной дозы кофеина, а в одиннадцать все-таки вырубается полусидя на кровати Мингю, который чуть не пинает с досады его свешенные ноги. Удерживается, конечно, — знает, что тот устал. Знает, поэтому осторожно забирает из его рук пустой стакан из-под кофе и поднимает его ноги, укладывая их на кровать. Тэён мгновенно разворачивается лицом к стене и просовывает между щекой и подушкой сложенные ладони.
Мингю садится в компьютерное кресло и крутится в нем, пока не начинает кружиться голова. В ушах гудит, тело гудит, весь мир гудит, и так нестерпимо хочется послать все к черту, что Мингю замирает невольно вместе с креслом и вглядывается в потолок, за мысль эту хватаясь обеими руками. Сминает пальцами, пытается слепить нечто новое, но быстро сдается. Глядит на спящего Тэёна, включенный компьютер с открытой вкладкой вакансий. Закрывает глаза.
И открывает их в следующий раз черт знает спустя сколько времени. За окном опять шумит проклятый дождь, Тэён развалился на кровати подобно Чонхо и свесил вниз одну ногу, а Мингю таращится на настенные часы, которые показывают начало второго ночи. Воздух в комнате электризуется, будто гроза бушует не снаружи, а прямо в этой комнате, и Мингю шумно вздыхает, принюхиваясь. Сезон дождей не хочет отпускать столицу, пронзая водяными каплями-стрелами каждый клочок города.
И клочок чьего-то сердца — все, что от него осталось.
Мингю подходит к окну и проверяет, закрыто ли оно. Задергивает шторы плотнее, хлопает по ним руками, словно это как-то может помочь выстроить более прочную стену между ним и шумом беснующего ливня.
И застывает, слыша характерный щелчок минутной стрелки часов.
Он оборачивается, глядит на настенные часы, показывающие час тринадцать ночи, и медлит. Не хочет переводить взгляд на зеркало. Не хочет отвечать на взгляд оттуда. А он зовет. Тычется Мингю в висок куда-то, по щеке стекает, капает с подбородка на грудь, пропитывает собой футболку. Но Мингю игнорирует, сжимает челюсти до хруста, гипнотизирует секундную стрелку часов.
Порыв ветра бьет в окно с такой силой, что дребезжит стекло, и он вздрагивает, теряет свою картонную сосредоточенность и спускает тормоза случайно. Смотрит.
И видит себя. Мингю глядит в зеркало и видит себя, но не себя. У его не-отражения черные волосы, легкая кофта из мягкой ткани, хлопковые брюки. У его не-отражения до жути перепуганный взгляд — наверное, еще больше, чем у самого Мингю. Он разворачивается к зеркалу целиком, делает пару шагов вперед, боясь моргать. Ему снится это? Или он сходит с ума? Крышей тронулся, да?
Другой Мингю отшатывается, запинается обо что-то, поднимает ногу и с болью на лице хватается за ступню. Но взгляда не отводит.
Что? В смысле? Это шутка такая?
— Тэён, — осипшим голосом зовет Мингю, и со стороны кровати слышится сонное мычание. — Тэ… — Он замолкает, потому что другой он в зеркале подходит вплотную.
Ему будто петлю на шею набрасывает. Тянет вперед. Шаг за шагом, метр за метром. Мингю не может сопротивляться — просто идет вперед, медленно, настолько медленно, что каждый свой шаг всем нутром успевает прочувствовать. И шаги эти цепями звенят на руках, ключ от которых дождь за окном проглотил.
Он встает точно перед зеркалом. Таращится на свое не-отражение, открывает рот, чтобы снова Тэёна позвать, но не может. Плотно сжимает губы, наклоняет голову вбок, смотрит другому себе за спину и видит ту самую комнату с бледно-голубыми стенами, что явилась ему вчера. И ведь не только комната. Не только она.
Они разглядывают друг друга до того внимательно, что рябит в глазах. Мингю цепляется взглядом за каждую деталь и чувствует, что с ним проделывают то же самое. Он бы, наверное, поразмыслил над тем, какого черта происходит и насколько сильно он успел тронуться умом за последние несколько дней, но сейчас в голове была лишь одна-единственная мысль: «Какого черта?»
Судя по всему, другой он в зеркале думает о том же самом, потому что Мингю видит в его глазах такое замешательство, что оно того и гляди отдельной жизнью жить начнет.
Его присутствие Мингю чувствовал все это время? Его взгляды ощущал через зеркало с самой первой ночи? Они смотрели друг на друга?
Другой он немного отстраняется и прижимается одной ладонью к зеркалу с обратной стороны. Цепь звенит, тянет руку Мингю вверх, заставляет сделать то же самое. Он скрипит пальцами по зеркалу, не спешит прижимать всю ладонь целиком, медлит как может. Беспокойством внутри чувствует, что так делать нельзя. Что после этого полетит все вверх тормашками и потонет где-то в разозленном небе, из которого на город дождь льет, пронзая водяными стрелами ночь.
Медлит как может.
Но все-таки делает это.
Они оба секунду всего успевают прожить до того момента, как по зеркалу опять проходит уже знакомая рябь, волна за волной, а мир вдруг закручивается в бешеный водоворот и съеживается до размеров точки.
А затем все исчезает.
Первое, что Мингю чувствует, — влажные касания чего-то шершавого к своему лицу. Он хмурится, не открывая глаз, и не спешит заполнять свой мир красками обратно, но когда до него доходит, он подрывается с места, отлетая к стене. Смотрит на пушистого корги у своих ног, который тяжело дышит, высунув язык, будто бежал сюда через весь город, и откровенно охуевает от одного только вида этой собаки, потому что ты откуда вообще взялась? Ты чья, псина?
Мингю сжимает ладони в кулаки, сгребая пальцами ворсинки пушистого ковра, и снова замирает. У него нет ковра на полу. Он моргает, отводит взгляд от приторно — радостного корги и смотрит по сторонам. Бледно-голубые стены. Легкие полупрозрачные шторы на окне. Постель с белым пледом с рисунками мультяшных сов. Несколько рамок с фотографиями над кроватью.
Мингю смотрит. Не двигается. Корги подступает ближе и лижет его руку. Мингю все еще не двигается.
Какого. Блядь. Хуя.
Он поворачивает голову и таращится на свое — свое — отражение в зеркале. Том самом. Точно таком же, что стояло в его комнате. Том самом, которое настолько понравилось Чонхо, что он уговорил вытащить его из кладовки. Та же рама с цветами с потертыми лепестками, те же птицы с пустыми взглядами. Те же скрещенные круги в обрамлении переплетенных стеблей в самом низу.
Мингю заваливается набок, встает на колени, подползает ближе. Дотрагивается одной рукой до поверхности зеркала, второй. Шарит ладонями по своему отражению, будто безумный, пытается отыскать нечто невидимое и сам не знает, что именно. Горло душит паника, затягивается колючей бязевой веревкой, давит на шею и убивает дыхание. Мингю задыхается. Соскальзывает руками вниз, упирается ими в ковер и понимает, что его сейчас вывернет.
Он не мог оказаться по ту сторону зеркала. Не мог.
Корги позади скулит жалобно — не то внимания требует, не то чувствует, как человек перед ним ломается с хрустом. В который раз за эту жизнь.
За пределами комнаты громко хлопает дверь, и что-то тяжелое падает на пол.
— Я вернулся! — слышит Мингю и прижимает руку ко рту, пытаясь подавить новую порцию спазмов. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Все нормально.
Корги громко тявкает и срывается с места, яростно виляя хвостом. Исчезает за углом. Он провожает собаку взглядом и переводит его обратно на ковер, прикидывая, как потрясающе на белом ворсе будет смотреться его полупереваренный поздний ужин.
— Мингю? Ты дома? — слышит он все тот же голос. Его и имя свое. Осознание подворачивает левую руку, и он падает плашмя на пол, больно ударяясь лбом.
Нужно что-то сделать. Определенно, нужно сделать что-то. Первым вариантом на ум приходит откусить себе язык и сдохнуть, некрасиво захлебнувшись в собственной крови, вторым — остаться лежать на полу, прикидываясь предметом интерьера, третьим — найти туалет и все-таки проблеваться, а четвертым — дать себе по лицу, приводя в чувство, встать и встретиться со своей проблемой лицом к лицу. Так, как никогда этого не делал.
Потом, потом, все потом, когда-нибудь обязательно, но не сегодня. Так вчера было. Так неделю назад было. Всю жизнь так было. Вся жизнь — это «потом». «Потом» — это смысл существования, воздух, которым он дышит. Ненавистный дождь, что идет за окном в летние ночи. А от него самого лишь клочок остался, маленький сухой островок, не съеденный дождем. Дать захлебнуться и ему?
Нет.
Мингю с усилием поднимается с пола, покачивается немного, опирается рукой на стену. Вздыхает глубоко через нос, выдыхает через рот. Выпрямляется и идет к приоткрытой двери за углом. Он выглядывает наружу, мешкается пару секунд и выходит, оказываясь в большой гостиной, которая по совместительству, кажется, была еще и кухней. Интерьер помещения — в американском стиле, но Мингю сложно судить — он никогда не бывал в квартирах подобного типа.
У холодильника спиной к нему стоит незнакомый парень, который выкладывает на полки содержимое пакета в своих руках. Мингю мельком глядит на увесистый рюкзак с краю стола в центре кухонного уголка и переводит взгляд обратно на чужую спину, обтянутую черной рубашкой. Парень захлопывает холодильник и зачем-то наклоняется.
— Ути мой хороший, — слышит Мингю, едва не начиная давиться смехом от абсурдности происходящего, — ты кушать хочешь? Или на улицу? Иди сюда. — Незнакомец выпрямляется, держа на руках уже небезызвестного корги, который на вид вообще-то выглядел довольно увесистым. Тискает радостную собаку, а потом оборачивается с раскрытым ртом, будто хотел что-то сказать, но забыл все слова, увидев Мингю. А сам Мингю слова тоже забыл, да и весь родной корейский в придачу, потому что лицо, в которое он смотрит прямо сейчас, кажется ему непозволительно знакомым. — Это что? — будто издалека слышит он и вздрагивает.
— Что? — непроизвольно отвечает он вопросом на вопрос, давя в себе желание оглянуться — вдруг не к нему обращаются.
Знакомый незнакомец опускает корги на пол и упирается руками в стол перед собой. Склоняет голову к плечу, хмурится усердно.
— Волосы, — отвечают Мингю.
— А что с ними?
— Когда ты успел? День тебя не видел, а ты уже пепельный. Говорил же всегда, что никогда волосы не покрасишь. Ты поэтому сутки из комнаты своей не вылезал?
— Мм, — мычит Мингю в ответ, душой не ведая, что тут вообще можно ответить. Вспоминает не к месту, что у другого него — того самого, которого он видел в отражении зеркала, — были темные волосы.
— А это что? — Человек напротив резко меняется в голосе и огибает стол, после преодолевая разделяющее их расстояние в три шага. — Это что? — Он тянет к лицу Мингю руку, но тот на автомате отступает назад, шлепая по протянутой руке ладонью. Лицо незнакомого парня искажает гримаса непонимания. — В чем дело?
— Не трогай меня, — вырывается у Мингю непроизвольно.
Между ними повисает напряжение, ощутимое такое, объемное словно, захочешь — потрогать сможешь и отпечатки свои оставить. Незнакомец опускает руку; его лицо успевает поменяться раз пять за следующие десять секунд. Мингю внимательно наблюдает за каждой этой сменой. Вглядывается в лицо напротив чуть ли не до слез в уголках глаз. Смотрит на черные волосы, на приоткрытый лоб, на нос смотрит, аккуратный рот. И на маленькую родинку на левой скуле.
Смотрит еще раз в той же очередности. Еще и еще. Каждый раз останавливается на родинке и теряет себя снова и снова. Себя, то, что внутри, очертания окружающего мира — тоже, потому что нет, это бред полнейший.
(Не)знакомец отворачивает лицо, и Мингю видит, как он хмурится. Наблюдает за тем, как тот отходит обратно к столу, тянет руки к рюкзаку и расстегивает его.
— Серьги, — говорит он. — Я, конечно, лупоглазый, но не настолько, чтобы не заметить, что ты уши проколол. — Мингю смотрят прямо в глаза и жрут этим взглядом все то живое, что в нем есть. — В чем дело? Ты странно себя ведешь.
Резкая смена темы разговора застает Мингю врасплох. Он нервно облизывает губы, опускает взгляд на корги, наворачивающего круги вокруг его ног, и не может найти ответ. А каким он в принципе может быть? Да, прости, я странно себя веду, потому что я — не я, а хуй знает кто?
Но… кто? Кто он — Мингю? И кем был тот, другой, которого он видел в зеркале? Где он сейчас? И где сам Мингю?
— Не собираешься отвечать? — тычут в него укором, с некоторым раздражением выкладывая на стол тетради из расстегнутого рюкзака.
— Я просто устал, — находится Мингю. Сам находится, а вот ответ на то, кто перед ним, — нет. И не надо, честно говоря. Вон он, блестит себе красиво и ярко до выжженного на сетчатке, но не надо. Мингю не хочет знать. Не хочет получать подтверждений.
— Ты на занятия сегодня не ходил, что ли? — Последняя тетрадь оказывается поверх стопки.
— Нет, — честно отвечает он.
— Ты же… — парень перед ним теряется окончательно, — ты же никогда не пропускал. Мингю, в чем дело?
Он молчит. Собирает волю в кулак, подходит ближе. Садится на стул, прячет руки под стол и сцепляет их в замок. Возможно, стоит хотя бы попытаться вести себя нормально, но он понятия не имеет, что в этом случае может быть нормальным. И, если быть до конца откровенным, Мингю плевать с Сеульской башни на то, что может подумать этот левый (или не совсем?) парень, потому что какая, блядь, разница? Ему бы разобраться в том, что происходит. В том, где он сейчас находится. Почему очнулся в комнате, которую видел в зеркале.
И как вернуться обратно.
Он выдыхает шумно через нос и бросает взгляд на чужие тетради. Смотрит на имя, написанное в самом углу. И видит там аккуратное «Пак Чонхо».
Пак Чонхо.
Перед ним — Чонхо.
Которому он был нянькой целый год подряд когда-то давно. Которому мороженое покупал и в «Лотте Ворлд» водил на последние деньги. Которому двенадцать, но сейчас как будто на десять лет больше. Перед ним Чонхо, что выше его на полголовы, а на самом деле он должен быть ниже на голову.
Перед ним взрослый Пак Чонхо. А Мингю смотрит на него и думает, что вот этого он точно не хотел знать никогда в этой жизни.
Того, что знакомые дети спустя десять лет могут быть настолько красивыми.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Цефеиды. Кассиопея предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
1
Гошивон — маленькие жилые помещения, пользующиеся популярностью у бедного слоя населения, рабочих-мигрантов и студентов. Обычно размер комнаты не превышает 4 м2, кухня и ванная — общие для всего этажа (здесь и далее прим. авт.).
