Ковчег

Татьяна Владимирова (2025)

Большой Потоп смыл все живое на планете. Те, кто двести лет назад успели спастись на ковчегах и выжили, основали новые поселения. Но между городами высоко в горах и вёсками в низинах лежит пропасть в развитии технологий и в образе жизни. В вёсках до сих пор сильны старые традиции, а ручной труд соседствует с производством бережно хранимой электроэнергии. Жене шестнадцать, и она влюблена в самого красивого парня вёски. Загвоздка лишь в том, что Руслан — сын бывшего друга, а сейчас заклятого врага Жениного отца. В ночь на Ивана Купалы случится ужасное. Под пеплом прошлого ее матери тлеют тайны, готовые вспыхнуть от первой же искры. И трагедии эти схлестнутся, угрожая разорвать шаткий мир между родами. Устоят ли Женя и Руслан в обрушившейся на них буре? А тем временем жизнь всей вёски окажется под угрозой. Ковчег снова закачается на волнах и поведет весчан навстречу приключениям и совсем не детским испытаниям.

Глава 5

Августовский солнечный день клонился к вечеру. В застывшей тишине Ксения брела по непривычно пустой вёске. В подозрительном для такого времени года безмолвии раздавался только звук ее шагов. В чужом дворе внезапно залаяла собака. Ксения вздрогнула от неожиданности — лай показался ей слишком громким. Из соседнего двора вторил другой пес, и через несколько секунд вся вёска заливалась пронзительным лаем. И где-то вдалеке сквозь этот страшный, безнадежный вой зазвенели колокола.

Набат.

Ксения проснулась. Колокольный звон не прекращался. Она начала расталкивать спящего рядом мужа:

— Кирилл! В набат бьют! Поднимайся!

Спустив ноги на пол, она поняла почему. Повсюду была вода.

Кирилл сориентировался мгновенно:

— Надувай лодку, собирай вещи, — давал он указания, одеваясь на ходу. — Я за скотиной. Встретимся на ковчеге.

Тревога захлестнула Ксению:

— Не вытаскивай всех, главное, успей сам, — она едва обняла мужа, как вот он уже сигает из окна «рыбкой».

Руслан торопил сестру и мать: как сумасшедшие, они носились по дому, не зная, что хватать в первую очередь.

— А ты всю скотину погрузил? И жеребца?

— Мама, все уже на корабле. Только вас ждут, — нетерпеливо огрызался Руслан. В голове билась одна мысль: знает ли Женя о потопе? Выбралась ли?

— Гриша! Где Гриша? — Лика Саврасова заходилась плачем: сына никто не видел.

— Мам, дом затапливает, — Света тянула мать к лодке.

— Он, наверное, самый первый узнал о наводнении и уже на ковчеге, — попробовала утешить свекровь Люда. Как бы ей хотелось, чтобы это оказалось правдой!

— Кто-то же бил в набат, — поддакнул Миша, помогая беременной жене забраться в лодку.

— Юра Дудков бил в набат, — отец семейства, Стас Саврасов, подплыв к окну, услышал только последнюю фразу. Лика снова зашлась в крике.

— Скорее! Не ори! — бесцеремонно схватив жену, Стас усадил ее в шлюпку рядом с непривычно тихими близнецами. Оттолкнувшись от окна, три лодки косяком пошли к ковчегу.

Дед Евген с сыновьями среди первых поднялись на корабль. Трап уже кто-то спустил и драгоценные секунды не были потеряны.

Помогая принимать и распределять по загонам животных, подняться людям, мужчины заодно пересчитывали семьи по головам.

Руслан, издали увидев в предрассветных сумерках рыжую бороду Федора, успокоился: он не оставил бы свою крестницу тонуть.

— Женька на корабле? — решил он все-таки уточнить, перепоручая мужчине сестру и мать.

— Не видел ее. Но хлев пустой, может, и тут, — нахмурился Федор. Его на секунду кольнуло беспокойство, вдруг с Женей что-то случилось, но тут к кораблю подплыли Саврасовы, и главной задачей Федора стала безопасность беременной дочери.

Руслан развернул лодку обратно к вёске.

— Гришу, Гришу поищи! — неслось ему вдогонку.

В доме был порядок. Не похоже, чтобы Женя, проснувшись от набата, начала поспешно собираться. Но, тем не менее, полки со съестным вычищены до последней крошки. Только кастрюля свежего супа одиноко стояла на столе. Руслан заглянул и в хлев: никого не забыла. Пусто.

— Женя!

Нет ответа.

Будто ушла из вёски. Собралась и ушла. Руслан схватился за голову: что же он не остался с ней, с этой глупой, своенравной девчонкой! Господи, да она же сейчас может быть где угодно!

А если в лес ушла?

— Женя! Же-ня-я-я-я!

Дождь заливал лодку. Вычерпывая воду руками, Руслан то и дело замирал, прислушиваясь, надеясь услышать крик о помощи. Вода поднималась все выше, доходя деревьям до середины ствола. Лодка блуждала по лесу, и с каждым часом надежда гасла.

Она же утонула уже вместе со своей лошадью и собакой.

— ЖЕ-Е-Е-НЯ-Я-Я!

Нет ответа.

Светало. Только утро не принесло облегчения. Он не нашел ее. Жени нигде не было.

Слабое течение уносило лодку от леса к ковчегу. Там ждали не только его.

— Гриши нет?! — лицо Лики опухло от слез, она ждала Руслана как последнюю надежду.

Но через заграждение к нему перегнулась еще одна женщина, побелевшее лицо которой он не сразу узнал:

— Ты Кирилла не встречал?..

Руслан стоял на пороге каюты Жени и ее отца, смотрел на нетронутый порядок и вспоминал разговор трехдневной давности. Их последний разговор. Их последнюю ссору: все эти глупые слова, крики, оскорбления. Ну почему все закончилось вот так? Он ведь еще не сказал ей, как сильно ее любит… Если бы Руслан только знал, он бы провел с ней каждую секунду, не допустил бы ни единой слезинки… Она была бы жива!

— Да лучше бы это я утонул! — он с силой ударил кулаком в косяк. И еще раз. И еще. До крови, до боли в костяшках. Будто бы это помогло вернуть ее.

— Руслан, что с тобой? — нежные руки легли ему на плечи и попытались оттащить от разбитой двери.

Нахлынувшее облегчение сбило с ног. Руслан обхватил лицо девушки руками и глазами начал ощупывать каждую его черточку:

— Это ты?

И внезапно влепил пощечину. Женя вскрикнула и отшатнулась. Недоумение, обида и страх заплескались в ее глазах.

Руслана же охватила такая ярость, что он не смог удержать себя в руках. Пощечина охладила его, но раскаяния он не почувствовал:

— Вся вёска думает, что ты мертва! Собралась и ушла. Да как ты могла? Чем ты думала? Я всю ночь искал тебя в лесу! Я думал, ты утонула! Да ты можешь себе представить, что я чувствую?! А ты! — Руслан внезапно увидел Гришу, стоявшего позади девушки и зло сжимавшего кулаки. — ТЫ! Твоя мать готова резать себе вены, твой отец и брат вышли на лодке прочесывать вёску еще раз! — Руслана внезапно осенило. — Так вы… вместе тут прохлаждались? Даже набата не услышали? — он закрыл глаза и глубоко втянул воздух сквозь гневно трепещущие ноздри. — Только ведь кольцо мое выбросила. Не ожидал от тебя. Не попадайся мне на глаза. А ты пойдешь со мной. Объяснять все Лике, — Руслан ловким движением схватил Гришу за ухо и, шипящего, потащил к матери.

Обида? Да пошел он! А на Гришаню-то чего накинулся?.. Да если бы не Саврасов, не успела бы она погрузить на ковчег всех своих животных.

Щека горела так, будто с нее содрали кожу: Руслан в своей ярости не подумал о силе удара. Приложив смоченную в холодной воде ткань, Женя лежала на койке и пересчитывала деревянные панели на потолке. То, что Руслан кричал ей в порыве ярости, она пропустила мимо ушей, не запомнив: уж больно неожиданно он на нее накинулся, однако мерзкий осадок в груди остался.

Так ведь и спрятаться не вышло. Среди этой суматохи на корабле ей не остаться наедине со своим горем. Лучше бы она была дома, в одиночестве: среди голосов за стенами ей бы не слышался голос отца. Вот он отрывисто отдает приказы, вот орет на непослушную скотину, ей даже на секунду послышалось собственное имя.

Дверь в каюту неожиданно отворилась. Отец стоял на пороге живой и невредимый, давно не стриженный и хмурый, как всегда.

Женя даже привстала на кровати, но наваждение уже прошло: это Федор прошел к ней и сел рядом:

— Что ж ты, Женька, бегаешь от людей-то? Хорошо хоть на ковчеге спряталась, а не в лесу…

— Ты мне не отец, дядь Федя.

— Верно, не отец. Но я помогал Ивану, чем мог, старался, крестил тебя, воспитывал. Да и кто теперь тебя уму-разуму учить будет?.. Вон трое здоровых мужиков утонуло да еще двое ребятишек… — Федор помолчал немного и добавил:

— Кирилл Павленко вместе со скотиной в хлеву остался. Дверь заклинило…

Женя встрепенулась:

— А Ксения?!

— Она… в трауре. Вода поднялась, Женя. Вёска считает потери… Тебе нельзя прятаться.

— Что значит нельзя? Мало вам всем похорон, хотите, чтобы я еще чего утворила?

— Ты — Капустина, забыла об этом? Ты Иванова дочь. Так уж повелось у нас, что Голова назначает себе наследника, и обычно, да ты знаешь это, они готовят своих детей. Вот только Костя и Ваня не успели этого сделать. Ты еще так юна, но Руслан-то уже взрослый, он поведет корабль как наследник Константина, как сын Головы. И вся вёска будет слушать его. Но кого будет слушать Руслан? Свою мать? Петровского? Нельзя отдавать ковчег Дудковым.

Женя поняла, к чему он клонит.

— Зачем я, по-твоему, сбежала ото всех? Плевала я на Дудковых, захотят потопить ковчег — пусть, — в отчаянии отмахнулась Женя.

Разговор свернул не в то русло, на которое рассчитывал Федор, он тяжело вздохнул:

— Я знаю, что момент неудачный, но тебе нужно решить: либо самой стать во главе Капустиных, и никто не осудит, но, сама понимаешь, вряд ли будут уж очень слушать тебя, авторитет важно заслужить, одного наследования по крови мало. Либо выбрать кого-то себе на замену. Да и помириться бы тебе с Русланом…

— Нет, — отрезала девушка, поджав губы.

Федор, будто не слыша ее, продолжил, приглаживая пальцами рыжую бороду:

–… люди успокоились бы. Сейчас вёске как никогда нужен мир. Вода поднялась, против нее нужно бороться сообща, а не распадаться на два враждующих лагеря.

Женя отняла тряпицу от щеки, с вызовом посмотрев на Федора. Тот смутился:

— Это он тебя так?..

— Я не буду с ним мириться, — Женя вернула тряпицу на место. — Если это он убил моего отца…

— Он не убивал твоего отца, — Федор хотел бы, чтобы эти слова звучали уверенно.

— А кто же тогда? Я должна знать!

— Я не знаю, — склонил голову Федор.

Женя только вздохнула.

Мужчина неожиданно понял, что требует от шестнадцатилетней девочки мудрости взрослой женщины, силы преодолеть ненависть, которая и взрослым-то не всем дана. Ей самой сейчас так нужны опека и забота… Федор обнял крестницу, казавшуюся такой хрупкой в его огромных руках.

— Знаешь, Женек, дед Евген или Стас Саврасов — хорошие кандидаты, чтобы стать Головой.

Женя шмыгнула носом, задумавшись уже по-настоящему:

— Дед Евген откажется, как отказался много лет назад и выбрал моего отца. А у Стаса Саврасова и так забот полон рот: поди уследи за всеми, особенно за близняшками. А что насчет тебя?

Федор отстранился в удивлении:

— Меня?

— Душа твоя, как у Капустиных, ты справедливый, ты удержишь Руслана от глупостей, ты знаешь, что там в капитанской рубке к чему — ты ж с отцом меня и учил, как штурвал-то держать.

Федор примерил на себя новую роль и вздохнул: не то чтобы она ему нравилась, но сдержать Руслана и Петровского у него бы получилось. Да и Женя права — у него есть время, силы и знания на то, чтобы быть Головой.

— Это честь для меня, дочка. Я не подведу тебя. И выясню, кто убил Ивана, обещаю!

Днем корабль закачался на волнах, удерживал его лишь якорь. Река, словно море, разлилась до горизонта, на сколько хватало глаз. Дома ушли под воду по самые крыши, а на месте леса торчали из воды редкие верхушки высоких ольх. Ковчег разрезал носом течение реки, будто уже отправился в плавание. Почти целые сутки весчане вылавливали за бортом не успевших убежать от ливня зверей, благо, загонов в трюме хватало на всех. Лесные птицы, ожидавшие прихода воды еще меньше, чем люди, взвились в воздух и с беспрестанными скорбными криками мельтешили в небе черной тучей. Удобными насестами показались им мачты корабля. В считанные часы верхняя палуба покрылась добротным слоем свежего и скользкого птичьего помета.

Смотреть на волны и не погрузиться в собственную пучину мыслей оказалось просто невозможно. Ксения вцепилась побелевшими пальцами в поручень и всматривалась в синь реки. Ей виделся Кирилл, тянущийся к ней, бьющийся о запертую дверь, глотающий последние крохи убывающего воздуха, тонущий.

— Я хочу к тебе, — шептала женщина и глотала слезы. Ради кого было оставаться в этом мире? Детей им бог не дал, как бы они ни старались, и сколько бы раз она ни наведывала Повитуху. Муж был в их беде ее опорой и стержнем, огромной любовью. Всем.

«Еще чуть-чуть, — уговаривала она себя. — Перегнуться — и все. Это быстро».

— Стой-стой-стой, — сильные пальцы схватили ее за плечо. Скользившего по палубе Мишу Саврасова остановил поручень. — Куда-то собралась?

Ксения тяжело посмотрела на него, и Миша внутренне вздрогнул: покрасневшие глаза этой еще вчера красивой женщины ничего не выражали. Пусто.

— Никуда… Река разлилась, — она неловко дернула рукой, попытавшись высвободиться.

— Река подождет, — Миша ее не отпускал. — Пятерых уже прибрала. Хватит с нее.

У Ксении заострилось лицо. Испугавшись, что она разревется при нем, Миша ляпнул, не подумав:

— Одним мужиком больше, одним меньше, было бы из-за чего убиваться.

— Да как ты можешь! — в глазах Ксении наконец-то вспыхнула боль.

— Могу-могу, — поспешил он закрепить свой успех. — Мертвые уходят, а живые живут. Закон природы. А Кирилл мне пятая вода на киселе. Ишь, как качает, — ловко пригнувшись, Миша ушел от пощечины.

— Миша! — бежавшего к ним Гришу качнуло, и к поручню он доехал на животе. Бордовый как бурак он неловко встал и, отряхиваясь, наконец выдавил из себя важную информацию:

— Там Люда того…

— Чего?.. — глупо переспросил старший брат.

— Рожает что ли? — ахнула Ксения. — Чего ты стоишь? — накинулась она на остолбеневшего Мишу. — Жена твоя рожает! Или что, одним ребенком больше, одним меньше?.. Иди давай!

— Да на кой я-то здесь нужен? — уперся он перед дверью каюты, из которой туда-сюда сновали женщины.

— Морально поможешь, — Ксения вцепилась в еще не появившуюся на свет жизнь, в Мишу и толкнула дверь.

Посреди кровати среди сбитых в ком простыней сидела Люда, красная и сердитая. Возле нее трудилась Повитуха, гоняя женщин за водой и полотенцами и заставляя роженицу дышать. Шарообразная Люда округлилась еще больше, увидев мужа:

— Пошел во-о-о-о-о-о-о! — сердитый окрик сменился криком от потугов, болью скрутившими женщину.

Для чувствительного мужского сознания красочная картина родов оказалась чрезмерной: судорожно глотнув воздуха, Миша так и обмяк в проеме двери. Повитуха, скосив на обескураженную Ксению один глаз, коротко бросила:

— Тело убери!

Саврасов был непомерно тяжелым. Подхватив его под мышки, Ксения еле-еле смогла сдвинуть тело в коридор. Хорошо, что там оказался нервно вышагивающий Федор. Увидев зятя без сознания, он бросился помогать Ксении:

— И с какого перепугу его к Людке понесло? — пропыхтел он, укладывая Саврасова на кровать в соседней каюте.

Ксения промолчала.

— Приводи его в сознание, я к дочке.

Миша был в обмороке. Ксения, все еще держа в голове сказанное им на верхней палубе, от души влепила ему пропущенную пощечину. Голова его дернулась, и глаза открылись:

— Воды дай мне.

— Сам возьмешь, — Ксения похлопала себя по бокам. В кармане брюк нашлась помятая пачка заветных сигарет.

— Не кури здесь, — хмуро посмотрел на нее Миша.

Ксения только хмыкнула, чиркнув спичкой. Плевала она на запрет курения на корабле: еще полчаса назад она собиралась утопиться.

— Что теперь, Ди Каприо? — она горько улыбнулась, вспомнив старинный фильм

— Теперь за тобой будут следить. Поверь, я всем расскажу.

— За своей семьей лучше следи, а не за другими женщинами! — Ксения поднялась с кровати. Перед глазами снова появился Кирилл, и ей нестерпимо захотелось на верхнюю палубу.

Грубым рывком Миша схватил ее за руку и усадил на кровать:

— Сколько тебе лет-то? Чего ты убиваешься? Женщины, конечно, слабый пол, но не настолько же, чтобы за мужиками в пучину кидаться!

Глаза Ксении зло вспыхнули:

— Это ты счет бабам не ведешь, А Кирилл, он один такой был! За ним и в пучину можно! Зачем мне все это, без него, зачем?

— А зачем жива твоя сестра с племянниками?

— У нее дети, ей есть ради кого жить и без Константина.

— И у тебя есть. Ради них же. Ради крестницы. Ты же молодая и… красивая женщина, Ксюша. Ты еще найдешь себе мужчину… — он дотронулся до ее щеки.

Ксения в отвращении отшатнулась и резко поднялась:

— Ты… Ты неисправимый! Ты омерзителен! За стеной рожает твоя жена, я же даже слышу ее крики!

— Живее всех живых, — удовлетворенно пробормотал Миша вслед хлопнувшей двери.

Схватки начались еще ночью, за секунды до звона набата. Она не могла показывать семье, мужу, бьющейся в панике свекрови, что рожает. Прежде всего надо добраться до корабля, а уж потом рожать. Поэтому Люда сжала зубы и терпела все усиливающуюся боль в низу живота. Она столько терпела, потерпит и еще чуть-чуть. Сложнее всего было в лодке, где друг у друга на головах сидела ватага Саврасовых, да еще в тот момент, когда отец поднимал ее на борт. Ей казалось, все видят ее мученическое выражение лица, хотя за ним-то она и следила тщательней всего.

Повитуха, случайно оказавшаяся на пути, расширившимися глазами уставилась на нее, будто просверлив голову насквозь, и тут же испортила все, уложив ее в первой попавшейся каюте. Миши не оказалось рядом в этот момент, и Люда порадовалась, что он не увидит ее такой: слабой, потной, тужащейся. Мужчина должен видеть красивую картинку, сладкого и чистенького ребеночка, а не это кровавое месиво! И все шло хорошо, пока в какой-то момент в дверях каюты не показались Ксения и Миша. Ну вот кто просил ее? Дура, не рожала, не знает, как это низко, грязно, омерзительно! Как же она ненавидела их в тот момент! А он знай — хлопнулся в обморок, слабак, будто крови никогда не видел. Конечно, его-то дело маленькое! А женщина должна терпеть эти кошмарные девять месяцев, неповоротливое тело, фальшивую заботу окружающих, холодность мужа, которому она не может принести ни капли удовольствия, а потом эти мучительные схватки, потуги, когда маленькое чудище будто бы когтями прокладывает себе путь на свет. Какой же он негодяй, Миша, ради которого она столько вытерпела, ради которого прошла все злопыхания родственников, ради которого терпела все его измены, ради которого рожала ребенка, рвущего ее изнутри.

— Девочка! — объявила Повитуха, профессионально перекрывая визгливый вопль только что родившегося существа.

Женщины вокруг засуетились, столпились вокруг Повитухи и что-то засюсюкали.

— Вы, может… — она не узнала свой голос — сиплый, как у курильщика, — мне ее отдадите?

— Я ее искупаю, а ты спи. Потом покормить принесу, — непререкаемым тоном возразила старуха.

Люда откинулась на подушки, закрыла глаза и настаивать не стала — сил не осталось.

***

Они дружили с самого детства. Когда мать бросила их с отцом, Федор частенько оставлял маленькую дочь у Лики и Стаса. У тех как раз подрастал первенец, очень быстро ставший ее лучшим другом. Они все и всегда делали вместе, начиная с куличиков, заканчивая воровством яблок у Дудковых. Утром она первая бежала к соседям, а вечером, когда приходила пора возвращаться домой, Люду было не дозваться, за что она частенько получала от отца строгие выговоры.

Старший товарищ был заводилой и вожаком для всей местной ребятни, а для нее он стал настоящим героем. Что бы ни придумал Миша: воевать с мальчишками из другой вёски, устроить набег на соседские яблони, соорудить тарзанку на обрыве, поджечь коп соломы — Люда неизменно оказывалась втянутой в его игры. Она была его правой рукой, верным соратником, незаменимым помощником. Их тандем всегда выходил победителем из всех войнушек. И все им было как с гуся вода.

Время шло, а ее дружба детства превратилась в тайную подростковую любовь. Девчонка-хулиганка, всегда увивавшаяся за старшим товарищем хвостом, внезапно превратилась в сопливую рохлю, боявшуюся показаться ему на глаза. Старшие, заметившие перемены в ее характере, не не могли удержаться от дурацких насмешек и подколок, смущая Люду еще сильнее. Ведь Миша все это время, оказывается, был… мальчишкой! Да еще каким! Вожак стаи, самый опасный, самый смелый, самый клевый, а глаза у него какие: зеленые, как то болото, и ресницы еще такие пушистые, коровьи, просто отвал башки! И все девчонки на него пялятся всегда, но его главный помощник кто? Правильно, Людка! Вот только, непонятно, что по этому поводу думает сам Миша…

А Миша ничего и не думал ‒ не замечал. Он только что вошел в тот возраст, когда при дефиците конкурентов юноши чувствуют себя Казановами. Куда с таким тягаться угловатой девочке-подростку, пусть и лучшему его другу, пусть и влюбленной по уши? Все, на что была способна Людмила, — это следовать за Мишей хвостиком, прикрывать перед его родителями и душить собственную ревность, потому что в его восемнадцать хулиганские проказы закончились, а начались романтические и далеко не в ее пользу.

В какой-то момент, однако, все изменилось.

Худая и долговязая ее фигура стала красиво, по-девичьи округляться в нужных местах, отец привез ей из города первые платья, которые подчеркнули ее новые женственные формы. Миша не сразу обратил внимание на перемены в ее внешности, ведь она была по-прежнему рядом, каждый день на глазах. Он видел в ней все ту же смешливую подружку, готовую ради него на все.

Людмила не имела примера матери перед глазами, но женские хитрости впитываются с грудным молоком. Когда ей в который раз пришлось прикрывать его перед родителями за очередной кутеж, она решила — хватит. Хватит терпеть эту страшную душевную боль. Она не могла больше видеть его с другими девчонками, как они милуются, как держатся за ручки, а он им нашептывает что-то на ухо, отчего девицы становятся румяными и томно закатывают глаза. Хватит! С глаз долой — из сердца вон.

Миша не сразу понял, что произошло: день без Людки, второй, неделя. Неожиданно ему стало попадать от родителей за ночные загулы. Пропал главный его собеседник, и некому стало рассказывать о своих похождениях. Он искал ее, но постоянно слышал от Федора: «Люда занята!», «Люда у подружки» (у какой еще подружки? Людкин единственный друг — это он, Миша!), «Люда наказана и не выйдет». И, в конце концов: «Люда не хочет тебя видеть».

Мир пошатнулся. Ведь Люда всю его жизнь была рядом. Миша будто лишился важного органа, без которого все вокруг перестало быть интересным. И флиртуя с очередной подружкой, он неотступно думал о Людке, которой больше рядом с ним не было.

А потом Миша как-то увидел ее во дворе да так и не посмел окликнуть, спрятавшись за раскидистым кустом. Ведь увидел он не пацанку Людку, а симпатичную девушку с тонкой талией, с точеными ножками и толстой темной косой, спускавшейся вдоль высокой груди. Она затмила собой всех его девчонок, он будто прозрел: сокровище всегда было рядом, а он, Миша, так глупо потерял его.

Люда была с ним холодна. Она мигом почувствовала его пылкость и поняла, что все сделала правильно. Но девушка боялась обжечься, ведь она видела его таким, каким Миша бывал с другими девицами, поэтому знала: это ненадолго.

Начались долгие, очень долгие ухаживания, которые почему-то не заметили соседи, иначе скандал разразился бы раньше.

Но разразился он все равно. Тогда, когда крепость была сдана на милость завоевателя, а Миша понял, что это чувство не похоже на все его предыдущие влюбленности, он пришел просить руки Люды у Федора. И если тот, скрепя сердце, согласился, то родители Миши закрывать глаза на кровное родство не стали.

— Она ж твоя двоюродная сестра! Ты что, враг себе, что за чудищ вы понарожаете?! — кричала Лика, хватаясь за голову.

— Люда племянница мне, ну как я ее невесткой в дом возьму? — вопрошал Стас у брата.

Федору тоже пришлось нелегко: вёска шушукалась за спинами влюбленных, а отца прямо спрашивали, почему тот допускает кровосмешение.

— Зато от Павленко у них только капля, — огрызался Федор, намекая на поганую кровь вероломной матери Люды.

Устав бороться с родителями Миши, Люда пошла к Юре Дудкову просить тайно обвенчать их, потому что чувствовала: еще немного, и она потеряет Мишу, тот привезет чужую девку из соседней вёски, а Люда до скончания века останется под отчим крылом, потому что другого мужа ей не надо.

Батюшка был неумолим.

— Он брат тебе, Люда, это грех!

— Это любовь, батюшка! Мне никто больше не нужен! Только он! Просите у меня, что хотите: я все сделаю, только повенчайте нас!

— Люда, вёска против. Брак ваш будет как бельмо на глазу, все осуждать будут. Надо тебе оно? — Юра смотрел на девушку, которая могла бы быть его дочерью, и сердце его разрывалось между желанием помочь ей и страхом перед порицанием общества.

— А не повенчаете нас, батюшка, — разозлилась Люда, — я руки на себя наложу! На себя и на нерожденного ребенка! И вы будете жить с этим грехом!

Конечно, никакого ребенка не было и в помине, Люда все еще оставалась девицей, иначе бы Миша не увивался за ней столько времени, но батюшка-то об этом не знал.

Обвенчались они спустя неделю.