Общество забытых поэтов. Роман в драме

Сурен Галстян

Я постарался выразить ценность Любви, Дружбы и Добра, надеясь воодушевить и себя, и моего читателя дорогим мне примером.

Акт второй

Сцена I

Комната Августа. Август стоит спиной к двери и пишет портрет.

Август. Точно ли хорошая затея? Не знаю, но горю я этим! Кисть… нет! Кисть точно не моё оружие, но для неё… сменить готов на кисть перо. (Входит Якопо.)

Якопо. Слушай, а ты не знаешь… извини, я не думал, что ты занят. (Август замечает Якопо и быстро прикрывает холст накидкой.)

Август. Что? Что случилось?

Якопо. Уже не важно, вижу, у тебя что-то поинтереснее.

Август. Это? Пустое!

Якопо. Можно ли взглянуть мне на эту пустоту?

Август. Нет, не закончил я.

Якопо. Стихами лишь о ней нас ты угощаешь! Я ведь вижу: ты страдаешь, хотя то тебе приятно, ведь то сердечные страдания. Поверить я до сих пор не могу, что именно ты из нас решил испытать на себе любовь. Чем больше на тебя гляжу, тем больше замечаю, что ты очудачился, мой брат. Становишься всё чудесатее и чудесатее. (Заметил, что Август приуныл.) Нет-нет, не хочу, конечно, обидеть: я за тебя рад, если ты счастлив, но ты ведь знаешь, как я далёк от всего этого. Расскажешь ты о ней? Мне дико интересно!

Август. Так ты ж от этого далёк. Тем более сказать тебе что? Я сам ведь мало знаю.

Якопо. Имя есть у милой Музы?

Август. Должно быть, но я его не знаю.

Якопо. Где ты её видишь?

Август. Чаще всего во сне. Но какие глупые вопросы! Такие сухие для поэта! Вы поэты, лишь когда читаете, а поэтом надо быть всегда. Это не то, что можно снять, а потом надеть опять, когда будет удобно. Имя, внешность да места! Задай ты мне вопрос серьёзный! Нет, не серьёзный — настоящий!

Якопо. Частично обвинение принимаю. Вопросы действительно пусты, но не оттого, что я поэт, лишь когда удобно: нет во мне поэзии любви. Женщина — вещь земная, а любая поэзия — часть чистого света, высокого неба.

Август. Как же женщина земная? Такой глупости я от тебя раньше не слышал!

Якопо. Я того ведь не скрывал, но тему лишь не поднимал, да ведь и сам ты так считал.

Август. Я был довольно глуп. Так нет для тебя любви?

Якопо. Как же нет?! Не дури! Любовь — один из смыслов всякой жизни, что мыслит и чувствует. Любовь есть к Богу, чистая любовь; любовь Матери к ребёнку; дружба — форма есть любви. Мало ли любви?

Август. А любовь девичья? Когда дрожит в ней всё в тот момент, когда мужчина её окинул взглядом; когда он не знает, что есть сердце на земле, что не спит по ночам из-за него; это сердце жаждет его видеть, извечно видеть пред собой, каждый взгляд ловить, каждое слово или жест и прикосновение ощутить. Коснулся он её случайно, и то место на теле всё горит, горит и горит отчаянно.

Якопо. Возьмём твой случай, он мне мил. То, что описано тобой, действительно красиво, но если сделать по-другому? Юноша из-за неё уж сломлен, ведь воспылал уж и потух, а она безразлична и смирна. Для неё его будто бы и нет. Хоть он умри, она глуха. Сиди, юноша, молча догорай, тихо с грустью вспоминай, как ты тщетно загорелся.

Август. Так не веришь ты в Любовь, Любовь двух сердец: мужского и женского. Мужское — крепость, сила; женское — уют, опора и любовь. Это ведь тоже вид Любви к Богу.

Якопо. То истина, согласен. Но не всякому она доступна.

Август. Нет, не может быть! Как от веры никто, кроме тебя самого,

Отгородить тебя не может, так и от Любви, ведь то практически одно!

Якопо. Есть те, мой друг, чья любовь не взаимна.

Август. Ты не понимаешь, что говоришь! Ты грешишь, милый, ты грешишь.

Якопо. Где ж мой грех?

Август. Вера и Любовь — одно. Когда ты веришь, требуешь ли ты от Бога взамен чего-то? Можешь ли ты, червь, требовать чего-то? Так и Любовь: ты любишь — и всё! Больше ничего не надо. Если ждёшь в ответ чего-то, то это не Любовь, а лишь грязные чувства к самому себе!

Якопо. Ты слишком хороший, мне до тебя далеко. (Садится в кресло, хранит молчание с грустным видом.) Я… я, конечно, понимаю, что прав ты, но могу… Могу я только страдать, вновь и вновь, корить или всех, или только злосчастную судьбу, всё отрицать, что чисто лишь потому, что не имею я того. А в конце… в конце, как Вертер, и зваться буду Новый Вертер, хотя он любил, а у меня и этого чувства нет.

Август. Нет! Не далеко тебе до меня! Я очень удивился, услышав от тебя такое. Не дам я брату впасть во грех, потому и груб я был. Я тронул твои раны, чтоб гной из них убрать совсем. Теперь лечить их можно.

Якопо (встаёт, поправляясь). Спасибо тебе, милый! Во всём ты прав, спасибо за лечение. Я подумаю о том, что ты мне сказал, чтобы задать тебе затем настоящие вопросы. (Обнимаются и вместе выходят.)

Сцена II

Кабинет Генриха. Генрих уснул на диване с книгой, заходит Лоренцо.

Лоренцо. В смысле ты спишь?! (На цыпочках подходит и берёт книгу.) Снова перечитывает «Айвенго». Очень мило, надо бы тоже перечитать. (Подходит к столу, кладёт книгу, наливает стакан воды из графина, подходит к Генриху и льёт ему на голову.)

Генрих (просыпается). Ай, дурак, книгу намочишь!

Лоренцо. Не бойся, я её убрал. Вставай, мы торопимся.

Генрих. Дай хоть переодеться.

Лоренцо. Времени нет, по пути высохнешь. Давай, Граф, вставай уже.

Генрих. Я вас просил меня так не называть, мне больше нравится «Бард».

Лоренцо. Где ты видел, чтобы прозвища у людей закреплялись им по нраву?

Генрих. Да, Арлекин, ты прав.

Лоренцо (сел в кресло спиной к Генриху). Давай уже вставай, а то я сам засну. (Генрих тихо встаёт, берёт графин и разливает полностью на Лоренцо.)

Генрих. Давай, я готов, поторопись.

Лоренцо. Знаешь, я думаю, мы успеем пока переодеться.

Генрих. Ладно, давай через пять минут в гостиной.

Лоренцо. Хорошо, братец. Кстати, дашь потом «Айвенго» почитать после тебя? Ты же знаешь, как я люблю читать книги с твоими пометками.

Генрих. С удовольствием. Но при условии, что потом обсудим её.

Лоренцо. Непременно только так. (Лоренцо выходит, а Генрих начинает собираться.)

Сцена III

Гостиная. Лоренцо сидит и ставит шашки для длинных нард. Входит Генрих.

Генрих. Пойдём! Ну что ты сидишь?

Лоренцо. Может, успеем поиграть?

Генрих. Не искушай меня. Сам ведь просил быстрее. (Входит Вильгельм.)

Вильгельм. Куда-то едете?

Лоренцо (встаёт и идёт к Генриху, вместе надевают верхнюю одежду). Да, мне надо последний экзамен сдать, и от меня наконец-то отстанут. Гера подвезёт меня, потому что мне ещё права не вернули.

Вильгельм. Вроде экзамены так поздно не проводятся.

Генрих. Да, милый, но ты ведь знаешь Арлекина.

Лоренцо. Всё под контролем. Мы должны быть там через… (Смотрит на часы.) Два часа назад. (Вильгельм и Генрих смеются.) Ничего, меня они дождутся. Любят там все меня сильно.

Генрих. Конечно, ведь скучают: ты их своим приходом радовал уж очень редко.

Лоренцо. Ладно, давай будешь ругать меня в машине, а то не хочу ещё больше заставлять людей скучать. Ехать же недолго.

Генрих. Да, всего-то час до города, а там ещё…

Лоренцо. Я понял! Давай уже пойдём.

Вильгельм. Удачи вам, ребята. Только не гоните, экзамен подождёт.

Генрих. Хорошо, Милорд.

Лоренцо. Спасибо, Милорд. (Генрих и Лоренцо уходят, а Вильгельм уходит наверх.)

Сцена IV

Коридор. Вильгельм идёт к себе.

Вильгельм. С чего это они вдруг решили моё прозвище вспомнить?! (Раздаются звуки бьющихся бильярдных шаров.) Те двое без меня играют. Трусы, проигрыша боятся. (Идёт в бильярдную.)

Август. О, наконец-то ты пришёл!

Вильгельм. Ты ждал меня? Меня вы, гнусные, не звали.

Август. Как же? Якопо уже давно вышел, чтобы всех собрать. (Входит Якопо тяжело дыша.) А вот и он. Кого привёл?

Якопо. Никого. Все покои обежал и… Виль?! Милый, ты как тут, разминулись?

Вильгельм. Не совсем. (Августу.) Не вздумай его ругать. Виноват он, что никого нет?!

Август. А где те двое?

Вильгельм. Гера отвёз Лори на экзамен.

Август. Я всегда забываю, что он ещё учится.

Якопо (ухмыляясь). Если это можно так назвать. Дважды уходил он в академический он отпуск, но его манера учёбы не сильно от академа отличается. Однако жалко: я хотел вновь турнир устроить.

Вильгельм. Втроём ведь тоже можно. (Идёт взять свой кий.) А где мой?

Август. Я взял, извини: он удачу приносит. (Хочет отдать кий хозяину.)

Вильгельм (хлопает его по плечу). Ну, оставь. Играй, конечно, если хочешь, только это тебе мало чем поможет.

Якопо. Не скажи: нынче Август стал хорош.

Вильгельм. В том, что он хорош, я не сомневаюсь; да он и был хорош, но что с того? Лоренцо лишь к столу подходит, шары сами в лузы залетают.

Август. Но сегодня без Лоренцо, а с тобой, Милорд, разрыв имею я довольно малый. Каков счёт, Яша?

Якопо. Да-да, где-то был записан. (Ищет тетрадь в бильярдной.)

Вильгельм. Яш, сядь, помню я. Если доверяешь…

Август. Всегда я доверяю братьям.

Вильгельм. Сто двенадцать к сорока трём.

Август. Я же говорю: довольно реально мне тебя догнать.

Якопо. Оптимизм твой поражает.

Август. То не оптимизм — лишь простой, сухой расчёт. Лоренцо фееричен — шансов нет: в бильярде гений. С гениальностью лишь иной гений соперничать может. Виля же очень хорош, но то талант и не больше. Знаешь, что, мой милый, это значит?

Якопо. Что же?

Август. Талант работой можно победить.

Вильгельм. Дерзай, родной! Я с тобой согласен.

Август. Спасибо, давайте начнём. Якопо, ты…

Якопо. Смеёшься? Только что я обежал чуть ли не весь дом. Дай посидеть да отдышаться. Как на зло, до сих пор слуги отдыхают. А ведь обычно как удобно: «Соня или Лера, или как их там ещё, передай записку Вильгельму или ещё кому», а не бегать самому. Разве что минус в том, что глазастые да ушастые они иногда бывают. Если лень запечатывать письмо, будьте уверены: для глаз их приятнее не будет чтива.

Вильгельм. Так у нас же шифр есть.

Якопо. Да, и нравится он мне: забавляет, когда слышу, как слуги в очередной раз его разгадать пытаются.

Август. Господа, не понимаю вас. Почему нельзя сие делать без служанок? Ведь есть, знаете ли, телефон. Он и быстрее, и безопаснее: никто иной не прочитает.

Вильгельм. Убери свою логику ты куда подальше! Или забыл, что говоришь с поразительным Якопо?

Якопо. Ты считаешь разве иначе?

Вильгельм. Я говорю, что у тебя нет сухой логики, но я не говорю, что она есть у меня. Страсть к написанию писем с тобой, брат мой, разделяю; любовь к чернильным каракулям такую же питаю.

Якопо. Благодарен. Пойми, Гуся, в таком доме без слуг нельзя, а значит, и без дела их оставлять нельзя. К тому же неуважительно важные вещи писать брату по телефону. Ты ведь и сам сказал мне за братьями именно пойти, а не написать им. Ты не будешь сообщать о смерти близкого по телефону, ты не будешь делать предложение по телефону: телефон тупой того не заслужил. Как и братья тоже важны. И если есть возможность ласковым словом и жестом пригласить брата на собрание, зачем делать это сухими печатными буквами, даже не на бумаге? Записка — это ещё хорошо, но ты знаешь, как я отношусь ко всему, написанному не от руки.

Август. То текст неживой.

Якопо. Именно. Я мёртвым текстом лишь глупости могу писать, прозаичную, рутинную, мещанскую дребедень: сообщения бесполезным людям, всякие дипломы, курсовые, но с ними я уже дел, слава Богу, не имею.

Август. Да, я тоже так считаю. Можем теперь уж поиграть?

Якопо. Играйте, разрешаю. (Вильгельм и Август начинают играть, а Якопо, опёршись на стол, стал смотреть.)

Сцена V

Коридор у парадных дверей. Входят Лоренцо и Генрих в приподнятом настроении.

Генрих. Это было отменно!

Лоренцо. Я виноват, что забыл, какой предмет сдаю?! Не ругай меня!

Генрих. Ни в чём упрекнуть не смею. Напротив: думал я, что время лишь от сна теряю, ездя в город, но был рад и готов тебе помочь; оказалось веселее намного, брат мой милый!

Лоренцо. Ну перепутал пару я имён. Что ж, смертельно?

Генрих. Не особо, пока за дверью я не услышал, что тебе преподаёт тот лектор год уж третий.

Лоренцо. Так и видел я его три раза.

Генрих. Да, и все три раза сегодня: в столовой, в его кабинете да там, где ты сдавал.

Лоренцо. Больше я тебе скажу: оценивать он будет мою защиту.

Генрих. Хорошо, что успели уже познакомиться: он тебя запомнил. Я сейчас взорвусь, надо братьям рассказать! (Раздаются звуки ударов

Бильярдных шаров.)

Лоренцо. Неужели?! Играют! (Резко сбрасывает на пол одежду и бежит в бильярдную.)

Генрих. Я смотрю, веселье не заканчивается. (Поднимает одежду Лоренцо, вместе со своей вешает её и идёт к остальным.)

Сцена VI

Поэты в бильярдной. Вбегает Лоренцо.

Лоренцо. Не опоздал?

Якопо. Так, на это погляжу. (Садится, берёт поднос с фруктами, начинает наблюдать и есть.)

Вильгельм. Здравствуй, милый.

Лоренцо. Привет всем.

Август. Пришёл непобедимый.

Лоренцо. Так лишь ради победы ты играешь?

Август. Нет, но от неё не отказался бы.

Лоренцо. Родной мой, всегда готов тебе помочь. Дело в том, что со мной редко ты играешь, потому не могу в игре тебя направить.

Август. Да, я советы у Якопо беру, ведь твоих побед он не боится и от тебя полученное мне передаёт.

Лоренцо. Я в его честности не сомневаюсь, но ему бы самому стоило многому ещё научиться, потому не лишним было бы лично меня послушать. (Входит Генрих, Якопо ему улыбается, тот к нему садится, и оба едят фрукты и смотрят на всё дело.)

Август. Попробую преодолеть свой страх проигрыша.

Лоренцо. Так держать. (Якопо и Генрих начинают аплодировать.)

Август. Гера, брат, ты когда пришёл?

Генрих. Чуть позже Арлекина.

Вильгельм. Совет хороший был, мне понравилось. Ребят, как там прошло? Расскажите, а также кий возьмите в руки.

Генрих. Расскажу с удовольствием.

Лоренцо. А я кий возьму. (Подходит взять свой кий.)

Якопо. Братья, мне ваши партии понравились уж очень сильно, но и я хочу играть.

Лоренцо. Возьми же кий и иди ко мне.

Якопо. Не могу так невежливо, ведь все теперь собрались: предлагаю я тогда нам трое на двое сыграть.

Генрих. Извини, милый Яшка, я рассказать должен.

Лоренцо. Сыграй со мной, Яш. Пусть ребята пока отдохнут.

Якопо. Хорошо. (Август и Вильгельм садятся в кресла, а Генрих начинает рассказ; Якопо и Лоренцо начинают играть.)

Генрих. Началось с того, что один молодой человек забыл, где находится его вуз. Мы походили вокруг да около, наверное… сколько?

Лоренцо. Чуть меньше получаса.

Генрих. Зайдя, вспомнил он, что забыл свой пропуск, а в лицо его никто не знает. «Пропустите, пожалуйста. у меня сегодня экзамен». В итоге охранник зовёт кого-то из деканата, но его никто не узнаёт оттуда. Его старосте потом написали, тот всё же вспомнил, что в группе был такой. В итоге кое-как нас пропустили. (Все заулыбались.)

Август. Уже чувствую, какой занятный можно написать рассказ.

Вильгельм. Как назвал бы ты его?

Август. «Бремя студента» подойдёт?

Вильгельм. Неплохо, но ты можешь намного лучше.

Якопо. Это решим мы потом. Гера, что же дальше?

Генрих. Говорят, что восстановят сразу в тот же день экзамен. Сказали ему быть через десять минут в такой-то аудитории. Ни один из нас, соответственно, в помещении не разбирается, поэтому вновь опоздали, ещё пуще впечатлив уже немало удивлённых экзаменаторов.

Август. Боюсь представить, как вообще сам экзамен прошёл.

Генрих. Он, кстати, прошёл неплохо. Особенно хорошо стало, когда Лори сказали, между делом, по какому предмету у него экзамен. а вы его знаете: начнёт говорить и его уже не остановить. Я слышу, как он отвечает: по принципу горячо-холодно начинает постепенно всё больше говорить по теме.

Лоренцо. Хорошо, что ничего точного, а порассуждать я всегда могу: по жизни лишь этим и занят.

Генрих. Они не хотели ему просто так ставить хорошую оценку, так как сочли его отношение за эти годы к учёбе оскорбительным, что неудивительно. — Молодой человек, — говорят ему, — что за неуважение к нам? И вы после этого хотите три или даже четыре?! — Дальше я услышал то, что меня очень сильно тронуло: «Я не хочу никого оскорблять, но и обманывать не хочу. Я вам всё, как есть, скажу: мне не интересно то, что вы здесь преподаёте, я не буду ходить сюда учиться, а точнее, я не ходил; мне пришлось сюда поступить, я считал это неким своим долгом. Знаю, скажете, что плохо исполняю я его, но даже то, что делаю, уже отнимает у меня много сил. Всё, что я хочу сделать, это отдать ваш диплом прямо в руки родителей, чтобы они оставили меня в покое и чтобы мать мою успокоить, а отца не разочаровать окончательно, хотя, кажется, уже поздно. Не бойтесь: я никогда не буду работать по специальности и не буду порочить ваш диплом». (Генрих сделал паузу, все ждали продолжения; Якопо уже не играл, лишь Лоренцо, не обращая особого внимания, продолжал играть.)

Август. Ну и? Не молчи!

Генрих. Они молча поставили ему четвёрку.

Лоренцо. Пятёрку.

Генрих. Поставили пятёрку, но попросили быть не таким безразличным хотя бы к защите диплома.

Лоренцо. И я к ним прислушаюсь: теперь они у меня вызывают определённое уважение. В них есть человечность.

Якопо. Это великолепно! (Пишет кому-то по телефону.)

Вильгельм. Лори, я горжусь тобой за твою честность.

Август. Мало кто на такое способен. Обычно людская честность продолжается, пока им то или удобно, или выгодно, или же безвредно. рисковать своим положением в угоду принципам — у такого брата мне надо брать пример.

Генрих. Я ему всё то же сказал по дороге.

Вильгельм. Нам надо как-то отпраздновать как сдачу экзамена, так и такое благородное поведение. Якопо, милый, напиши…

Якопо. Я уже. Они уже едут.

Генрих. Такая идея мне тоже приятна.

Лоренцо. Диплом пока подождёт. Пойдёмте уже! (Выходят Лоренцо и Вильгельм.)

Генрих. Надо напитки какие-то взять.

Якопо. Ты иди в Дом удовольствий, а я принесу. Погоди, а там же тоже есть погреб?

Генрих. Опустошили мы его уже: там ведь пить хочется и им, и нам сильней. Виле скажем потом, чтобы обновил наши питейные запасы.

Якопо. Это всё потом! Иди же — девки ждут! Я сейчас принесу вина. Идите. (Уходит в погреб в бильярдной.)

Генрих. Август, ты что грустишь? Пойдём!

Август. Спасибо, Генрих, но не хочу.

Генрих. Там твоя девица грустная будет сидеть, ведь других клиентов у них совсем нет.

Август. Уверен, не грустно будет ей, ведь деньги и так будут.

Генрих. В чём дело? Раньше больше дурочки тебе сердце веселили. Скоро своего прозвища перестанешь ты стоить.

Август. Ну и хорошо. Теперь моё сердце не дурочками занято и занято теперь уже не временно. Вообще, никогда сердце моё они не занимали, оно впервые заявило о себе. Но не волнуйся, мой друг и брат любезный, иди веселись. Ещё недавно, как ты, я бы себя не понимал. Повеселись ты и за меня.

Генрих. Хоть надеюсь я, что передумаешь ты, но мне твои чувства всё равно милы. (Генрих уходит в Дом удовольствий.)

Август. Да, изменился я. (Входит Якопо с пакетом бутылок.) Милый, не шуми.

Якопо. Ты чего ещё тут?

Август. Голова болит.

Якопо. Как девка, право.

Август. Да, в этом что-то есть от девок.

Якопо. Нет, не сиди всё-таки ты тут, пойдём, ждут ведь они нас: в моих покоях ждёт меня уже… как же её… столько всяких женских имён! Пусть она будет Лиза, хотя длинновато.

Август. Её зовут Ира.

Якопо. Как ты их помнишь?

Август. Сердце моё стало нынче более чутким из-за…

Якопо. Из-за той? Так из-за неё ты тут сидишь да мне врёшь про голову свою? Стоит ли она того?

Август. Как же можно? Я ведь люблю!

Якопо. Мой друг, любовь твою я уважаю: она духовна и чиста, но девки не для духа, а для телесных нужд лишь, лишь в постели им есть место.

Август. Тебя я не понимаю, ведь теперь одно чувство от другого не отделяю.

Якопо. Как же?! Врёшь! Ты питаешь дух поэзией да прозой золотой, но тело же питаешь едой обычной ведь, земной. С любовью так же. С оговоркой, что любовь питать и тело может, но случай сей довольно редок.

Август. Так для тебя любовь редка?

Якопо. Она сама по себе не редка. Люди в массе своей уменьшают её присутствие каждый раз, когда заключают брак не по любви, когда иными способами как-то выставляют в качестве любви то, что ею не является: влюблённость, влечение и страсть, дикая ненависть — то всё земное и грязное, то не Любовь.

Август. Как же ты с твоим пониманием глубоким можешь идти туда?

Якопо. А разве, ожидая пищу духовную, человек должен отказываться от земной? Не ты ли тот, кто меня обучил всему, что мне известно? Ещё на прежних наших девках, которые попроще были, которых мы ещё делили между собой, а не как теперь. Благодаря тебе я знаю, как женским телом управлять, владеть и по своей прихоти им распоряжаться; заставлять его гореть, извиваться и сжиматься, и гордо на него смотреть, как может предо мной дрожать и пресмыкаться; играться с ним или тиранить — всё по прихоти моей; спасение даровать или гневно низвергать, и, наконец, сжалившись, тихое удовольствие доставлять. Благодарен я тебе.

Август. Согласен, что в ожидании Любви не надо себе в чём-то отказывать, хоть средь нас есть поэт, что другого мнения.

Якопо (серьёзным, грустным тоном). Да, намёк я понял. И его я уважаю, но я не он, к сожалению.

Август. Но я Любви дождался, не вижу смысла более в земном. Нужда земная так теперь слаба. Она могла бы быть полезной, если б о Любви забыть я хотел, но лишь ею я живу — зачем о ней мне забывать? И хоть колется она, мне даже то приятно.

Якопо. Глубок ты, как всегда. Я твои мысли ценю и уважаю, но моё положение иное, поэтому тебя на время оставляю. (Подходит, обнимает Августа и говорит тихо.) Желаю Любви тебе крепчайшей. (Якопо уходит к остальным.)

Август. Если б ты знал, что твоё, брат мой, положение недалеко от моего… Но нельзя мне тебе о том говорить: Виля сказал, что это пока что тайна. (Уходит к себе.)

Сцена VII

Комната Августа. Август задумчиво прохаживается по комнате.

Август. И что же делать? Столько книг, но где ж ответ в них, когда так нужен? (Подходит к своим книжным полкам и водит по ним пальцем с закрытыми глазами.) Кто из великих даст мне подсказку. (Останавливается и вытаскивает разные книги.) Дарси?! Нет! Совсем он не такой, как я. Хоть твёрд и чист, но душой он ведь не поэт, нечего мне взять. Хитклиф?! Ничтожные то чувства, а не Любовь. Раскольников?! У меня не так всё трагично. Где вся поэзия моя? Вот и Данте в ад спустился, но сделал бы я так? Вот Ромео… эх, Ромео, если б я так умел любить: ты даже жизнь отдал смело ради своей Любви. Ведь живут всю жизнь, не научившись Любви, а вы так ярко, так мило и так быстро… (Отходит от книг, ложится на диван.) Всё не то, всё судьбы, готовые уже, а моя ведь ещё не готова, моя ведь ныне пишется, да пишется ведь… мной! Мной ведь пишется она! (Вскакивает, хватает свои стихи и нервно вычитывает.) Всё туманно Как туманно! Писал я после своих новых чувств уж очень мало — всё здесь старый, глупый взор на жизнь, на её цель. (Раскидывает бумажки, берёт чистый лист и перо.) Сейчас залью я лист чистейшей, бессмысленно парящей поэзией Любви!

Стих

Ты не известна мне пока,

Но о тебе сердца каждый стук,

Каждая чистая строка.

Пишу сие тебе; может, вдруг

Решусь открыть тебе все тайны,

Они смелостью отчаянны.

Расскажу иль мне нет покоя.

Что ни звук от меня — горький стон,

Когда в глубокий впадаю сон,

Ведь вдруг мысль: для тебя чужой я.

И смысла нет после того

Спать, чтоб просыпаться,

И жизнь не стоит ничего;

Может, сну отдаться?..

Хочу теперь моей Любви

Признаться кое в чём — внемли.

Скажу тебе великие три слова:

Я тебя люблю. Ты — моя основа!

(Судорожно дописывает, перечитывает и падает на диван.) Это уже больше похоже на чистую Поэзию. Как же ей о том сказать? Если чувств ей не поведать, то в чём же смысл стиха?! Есть её номер! (Вскакивает.) Позвонить ей должен. (Достаёт телефон, но потом кидает на диван.) Смел я и пьян от Любви, но недостаточно меня опьяняет ведь Любовь. (Достаёт из шкафа виски, наливает и быстро опрокидывает стакан.) Я готов. (Берёт телефон, набирает номер с бумажки и звонит.)

Юля. Алло. Алло… Кто звонит? Вы меня слышите? (Август сбрасывает звонок.)

Август. Нет, не так должно быть. Якопо, я помню твои слова: такие вещи обсуждаются не по телефону — лишь вживую. (Падает на диван.) Но каков голосок у ней! И обращалась ведь ко мне! Завтра поеду в кафе, где вижу я её всегда. Почему ж завтра? Сегодня — уже завтра. Еду!.. Еду! (Берёт стих, выбегает, возвращается, выпивает ещё стакан и снова выбегает.)

Сцена VIII

Кафе, в которое приехал Август.

Август. Отлично, она на месте. (Садится за своё привычное место и слушает её пение.) Закончит эту песню, тогда я к ней подойду. (Она заканчивает.) Не буду же я ей мешать, ещё подожду. (Он весь день сидел, слушал и ждал подходящего момента. Стемнело, постепенно клиенты уходили, кафе уже закрывалось.)

Официантка. Милая, хватит петь, отдохни, ведь все уже ушли.

Юля. Как же все? Там сидит ещё молодой человек. Очень часто я его здесь вижу, грустно ему, поэтому пою всегда.

Официантка. Только чтоб ему грустно не было? (Юля покраснела.) Он никогда не заказывает ничего. сначала мне жалко было, что он зря место занимает, но он быстро смекнул и начал впредь под конец дня, перед уходом, оставлять деньги за дюжину чашек кофе.

Юля. Думаешь, ему так нравится, как я пою?

Официантка. Да нет, думаю, он просто любит приходить к нам и платить деньги за кофе, что не пил. Мне его даже жалко стало как-то, и я дала ему на бумажке твой номер, да имя забыла подписать. Не звонил он тебе, что ли?

Юля. Нет, такой мне не позвонит. Посмотри, какой ведь важный.

Официантка. Не прибедняйся: этот важный ходит сюда и целыми днями тратит своё важное время на тебя. (Девушка ещё больше засмущалась.)

Юля. Глупости ты говоришь. Смотри, сегодня всё будет, как обычно: я, уходя, пройду возле него, выходя, оглянусь, а он, как статуя, безразличен и слеп. Нет! Я ему сегодня выскажу, как он мне… то есть выскажу всё, что о нём думаю, и попрошу не смущать… то есть не мешать мне, когда я работаю. Посмотрю, как он потом посмеет так гордо на меня глядеть. Ведь я… (Август со спины подошёл к ней и заговорил.)

Август. Извините… а… можно… простите, что прервал вашу беседу. Девушка… можно… могу ли я… проводить вас?.. (Она не ответила и потупила глаза, покраснев.)

Официантка. Молодой человек, не мешайте пока нам. Через пару минут она переоденется и даст вам ответ.

Август. Хорошо. (Садится обратно за свой стол.)

Юля. Ты что? Ты как с ним говоришь? Ужас!

Официантка. Он же не должен думать, что каждый клиент может такую, как ты, провожать.

Юля. Ты меня зачем пугаешь так?! (Пошла переодеться и вернулась.) Как я выгляжу?

Официантка. Для него слишком хорошо, но, если тебе это важно, ты очень мила, как всегда.

Юля. Спасибо, пожелай удачи. (Обнимает её и подходит к Августу.) Извините, что так долго, я готова.

Август. Нисколько. Вы очень быстро. (Они выходят из кафе.) Я бы предложил вас подвезти, но я без машины сегодня. Получилось так, что… мне пришлось… в общем, утром я был пьян. (Она хихикнула.) Нет, не подумайте, будто бы я сильно пьющий… я… мне нужна была смелость сегодня.

Юля (мило улыбается, робость излишняя у неё уходит). Зачем же вам понадобилась смелость такая… сэр?

Август (слегка смеётся). Извините, что забыл представиться и вам из-за этого неловко. Меня зовут Август.

Юля. Какое у вас красивое имя! Меня зовут попроще — Юля.

Август. Не надо вам скромничать. То лишь вам кажется, что имя ваше простое. Оно многое означает: теплый и нежный июль да ещё волны волос такие же, как у вас. Мне очень нравятся кудри рыжие, бесконтрольные и свободные, но извините, если вам кажется, будто я вам льщу.

Юля. Нет, нет. Прошу, говорите со мной на «ты», если вы не против.

Август. Если только вы также будете со мной на «ты».

Юля. Хорошо. Август, так зачем вам, то есть тебе понадобилась смелость?

Август (про себя). Так нежно моё имя никто не произносил! (Вслух.) Извини, что ты говоришь?

Юля (хихикает). Ты такой рассеянный!

Август (шёпотом). Она говорит со мной на «ты». Сон ли это?

Юля. Что? Извини, не расслышала.

Август. Смелость мне нужна была, чтобы поговорить с тобой.

Юля. Со мной? Ты пришёл лишь из-за меня?

Август (шёпотом). Нет, не может всё быть так легко. Точно сон. (Громко.) Знаешь, Юля, ты нынче лишь снишься мне.

Юля. О чём ты, Август?

Август. Я себя знаю: мне бы не хватило смелости с тобой заговорить, хоть выпил бы я даже всю бутылку.

Юля (засмущавшись). Так вправду лишь ко мне… ко мне ты пришёл?

Август. Не бойся: во сне уж трусить я не буду, всё скажу, как оно есть. (Увидел скамейку рядом.) Садись да выслушай, если хотя бы сон даст мне силу и возможность с тобой поговорить. (Юля садится, смущённая, затаив дыхание.) Скажи сама мне, с чего начать.

Юля (преодолев смущение). С самого начала…

Август. И даже во сне не всё так просто. Хорошо, пусть будет так. Где-то полгода назад я впервые зашёл в кафе, где ты работаешь. Мне надо было взять кофе для нас с братьями; войдя, я увидел тебя; вместо пяти минут, я провёл в кафе, как мне потом сказали, два часа, пока ребята не пришли за мной. Знаю: они тебе покажутся не очень торопливыми. А дальше… не припоминаю всё в деталях. Помню: поехали домой, потом я приехал сюда вновь, а затем ещё раз, а между тем услаждало горечь сердца лишь время, что с братьями своими я проводил. Я говорил им о тебе, но рассказать ничего не мог, ведь сам тебя не знал. Но нынче Провидение сжалилось надо мной и дало мне возможность высказать всё, чтобы не взорваться. Теперь яснее вижу, что это сон: как может моя Любовь иметь такое прекрасное имя, как Юля?! Всё он, всё Морфей!

Юля (всё более смущаясь и еле-еле выговаривая). Твоя… твоя Любовь?

Август. Да-да, к этому и вёл. Сейчас дойду. В общем, я был потерян, но братья всячески меня поддерживали, хотя я понимал, что нет мне утешения, ведь Любви твоей мне точно не видать.

Юля. А почему?

Август. Сон какой ведь интересный. Сон вроде мой, а весь как будто против меня, всё из меня выжимает. Потому что ты… ты чиста, я это увидел по глазам, по улыбке, разговору, взгляду: со всеми ты мила, после тебя любой светлее станет, и… и всё в тебе!.. Всё есть!.. Через тебя как будто ближе к Богу… Не было никогда в тебе наигранной вежливости, но всё лишь настоящее; не было никогда на лице грязной мины горделивой, никогда!

Юля (кое-как сдерживая слёзы тихой радости, тронутая его речами). То есть ты хуже меня?..

Август. Намного! Как же не быть?! Я грязный грешник. Мне бы больше у братьев учиться, хотя они говорят, что я стал сам на себя не похож: чуткий, кроткий, тихий и смиренный. Льстят мне.

Юля (про себя). Нет в том лести.

Август. А если ж нет, то знаю я, что именно со мной — ты. Ты со мной случилась! Я понял вдруг тогда: Богом ты мне была послана, чтобы научился я быть человеком. Спасибо тебе, и слава Богу! Я тебе всё сказал, мне пора просыпаться, но ещё кое-что. (Достаёт бумажку со стихом.) Вот, это я тебе написал; звонил, чтобы прочесть, но потом… Якопо… ну неважно. (Отдаёт ей лист.)

Юля. Так это ты мне звонил?

Август. Да, с того момента уже сплю, но всё равно прошу за то прощения. Пойдём, доведу тебя до дома, а потом пора мне уж проснуться.

Юля (медленно приходит в себя). Я… я тут живу.

Август. Какое совпадение! Закончил свой рассказ, и путь наш закончился — сон великолепен. Жаль, что от него проку нет, хотя… расскажу братьям, и мы сочиним, может, стих. Всё, милая Юля, до свидания! Я знаю, что это сон, но мне по-другому всё равно неудобно, не могу я без согласия, поэтому хотел спросить — надеюсь, сон мне не откажет, — можно ли тебя поцеловать?

Юля (всё ещё смущённая). Да, Август, целуй. (Целуются.)

Август. Как реалистичен сон! Прощай! Не забудь прочитать стих, а то, когда я проснусь, он исчезнет! (Уходит.)

Юля. Уж не сон ли это вправду?! Такое счастье не выпадает ведь так внезапно. (Идёт домой.)

Сцена IX

Братские Земли. Входит Август.

Август. Как шёл я по пути сновидения своего, так по нему и вернулся. Теперь готов проснуться. (Падает на пол в гостиной и засыпает.)