Эфемерность

Татьяна Диско (2024)

Мир людей. 2010 год. Ласково именуемый «папашей» Бог и Король нечистых неустанно сражаются в притворной игре, в качестве пешек используя подчиненных. В эпицентре их борьбы — Майя. Девушка с золотистыми волосами и добрым сердцем, увлеченная просмотром сериалов и дегустацией кулинарных шедевров соседки по квартире Лили. Гастрономические предпочтения самой подруги ограничены печеньем, что полностью соответствует распространенному среди людей мнению: на стороне зла едят печеньки. Умело притворяясь человеком, Лиля скрывает принадлежность к роду чертей, как и истинную цель пребывания рядом с Маей. Но даже для мифических существ притворство не проходит бесследно.

04. МАЙЯ

Письма нам не приходят. Раз в месяц мы получаем квитанцию об оплате коммунальных услуг и рекламную рассылку, на этом все. Раз в месяц Лиля выходит на лестничную клетку, чтобы опустошить ящик. Сегодня такой день. И именно сегодня…

— Держи.

Лиля протягивает мне запечатанный конверт, и я смотрю на него удивленно, оторвав глаза от телевизора; маковая булка застревает во рту.

— Мне?

— Указано твое имя.

Быстро отряхиваю ладони от крошек, беру письмо и с изумлением нахожу имя в строчке отправителя.

— Мама?!

Все происходящее вокруг разом теряет значение. Я открываю конверт с предвкушением ребенка, получившего подарок ко дню рождения, и одновременно переживаю небезосновательную тревогу по поводу содержимого письма. Ведь мама не только никогда не писала мне — ни разу сама не позвонила за все время, что я здесь.

— Давай я, — предлагает Лиля, заметив, что мне требуется помощь.

В конверте — три страницы текста. Я заглядываю поверх Лилиного плеча и вижу знакомые круглые буковки, от вида которых на глазах выступают слезы. Лиля сперва сама пробегает глазами по ровным строчкам, а уже потом зачитывает вслух:

— «Моя драгоценная дочурка! Как ты там поживаешь? Тепло ли одеваешься? Ты всегда была болезненным ребенком, так что я беспокоюсь, оставив тебя без присмотра. Береги свое здоровье! Если с тобой что-нибудь случится, твоя мама этого не перенесет…»

Пауза.

— «Махди оказался ужасным типом, моя дорогая, как и предрекала твоя всезнайка-тетка Оксана! И не в смысле, что лицом не удался, как раз-таки наоборот, он очень привлекательный мужчина. Но, кажется мне, что все привлекательные восточные мужчины…» Так, ладно, это мы опустим.

Вновь пауза. Лиля переворачивает страницу.

— «Мы разъехались. Он оставил меня в этом грязном Париже, а сам…» Нет, не то. Вот. «Тут я и вспомнила про мою любимую дочурку! И решила: почему бы ее не навестить? Так что ждите меня с Лилей двадцатого мая!»

Голос замолкает. Я жду продолжения, но его нет. Лиля откладывает письмо, тяжело вздыхает и откидывается на спинку дивана. Смотрит на меня сочувственно. Я тоже молчу и не знаю, что говорить. Лиля тянет меня за руку, а после обнимает, когда я приникаю ухом к ее груди. Ее сердце бьется ровно и спокойно, действует успокаивающе.

— Ну, по крайней мере, нам будет чем ее накормить. Да и спальное место имеется, — рассуждает Лиля, поглаживая мои волосы, и я усмехаюсь.

Рука тянется к письму; я все-таки заставляю себя посмотреть на него вблизи и пробегаюсь глазами по пропущенным Лилей подробностям.

— Она не написала, во сколько приезжает и где ее встречать.

— Ага.

Лиля считает себя не вправе осуждать мою маму: за беспечность и инфантильное отношение к собственной семье. А я бы и не прочь услышать какой-нибудь укол в ее сторону, чтобы у меня появилась возможность высказаться. Сама-то я точно не начну подобный разговор.

Я кладу письмо обратно на стол, и мой взгляд падает на числа календаря, пирамидкой устроившегося там же. Подскакиваю, как ошпаренная:

— Батюшки! Так сегодня же двадцатое!

После скромных математических расчетов с Лилиной стороны, мы бежим на ж/д вокзал встречать мою маму. Точнее, это я почти бегу, придерживая шляпу, да то и дело сетуя на непослушную юбку, гармошкой собирающуюся между моих коленок. Лиля, чинно взяв меня под локоть, медленно идет рядом, не дает бежать, то и дело напоминая, что беременным противопоказано злоупотреблять спортом.

— Да ладно бы злоупотреблять, — огорчаюсь я. — Я себе вон какие щеки отъела, мама, наверное, и не узнает меня!

— Ну и ничего страшного. Если не узнает, мы просто тихонько домой вернемся и все, — утешает Лиля.

— Она же все равно знает наш адрес!

— Ну, так мы чемоданчик твой быстро соберем — мой вот всегда на всякий случай готов. И все, поминай как звали.

— Лиля! — смеюсь я.

— Увезем твои располневшие щечки на Мальдивы! Там им самое место!

Я и вправду зря тороплюсь: мамы на вокзале пока еще нет. Я усаживаюсь на согретую солнцем скамейку, расправляю юбку и уже хлещу воду из бутылки, которую Лиля заботливо прихватила с собой. Сама она предпочитает стоять рядом: осанка ровная, макушка устремляется к небу; ей богу верный страж, а не соседка по квартире.

Сегодня один из тех ужасно жарких дней, когда хочется просто залезть в бочку с холодной водой и провести в ней остаток жизни! Солнце жарит, ветра нет, а на вокзале все скамейки под козырьками заняты, приходится торчать на открытой лучам территории. Но вдруг я понимаю: Лиля как раз создает спасительную тень, стоя рядом. Пока я обмахиваюсь веером и платком вытираю лицо, она стоит как ни в чем не бывало, словно жара на нее и не действует вовсе.

— Надо было тебе оставаться дома, — сетует Лиля, возвратившись из ларька, торгующего мороженым. — Я бы сама встретила твою маму.

Но я снова верчу головой, как вертела еще дома, отказываясь от такого заманчивого предложения, и охотно беру мороженое из Лилиных рук.

— А сама не будешь?

— Не хочется. Хорошо, хоть шляпу согласилась надеть…

У нее на голове убора нет. А волосы — черные-черные, как смола! Должно быть, сильно припекает. Но внезапный душевный порыв поделиться собственной шляпой, как на штык, напарывается на непоколебимое:

— Даже не думай…

С каждым часом становится все жарче. Скоротать время до маминого прибытия помогают лишь люди, в разноцветных футболках и шлепанцах слоняющиеся из стороны в сторону по сугубо личным маршрутам.

Из магазинчика за углом то и дело выкатываются вслед за чемоданами люди; в руках у них чебуреки, беляши, пирожные-корзиночки — традиционные угощения перед дальней дорогой.

— Фисташковый! Я говорю фисташковый! Не голубой, не зеленый, не цвет морской волны, а фисташковый! — доказывает кому-то в телефонную трубку девушка в цветастом платье и солнечных очках; рядом с ней — огромный бежевый чемодан. — Делай, что хочешь, но чтобы цвет, который ты возьмешь, совпадал с тем, в который уже выкрашена половина нашей гостиной!

И я ее понимаю: у нас самих назревает ремонт.

И тут, как по волшебству, мимо проносится и исчезает на автобусной остановке девушка с длинными волосами описанного в телефонном разговоре цвета. До чего яркие люди порой встречаются!

Неподалеку кружат цыганки, норовят подойти, предсказать будущее, но почему-то, завидев Лилю, быстренько исчезают из поля зрения.

Мальчишки катаются на самокатах, носятся по кругу, а один из них, самый маленький, отчего, наверное, и остался без средства передвижения, бегает в центре, выкрикивает:

— Егол! Егол! Дай мне покататься! Дай мне!

— Какое коварное имя…

Лиля усмехается.

— Вычеркиваем из списка?

Но я не согласна.

— Нет. Знаешь, как говорят: буква «р» в имени означает, что ребенок вырастет морально крепким. Я хочу, чтобы мой сынишка был сильным, мальчикам у нас порой приходится несладко. Так что без «р» ему уж никак.

Лиля относится к моим словам с уважением: молча кивает, принимая услышанное на веру.

Мама появляется где-то еще час спустя после этого разговора. Странное дело, поезд прибывает на перрон, и тут же срабатывает Лилина чуйка: тот самый! Ошибки быть не может! Сколько раз с момента нашей первой встречи она вот так же вытягивалась по струнке и задирала носик к небу, словно и впрямь что-то чуяла им. Для проверки интуиции Лиля щурит глаза, вглядывается в надпись на табличке одного из вагонов.

— Пойдем!

Она хватает меня за руку и с легкостью поднимает со скамейки.

Ее чувство мгновенно распространяется на меня: я тоже понимаю, что это «тот самый». Сердце в груди взволнованно тарабанит, я едва помню, как дышать, а взгляд тем временем мечется по толпе хлынувших из поезда людей. Только Лиля помогает мне сохранить связь с реальностью, крепко сжимая мою руку и массируя пальцами ладонь. На ее языке это означает: все будет в порядке!

— Дочурка-а-а!

— О, нет, — случайно вылетает из моего рта, но в действительности от знакомого голоса — голоса из детства — напряжение моментально спадает, все опасения (достаточно ли хорошо я одета? не переборщила ли с макияжем? от меня приятно пахнет?) отходят на второй план.

Мама бойко шагает нам навстречу против течения толпы, махает руками и широко улыбается. Совсем не изменилась. Мы не виделись год или чуть больше, а мне кажется, будто с момента нашего последнего свидания минуло пару дней.

— Милая моя, родная, сказочная!

От ее слов я таю, как сахарная принцесса на солнце.

Лиля выпускает ладонь, предугадывая мой следующий шаг — долгие, долгие объятия. От мамы пахнет ее бесконечными дорогами и насыщенной приключениями жизнью, обновками, пряностями и летом, которое в Европе давно уже наступило. Я не знаю, о чем заговорить с ней, потому что все мысли вдруг куда-то разбегаются, а в горле — предательский ком. Вот только мама спасает ситуацию, за словом в карман она никогда не лезет.

— Ох, девочка моя! Какая же ты взрослая стала! Не могу поверить, что ты больше не моя маленькая крошечка!

Мама ослабляет объятия, и я украдкой смахиваю проступившие слезы. Она берет меня за плечи и заглядывает в лицо.

— Красавица!

В ее голосе чувствуется нежность, неподдельная материнская любовь хлещет через край. Невзначай она замечает:

— А какой у тебя животик! Папа говорил мне, что прошло шесть месяцев, но я никак не ожидала…

— Уже семь, мам, — поправляю я, скромно улыбаясь, и вся покрываюсь красными пятнами; но кое-что из ее слов заботит меня больше остального: — Ты сказала папа?..

Но она перебивает:

— Уже седьмой! Как быстро время летит! А еще недавно, казалось, я сама вынашивала мою девочку…

Она поправляет волосы на моем плече, а я никак не могу заставить себя убрать с ее обнаженных локотков руки; только так, касаясь мамы, мне удается поверить в реальность происходящего.

— Вы с папой все еще в ссоре?

У меня сжимается сердце от ее вопроса. Благо, отвечать не приходится — все и так понятно по выражению моего лица.

— Ну, ничего, все еще наладится, дочурка!

И я верю ей. Мамы ведь не врут своим детям.

— А это, конечно же, наша Лиля. Здравствуй, Лиля!

Мама смотрит мне за спину, кивает, и по отсутствию каких-либо звуков я догадываюсь, что Лиля привычным образом поздоровалась поднятой вверх ладонью.

— Ты еще краше, чем Майка когда-то рассказывала! Как моя девочка себя ведет, а? Не сильно капризничает? Она и до беременности не шибко ангелом была, а сейчас так поди…

— Ну, ма-ам, — протягиваю, демонстрируя обиженную гримасу.

— Что вы, Любовь Александровна, Майя замечательная, — дает тактичный ответ моя соседка, отчего теплая волна смешанного со смущением удовольствия проносится по моему телу.

Мы отправляемся в город пешком, не прибегая к помощи общественного транспорта, и всю дорогу я продолжаю держать маму за руку, как первоклашка в день «линейки». Теперь у меня есть возможность получше ее рассмотреть, пока Лиля покорно и безропотно берет на себя удар из маминых бесконечных историй про поездки по всему свету. Светлые мамины волосы уложены в аккуратное каре. Возможно, цвет стал немного холоднее — видимо, сменила краску. И определенно потеряла в весе (лицо выглядит у́же, руки на ощупь — тоньше), может даже стала чуточку ниже (на каблуках она одного со мной роста, а я сама невысокая), но не постарела ни на секунду. Не только за прошедшее время в разлуке со мной; дело в том, что после определенного дня рождения мама как будто и вовсе перестала меняться.

Я сильнее сжимаю ее руку и прислоняюсь плечом к плечу. И лишь теперь обращаю внимание:

— Мам, ты налегке? А где чемодан?

Она замолкает на полуслове и бросает взгляд на свою сумочку (другого багажа при ней нет).

— Ой, ну что ты, дорогая, разве даме вроде меня полагается тащить за собой чемодан, даже если он набит драгоценными камнями и коктейльными платьями? Пока при мне нет мужчины, большего багажа, чем ручная кладь, ты у меня не увидишь.

И она смеется заливисто и звонко, как всегда. А мне и в голову не приходит, что мама приехала налегке, потому как не планирует задержаться у нас даже на сутки…

–…и вот я бросаю букет Пьеру в лицо со словами «Убирайся к своей тренерше по дайвингу с четвертым размером, если тело в костюме для погружения способно тронуть твой ум больше, чем необъятная вселенная внутри меня!» Вот так-то!

— Какая точная цитата… Но по-моему, вы писали про Махди, — замечает Лиля.

Каким-то чудом ей удается сохранить ниточку между всеми частями раздробленного маминого рассказа.

— Махди? О, эта песенка давно уже спета! — отмахивается мама. — После того, как он меня бросил, я повстречала Пьера — собственно, там же, в Париже. Или я сперва повстречала его, а уже потом… Неважно! А где я писала?

— Мы получили письмо.

— Ах, письмо! Я отправила его больше месяца назад.

— Ты не поставила дату, мам.

— Ну, милая, а печать на лицевой стороне конверта тебе зачем? Там как раз все указано, и не нужно тратить чернила на какие-то даты. Ты же знаешь, я не люблю все эти ваши… числа! — Она брезгливо кривит лицо. — Какая разница, какой сегодня день, какой год? Это все неважно! Важнее то, что мы с вами сейчас… О! Книжный магазинчик! Обожаю книжные магазинчики!

Мамино настроение вновь становится приподнятым. Такие резкие перемены немного настораживают, но я не подаю вида — не желаю портить нашу встречу.

— Заглянем? Конечно, заглянем, куда нам торопиться!

Мама дергает за ручку раньше, чем получает наше с Лилей согласие, а я и вовсе с тоской вспоминаю оставшийся дома обед, по которому уже успела соскучиться.

— Какую литературу вы ей читаете? — спрашивает мама так же громко и задорно, как разговаривала на улице, отчего на нас оборачиваются немногочисленные посетители магазина.

— Мам, это мальчик.

— Ох, простите! Почему-то была уверена, что у меня внучка. В нашей родословной уже поколений пять мальчишек не рождалось.

Она направляется к полкам с детскими книжками — большими, яркими и крайне тонкими. Берет одну, листает.

— Ну, так что?

Я не тороплюсь с ответом.

— Ну…

— «Маленького принца», например, — в очередной раз выручает Лиля и помимо всего прочего берет на себя неблагосклонную мамину реакцию.

— Ой, как нехорошо, — отзывается та, внезапно понизив голос. — Вы что, хотите, чтобы он вырос… отсталым? Или, что еще хуже… кхм…голубым?

— Мама, ты что! — ужасаюсь я. — Как это вообще связано?

— А что? Вы вникали в суть сего «шедевра»? Оно как минимум девчачье, а как максимум написано для отстающих в развитии детей.

Лиля пробует заступиться:

— Во-первых, оно написано и для взрослых в том числе. А во-вторых, мы с Майей не думаем, что книги стоит делить на девичьи и…

— Нет! Моему внуку просто жизненно необходимы порядочные сказки! Да, мой сладкий?

Мама наклоняется к моему животу и, широко улыбаясь, касается его длинным накрашенным ногтем. Мне тоже приходится улыбаться, хотя радости внутри все меньше и меньше.

И тут…

— Майя Львовна?

Не успев задуматься о том, что происходит, я оборачиваюсь с глупым выражением на румяном, вспотевшем лице и вижу за спиной Лешу.

— Привет! — только и получается вымолвить. — Вот так встреча…

А губы сами собой складываются в улыбку. Несмотря на всю плачевность ситуации, бодрости духа во мне прибавляется.

— Здравствуйте, — отвечает Леша несмело.

Лиля выглядывает из-за стеллажа, да и мама обращает на юношу внимание, как бы ей ни хотелось вместо этого привлекать его к себе.

— Приве-ет! — расцветает она в улыбке, предлагает Леше потискать ее миниатюрную ладошку. — А ты у нас кто будешь?

— Алексей, — сознается паренек и смущается под пристальным маминым взглядом.

— Ага, кавалер, значит.

— Ой, нет! — Теперь мы смущаемся оба. — Я учусь в колледже, где работает Майя Львовна.

— Студент, получается, хм-м…

Мама загадочно улыбается и кивает, пока Леша играет глазами в пинг-понг, испуганно переводя взгляд между мамой, мной и в довесок Лилей.

— Хорошо учишься, студент?

— Ну… Не знаю…

Тут во мне просыпается чувство справедливости, и я подаю голос:

— Леша — один из лучших студентов своего курса!

— Ну-ну, не перехвали парня! — отзывается мама и подмигивает новому знакомому. — У преподавателей ведь не должно быть любимчиков, да?

Мы стоим, оба румяные, больше всего в тот момент напоминая пристыженную детвору.

— Эй, Леш? Ну, ты что там? — доносится за его спиной спасительный голос; появляется шанс улизнуть.

— Ой, мне пора!

Он захлопывает книгу, которую так и держал развернутой все это время, и смотрит на меня виновато, будто не хочет подводить и оставлять одну.

— Извините, Майя Львовна, я правда тороплюсь.

— Ничего-ничего!

Леша убегает, а мама подтрунивает надо мной всю дорогу до нашего дома: «Неужто этот студентик — отец моего внука и будущий зять? Ты поэтому ничего не рассказывала? Ему восемнадцать-то есть?» Лиля косится недоверчиво, но меня не выдает; понимает: раз уж есть какие-то секреты, хранимые мной от семьи, то лучше им так и оставаться нераскрытыми.

Порог квартиры мы переступаем с огромными пакетами бессмысленных детских книжек и голубого цвета вещичек, которые вряд ли понадобятся моему сыну. И то Лиля своевременно (после десятого магазина) предлагает отправиться домой на автобусе, ведь все изрядно устали, но я понимаю, что, продолжи мы следовать тем же маршрутом, натолкнулись бы еще на детский универмаг в три этажа ростом.

Дом встречает нас приятной прохладой. Наконец-то мы здесь, и можно расслабиться!

— Ты в порядке? — шепчет Лиля обеспокоенно, склонившись надо мной.

— Да, все в норме, — улыбаюсь в ответ.

Она отправляется на кухню, чтобы разогреть еду к ужину, но мама категорически против.

— Нет! Я не позволю! — Она выдергивает фартук из Лилиных рук. — Мама приехала! Мама сегодня хозяйничает!

И кажется, она говорит это — «мама» — так, будто сама пытается привыкнуть к этому слову.

И все никак не может.

Лиля с трудом уступает любимую плиту. Для нее это последняя капля. Никому не дозволено занимать ее место на кухне, но что поделать. Она молчаливо уходит в гостиную и располагается в кресле с принесенной из магазина книгой.

— Вот и славно!

Мама, довольная, берется за готовку. В результате мы ужинаем спустя час, зато все вместе, за одним столом, как настоящая семья. В целом ужин не такой потрясающий, как те, какими меня привыкла баловать Лиля, но все мы в отличном расположении духа, чему я безмерно рада.

— Ну, Николя все-таки уговорил меня сесть на этого дурацкого быка, так что… Да, милая, ты можешь гордиться своей мамой: она продержалась на этом треклятом аттракционе добрых полминуты!

— Ух ты!

Мама смеется. Я тоже. Лиля отвечает сдержанной улыбкой. Моих сил хватает лишь на то, чтобы время от времени вставлять в мамин рассказ односложные предложения вроде «Понятно», или «Ну, да», или «Как мило». А мама рассказывает байки, не замечая времени и усталости на наших лицах.

И когда мы все вместе располагаемся перед телевизором, у меня уже слипаются глаза. Лиля и вовсе украдкой читает книгу. Мама обнимаем меня и поглаживает волосы. Я старательно проглатываю зевки, чтобы не обидеть ее, пока она рассказывает, и рассказывает, и рассказывает…

А когда я открываю глаза, мамы уже нет. Кажется, я мигнула — и она растворилась в воздухе, а может, ее и вовсе не было с самого начала. Вместо нее — подушка. В комнате — полумрак. Только Лиля — все в той же позе, с новой книгой в руках, до финальных страниц которой остается уже совсем немного.

Я приподнимаюсь на локтях. Голос звучит охрипшим:

— Зрение совсем испортишь. Тебе разве что-нибудь видно?

Лиля поворачивает ко мне лицо и смотрит долгим, глубоким взглядом.

— Это был сон? — спрашиваю я, потирая глаза, и она закрывает книгу, встает с кресла, подходит ко мне и садится рядом.

Я кладу голову на ее колени.

— Который сейчас час?

В полумраке взгляду внезапно открывается ужасная картина разбросанных по полу книг, поломанных дисков, испорченных детских вещей.

Значит, не сон.

— За полночь.

— Как? И ты здесь?

Веки то и дело норовят опуститься, но я держусь, только постоянно зеваю.

— А мама где?

— Уехала.

Больно колет в груди, но я отчего-то улыбаюсь, хоть и горько.

— Сказала, что семейные узы — это не по ее части.

— Сказала?

— Ну да, вообще-то, она кричала. Я была уверена, что ты проснешься, но ты… как обычно.

— Опять меня оставила…

— Еще пыталась прихватить с собой Фродо…

— Что?! Фродо?!

И вдруг сна — ни в одном глазу! Вихрем проношусь по комнате к аквариуму, чтобы убедиться: обе любимые рыбы дома.

— Она вообще придумала, якобы явилась сюда за ним. Мол, Фродо на самом деле принадлежит твоему отцу, а он в депрессии после его исчезновения, поэтому вы и в ссоре.

— Очень похоже на маму, — вновь усмехаюсь я и возвращаюсь к Лиле. — А знаешь, с каждым разом как будто становится не так больно… Но я ее все равно люблю, она же моя мама. И я буду давать ей столько шансов, сколько потребуется. А пока…прости меня, Лиля. Я весь день тебя не замечала, думала только о себе — набралась от мамы эгоизма.

— Скажешь тоже. — Лиля поднимается с дивана, вытирает слезы с моего лица. — Есть хочешь?

Она улыбается — искренне, честно, открыто. И я ей в ответ — точно так же, не скрывая чувств, не обманывая себя или ее. И признаюсь:

— Еще как!

— Ну, так пойдем.