Корень зла среди трав

Татьяна Степанова, 2023

В далеком 1951 году профессор ботаники Кантемиров во время экспедиции на Домбай-Ульген был обвинен в жестоких убийствах трех женщин. С помощью влюбленной в него аспирантки Ниночки профессору удалось бежать в Москву, где с него сняли все подозрения… Казалось бы, прошло столько лет, та давняя история уже быльем поросла… Ан нет! В Подмосковье с разницей в несколько дней обнаружены тела задушенных женщин. Полковник Гущин и помогающие ему в расследовании Клавдий Мамонтов и Макар Псалтырников не сомневаются, что перед ними деяния серийного маньяка. Картина убийств совпадает, как и необычные детали, которые душитель оставляет на телах жертв. И все они указывают на то давнее дело. Наследники профессора Кантемирова не переняли его одержимость ботаникой, но одержимость иного рода, судя по всему, у них в крови… Шефу криминальной полиции области полковнику Гущину и его напарникам Клавдию Мамонтову и Макару Псалтырникову предстоит разгадать новую детективно-мистическую головоломку в остросюжетном романе Татьяны Степановой «Корень зла среди трав»… Татьяна Степанова – подполковник полиции, бывший сотрудник Пресс-центра ГУВД Московской области и следователь, поэтому ее истории так правдоподобно и детально описывают расследования криминальных загадок.

Глава 11

Дела почтовые

Прозекторскую полковник Гущин, Клавдий Мамонтов и Макар покинули в три часа дня. Они разделились — Клавдий и Макар сразу отправились в Воеводино, на Оку. А полковник Гущин лично решил отработать все, что есть по почтальону Алле Сурковой.

В кабинете патологоанатома, примыкавшем к прозекторской, они вместе с Сиваковым еще раз тщательно осмотрели одежду почтальона. Форменная синяя почтовая куртка-ветровка, черные брюки, застиранный хлопковый джемпер, нижнее белье, носки и резиновые боты. За полтора месяца, прошедших с момента убийства, одежда в пакете для вещдоков заскорузла, от нее несло плесенью. Мертвая Суркова почти сутки пролежала в кустах под дождем, на мокрой раскисшей земле. Однако одежда действительно оказалась целой, неповрежденной. Душитель с вещами жертвы не манипулировал.

Полковнику Гущину прислали из Чеховского УВД по электронной почте часть материалов уголовного дела по Сурковой — и они с Сиваковым внимательно рассмотрели фотографии с места убийства — в каком точно положении находился труп почтальона. Первая жертва лежала на боку. Скрюченные пальцы сжаты, полны травы, — видимо, в агонии она царапала землю и рвала растения рядом с собой. Однако никаких цветов на ее лице и форменной куртке полковник Гущин на фотографиях не увидел.

Затем он осмотрел почтовую сумку, сверился с описью — квитанции о получении пенсий и пособий, пачка газет и два журнала — литературный и исторический, а также несколько рекламных буклетов в конвертах с адресом дома-музея Мелихово.

Из личных вещей — потрескавшаяся пластиковая косметичка с пудреницей и дешевой помадой, расческа, две коробки лекарств — желудочные, для улучшения работы желчного пузыря и БАД для печени, как определил патологоанатом Сиваков, кошелек — в нем проездной на автобус, служебное удостоверение, карта Сбербанка и наличные в размере тысячи рублей.

К описи сотрудники местной полиции приложили рапорт — почтовое отделение дважды обращалось с запросом с просьбой вернуть квитанции о получении пенсий и пособий для своей отчетности. А вот личные вещи покойной остались невостребованными.

Полковник Гущин связался с участковым, обслуживавшим территорию, и вызвал его к себе. Сверился с домашним адресом Сурковой в рапорте оперативников — та проживала в Рабочем поселке, — позвонил начальнику местного отделения полиции, чтобы тот подключил участкового, обслуживающего адрес проживания убитой, труп которой родственники фактически бросили в морге.

Параллельно он ознакомился с рапортом о проверке мобильного Сурковой. Его нашли в кармане форменной куртки. Убийца телефоном не заинтересовался. В рапорте значилось, что мобильный находился в нерабочем состоянии: из-за дождя под лежавший на боку труп натекла лужа, и карман непромокаемой куртки не спас мобильный от попадания влаги. Но телефон все равно направили на исследование, чтобы попытаться извлечь информацию. Полковник Гущин позвонил чеховскому эксперту — за солидный срок, прошедший с момента убийства, наверняка готовы результаты. Однако эксперт его не особо обнадежил. Мобильный полностью пришел в негодность из-за влаги. Перечень звонков на номер запросили, и он поступил от оператора связи. За истекшие полгода он насчитывал порядка четырехсот пятидесяти входящих номеров. И практически на каждый Суркова отвечала.

— Мы до сих пор проверяем по списку, — сообщил эксперт. — Она не страшилась мошенников, охотно общалась, перезванивала сама — рекламщикам, любому спаму. Большая часть номеров из категории спама. Есть еще два номера ее почтового отделения, частые регулярные взаимные контакты с коллегами и начальством. Служебные дела почтовые.

— А ее родственники? — спросил Гущин нетерпеливо.

— Мы проверили двести пятьдесят номеров, еще двести осталось, уж такой она гиперактивный абонент, — ответил эксперт. — Я связывался с участковым насчет ее близких. Он ответил: есть проблемы. Какие — не уточнил.

— За полтора месяца не удосужился выяснить и помочь вам? — полковник Гущин раздраженно хмыкнул.

— Если бы телефон не вырубился от воды, мы бы сами начали с «контактов» и узнали номера людей ее ближайшего круга. — Деликатный эксперт не желал в разговоре с большим главковским начальником подставлять нерадивого коллегу-участкового.

— Ладно, продолжайте работать по списку, держите меня в курсе, — подытожил полковник Гущин.

В управлении полиции его уже ждали и тайно готовились — гроза из главка нагрянула! Явился участковый из Трапезникова. Он ждал Гущина возле дежурной части. Полковнику выделили лучший кабинет — явно чтобы задобрить, соломки подстелить. На столе сиротливо лежало тоненькое уголовное дело — не густо материалов собрали по убийству почтальона. Полковник Гущин пролистал его — помимо копий, что присылали ему на электронку, он всегда предпочитал работать с подлинными процессуальными документами. Однако и дело его не особо порадовало.

— Полтора месяца, воз и ныне там, — объявил он оперативникам и участковому. — А в Сарафанове, не столь уж далеком от вас, еще один случай нападения на женщину. И опять удушение веревкой.

— Мы нападение на Суркову идентифицировали как убийство с целью ограбления. Она ж почтальон, — за всех ответил трапезниковский участковый — в летах, ровесник Гущина, седой, кряжистый, по виду бывалый и флегматичный.

— Я в курсе, — Гущин кивнул, — чего вы здесь себе навоображали и наработали за полтора месяца. Но факт в том, что ее задушили, но не ограбили. И кошелек ее цел, и деньги, и карта.

— Денег в кошелке с гулькин нос, карта Сбербанка без ПИН-кода обычному налетчику не нужна, кибермошенники картами промышляют. — Участковый не боялся грозного полковника Гущина и умел постоять за себя и сплоченный полицейский коллектив местных. — Его, по нашему мнению, интересовали пенсии, наличка. Где-то порядка ста тысяч, а порой и больше налом, купюры, резинкой банковской перетянутые. Я… то есть мы с опергруппой сочли, что нападавший сумку почтовую проверил, но денег в ней не нашел. Дни, когда почтальон на дому своих подопечных посещает, определенные. Но в мае порядок меняется из-за праздников. На Сурковой — форменная одежда, сумка почтовая. Моя… то есть наша основная версия заключалась в том, что ее выслеживали и подстерегли с целью ограбления. Только вышла накладка непредвиденная. Суркова большую часть пенсий и пособий уже успела раздать.

— Какая еще накладка? — полковник Гущин созерцал участкового сквозь очки.

— Тонкости почтовиков. Давайте проедем в здешнее отделение, Федор Матвеевич, они вам сами объяснят. Чтобы вы нас бездельниками и дураками не считали, — мятежно возвестил участковый. — Мы сразу с коллегами маршрут ее досконально для себя составили, изучили подробно. У меня карта, план, — он достал планшет и начал неловко тыкать негнущимся пальцем в экран. — Ее обычный многолетний маршрут. Точнее, фрагмент его. Добралась автобусом до Трапезникова, дальше явилась по адресу к двум пенсионеркам в Шлехове, вручила пенсии, забрала квитанции. Затем пешком отправилась в деревню Зуйки, но там сейчас дачи сплошняком. Адрес проживания еще одного клиента — он инвалид. Вручила ему пенсию. Из Зуйков пешком мимо Трапезникова на автобусную остановку к автотрассе, — участковый водил пальцем по карте. — Весь путь пролегает в основном по густонаселенной местности — дачи, проезжая дорога сельская, вдоль нее магазины — «Садовод», «Все для дома», продуктовый, — перечислял он. — А вот здесь она всегда сворачивала в поле и срезала большой участок до автобусной остановки напрямик через луг и рощу. Единственное тихое, безлюдное место на всем ее маршруте — лесополоса с кустами в трехстах метрах от шоссе. Если ее выслеживали специально, то здесь и подстерегли и напали.

— А куда она направлялась? Куда хотела ехать на автобусе? — полковник Гущин изучал карту в планшете.

— В Мелихово, в сам музей. Газеты и журналы она туда всегда отвозила, а также обычно и всю их корреспонденцию — посылки, бандероли. Но в день убийства ни писем, ни бандеролей не было, только печать.

— А после музея-усадьбы она обычно возвращалась в почтовое отделение? — уточнил полковник Гущин.

— Нет. Снова садилась на автобус в Нерастанном и добиралась до следующей после дома отдыха Лопасня остановки. Дальше шла пешком по маршруту — ее подопечные жили по шести адресам. После выплат садилась на автобус и возвращалась на почту, а если запаздывала, то к концу рабочего дня сразу домой отправлялась, — показывал на карте участковый. — Однако в тот день, 20 мая, ей до Лопасни уже не имело смысла добираться. Проедемте на почту, они вам свои тонкости объяснят сами. Что да почему пошло не так в тот день.

— Хорошо, на почту, — скомандовал полковник Гущин.

Сели в патрульную машину. Через четверть часа оказались на месте.

— Мы все до сих пор потрясены смертью Аллы, — сообщила полковнику Гущину начальница почтового отделения — пожилая, болезненного вида женщина, кутавшаяся в шерстяную кофту поверх форменной робы, несмотря на жаркий летний день. На почте работал кондиционер. И полковник Гущин сразу сильно закашлялся.

Начальница почты наблюдала за ним с холодным любопытством.

— Я сама ковидом тяжко переболела, таких, как вы, по кашлю могу узнать, тоже страдаю, — объявила она. — Мы двух почтальонов в ковид похоронили. А теперь еще Аллу Суркову убили. Мы хотели от почты траурный венок отправить на кладбище, но пока никто нас о месте прощания и погребения не известил.

— А что она говорила о своих родных? — спросил Гущин.

— Мать у нее давно умерла. А сын…

— У нее есть сын? — Полковник Гущин поразился, что никто из местных полицейских ему пока ничего не сообщил и он узнаёт о сыне как бы со стороны — от сотрудницы почты!

— Непутевый. Алла горя с ним хлебнула, — ответила начальница Сурковой. — Она особо-то не распространялась. Но однажды явилась, а лицо все в синяках — сказала сначала, мол, упала дома, а потом призналась — сынок ее приложил, избил. Ее сын даже не соизволил сообщить нам, где и как с ней проститься. Отдать последний долг.

— Он ее и не похоронил до сих пор, — вмешался участковый. — И тело матери из морга не забрал, насколько я знаю. Вы нам расскажите, пожалуйста, какие у вас накладки произошли в мае с выдачей пенсий и пособий.

— Из-за майских праздников, — ответила начальник почтового отделения равнодушно. — Приходится смещать график — звонить нашим клиентам, предупреждать, что почтальон придет в другой, не назначенный официально день. Алла в мае большую часть пенсий и пособий раздала пятого и шестого числа. Обычно она забирает деньги для выплат утром в день раздачи, но в предпраздничные дни это происходит всегда накануне, потому что физически не успеешь, как в обычные будни. У нас же все связано со значительным расстоянием, с переездами на автобусе, с расписанием транспорта, тоже меняющимся в праздничные дни и между майскими выходными. Сельский почтальон вынужден приспосабливаться, чтобы всех охватить. Часть выплат по договоренности с клиентами мы порой переносим. В тот день, двадцатого мая, Алла как раз везла деньги в поселок и деревню, клиентам, которых не посетила в обычные дни выплат. А задержки всегда чреваты неприятностями.

— Какими неприятностями? — поинтересовался Гущин.

— Конфликты со стариками возникают. Некоторые неадекватны, никак не могут понять, сколько им ни разъясняй по телефону, почему пенсию доставят позже обычного, в другой день. Откровенно злятся, почтальона встречают неласково, грубят, оскорбляют. Короче — неприятная ситуация порой возникает из-за задержек. Алла на скандалы всегда реагировала очень остро, болезненно. Нам даже порой приходилось вмешиваться.

— Вы за нее заступались или наоборот?

— Мы старались найти компромисс. Не хочу говорить о Сурковой плохо, — начальник почты вздохнула. — Но мне поступали на нее жалобы. Она в ответ на грубости с клиентами нашими не церемонилась. За словом в карман не лезла. Огрызалась. Я ей выговаривала — наши подопечные старые люди, есть больные, инвалиды, психически нездоровые. Но она меня не особо слушала. Насчет инвалидов еще промолчит, а по поводу стариков — порой выдавала ужасные вещи.

— Какие?

— «Вонючие старики» — вот какие, — ответила начальник почты сухо. — Она старость и пожилых людей ненавидела. Заявила мне как-то — «они из нас кровь и силы сосут, как упыри, век наш молодой заедают. Окостенелые твари ломают наши жизни, наши надежды. Наше будущее гробят». А самой-то уже за полтинник. И сын взрослый. Я потом краем уха слышала сплетни, что у нее отец был лежачий, болел долгое время. Затем и мать слегла, под себя ходила, она за ней ухаживала, надрывалась. Может, поэтому у нее такое злое отношение к старикам?

— Но она непосредственно работала с пожилым контингентом, — полковник Гущин хмурился. — И одновременно, что же — являлась профнепригодной из-за своей неприязни к пожилым? Вы ее не увольняли, несмотря на скандалы?

— У нас кадровый голод. А деды и бабки тоже не сахар. В конфликтах с Сурковой и другими нашими почтальонами есть доля их вины. Но мы — почта. Они — наши клиенты. А Суркову если уволишь — кого на ее место найдешь сейчас? После ее смерти мы не знали, кому ее подопечных передать, как наши бреши закрыть, чтобы пенсии всем в срок доставить на ее участке.

— Какую сумму имела с собой Суркова двадцатого числа для выплат? — уточнил полковник Гущин.

Начальница почты сверилась с компьютером.

— Семьдесят тысяч. Наш остаток, с начала мая. Трое клиентов. Она все отдала. Остальным, большинству, она доставила пенсии и пособия пятого и шестого мая. Вы нам квитанции, пожалуйста, верните. У нас строгая отчетность.

Полковник Гущин пообещал.

Когда они покинули почту и вернулись в управление полиции, он обратился к трапезниковскому участковому:

— Она конфликтовала с клиентами. Выяснили личности тех, кого она навестила в тот день?

— Две старухи, — ответил участковый. — Одной восемьдесят три, у нее перелом шейки бедра. Лежачая. Кстати, с ней Суркова, по показаниям дочери, постоянно скандалила, точнее старуха с ней. Второй бабушке девяносто два. Она близких не узнает. За нее сын пенсию получает, сидит с ней, караулит в почтовый день.

— Сколько сыну лет?

— Семьдесят. Сам пенсионер, бывший пожарный. Ему пенсию МЧС на карту перечисляет. Вряд ли кто-то из них, даже затаив злобу на Суркову, побежал за ней следом, чтобы придушить, — участковый криво усмехнулся.

— А еще один подопечный, которому она принесла пенсию в тот день, — инвалид. Он кто такой? — полковник Гущин задавал все новые и новые вопросы.

Участковый глянул на него.

— В связи с сарафановским случаем интересуетесь? Да уж, теперь конечно… Он ненормальный. У него справка из психдиспансера.

— Его возраст? — спросил Гущин.

— Сорок три года. Пузырев его фамилия, — ответил участковый. — Живет один. Раньше проживал с матерью, та умерла. Дом у него деревенский, развалюха. Он шизофреник. На него жаловались соседи несколько раз.

— По какой причине?

— Разводил огромные костры на участке. Соседи боялись пожара. Я выезжал прошлой осенью на проверку. Толку от него не добился. Такой чудной. Обострение у него тогда случилось.

— Обострения осенью и весной, в мае, — заметил Гущин. — Проедем по его адресу, я хочу на него сам взглянуть.

В этот момент в кабинет словно вихрь ворвался второй участковый — тот, кто обслуживал территорию, на которой находился дом Сурковой. В отличие от трапезниковского коллеги, он был молод, лет двадцати четырех, и походил на запыхавшегося румяного тинейджера в полицейской форме. Он начал сбивчиво объяснять: я с суток, у меня выходной, катался на скейтборде с пацанами, мне срочно приказали явиться…

— Про скейтборд нам не интересно. Все, что известно о сыне Сурковой — выкладывайте, — оборвал его Гущин. — Имя, место службы, род занятий.

— Илья Сурков. Нигде не работает. Он алкаш. Подозреваю, что и нарик. Но доказательств не имею. Не дилер. С закладками тоже мной не пойман за руку. Пока. Но ведет антисоциальный образ жизни! — выпалил юный участковый. — Я к нему приходил неоднократно. Он каждый раз в дугу. С ним невозможно даже разговаривать по-человечески, потому что пьяный.

— Он мать не хоронит полтора месяца. Почему?

— Я его спросил во второе посещение — тогда уже две недели прошло со дня убийства. Он ответил, что у него нет денег на похороны. В третий раз вообще не открыл мне дверь, крикнул, что у него, простите, ни шиша нет и пусть государство мать хоронит. Я приходил снова, но он меня не впустил. Хотя находился дома. Даже через дверь чувствовался запах табака, он курит. Но знаете, сейчас такое время, когда полиции не очень дверь открывают.

— Тогда сначала едем к сынку-затворнику, — скомандовал Гущин. — Захватите болгарку и кувалду. А потом навестим инвалида.

В Рабочем поселке, где проживала покойная Алла Суркова, имелась всего одна улица, старые пятиэтажные хрущёвки теснились по обеим ее сторонам. В отличие от ухоженных и цветущих дачных окрестностей Мелихова и Сарафанова, здесь все выглядело беднее — обшарпанные стены зданий, ржавые гаражи, маленькие подслеповатые магазинчики. У Сурковой им никто не открыл. В квартире царила тишина. Местный участковый, нагруженный кувалдой и болгаркой, после звонков, стука и повелительных окриков своим юношеским тенорком изготовился было вскрывать дверь, но полковник Гущин только рукой махнул — отставить. Он понял, что путешествовали они зря — Илью Суркова где-то носило.

Он не подозревал одного.

Илья Сурков как раз возвращался домой, когда заметил свернувшую во двор полицейскую машину с мигалкой. Он мгновенно сориентировался — попятился назад и побежал кругом к пятиэтажке, что стояла напротив его жилища. Вошел в крайний подъезд, где замок давно сломали, быстро поднялся наверх, открыл дверь чердака — ее не запирали из-за постоянно залетавших и дохнувших голубей. Из окна чердака он внимательно наблюдал за полицейской машиной, стоявшей у его подъезда.

Они стали являться к нему слишком часто.

Труп матери все еще оставался у них. Они добивались ясности насчет похорон. Или им еще от него что-то надо?

Он наблюдал, как группа ментов — кто в штатском, кто в форме вышла из его подъезда и направилась к полицейской тачке с мигалкой. Приехали по его и мамочкину душу и убрались восвояси…

Мамочка… где же ты сейчас? Отчего не снишься мне по ночам? Яркое видение из детства внезапно выплыло из его затуманенной алкоголем памяти.

Мамочка… Алла — молодая, растрепанная, в одной черной нейлоновой комбинации и черных чулках — они еще жили тогда в Иванове. Мать в свой фабричный выходной после «киношки» привела домой мужика. И вдруг бабка — лежачая вот уже третий год — сходила под себя и начала тоже кряхтеть и стонать, требуя, чтобы ей поменяли памперс. А по тесной квартирке расползлась чудовищная вонь. Любовник матери, подхватив одежду, в одних трусах вывалился в коридор, зажимая рот и нос от смрада, открыл дверь квартиры и был таков.

Мать ринулась в комнату бабки, отшвырнула с пути его, двенадцатилетнего Илью. Схватила лежачую мать-старуху за худые плечи, рванула и заорала: «Нарочно ты, да? Нарочно при нем обгадилась, вонючая дрянь?! Ты вечно мне все назло делаешь, старая…!» Она трясла старуху, как куклу, но та изловчилась и ударила Аллу по лицу, оцарапав ей щеку. Он, Илья, — тогда Илюша Сурков — помнил, как мать схватила бабку за горло и начала душить. И лишь его отчаянный вопль: «Мама! Бабушка!» отрезвил, остановил ее…

Потом они вместе с матерью поменяли стонущей бабке обгаженный памперс. Затолкали грязное постельное белье в стиральную машину. Мать распахнула в их тесной квартирке все форточки настежь. На столе в комнате осталось угощение несостоявшегося рандеву — бутылки водки, вина, торт, а еще лежала пачка таблеток. «Морду не криви, — бросила ему мать. — Привыкай, сынуля. Я щас в киношке слыхала — не мы такие, жизнь такая. На — хлебни, взбодрись. Авось полегчает». И она плеснула ему водки в стакан. Он — двенадцатилетний пацан — выпил. От усталости и отвращения мать нализалась вдрызг. И он тоже пил водку. А затем украдкой взял со стола таблетки и попробовал сразу пять штук с водкой. Он вырубился прямо в комнате, на разобранном диване. Сон то был или обморок? Но то состояние «отключки» он запомнил. И повзрослев, всегда пытался повторить. Искал любые способы.

Фиаско в Рабочем поселке заставило полковника Гущина призадуматься — не все вопросы решаются с помощью болгарки и вскрытой двери фигуранта.

— Где еще Суркова можно застать? Безработный алкаш… Есть места, где они кучкуются — пустыри, гаражи, заброшенные дома? — спросил он юного участкового.

— Я не знаю, — ответил тот виновато. — По барам он точно не ходит, у нас всего один в окрестностях, в Парк-отеле. И дорогой, его посетители другого уровня. Приличные люди, средний класс.

— А у нас с тобой чистый люмпен, — ответил полковник Гущин. — А ты, коллега, жизнь люмпенов, маргиналов не знаешь. Неинтересны они тебе. И работяги для тебя чужаки, незнакомцы. Ты на скейтборде с пацанами рассекаешь… И в айтишники мечтаешь из полиции податься, да?

Участковый молчал. Кажется, мудрый полковник Гущин угадал его заветную мечту.

— Ладно, навестим инвалида с шизофренией, — скомандовал полковник Гущин. — Что там нас ждет, интересно?

В Зуйках, куда они добрались уже на закате солнца, их встретило сонное и тихое дачное садовое товарищество, возведенное рядом с хибарами заброшенной деревни-призрака. Чистенькие «скворечники» подмосковных дач в садиках на шести сотках. Гороховое поле, а дальше развалюхи — два деревенских одноэтажных дома в три окна с покосившимися террасками. Двор одного напоминал свалку. Доски, камни, ржавое строительное корыто, старый холодильник, второй такой же, опрокинутый набок, тряпки, битые кирпичи, сломанная оконная рама, колченогие стулья, выброшенные на помойку дачниками, но словно получившие вторую жизнь на импровизированной домашней свалке.

Через развалившийся гнилой штакетник они сразу увидели мужчину неопределенного возраста в грязном засаленном спортивном костюме. Полковник Гущин глянул на пожилого участкового — тот кивнул. Фигурант Пузырев — кому почтальон Суркова вручила пенсию в тот день, двадцатого мая. Возможно, именно он последним видел ее живой. Участковый окликнул Пузырева, и мужчина повернулся, медленно встал с колченогого стула, на котором восседал подобно сторожу-церберу своей домашней свалки. С колен его что-то упало.

Он молча ждал, когда они войдут на участок. Полковник Гущин, приблизившись, заметил у его ног венок из полевых цветов. На битом кирпиче и траве валялись еще цветы — белые, кажется клевер и табак, что пахнут на закате приторно, медово, маняще…

— Вы чем-то заняты? — спросил Пузырева полковник Гущин.

Инвалид молчал, лицо его выражало тревогу и беспокойство.

— В мае месяце к вам приходила женщина — почтальон, — напомнил полковник Гущин. — Она вам пенсию принесла. Помните ее?

— Какая женщина? — Тревога и беспокойство, судя по гримасе, Пузырева уже зашкаливали. — Она не женщина, она притворяется…

— То есть? Кем притворяется?

— Они все здесь шпионы! — сдавленным шепотом выдал Пузырев, тревожно озираясь, и начал тыкать пальцем в сторону дач садового товарищества, видных через гороховое поле. — Там… там… там… там… И те тоже, и те… и те… Они все следят за мной! Получают задание, понимаете? Им велят… их заставляют… а многие и за деньги!

— Шпионят за вами? Кто их заставляет? — Полковник Гущин понял, что и здесь они сегодня толку не добьются. Или он косит под полного дурачка столь искусно?

— Они! — Пузырев ткнул пальцем в вечернее закатное небо. — Эти им — резкий жест в сторону зуйковских дач, — платят деньги, и они смотрят за мной.

— Кто они-то? — перебил участковый. — Ты давай конкретно говори!

— Ангелы, — лицо безумца перекосилось. — Нет, бесы… Нет, те и другие. Сейчас ведь и не поймешь, кто ангел, кто бес… Они все шпионят!

— Красивые цветы, — похвалил полковник Гущин, переключая внимание больного на то, что его самого крайне заинтересовало и насторожило. — На поле нарвали? Любите флору? Венок сами сплели? А зачем он вам?

Пузырев наклонился и поднял венок. Гущин созерцал его — небритый, рыхлый, с брюхом, переваливающимся через пояс спортивных брюк, но довольно дюжий мужик. И размер обуви у него примерно сорок третий — сорок четвертый… Тот след, обнаруженный недалеко от трупа почтальона…

Пузырев водрузил венок себе на голову.

— У них антенны, — пояснил он с многозначительным видом. — Следят за мной, в голову мне влезают, мысли считывают. А так я под защитой, потому что трава сигналы глушит… Как надену, голова меньше болит, а то пухнет… Спать мне ночью не дает.