Машуня

Татьяна Петровна Буденкова

Мария родилась, как теперь принято говорить, в неблагополучной семье, в доме на окраине рабочего района. Рядом с этим домом проходит автомобильная дорога, в просторечии — бетонка. На обочине бетонки обосновались девушки, которые продают свою любовь за деньги. Разные люди, разные судьбы окружают Марию. Однажды её судьба делает крутой поворот. И вроде люди окружают прежние, а жизнь меняется. И меняет её сама Мария.

Глава 5.

Боль щенячья

Письма от Димки приходили, как по графику: в неделю одно письмо. И мало чем отличались одно от другого. Что жив, здоров, привет Георгию Фёдоровичу и тёте Люде. Ещё Димка очень гордился, что его и Сашку Фокусника отобрали в танковое училище. И Димка считал, это — благодаря их профессии трактористов. В одном из писем была вложена фотография, где Димка и Сашка с двух сторон обнимали берёзку и были лысые, как новобранцы. На вопрос, с чего бы, Димка честно написал, что было дело, старослужащие велели сотворить Сашке фокус, метнуться туда, не знаю куда, и принести пару «пузырей» водки. Ну, они «метнулись» вместе. После чего попали на «губу», где их и побрили. А трое старослужащих попали в сан часть, где их покрасили… зелёнкой.

Машка и тётя Люда ужаснулись: так и до тюрьмы недалеко!

Но Георгий Фёдорович, пролив свет на некоторые особенности армейского быта, попросил у Машки разрешение дописать строчку в письме. И дописал: «Одобряю!».

А однажды Димка написал, что очень скучает… по Машкиной ухе.

— Так, Маша, намёк понимаешь? — засуетилась тётя Люда. — Собираем посылку.

В ответ Димка, конечно, написал «спасибо», но просил больше посылок не отправлять. Писал, что скучает именно по Машиной ухе! А так каждый месяц получает посылку от родителей и понимает, что собирают её бабушка Агафья и мама, а вот отправляет, наверняка, отец. Ведь почты в Солдаткиной нет, а добраться до соседнего села бате способнее. И поэтому Димка надеется, что родители наконец-то помирятся. А в этот месяц он получил сразу две посылки: от родителей и от Маши, другие ребята и по одной не получают, отчего он себя куркулём чувствует. Машка только посмеялась: «Димка — куркуль?» Однако одностороннее решение Димки стать военным, как Сашка, Машку совсем не обрадовало. И не потому, что Машка не хотела жить в военном городке, она просто пока ещё не знала, что это такое.

— Тётя Люда, ну как так? Я что, собачка? Куда хозяин — туда и я без вопросов? Он же ничего не спросил, ничего мне не сказал…

— Маша, это же его специальность… Город, оно, конечно… но какие танки… в городе? — как-то неуверенно вздохнула тётя Люда.

— А мединститут? Там шесть лет учиться. Я? Как же я?

У Сашки с Мышкой давно всё было на пять раз оговорено. Он всегда мечтал стать военным. И они прикидывали: в медучилище Мышке учиться три года, а Сашке в танковом — четыре, значит, Мышка как-нибудь на каникулах приедет к Сашке, и они отпразднуют свадьбу. Вопрос был только в выборе каникул. И тогда уж точно по окончании ей дадут направление по месту службы мужа.

— Будто я чемодан какой! — кольнуло Машку воспоминание из детства, — куда хочет, туда тащит. Это же только у чемодана спрашивать не надо! А я? Как же я! — давняя детская боль и теперешняя обида за такое отношение жгли её душу. И этот проклятый чемодан без ручки крутился и крутился в её сознании.

Машка к этому времени уже сходила на день открытых дверей в мединститут и определённые опасения после экскурсии в морг имела.

— Может, в какой другой, на заочное? Например, в педагогический. Вон у тебя какой опыт — кивала на четвёрку мальчишек тётя Люда. — На заочном-то и Димкины танки не помеха.

Весь этот год не прошёл, пролетел для Машки, как один день. Поступать в мединститут она всё-таки решилась. А как узнала, какой конкурс, то даже на каток теперь ходила только по выходным. Остальные вечера сидела над учебниками. Но Ваньке и Андрюшке повезло. Тётя Люда доверила Серёжке сопровождать младших братьев на каток. Несчастный Гошка каждый раз провожал их со слезами. Но что поделаешь, когда такого маленького размера ботинок с коньками напрокат не выдают? И Гоша с нетерпением ждал, когда «лапа подрастёт».

А весной Димка написал, что летом в отпуск приехать не получится, потому что училище передислоцируется в летние лагеря. И вернутся солдатики только к сентябрю.

Тётя Люда штопала пятки толстых, вязанных бабой Шурой для мальчишек носков. Она послюнила палец, поправила кончик толстой шерстяной нитки, наконец, попала во внушительное игольное ушко:

— Куда иголка, туда и нитка, — разгладила заштопанный носок, вздохнула: — Вот так. Летние лагеря — это же поля да перелески. А, значит, деревеньки и деревенские девушки. А они, — взялась за очередной носок тётя Люда, — кровь с молоком! Ты, Машуня, гляди, кабы там какая местная красавица твоего Димку… к рукам ни прибрала.

— Ну что вы, тётя Люда? Он же не носок, чтобы к рукам его прибирать! — не очень уверенно отмахнулась Машка.

Однако Ольга с Сашкой планировали в это лето пожениться, а Машка с Димкой должны свидетелями быть. Но при таком раскладе — какая свадьба, куда поедешь? И чтоб лето зря не пропадало, обе девушки устроились, хоть и временно, в стационар санитарками.

— Ничегошеньки тут не изменилось, — вздохнула вслух Машуня, осматриваясь в том самом приёмном покое, куда она с тётей Людой приносила передачи маме. — Только тогда мама была жива. Тут… почти рядом в палате лежала.

— Вы о чём? — из окошка выглянула дежурная медсестра.

— Да так я… сама с собой… — и часто-часто заморгала, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы. Медсестра захлопнула створку окошка для передач больным. А Машка всё стояла, не в силах шевельнуться, будто во временную дыру провалилась, и мама, вот она, рядом, Машка даже рукой потянулась. И пахло мамой, так, как в том далёком детстве, когда она жила у бабушки в деревне, а мама приезжала иногда… ненадолго и спала с Машкой на одной кровати.

— Пусть бы мама жила, как хотела, как могла… лишь бы жила, — шептала и плакала Машка, кое-как открывая тугую больничную дверь.

И начались рабочие будни. Ольга пошла в хирургию.

— Вряд ли в воинских частях грипп и понос лечить придётся. Так что хирургия в самый раз, — пояснила своё решение Ольга.

Машка устроилась санитаркой в реанимационное отделение, потому что считала, что этот участок медицины самый сложный и, как думала Машка, самый интересный. Ведь не так-то просто удержать человека на самом краю или, вообще, вытащить с… того света. И вспоминала дежурного врача, который спас в ту страшную ночь её маму. Но будни, они и есть будни. И для Машки они начались с мытья полов. А уже на следующий день пришлось организовывать «утку» для крупной женщины. Подниматься ей категорически не разрешалось, а законы природы даже главврач отменить не мог.

— Ну, ты молодец! — похвалила работающая в этом отделении не первый год медсестра Анна Ивановна, в просторечии Анванна. — Тут до тебя одна красотуля прискакала в коротеньком халатике, осмотрелась и устроилась в ординаторской у телефона: «Ах, я в реанимации пашу… ах, я в реанимации!». Тьфу, дура. Дошло дело до гигиенических процедур — до желудочных колик рвотой исходила.

— А почему Вас так странно называют — Анванна?

— Так скорее получается, — пожала та плечами. — Ты — то как себя… чувствуешь?

— Да вроде ничего особенного…, — нет, Машка не рисовалась, она, действительно, ничего особенного в подобных процедурах не видела. Первыми её уроками гигиены человеческого тела были Гошины «детские неожиданности». Боясь, что слабенький Гошка подхватит какую-нибудь инфекцию, или там какая-нибудь опрелость возникнет, она его пелёнки не просто стирала, она их каждый раз, как говорила баба Шура, «прожаривала утюгом».

Но пиковая для Машки ситуация всё-таки возникла буквально через пару дней после начала её трудовой деятельности.

— Пошли катетер Фолея покажу, как ставить. А то, пока тебя всему в нашей профессии не обучу, отпуска мне не видать, — и показала Машуне несложное устройство. — Значит, так, вот эту мягонькую резиновую трубочку будем вводить в мочевой канал больного.

— Я… я не умею. Этому в училище учат, а я… нет, нет!

— А я в отпуск хочу. Но и пока никто тебя и не заставляет. В первый раз просто смотри и учись. Всё равно придётся, раз решила в мединститут поступать.

— Ну, если пока только смотреть… — вздохнула с облегчением Машка и направилась следом за медсестрой. А та подошла к молодому парню.

— Это Василий. Летел на мотоцикле, а столб дорогу перебегал, — и откинула одеяло. — Давай, помоги-ка…

Машка чувствовала, как щеки её начинают гореть. Но деваться-то куда?

— Он лекарством загружен, так что… не страдай, не видит и не слышит тебя. Ну а вообще — ты в медицинском заведении, а не на танцах. Ясно? Приступаем.

Шла вторая неделя Машкиной работы санитаркой. Уставала, конечно, но в этот день пришла домой сама не своя.

— Маша, что случилось? Ну посмотрела, попробовала… так, может, в пединститут? — тётя Люда подняла край полотенца над блюдом: — А я ватрушек напекла с творогом, как ты любишь.

— Нет, нет! Я не о том! Вы не подумайте, я не собираюсь бросать… медицину, — чуть качнула головой Машка. — Когда моя мама умирала… рядом с ней никого, никого не было… — голос Маши дрогнул и перешёл на шёпот.

— С чего это ты так решила? — тётя Люда усадила Машку на стул, налила горячего чая. — Пей. Она же не на улице умерла — в больнице, по — человечески.

— Там… — Машка мотнула головой куда-то в сторону, — в реанимации в смену только один врач дежурит и медсестра одна, и санитарка одна.

Машка взяла кружку, сделала глоток, другой. Помолчала немного и опять заговорила.

— А больных у нас в отделении только на аппаратуре девять человек. Никто работать к нам не идёт. Платят мало. А работа… улицы подметать куда легче за те же деньги, — сглотнула то ли чай, то ли тугой комок.

— Так по телевизору показывают, если… что, то аппаратура умная такая… пикать начнёт.

— Сегодня женщина умерла, по возрасту, как моя мама… была. Сердце… Так дежурная медсестра, как только пискнул кардиомонитор, кинулась за врачом. Прибежали обе — не спасли…

— Маша, ты же медик… — Машка только головой мотнула.

— Я потом её в морг готовила… серьги, цепочку, ну… бельё… родным передать. На руке, где капельница… в общем, она уже умерла, а лекарство всё капало… И боялась я её… мёртвую.

— Это потому, что впервой. Живые и мёртвые всё одно люди. Ты уже медик, врачом станешь, — шептала Машке возле уха тётя Люда, — обязательно будешь хорошим врачом, теперь-то я точно это вижу. Ты к людям… с душой… — подлила Машуне горячего чая.

— А про Ирину… Помнишь того мужчину с красными розами? Ну, когда гроб уже возле подъезда стоял, прощаться подошел, такой невысокий, в куртке с нашивкой на рукаве, что-то там про газ?

— Помню. Он один принёс маме живые цветы.

— Мне тогда не до него было, подробностей не знаю, но всё-таки переговорить успела.

— Может, это…

— Нет, Маша, не отец. Он из той же деревни, что и твоя мама. Сказал, любил всю жизнь, да проворонил. Сначала уехал из деревни деньги зарабатывать, думал приехать к ней с деньгами, с колечком настоящим, золотым. Ирина — то в деревне первая красавица была. Вернулся, твоя мама уже тут жила. Он — с колечком, а она из подъезда — беременная… Ну, решил не мешать. Уехал назад.

Конец ознакомительного фрагмента.