Драконы ночи

Татьяна Степанова, 2008

Сон… Явь… Во сне ли… наяву… Маруся Петровна видела ЭТО шестьдесят лет назад и потом помнила всю жизнь. Все, кому она пыталась рассказать то, чему она, восьмилетняя девочка, стала свидетелем в ночь убийства знаменитого иллюзиониста, гипнотизера Симона Валенти и его ассистентки Аси Мордашовой, гастролировавших в их городе, не верили ей. Нездоровые фантазии ребенка – так говорили тогда, бред сумасшедшей старухи – так говорят теперь. Жуткая была история. А за несколько месяцев до этого двойного убийства пропали дети Мордашовой, мальчик и девочка. И вот спустя столько лет кошмар, похоже, возвращается. Что здесь делает внучатый племянник Симона Валенти? Зачем поселился в глухом провинциальном Двуреченске? Что ищет? И снова, как тогда, пропал мальчик Миша Уткин, а Дашенька, внучка ее, Маруси Петровны, получила страшный рисунок, предвещающий смерть…

Глава 10

СОКРОВИЩЕ

В «Колокольчике» заняли столик у окна. Анфиса взяла у официантки меню. Ида, увидев на скатерти пепельницу, достала из сумки сигареты с ментолом.

— Вот как оно бывает в жизни, — сказала она. — Был ребенок, и нет ребенка. Исчез.

— Принесите, пожалуйста, минеральной воды, — попросила Катя официантку.

У нее пересохло в горле. Она вспомнила, что с самого утра у нее не было во рту ни глотка. С чего это так кружится голова? От жажды, что ли? И висок ноет. Катя ощутила боль в виске, как только взяла там, в магазине, ксерокс с отпечатанной фотографией мальчика. Под снимком была надпись: «Ушел из дома и не вернулся Миша Уткин, восьми с половиной лет, был одет в синие спортивные брюки, синюю ветровку и клетчатую рубашку. Всем, кто располагает какими-либо сведениями, огромная просьба позвонить по телефону…» Номер телефона был явно местным. А лицо мальчика… Катя запомнила его сразу, сработал чисто профессиональный инстинкт. Темные глаза, темные волосы, темные брови, стрижка с челкой, улыбка… На снимке Миша Уткин беззаботно улыбался, демонстрируя щербинку в верхнем ряду зубов: молочные братья уступали место коренным.

Что же стало причиной этой вонзившейся в висок иглы — боли? Эта расплывчатая фотография или улыбка на ней — такая детская, щербатая и беззащитная?

— Когда он пропал? При каких обстоятельствах? — спросила Катя там, в магазине. Хотя кого было спрашивать? Продавщицу или этих девчонок-школьниц?

— Вчера утром. Они с отцом собрались в гости к бабушке, она в Елманове живет, это за охотничьей базой. Пока автобус ждали до Елманова, отец — он завуч у нас в школе, а скоро и вообще директором станет — на рынок отошел продуктов купить, вчера же воскресенье было, рынок большой. Мишу оставил на остановке, а вернулся через несколько минут, его уже там не было, — затараторила одна из школьниц.

— Может быть, один уехал на автобусе к бабушке? — предположила Анфиса, разглядывая вместе с Идой снимок.

— Звонили, ездили уже в Елманово, нет его там, не появлялся. Мы в школе объявления делаем, чтобы расклеить везде. И в Интернете тоже, может, кто откликнется.

— Для Уткина-то беда, — покачала головой продавщица. — Сын ведь ему, не кто-нибудь. Вот беда-то, откуда и не ждали…

Беда… От этого коротенького слова уже нельзя было отмахнуться.

Даже в гостеприимном простецком «Колокольчике Валдая» нельзя было отгородиться от этого слова, невозможно было заслониться меню, заесть все это пожарскими котлетами, салатом «Валдай» и запить медовухой и белым вином.

— Вам, Катя, дым не мешает? — спросила Ида.

— Нет, ничего.

— Да, каково-то сейчас его родителям. — Ида тронула ярко накрашенные красной помадой губы мизинцем. — Пропал теперь мальчишечка.

— Найдется, — возразила Анфиса. — Он мог просто удрать из дома. Мало ли… Они ужасно озорные и самостоятельные в этом возрасте.

— Мал он еще для озорства. — Ида курила. — Значит, вот почему все тут на уши встали.

— Катя, ну скажи ей, что… Скажи, что так бывает — дети теряются. Их ищут. — Анфиса отложила меню. — С ними все нормально, они живые, просто… Ну так бывает, случается. Потом они находятся. Скажи же ей!

— А что, вы, Катя, работаете в бюро находок? — усмехнулась невесело Ида.

— Я в милиции работаю, — ответила Катя. — А насчет того, что ты говоришь, Анфис, к сожалению, бывает по-разному.

— И тут, в городе, это самое «разное», кажется, уже имеют в виду, — заметила Ида, — судя по тому, сколько солдат нагнали и ментов… Уж простите, Катя, но так ваших коллег все сейчас называют. Вот я и говорю, сто раз еще подумаешь, прежде чем решишься ребенка родить. Сто, тысячу раз. Даже если найдешь, от кого рожать, если все у этого донора-производителя в порядке будет и с мозгами, и с наследственностью, и со счетом в банке. Я не права, Катя?

Катя лишь пожала плечами. Висок ныл, не утихал. Она вспомнила, что до сих пор еще не звонила «Драгоценному». «Ладно, позже, вечером, ему позвоню, слава богу, что с Анфисой все в порядке, остальное же…»

За окном ресторана пронеслась на всех парах сине-белая милицейская «Волга». Никто и не думал загораживать ей путь, препятствуя проезду, движение на центральной улице Двуреченска, носившей название Валдайский проспект, было тихое, размеренное, но тем не менее «Волга» полыхала «мигалкой» и оглушала сиреной.

Вой сирены стал как бы сигналом и одновременно высшим градусом разлившегося в воздухе над Двуреченском напряжения.

И это напряжение докатилось и до «Валдайских далей». По возвращении в отель первое, что Катя, Ида и Анфиса увидели во дворе у подъезда, была та самая «Волга». В холле возле рецепции стоял низенький кругленький как шар подполковник в помятом мундире, в сдвинутой на затылок фуражке и беседовал с управляющим Игорем Хохловым. Потом Катя увидела подошедшую к ним полную блондинку лет пятидесяти в черном деловом костюме и белой блузке. Это была Ольга Борщакова.

— Не беспокойтесь, Аркадий Фомич, — сказала она громко и властно. — Всем скажу, сама прослежу, все наши из охраны примут участие в поиске. Мы никогда помочь не отказываемся. А раз такое дело серьезное — в особенности. Все пойдут, вот во главе с Игорем, — она кивнула на Хохлова.

Заметив Анфису и Катю, она направилась к ним. Подполковник милиции (а это был Поливанов) продолжил разговор с Хохловым.

— Добрый вечер, милости просим к нам, Екатерина Сергеевна, — Борщакова приветливо улыбалась Кате. — С приездом. Как устроились? Номер понравился? Анфиса Марковна, ты молодец у меня, — повернулась она к Анфисе, — помогаешь с клиентурой. Такие фотографии мне сделала для прошлой выставки по туризму, загляденье. Со мной сразу австрийцы договор на лето заключили. И вот французы тоже приехали. А вот москвичей что-то маловато, увы. Лучше в какую-нибудь Финляндию закатятся, комаров кормить. А чем у нас тут не Финляндия, а?

— Комаров и у вас летом, наверное, до фига и больше, — вставила Ида.

— А вы, Идочка, себя кремиком, лосьончиком, парфюмчиком. А что до нас — мы люди привычные. Зато воздух-то какой? Река. А закаты тут какие! А рыбалка? Вон Анфиса со своим мужем приехала, я думала, муж-то на рыбалке с утра до ночи пропадать будет.

— А он взял и слинял, — Анфиса понурилась.

— Ну и черт с ним, Марковна. — Ольга Борщакова погладила Анфису по плечу. — Я, по правде сказать, боялась, что и ты меня покинешь. Думала, вы за билетами на вокзал умчались.

— Нет, мы город ваш осматривали, точнее, просто посидели в ресторане, — успокоила ее Катя.

— И убедились, что тут у вас далеко не Финляндия, — сказала Ида. — В городе-то переполох. Мальчишка какой-то пропал без вести.

— Знаю уже. Думаете, зачем начальника ОВД нашего Поливанова принесло? — Ольга покачала головой. — Ужас, просто ужас. Среди бела дня. Я отца мальчика, Уткина Кирилла, знаю хорошо. Мы когда-то жили по соседству на одной улице. Моложе он меня, я в Москву уезжала в институт поступать, он еще в школе учился — в той же, между прочим, где учительствует сейчас. И жену я его помню прекрасно. Такая баба шалавистая. Бросила она его, удрала с любовником. А сына ему как кукушка подкинула — на, мол, воспитывай сам, а мне некогда. Ну а теперь вот с сынком такое. Поливанов просил, чтобы мои сотрудники из охраны приняли участие сегодня вечером в поисках. Там народ собирается — с молокозавода, с автобазы, ну и просто волонтеры. Надо помогать. Мы тут помогать друг другу стараемся, иначе не выживешь сейчас. Поливанов спрашивал, может, к нам в детский городок мальчик приходил. Но вроде не было его. — Ольга подвела их к панорамному окну, выходившему на песчаный пляж и на детский городок. — У нас тут много детей порой собирается. Я люблю, когда дети. Когда делали городок, муж мой возражал — шум будет, клиенты будут в претензии. А я настояла. Место тут красивое. Я сама, еще девчонкой, сколько здесь играла на берегу — тут пустырь был, но живописный. Мы в волейбол сражались на песочке, в бадминтон. Или магнитофон врубим и пляшем себе. И что же, теперь мне все забором огородить, как сейчас городят у вас под Москвой, и никого не пускать? Я тогда мужу сказала: в городе нас не поймут. Не такие тут люди живут, не жлобы, не куркули. Да ребятишки не очень-то и шумят, так повизжат, похохочут. Кому от этого плохо? У меня вон самой дочь.

— Мы познакомились уже, — сказала Катя.

— Охрану я предупредила, чтобы смотрели. Но я думаю, что с сыном Уткина все обойдется. — Ольга оглядывала детский городок. — Не может не обойтись. Иначе… не дай бог, конечно… что ему делать-то самому-то? Кирке Уткину? Я как узнала, меня в дрожь всю так и кинуло. Представила я на минуту… нет, не дай бог, конечно… Каково это — потерять ребенка. Вон Дашенька моя… да она для меня все! Все отдам, сама сто раз умереть соглашусь, лишь бы ей хорошо было жить. Сокровище мое ненаглядное. Золотко мое. Екатерина, Катя, а у вас дети есть?

— Нет пока.

— А что же не заводите? А, понимаю, — Ольга улыбнулась грустно. — Пока молодая, интересная, хочется и для себя пожить. Я вот тоже так думала когда-то. А потом в тридцать шесть спохватилась, а уже не получается. А годы идут. Я по врачам. А врачи что? Что они могут, эти врачи? А когда родила, то поняла, что… что до этого я и не жила совсем. Так, небо коптила. Вот она, жизнь настоящая. В сорок родить — это совсем не то, что в двадцать. Совсем это другое, девушки дорогие. Смотришь на себя в зеркало — господи, да разве это я? Куда что делось. Откуда что взялось. А тут то про одного услышишь — в сорок восемь лет дуба дал, то про другую — в пятьдесят два умерла. И не по себе как-то. Мысли разные одолевают — вторая половина жизни как-никак. А тут, знаете, Катя, поехала весной к вам в Москву и шок форменный испытала.

— Почему?

— Я в Москве в институте училась. Зацепиться, увы, в столице не сумела, ловкости не хватило, ну да ладно, я не в обиде. А когда учились, с девчонками из общаги по всем театрам бегали. Покупали самые дешевые билеты, но ходили на все стоящее. Я Театр сатиры просто обожала. Папанов, Миронов, Державин, Ширвиндт-красавец. Какое там «Горе от ума» было! Фантастика. А «Женитьба Фигаро»! У нас, студенток, дух захватывало. В театре — каждый спектакль — яблоку негде упасть, жизнь ключом бьет, и нам по девятнадцать-двадцать лет, представляете? А в этот раз приехала в Москву, где давно уже не была, и купила билет на «Несчастливцева — Счастливцева», или как там их с Ширвиндтом и Державиным, стала смотреть и прямо в рев. Удержаться не могу, плачу. Оба седые, старенькие. Это они-то, мои любимые артисты. По ходу действия один падает, так у меня сердце в пятки — как бы не убился, шейку бедра не сломал. И фразы-то какие произносят: «Наши все на Ваганьковском». Это ж надо? Мысли-то уже, значит, о чем? А я-то их какими орлами помню? И какой помню себя и время, время это прекрасное — молодость? И тут же понимаю: все то ушло безвозвратно, закончилось. Они, кумиры мои, состарились, и я, я тоже стала старой. И дальше буду только старше. И что бы ни делала, как бы ни стремилась омолодиться, все это — фикция, мираж. Только одно и есть средство беспроигрышное. Спасение мое.

— Какое же? — спросила Ида, которая собралась было подняться к себе, но остановилась и внимательно слушала пылкий монолог хозяйки «Валдайских далей».

— Даша, дочка. Мое сокровище. Мосточек мой — туда, в будущее, туда, где все только-только начинается. Расцветает как бутон. Истинная правда, что дети — это продолжение нас. А когда это продолжение обрывается, то… Нет, нет, не может такого быть, бог этого не допустит. Возьмите все — деньги, дом, собственность, бизнес, лишь ребенка оставьте. Потому что без него ничего уже нужно. Совсем, совсем ничего…

На качелях и горках копошились дети, но их голосов не слышно было в холле отеля. От шума спасали стильные евроокна. И столь же стильные двери на фотоэлементах из толстого, почти пуленепробиваемого стекла.