Ковчег

Татьяна Владимирова (2025)

Большой Потоп смыл все живое на планете. Те, кто двести лет назад успели спастись на ковчегах и выжили, основали новые поселения. Но между городами высоко в горах и вёсками в низинах лежит пропасть в развитии технологий и в образе жизни. В вёсках до сих пор сильны старые традиции, а ручной труд соседствует с производством бережно хранимой электроэнергии. Жене шестнадцать, и она влюблена в самого красивого парня вёски. Загвоздка лишь в том, что Руслан — сын бывшего друга, а сейчас заклятого врага Жениного отца. В ночь на Ивана Купалы случится ужасное. Под пеплом прошлого ее матери тлеют тайны, готовые вспыхнуть от первой же искры. И трагедии эти схлестнутся, угрожая разорвать шаткий мир между родами. Устоят ли Женя и Руслан в обрушившейся на них буре? А тем временем жизнь всей вёски окажется под угрозой. Ковчег снова закачается на волнах и поведет весчан навстречу приключениям и совсем не детским испытаниям.

Глава 1

И решено было уничтожить человечество, ибо в этом повинны были сами люди.

И не дали боги ни одного им шанса, но спастись позволили избранным.

И появилась вода, низвергавшаяся водопадом с неба,

И явились боги, в смертельном убранстве своем, — прекрасные.

И принесли они смерть,

И не было живым спасенья.

И опустилась на землю тьма,

И в глину обратились люди.

И закачались на волнах ковчеги…

Дом был большим и темным. У кровати чадила единственная свеча. В ее жалком свете умирала роженица. Лицо ее, прежде светившееся здоровым румянцем, усохло, резко обозначились скулы. Посеревшие губы неестественно улыбались. Только яркие синие глаза светились прежней жизнью и не собирались с нею прощаться. Ребенок надрывался на руках у повитухи, и крик его был последней ниточкой, связывающей мать с жизнью.

— Знаешь ли ты, Маша, на что обрекаешь девочку? — прокряхтела высокая старуха, покачивая ребенка на руках.

— Знаю и жалею ее… Хотела бы я быть с ней рядом, когда… — слова давались женщине с трудом. Она не хотела умирать, но у нее почти не осталось сил, чтобы бороться еще и за свою жизнь.

— Ты плохо жила, а расплачиваться придется девочке. Она переживет тебя ненамного. И будет несчастлива. И этого не изменить. Ш-ш-ш, спи, деточка, спи…

Ребенок на руках у старухи замолчал и засопел засыпая. Звонкий крик его остался лишь звоном в ушах умирающей женщины.

— Нет, нет… — мать попыталась протянуть к дочери руки, но не смогла. Глаза ее потухли, а тело вытянулось под одеялом, будто женщина попыталась улечься поудобнее.

Со стуком распахнулась дверь спальни.

— Как она? Что с ней?! — взревел, ворвавшись в комнату, высокий темноволосый мужчина.

Повитуха, казалось, согнулась еще ниже и заговорила ломким старческим голосом:

— Преставилась мать. Вот девочку привела. Женечкой велела назвать. Ты б, Иван, калыску поставил да кормилицу девочке нашел… Сиротинушке…

***

— Женька, на Купалье идешь? Наши возле реки дуб срубили здоровенный — кострище будет до неба!

— Гриш, — девушка лет шестнадцати оторвала синие словно цветок василька глаза от вышивания и со сдерживаемым раздражением посмотрела на перепачканное в саже конопатое лицо соседа, торчавшее в распахнутом окне, — ты не обижайся, но со своим Купальем плешь мне проел. Не знаю я, не знаю! Вот будет настроение и девчонки — пойду. А то знаю я, как вы потом голышом с обрыва сигаете!

Пухлощекая голова с непослушными короткими белыми вихрами обиженно надула большие губы:

— Я папараць-кветку иду в лесу прятать, думал, тебе подсказок оставить. Ну, как хошь, — голова из окна пропала, а через секунду послышался шлепок неудачно приземлившегося тела.

— Цветы не помни! — запоздало крикнула девушка.

Не прошло и пяти минут, как калитка во дворе снова скрипнула.

— Эй, курочка, выгляни в окошко, дам тебе горошка, — пропел девичий голос совсем рядом с окном.

— Свет, держи своего брата подальше от меня, — Женя перегнулась через подоконник и улыбнулась подруге.

— Эт которого? Гришаню? Или Миша и к тебе клинья подбивает? — такая же зеленоглазая и веснушчатая, как и старший (всего на год!) брат, Света задорно сморщила курносый нос и повела плечом, сбросив с груди толстую пшеничную косу.

— Слава богу, Миша мне только конфеты из города привозит. А Гриша мне проходу уже неделю не дает: пойдем на Купалье да пойдем.

— А ты что?

— А я что? Если Руслан и сегодня не позовет, придется дома сидеть. Ну, или назло ему пойду с Гришей.

— И разборок не боишься? Подерутся же.

— Ну и что. За мою маму отец тоже дрался.

— Ну-ну, то-то он и тебя порой поколачивает, — хмыкнула Света и, обернувшись, заскороговорила: — А вот и твой ненаглядный. У костра встретимся. Побежала я.

Женя скрылась в окне в ту же секунду — бросилась к зеркалу. Поправила две черные как смоль косы, покусала губы, пощипала щеки, чтобы разлился румянец по светлой коже, пригляделась, не потекли ли подведенные тушью ресницы. И уселась в кресло, как ни в чем не бывало.

Под окном раздался закладывающий уши свист. Девушка улыбнулась, но от вышивания не оторвалась: нечего порядочной девушке на свист откликаться.

Дом, стоявший на вбитых в грунт бетонных опорах, возвышался над землей метра на полтора; такие дома были у всех в вёске — спасало от частых дождевых разливов реки. Возле дома росла кряжистая невысокая ива. Хитрость была в том, чтобы с ее веток допрыгнуть до подоконника, зацепившись же за него, ноги можно было поставить на удобный приступок.

Руслан был ловчее Гриши, и Женя постоянно вздрагивала, так и не привыкнув к его бесшумным появлениям.

— И почему моя принцесса вянет взаперти, точно узница в башне? — Руслан подтянулся на руках и легко оседлал подоконник, рисуясь перед девушкой.

— Отец велел его дождаться, — Женя улыбнулась, скользя по нему влюбленным взглядом. И там было на что смотреть: к своим девятнадцати годам парень вымахал на добрых два метра и был выше всех мужчин в вёске. Его нельзя было назвать качком (модное словечко среди горожанок), он был худощав, но жилист и вынослив. Лицо с острым подбородком носило загар с ранней весны и до поздней осени. Волосы цвета спелой пшеницы Руслан по-бунтарски отпустил до плеч, чем неимоверно раздражал свою мать, но заставлял вздыхать добрую половину вёски. Сохли девушки по волосам и тонули в глазах: темных, карих, непонятно как оказавшихся на его славянском лице, да еще опушенных длинными, как у девчонки, ресницами.

— Гришаню видел. Пообещал он тебе папараць-кветку? — Руслан ухмыльнулся, но глаза остались холодными и цепкими.

— Пообещал, — а пусть помучается, как она мучилась, пока ждала его.

— А я капкан в лесу медвежий поставил, — его ухмылка стала еще шире.

— Очень смешно, — Женя потянулась за вышиванием, но Руслан схватил ее за руку:

— Со мной пойдешь?

— Руслан, я не знаю, у нас еще сено в поле не собрано и хозяйство не покормлено. Я к десяти часам ноги протяну. Какая уж тут папараць?..

— Развеешься, у костра посидим, байки потравим. Это же как ночное, только веселее!

— Ну…

— Это очень важно для меня, — Руслан заглянул ей в глаза, и Женя утонула в них в который раз.

Во дворе скрипнула калитка.

— Отец, — одними губами произнесла девушка, мгновенно побледнев. Руслан скатился с подоконника внутрь комнаты. Навострив уши, они напряженно вслушивались в звуки жаркого июльского дня, что врывались в распахнутое окно. Тяжелые шаги обогнули угол дома, застонали под ними рассохшиеся ступеньки лестницы.

— В половину одиннадцатого на обрыве, — шепнул Руслан Жене прямо в ухо, обжигая быстрым поцелуем, и рыбкой сиганул из окна. Только ива зашелестела.

— Опять твой хулиган по окнам лазит? — Иван вошел в комнату и неодобрительно посмотрел на дочь, которая невозмутимо продолжала вышивать. Она была совсем не похожа на него — ни одной, даже самой маленькой черточкой. Иван был плотно сбит и достаточно высок. Его дочь, тонкая, как тростинка, обещала подрасти еще. У него было волевое квадратное лицо, а ее было мягким, округлым. Над его серыми глазами нависали всегда нахмуренные кустистые брови. Темные с проседью волосы даже в юношестве не принимали такого угольно-черного оттенка, как у его покойной жены. Женя была вылитая Мария в девичестве, этого не оставил без внимания никто в вёске, разве что слепые: тонкие черты лица, изящные брови, прямой нос. Вот только щечки Женины еще не расстались с детской припухлостью, а губы имели свойство надуваться бантиком, тогда как у Марии они были очень подвижными и постоянно демонстрировали настроение хозяйки.

— С чего ты взял?

— А от него душок такой мерзкий остается… Ты сено повернула?

— Да, — девушка поморщилась, зная, что последуют новые указания.

— Вечером в копы собери да накрой пленкой. Попроси Саврасовых подсобить, на той неделе у них будем косить. Мне к Дудковым надобно зайти, ужинай одна. Кобылу и коз я покормил. У кур насыпано, псу похлебку свари. Табун, кстати, на следующей неделе наш.

— Пап, а знаешь, какая сегодня ночь?.. — Женя начала издалека.

— Какая?

— Праздничная, волшебная… — мечтательно протянула девушка. — Наши костер возле реки палят. Девчонки все будут.

— Никакого Купалья. Знаю я, какие там будут «девчонки»!

— Ну, па-а-а-п!

— Дома сиди, — рявкнул Иван, развернулся и вышел из комнаты.

Женя стиснула зубы и со злостью воткнула иголку в ткань. Ойкнула и слизнула капельку крови с проколотого пальца. Нет, так не пойдет. Руслан ждет ее на Купалье, а значит, она будет там. И если она все сделает как надо, отец даже не заметит ее отсутствия. Они с Русланом уже взрослые, стекла не бьют и копы соломы не поджигают. Ей уже шестнадцать! Ишь, нашел, что запрещать!

Вечерело. Вся молодежь после трудового дня уже была у реки, готовилась к празднику. В вёске стояла непривычная тишина. Иван шел, глядя себе под ноги и не поднимая головы, по укатанной телегами дороге. Настроение было хуже некуда: Повитуха опять принялась за старое, никакие разговоры с ней не помогали… Да совесть мучила: может, и стоило отпустить Женьку. Эх, если бы не Руслан этот нахальный! Вот же змей, увивается за девчонкой!

— Вань, а чагой-то ты Женьку свою на Купалье не пустиу? — окликнул мужчину старушечий голос. — Стасовы дык усе пяцёра там, Люда Мишкина ток брюхатая дома сядить.

— Малая еще, баб Маш.

Иван только диву давался, как скоро бабки на лавочках разносили вести. И это даже не вставая с оных!

— Вань, ты б у ней спросил, до чего у нее охота. К тому ж дед Евген поскрипел за ними приглядывать, шоб головы себе не поразбивали, — возразила ему другая старушка.

— Мои вы золотые, давайте я сам буду решать, как воспитывать дочку, — Иван покачал головой.

— Та не, Зин, ци слыхала ты, Мишку з дзеукай нейкай видели, опять ён на охоту выйшау, пакуль жонка евоная с пузом. Тьфу! Гэткая моладзь¹! Нехай сидит Женька у хате, от греха подалей, — глаза у бабы Маши блестели, а улыбалась она и вовсе невпопад. Иван принюхался. Так оно и было: рюмашечку за Купалье соседка уже опрокинула.

— Внук твой, баб Маш, чего очерняешь? Да и шли б вы уже домой! Хватит языками чесать!

Выпивох Иван терпеть не мог, не понимал, как можно пропивать нажитое столь тяжким трудом, чтобы получить капельку удовольствия… Наутро ведь все сменится жестким похмельем. А уж Саврасову бабу Машу трезвой не видели почти никогда. Муж ее, Алесь, помер, однажды напившись до зеленых чертей, и даже Повитуха — и та не смогла его откачать. У Саврасовых осталось два сына, его сверстников и друзей: Федор и Стас, и оба они были семейными, хозяйственными да еще и хорошими работниками. Ивану не хотелось, чтобы они закончили свою жизнь, как отец.

— Вы мне лучше скажите, Дудковы дома?

— Малодшыя, Руслан с Сашкой, свинтили яшчэ пасля апоудня², — бабе Маше было лишь бы зацепиться за что языком. — А старшие дома. А навошта³ яны табе?

— Дело есть, — неприязненно буркнул Иван и поспешил перейти улочку к дому напротив. Мужчину проводили две цепкие пары глаз.

Дверь открыла Анна — расплывшаяся низенькая женщина с пушистыми, торчащими во все стороны светлыми волосами и тяжелым карим взглядом из-под нависающих бровей. Непонятно, как Константин выбрал ее в жены: высокий, подтянутый, несмотря на свой возраст; с правильными чертами лица, острым подбородком, чуть кривоватым, сломанным в юности носом, твердой линией губ. Может, потому Ивану не нравился Руслан, что был вылитой копией отца?..

— Ваня! Здравствуй! — Константин, увидев гостя, поднялся из-за дубового стола и с добродушной улыбкой протянул соседу широкую ладонь.

— Вечереть будешь? — засуетилась Анна, доставая из печи припрятанный до поры ужин.

— Не отказался бы.

— Ань, ты б нам сначала пузырь на стол организовала.

— Костя, я не пью, ты же знаешь.

— Да я тебе накапаю пять капель, не отказывайся, будь другом.

— Ну, если только полрюмочки.

Женя со всех ног бежала к обрыву. Она безнадежно опаздывала: пока собрала сено, пока дождалась ухода отца, пока собралась сама — и заметить не успела, как перевалило за одиннадцать.

Одинокая фигура маячила возле самого обрыва. Не ушел. Женя перешла на шаг.

— Руслан! — не смогла удержаться, крикнула в ночную тишину.

— Я думал, уже не придешь, — раздалось над самым ухом.

Женя вздрогнула и обернулась:

— Ф-фу, напугал! А… на обрыве тогда кто?

— Мишка Саврасов к девке какой-то клеится. Не из наших. Решил не мешать.

Тут уж и Женя рассмотрела две целующиеся тени.

— Бедная Люда, — покачала головой Женя.

— Пойдем к костру, — Руслан потянул ее за руку. — Это не наше дело.

Обрыв они обогнули по широкой дуге. В поле у леса огромным чудовищем двадцати метров в высоту возвышался парусный корабль — ковчег, что был весчанам вторым домом в месяцы наводнений. Черная густая его тень на несколько минут надежно укрыла влюбленных. Чуть дальше, за ольховой рощей, начинался пологий спуск к пойме реки. Ночь выдалась ясная, в темных, едва подсвеченных луной волнах плясали отблески далекого костра. И от этого темная вода выглядела еще более пугающей, вглядываясь в ее толщу, можно было поверить и в праздник водяного, и в его утопленниц-русалок.

— Руслан, смотри, — девушка остановила парня. Мимо них, по направлению от костра, важно качаясь на волнах, проплыли три венка, явно спеша пристать к берегу. Там, выше по течению, вовсю гадали.

Женя опустилась на корточки и в темноте стала шарить в высокой траве в поисках цветов.

— Ты что это делаешь?

— Ну как же, я тоже хочу знать, откуда мой жених пожалует и как скоро, — лукаво усмехнулась девушка, желая поддразнить парня. Тот насупился и некоторое время помолчал, собираясь с духом. Заправив за ухо назойливую прядь, он решился:

— Жень, — Руслан взволнованно выдохнул и поднял девушку с колен. — Я об этом и хотел с тобой поговорить. Через два года, когда тебе исполнится восемнадцать, я подумал, — он на секунду замолчал, переводя дыхание, — мы могли бы пожениться. А сейчас я хочу называть тебя своей невестой. Ты, — он сглотнул, — согласна?

Секунду Женя оторопело смотрела на Руслана, а потом просто повисла у него на шее и покрыла поцелуями любимое лицо. Ей не хватало дыхания, чтобы восторженным визгом рассказать сидящим у костра о произошедшем, ей не хватало сил даже на слова.

— Родная моя, — Руслан сжал Женю так, что у нее, кажется, хрустнули ребра. И внезапно отпустил. Юноша виновато улыбнулся, похлопал себя по бокам и запустил руку в карман штанин. — Кольцо, я забыл про него совсем, предложение же делают с кольцом, вот, давай надену.

— Боже, когда ты успел? — пролепетала девушка, протягивая руку и не смея верить в происходящее.

— В последний раз как с отцом в город на кирмаш ездили, — дрожащими руками он надевал на тонкий девичий пальчик простой серебряный ободочек с аквамарином в цвет ее глаз.

— То-то вернулся такой загадочный, — Жене хотелось смеяться и плакать одновременно. — А что скажет мой отец?.. — ахнула она от страшной мысли. — Вдруг он осерчает на тебя и запретит нам жениться?..

— А я тогда тебя украду! — парень решительно сверкнул своими карими глазами. — Увезу тебя в город, и там тайно обвенчаемся. Иван не встанет на моем пути! Ты будешь моей!

Девушка раскраснелась и приглушенно хихикнула, сраженная его напором.

— Пойдем. Нас ждут, — Руслан повел девушку к костру, держа ее за руку, будто боялся потерять или разбить то, что приобрел секунду назад. В другой руке Женя сжимала почти доплетенный венок. За ненадобностью она выбросила его в воду по дороге. Подхваченный течением, венок немного покачался на волнах, расползся в цветочную цепочку и пошел ко дну.

Примечания

1

молодежь (белор.)

2

полдень (белор.)

3

зачем (белор.)