В стране линдвормов

Фрида Нильсон, 2020

Сказочная история от известной шведской писательницы Фриды Нильсон о взаимовыручке и поддержке, о смелости и отстаивании своего мнения, о том, как оставаться человеком даже в самые трудные времена. Сем и его младший брат Иммер – сироты. Мальчики живут у злобной тетки Тюры, которая заставляет их работать в мастерской с утра до ночи. Однажды братья встречают говорящую крысу по имени Чернокрыс. Он рассказывает им про прекрасную страну линдвормов, которой правит добрая королева Индра. Всю свою жизнь королева мечтает стать матерью и была бы рада усыновить Сема и Иммера. Мальчики соглашаются пожить в замке. Днями напролет они играют, едят сладости. Но вскоре Сем понимает, что Индре нравится его младший брат, а вот к нему королева не питает нежных материнских чувств. Да и слуги-звери ведут себя подозрительно: мечтают вернуться в лес и не очень-то рады угождать Индре. А еще удивительно, что в этой стране не живут люди. Какую же тайну скрывает королева Индра? Для кого эта книга Для детей от 10 лет. Для всех любителей фэнтези. Пять причин прочитать книгу • Пронзительная книга о приключениях двух братьев от автора бестселлера «Пираты Ледового моря». В 2021 году Фрида Нильсон стала первым лауреатом приза Шведской академии в области детской и юношеской литературы. • Прекрасный художественный перевод Елены Тепляшиной. • Атмосферная сказка, где есть говорящие животные, волшебство и настоящая пугающая тайна королевы линдвормов. Сказка, где вымысел и реальность тесно переплетены между собой. • Идеальна детям от 10 лет и всем любителям фэнтези. • Пересказать все смыслы этой книги невозможно. И подросток, и взрослый найдет в ней что-то свое. Эта история о взаимовыручке и поддержке, об ответственности за свои поступки, о смелости и отстаивании своего мнения, о том, как оставаться человеком даже в самые трудные времена. На русском языке публикуется впервые.

Стоглазая палка

Сейчас я поднимусь по двум лестницам и войду в нашу комнату, думал я, стоя в подъезде. Кругом темнота — в мастерской хотя бы были керосинки на потолке. Я поднимусь по двум лестницам, открою дверь и сразу же всё скажу. Тюра возьмёт палку, побьёт меня, а потом всё кончится. Потом мы с Мортимером ляжем, и я, может, буду плакать, потому что палка бьёт больно, но я буду плакать и от радости, потому что худшее позади. Утром, когда я проснусь, спина у меня будет в синяках. Я встану, и будет больно, но я обрадуюсь этим синякам. Потому что синяки означают, что худшее позади.

Всю дорогу до дома Мортимер молчал, а у дверей посмотрел на меня блестящими от страха глазами. И сказал — он, который почти никогда ни за что не просил прощения:

— Прости меня, Самуэль.

— Ты не виноват, — ответил я. — Всё вышло случайно. Пошли.

И я поднялся на второй этаж, в нашу комнату. Мортимер шёл следом. На первом этаже я услышал, как ссорятся соседи; где-то наверху кричали дети. Во дворе кто-то пел. Когда мы поднялись на второй этаж, я сразу открыл дверь.

Тюра с мокрыми от пота волосами лежала в кровати. Пламя вовсю горело в лампе, хотя это и было расточительством. В комнате стоял сильный запах, но пахло не полиролью. Запотевшее окошко плакало. Тюра подняла голову, и лицо у неё перекосилось от злости.

— Явились, — проскрежетала она. — Где вас носило?

— Мы потеряли деньги, — ответил я, потому что уже решил, что именно так и сделаю. Скажу сразу, чтобы всё побыстрее кончилось.

Тюра уставилась на меня. Понять, о чём она думает, было невозможно. Наконец она спросила:

— Что-что вы сделали?

— Потеряли деньги. Которые получили от старшего мастера. Двадцать пять эре. Монета упала в реку.

Тётка со стонами выбралась из кровати. Палка — гнусная, отвратительная палка, которая обычно бывала засунута за комод, — стояла теперь прислонённая к изголовью кровати. Тётке она, конечно, была нужна, чтобы ходить. Сжав клюку, Тюра, хромая, приблизилась к нам и, не говоря ни слова, сунула руку мне в карман штанов. Потом — в другой карман. Значит, она всё-таки думала, что я утаил монету. Припрятал, чтобы купить себе конфет.

— Я правду сказал. Мы остановились на мосту поговорить…

— О чём?

Я колебался, зная, что она не поверит моему рассказу о говорящей крысе. Если я выступлю с этой историей, она только пуще разозлится. Нет, про Чернокрыса лучше не упоминать.

— Ни о чём особенном. Я только хотел убедиться, что монета всё ещё в кармане у Мортимера. Когда он полез проверять, она выскользнула и упала в воду.

Тюра прищурилась:

— В кармане у Мортимера?

Я кивнул.

— Ты что, разрешил брату нести монету?

— Да.

— Почему?

— Чтобы… чтобы порадовать его, — промямлил я.

— Порадовать?

Я снова кивнул.

Тюра долго стояла молча, полуоткрыв рот, как будто не могла уразуметь услышанное. Потом вдруг обыскала карманы Мортимера, но и там ничего не нашла. И ей пришлось поверить, что монета упала в воду. Губы у неё сжались, глаза выпучились.

— Как ты мог? — закричала она. — Как ты мог доверить ему деньги? Он же ещё маленький!

— Может, пойти поискать? — торопливо сказал я. — Ну, то есть завтра утром?

Тюра хрипло, горько рассмеялась:

— Поискать? Ты что, умеешь плавать?

— Нет, — прошептал я.

Я смотрел, как её рука крепче обхватывает клюку, как проступают костяшки под тонкой кожей.

— Нет, ты не умеешь плавать. И я не умею плавать. А маленький болван, которому ты отдал мои деньги, и подавно не умеет. Я просрочила с платой квартирному хозяину, в продуктовой лавке у меня долгов по горло. Да ещё мы, трое бедолаг, не умеем плавать. Что мне, по-твоему, делать?

Я тяжело сглотнул, стараясь не смотреть на узловатую палку — как же я её ненавидел! — стараясь не думать об ударах, о том, какой жгучей бывает боль, когда лопается кожа. Палка была усеяна глазками от сучков, напоминающими злобные зенки.

— Не знаю, — промямлил я.

Молчание. Я смотрел в пол, боясь пошевелиться.

И тут Тюра издала какой-то шипящий звук, словно судорожно втянула в себя воздух. Я поднял глаза. Она плакала.

Мы с Мортимером покосились друг на друга. Я не знал, что делать. Мне было противно от этих слёз, я никогда ещё не видел, чтобы тётка плакала. Рот у неё кривился, словно в какой-то удивительной усмешке, по щекам лились слёзы. Тюра повернулась и заковыляла назад, к кровати. Палка неровно стучала по полу.

И тут до меня наконец дошло, что Тюра решила не бить меня. Не знаю почему. Тётка столько раз била меня за проступки, которые в сравнении с сегодняшним казались сущими пустяками. Может, ей так больно, что сил не хватает? Может, она в таком горе из-за денег, что всё остальное уже не важно? Тюра, тихо плача, села на край кровати, и в этот вечер ничего больше не случилось бы, если бы Мортимер в этот момент не произнёс:

— Разревелась.

Тюра подняла глаза, вытерла щёки и спросила:

— Что ты сказал?

— Не смей обзывать меня болваном, — сказал Мортимер.

— Ты что, рехнулся? — прошептал я.

Тюра наморщила лоб и снова спросила:

— Что ты сказал?

— Ты сама болванка, — не унимался Мортимер.

Мне захотелось провалиться сквозь пол. Я никак, ни за что не мог понять, откуда в нём столько смелости — нет, безумия. Может, его обманули тёткины слёзы? Может, он решил, что из-за слёз Тюра стала слабой, а мы сильными?

Тюра поднялась, подошла к нам и остановилась так близко, что Мортимер попятился. Тут он понял, что сказал лишнее. Понял, но не отступился. Он снова заговорил, на этот раз шёпотом:

— Ты даже не знаешь, как меня зовут на самом деле.

Тюра быстро взглянула на меня. Конечно, она поняла, о чём мы говорили с Мортимером без её ведома. Губы у неё снова сжались, ноздри раздулись. Непослушания она не потерпит. При виде непослушных детей у неё белело лицо и темнели глаза, словно они угрожали ей, пугали её. Словно они были чудовищами, которых она безмерно ненавидела.

— Да нет, я знаю, как тебя зовут, — сказала она. — А вот ты знаешь ли? Хотелось бы услышать.

Глядя в пол, Мортимер выговорил:

— Иммер.

Тюра в мгновение ока перехватила клюку и оперлась о стену, чтобы не упасть. Мортимер, белый как простыня, не шелохнулся. На лице брата тёмными были теперь только брови. Сердитые, тёмные, непокорные брови. Тюра занесла палку и обрушила на него первый удар. От боли Мортимер вжал голову в плечи, но стиснул зубы и не закричал.

— Неправильно, — сказала Тюра. — Ещё раз?

— Скажи «Мортимер», — прошептал я.

Мортимер молчал.

Тюра снова занесла палку и ударила.

— Ну?

Мортимер отказывался говорить.

Тётка била его без устали, и всё время, что она его била, я стоял оцепеневший, до смерти напуганный и смотрел. Я не мог двинуться, не мог заговорить. Я словно обратился в камень, и каждый удар, обрушивавшийся на спину Мортимера, гулом отзывался в моём каменном теле, словно в него била молния.

Тюра решила сделать передышку и впилась взглядом в Мортимера.

— Говори, как тебя зовут.

Мортимер поднял глаза. Лицо его стало липким от слёз и соплей.

— Меня зовут Иммер.

Тюра занесла палку и принялась снова избивать его. И сквозь тяжёлые шлепки слышался голос Мортимера: «Так назвали меня мама и папа! Это моё настоящее имя. И поэтому я никогда его не забуду!»

— А теперь спать! — рявкнула Тюра. — Спать, и чтобы я ни слова больше не слышала! — Она ткнула палкой в меня. — И ты тоже, сто несчастий.

Я убежал в угол и торопливо улёгся на матрас. Следом пришёл Мортимер; укладываясь, он всё ещё плакал. Тюра готовилась ко сну: потушила лампу, разделась, распустила длинные волосы, непрерывно вздыхая и охая над больной ногой. Наконец она улеглась. И доброй ночи не пожелала. В комнате стало тихо. Где-то доругивались соседи.

Наконец Мортимер перестал плакать. А я задумался: сколько же ночей я лежал на этом матрасе, представляя себе, как вырву палку у тётки из рук, пусть только попробует обидеть Мортимера. Я воображал, как злость придаёт мне сил, как я луплю Тюру до тех пор, пока она не станет умолять о пощаде. Но сейчас я думал, что оказался совсем не тем, за кого себя принимал. Я трус, я никогда не разозлюсь настолько, чтобы злость придала мне сил.

— Ты спишь? — прошептал я, хотя видел, что Мортимер лежит с открытыми глазами. Других слов я просто не мог придумать.

Мортимер молча смотрел на звезды, и было непонятно, о чём он думает. Наконец брат отвернулся и подтянул колени к груди. Мне захотелось погладить его по голове, но я не осмелился. Просто лежал, смотрел на его пушистые светлые волосы и был сам себе противен. Звук ударов эхом стоял у меня в ушах. Час уходил за часом. Луна выплыла из-за туч, и последнее, о чём я успел подумать, прежде чем наконец уснуть, — что луна похожа на некий предмет, отполированный кровавиком и жёсткой щёткой.