Общество забытых поэтов. Роман в драме

Сурен Галстян

Я постарался выразить ценность Любви, Дружбы и Добра, надеясь воодушевить и себя, и моего читателя дорогим мне примером.

Акт первый

Сцена I

В гостиной поместья. Генрих и Лоренцо сидят за кофе и играют в нарды.

Генрих. Я думаю, уже пора.

Лоренцо. Как же? А где тогда вся наша детвора? Что же, нам вдвоём заседание начинать? Я вообще-то планировал сегодня выиграть ещё, поэтому пока что рано.

Генрих. Редко выигрываешь ты, и это ещё мягко говоря. Нет, не начать, иное я имел в виду: Вильгельм уж скоро быть ведь должен.

Лоренцо. Вечно опаздывает, он просто невозможен. Однако стой! Что говоришь, будто выигрываешь ты всегда? Помнишь месяц тот, то ли февраль, число восьмое, двадцатую партию ты продул!

Генрих. Ну полно! Не было того!

Лоренцо. Спроси у наших. Знают все, далеко ходить не надо, где Якопо, моя отрада? Всегда он в спорах за меня, когда малую ты долю, жадный, отдавать не хочешь!

Генрих. Врёшь: когда что есть, я рад отдать; помню выиграл ты в том году — что ж я, не признал?

Лоренцо. Кое-как её у тебя отвоевал. Но знай, мой брат: сильней страсть во мне тебя в том превзойти, и когда-нибудь смогу тебя в том обойти.

Генрих. Я буду рад. (Ударив по рукам, о ссоре позабыли.)

Лоренцо. А, меж тем, где же всё-таки Якопо?

Генрих. Где ж ему быть? Спит он у себя уж час пятнадцатый.

Лоренцо. Пятнадцатый лишь? Бывало и поболе. Бодрее стал уж он, однако. Не тот, что был дотоле. (Звуки приближающейся машины.)

Генрих. Да, верно, то Вильгельм. Не так уж он и опоздал — лишь два часа у нас украл. (Входит Вильгельм, обнимается с поэтами.) Брат, кофе, чаю?

Вильгельм. Что пьёте вы, того желаю. как хорошо горит камин! Вы умеете порадовать, милые мои.

Генрих. А где ж ты был, кстати?

Вильгельм. Поехал увидеть друга своего.

Лоренцо. Просим мы ведь познакомить, а ты всегда к тому глух.

Вильгельм. Как же? Познакомлю, конечно, он вами тоже заинтересован. Лоренцо, как там счёт? Помнится, у Генриха за всё время сотни было три побед. Без обид, Лоренцо, но отставал ты, на моей памяти, от него тоже на три сотни.

Лоренцо. Всё хорошо, дружок. Вы против него и того меньше, я знаю, побеждали, поэтому шутки прекращай. Но такова правда: нарды — это его игра. Хоть и азарт здесь есть, значит, доля есть везения, но где ж его видали вы? Будто шахматы какие, хоть кости и бросаем. Просит меня число загадать, говоря, что выкинет его — и точно так бывает!

Вильгельм. Непобедим ведь ты зато в бильярде.

Лоренцо. Ну то понятно, я рождён ведь был с киём. но там все хороши, и в спину все мне дышат, а ему всё нипочём: в нардах ему равных нет.

Генрих. Полно, милый, не бузи. Лучший ты после меня — вот мой тебе ответ.

Лоренцо. Благодарен и ценю.

Вильгельм. Яшка ещё спит? Не отвечайте даже. А что ж Август?

Лоренцо. Думал я за ним послать, но наш Генрих снова слуг всех почему-то отпустил.

Генрих. Извините, братья, я просто хочу узнать, смогу ли прожить без прислуги.

Лоренцо. А нас тоже вмешивать надо в твои испытания?

Генрих. Ладно, ещё чуть-чуть мне осталось, а после того больше делать так не буду, но пока что сами. (Про себя.) Извините, тут другое: меня она смущает, и боюсь я её своим вниманием оскорбить, поэтому легче мне её держать подальше.

Лоренцо. Странный ты всё равно. Так вот про Августа: кажется, вновь те двое меж собой что-то не поделили. Видно, снова споры, от меня далёкие совсем, ведь уловить их мысль не умею. Услышал я недавно: сначала Ричард III, а потом ацтеки, а вслед за ними Реконкиста.

Вильгельм. Люблю их споры, но, сколько ни стараюсь, после двух их слов сбиваюсь.

Генрих. Хоть даже в вопросе что-то знаем, но выразить мысль мы никогда не успеваем: они уж о победе договорились в непонятном нам споре и тему уж давно сменили.

Вильгельм. Пойду посмотрю я, что там у них ныне, да убедить я попытаюсь на собрание спуститься. (Уходит к Якопо.)

Сцена II

Комната Якопо. Якопо сидит за стопками книг в абсолютном беспорядке. Входит Вильгельм.

Вильгельм. Родной! Не помешал?

Якопо. Всегда мил мне, знаешь, твой приход.

Вильгельм. Вижу, у тебя всё, как обычно. Верно выразился в стихе своём лихой Лоренцо:

«Человеку, как еда,

Мысль чистая необходима…

Якопо. «…Но нет, больше, чем вода,

Книга для поэта:

Как без воздуха

Дыханье неосуществимо,

Так и в безмыслии

Не найдёшь ты света».

Да, хорошо сказал, да чуть-чуть ведь криво, но его взору, знаешь, то доступно, что мне откроется, я боюсь, пока не скоро.

Вильгельм. Ты в тоску не уходи. На то ведь мы и есть: мы друг другу очи открываем. Сколько раз ведь мне признавался Генрих в белой ко мне зависти, а я говорю ему: «Что ты, право? Ты писал о том ведь раньше меня и лучше. Я лишь с уважением у тебя то перенял». Но не думай, что я брату льстил: то так и было. Слова у нас различны, но чувствами мы все едины.

Якопо. Прав ты, как всегда. Но не подумай, что я хочу вас опустить до своего уровня — до вас бы подняться.

Вильгельм. Ты выше нас уже во многом. Только что я так сказал Гере и Лори. Прошу тебя: научись себя сначала уважать.

Якопо. Да, про это либо забываю, либо в эгоизм впадаю.

Вильгельм. Пойдём, спустись к нам, пусть сердце горит и душа нежится в приятных беседах. Грешно лишь за книгою сидеть, хоть без неё нельзя; но, когда есть сердечные друзья, можно ли всё держать в одном себе, томясь тоскою от молчания? Вижу: воспламенить готов ты словом целый свет, да держишь ты его в себе, сгорая изнутри — оттого ты сам страдаешь, что глубоким словом даже нас не просвещаешь.

Якопо. Разве с напыщенным и великолепным Августом я что ж, мыслями не делюсь, и умом разве не вечно ли я бьюсь? Разве милому я Лоренцо не вечная опора? Разве с Генрихом шуток тёплых за вином много раз не разделял? И к тебе… к тебе я что, как к брату, из нас старшему, за советом не ходил, иль я сам тебе советов не давал?

Вильгельм. Извини, я преувеличил, то моя жестокость. Но больше слышать я желаю вас с Августом, хоть слушаю почти каждый день. Не нарадоваться мне, но страх берёт: а вдруг всё потеряю?

Якопо. В каждом из нас это, ведь если каждый из нас останется без остальных поэтов, то больше нет ведь для нас света, нет из темноты спасения ответа. Пойдём уж к Августу. Соберём уж мы собрание или нет, то теперь от него лишь зависит.

Вильгельм. Не бойся: когда было, чтоб отказывал он нам?

Якопо. Такого не припомню. Мы больше из-за лени не можем собраться, если честно.

Сцена III

Комната Августа. Август прохаживается по комнате с исписанными листами и исправляет рифму в стихах.

Август. «Хоть нож твой

Извечно был заточен

И ждал лишь времени и места…»,

Нет, не так.

«Хоть твой извечно нож заточен,

Моей лишь крови тем алкая,

Но он в твоей…». (Стук в дверь.)

Вильгельм (за дверью с Якопо). Можно, mon ami?

Август (Спрятав листы в ящик, открывает дверь). О капитан, мой капитан! (Обнимает Вильгельма, затем замечает за ним Якопо.) Слушай, брат мой, ты… Я не умею сказать, но больно мне ведь и молчать. Ты меня за то… ну мне бы самому к тебе зайти… но трушу — у тебя то перенял, и вот я снова начал.

Якопо. О чём ты?

Август. Ты меня не ободряй, делая вид что забыл, как тебя я оскорбил.

Якопо. Но, право, ты о чём?

Август. Ну нельзя ведь в конце концов таким быть милосердным. Хоть бы смерил меня холодным взглядом или сказал бы тихо, но с намёком, что прощаешь, без сердца и чувств, а так, для порядка, как люди ведь делать любят. Но ты своим милосердным жалом больнее делаешь всего.

Якопо. Не понимаю ничего.

Вильгельм. Я тоже мнения того.

Август. Вы сговорились, братцы? Хотите, чтоб позор прилюдно я искупил? Остальных тогда надобно позвать. Я сейчас за ними. (Хочет убежать из комнаты.)

Якопо. Стой! Куда? Не понимаю! (Хватает и удерживает за рукав.)

Август (пытаясь вырваться). Вконец замучить желаете вы меня. но нет: сделаю я, как сказал. Не отпускаешь? Тогда их я позову. Лори, Гера! Генрих! Брат мой Лоренцо! Где ты? Где вы, братья? Узрите мой позор! (Вильгельм помогает Якопо удерживать Августа, все падают, противостояние продолжается на полу. Вбегают Генрих и Лоренцо.)

Генрих и Лоренцо. Что происходит? (На секунду все посмотрели молча друга на друга, потом вошедшие начали хихикать, затем это перешло в общий негромкий смех. Лоренцо и Генрих помогли им подняться и поправиться.)

Генрих. Виль, что случилось?

Вильгельм. С тем же успехом ты мне можешь ответить, ведь не больше твоего я знаю.

Лоренцо. Якопо, это к чему всё было?

Якопо. Лори, не больше Вили я здесь понимаю.

Лоренцо и Генрих. Кто-то что-то понял?

Вильгельм и Якопо. С этим, ребят, не к нам. (Все посмотрели на Августа.)

Лоренцо. Расскажешь что-нибудь, брат?

Генрих. А мы послушаем. (Все расселись в его комнате, приготовившись слушать, а он остался недвижим.)

Август. Вы все забыли мой поступок?

Те четверо. Да какой же? Ты о чём?

Август. Я Якопо оскорбил.

Якопо. Да чем же? Когда?

Август. Позавчера. Ты читал свои стихи, а я сказал, что ты лишь Лори умеешь копировать стихи, потому что очень твой стих походил на стих Лори. (Все чуть-чуть заулыбались, но Август не увидел, так как его мучила совесть, и он на них не смотрел.) Конечно, можно и даже нужно брать что-то у своих братьев, выражая тем любовь к ним и уважение, однако ты лишь бессовестно скопировал стих. Но ты хоть подло поступил, я повёл себя бестактно, ведь ты ранимый и… (Август повернулся к ним, услышав, что они едва сдерживают смех.) Вы очень ко мне жестоки!

Якопо (почти смеясь, как и остальные). Август, не злись, ты меня не обидел. В тот день мы также посмеялись над твоим комментарием, но мы подумали, что ты так шутишь. Брат мой, ведь это и был стих Лори. В тот день мы ведь решили читать любые стихи, а не свои, а ты, видно, прослушал это; поэтому я и прочитал старый стих Лори. (Момент осознания Августа во время хихиканья остальных, а через секунду громкий смех Августа, а после и всех остальных.)

Вильгельм. Это лучшая сценка в нашем доме за последний месяц!

Лоренцо (задыхаясь от смеха). Говорят, что стихи могут создать суету в обществе, но я не думал, что так буквально! (Все, похлопывая Августа по плечам и по голове и подтрунивая над ним, вместе вышли из комнаты.)

Сцена IV

Всё те же в коридоре.

Генрих. Я думаю, уже пора.

Лоренцо. Теперь уж точно, милый мой, пора!

Якопо. Давайте пойдём, пока не передумали.

Вильгельм. После такой истории нельзя никак отказываться от заседания: завершение необходимо.

Август. Ничего, я там возьму реванш.

Сцена V

Подвал дома, обставленный мебелью и полками с самыми необходимыми книгами. Стены обвешаны картинами прерафаэлитов. Рядом находится погреб. Все поэты в подвале.

Вильгельм. Вы готовы, братья?

Все остальные. Давай уже!

Вильгельм. Заседание Общества забытых поэтов объявляю открытым! Прошу по традиции поцеловать свои перстни. (Все целуют свои перстни с инициалом.) Кто возьмёт слово? (Одновременно тянутся Лоренцо и Август.)

Август. Я уступаю.

Лоренцо. Не бойся, я постараюсь быстро, ведь мне тоже тебя охота послушать. Я хотел бы сегодня… но что я вижу? Вильгельм, злодей! Как ты смеешь начинать, когда питья у уважаемых товарищей я не вижу.

Вильгельм. А я и забыл. Моя оплошность. Генрих, если не затруднит…

Генрих. Ты знаешь: меня ведь упрашивать не надо. (Идёт к маленькой дверце рядом с ним. Через минуту выходит с двумя бутылками и бокалами для каждого.) Как вы любите: белое сухое да красное сладкое. (Раскупоривает, наливает красное Вильгельму и Августу, а белое — Лоренцо, Якопо и себе.)

Лоренцо (пригубил вина). Вот теперь могу я говорить, и лишь теперь услышать меня могут. Недавно сочинил я кое-что: на тему ссор всех наших, что резко как любят начинаться, так и конца их долго ждать не надо.

Стих

Мне дар от Неба дан.

И, конечно, скажет кто-то:

«Не лишён в стихах подхода

Ты свой поставить стан

Так, как тебе угодно,

И хоть простыми лишь словами

Петь истину охотно,

Своими выразив чертами».

Глупость. То не про меня.

Тупость ту себе вменя,

Указал я лишь на то,

Что братья — дар, я ж ничто.

Без вас я был бы

Грустью уж убит,

Но с вами — всего-то

На всего забыт.

Быть забытым — хорошо,

Титул трепетно ношу.

Вильгельм. Уж больно льстишь ты, милый, нам. (Якопо и Август, молча подняв с улыбкой за Лоренцо бокал, неторопливо выпили.)

Генрих. Привык я, что наш Лоренцо тему заявляет, затем читает о другом, мы говорим, что не о том читаешь нам, хоть и то, конечно, хорошо. Но потом спокойным тоном поясняет нашу глупость в том, что для нас не видно. Но не бойся: тебя теперь понимать умеем лучше.

Лоренцо. Благодарю вас нежно. Гуся, прошу тебя.

Август. Благодарю, милый, но я передумал. (Якопо ударил слегка его по плечу.) Ну что тебе надо? Сам давай.

Якопо (наливает всем по новой). Хорошо, трусость твою я, как обычно, скрою.

Август. Где ж я трушу? О вас же я забочусь: после меня читать есть ли вообще смысл?! (Генрих швырнул ему маленькую подушку в лицо, все вместе рассмеялись.) Ладно, шучу, конечно. Дайте пока мне выбрать, что я прочитать хочу, ведь нового почти что нет.

Якопо. Ладно, время дам тебе, пока читать я буду. (Пригубил вина, взял из вазы с фруктами яблоко и откусил.)

Стих

Я часто вопросом бываю осаждён:

Как не скучен мне продолжительный мой сон,

Как отдаю легко недолгую свободу,

Земному гробу покоряяся в угоду.

Я каждый раз, смиряя пылкость, отвечаю:

О каких потерях речь? Сильно не страдаю

Я лишь потому, что проспать могу то, что не приму.

Не понимаешь ты ещё? И я знаю почему.

Знай же, трус, не владеет мною страх,

Что не раскрою я когда-то глаз,

Что дождусь превращения во прах,

Милой смерти тем выполнив приказ.

Однако и узнав, не поймёшь ответ,

Ведь ты даже не представляешь, что такое грусть,

Когда не видишь хотя бы блеклый свет,

Чтобы сказать: «Тяжело жить! Но буду, но и пусть!».

(Все, сохранив на миг молчание, чтобы увериться в завершении, стали спокойно хлопать, Лоренцо свистел, Генрих подмигнул Якопо с улыбкой.)

Лоренцо. Никогда не радовался я тому, что на чьём-то фоне я так плох.

Якопо. Соглашусь, Лори, с тем, что сегодня мой стих, наверное, лучше, но знают все, что я пишу много и лишь лучшее выставляю, а ты редко нас силой слова озаряешь. Но когда читаешь хотя бы средний ты свой стих, все понимают, что достоин ты звания забытого поэта. я же не всегда.

Август. Не принижай себя ты вновь и вновь! Устал я это слышать.

Генрих. У всех и сильные есть, и слабые стихи, но не по количеству мы судим; и плохой стих тоже должен жить — нельзя забывать, с чего ты начинал и как ты постепенно триумфа достигал. Мы не соперничаем в том, у кого что лучше. Цель единую все мы, забытые поэты, преследуем: восхваление Прекрасного. И что ж, обидно нам должно быть, что другой глубже выразил идею, что достигли цели не твоим, а его стихом? Конечно нет, ведь то не искусства, а себя лишь через него восхваление.

Вильгельм. Брат мой рассудительный! Ты всегда знаешь, что надобно сказать. не хотел бы ты тогда ещё и поэзией нам чувства сердца рассказать?

Генрих. Конечно, был бы я не против, но знаем, кто сейчас, немало времени заняв, должен лиру в руки взять. (Все смотрят на Августа.)

Август. Ну хорошо, хищники! (Весело взял банан, пока ел, постепенно терял весёлость, затем лениво налил себе чуть-чуть, но отложил бокал.) Есть… знаете, есть кое-что у меня новое, необычное, для меня то непривычное.

Лоренцо. Неужели ей посвящено? Той, о которой говорил нам. (Август кивнул, глядя в сторону.)

Генрих. Мы будем рады.

Август (испил вина). Не судите строго.

Стих

Милая, пред глазами вечно ты:

Порхаешь, меня ты освежая;

Молвишь: «Отвернись, я же нагая!»,

«Верь же: мне лишь твои глаза видны».

Пух твоими крыльями сдуваем:

«Утихомирь ты свои силы!

Видишь, что от них страдаем

Вместе мы: я, ростки да нивы?»

Нет ответа. Твой жестокий стих,

Что спела, ветру угождая,

Пухом породил твой милый чих,

Что переведён как «Чиста я».

Знаю, что из нас лишь ты чиста

И творится зло из-за меня —

Покинуть блаженные места,

Что покинул пух, моя родня.

«Дай мне перо из твоего крыла.

Меня, поэта, муза позвала».

Вызывает перо ужас и дрожь:

Оторвав, превратила его в нож.

«Хоть твой извечно нож заточен,

Моей лишь крови тем алкая,

Но он в твоей руке не прочен —

Дай, сам я сделаю, родная».

(Все ему похлопали.)

Лоренцо. Брат, это прекрасно!

Генрих. И грустно.

Якопо. Зато я верю в его грусть.

Вильгельм. Каждый раз чем-то новым поражаешь.

Август. Благодарю. Но без лишних похвал, ведь любой из вас с лёгкостью нагреет своё поэтическое слово намного больше. И докажет это благородный Генрих. (Генрих встаёт, а Август садится на своё место.)

Генрих. Зря такие строишь ожидания: как бы теперь братьев мне не разочаровать. Но так и быть, попробую. И раз уж ты показал хороший пример любовной лирики, то за тобой я повторю.

Стих

Милая, кто б ты ни была,

Давай с тобой поговорим:

К тебе моя любовь мала?!

Тогда мы Нашу сотворим!

Нет, мой друг. Это потом.

С другой стороны зайдём.

Мы познакомимся сначала:

Но без имён — пустое!

Души моей ты опахало,

Не ожидай героя.

Я злой да грубый.

Безразличны люди мне,

Ведь слепы, живут во тьме,

Внутри всяк глупый.

Их не одаряю взглядом,

Что рождает свет в душе;

Держатся настороже

Те, кого зову я стадом;

Я оскорбить алкаю

Безобидных тех людей —

Я для них таков, знаю.

Верь: иные мне милей;

И к людям отличным,

Мне не безразличным,

Ты причислена.

При тебе моя гордыня

Вмиг выдворена,

Правишь мной, моя богиня!

И пусть провалится весь мир,

Пусть обесценится сапфир,

Пусть разорится всяк банкир,

Ослушан будет командир

И награждён всяк дезертир.

Пусть! Вот я рифмоплёт!

Пусть рифмоплёт умрёт!

Многое стерпеть готов,

Если ты, сердечный друг,

Не откажешься (а вдруг?)

От Любви моей оков.

Когда-нибудь, придя домой,

В Очаг уютный наш с тобой,

Увижу, как одна скучала:

«Так долго! Ты невыносим!»

«Привет, родное опахало!»

«Милый, давай поговорим…».

(Все молчат.)

Вильгельм (тихо, обрывая молчание.) Генрих, я тронут!

Якопо. Давно меня любви поэзия так не грела.

Лоренцо. С музой, как всегда, Генрих неразлучен. лишь с ним она постоянно, а нас навещает больно уж редко.

Август. Господа, что я говорил?! Стих очень был хорош.

Генрих. Как говорил Поэт: «Сбавьте, сбавьте!». Каждого последующего хвалите всё больше. Так где ж тут оценка? Или вы сказать хотите, что каждый прежнего всегда лучше? Нет, братцы, вас поэзия прежняя разогрела, потому вам теперь всё будет приятно. Даже если я прочту творения (не стихи — стихоплетения) нам всем знакомых рифмачей, и на то вы посмотрите довольно ласково.

Лоренцо. Право, в тебе Якопо говорит. Заразился, что ли? (Якопо перестаёт есть очередное яблоко, дожёвывает и говорит.)

Якопо. Надеюсь, от тебя он проигрышами не заразится.

Лоренцо (принимает наигранно оскорблённую позу). Ты мне за слова ответишь, милый, но не безобидный брат.

Якопо (встаёт и идёт в другой, немеблированный угол подвальной комнаты). Давай сюда, если не трусишь. (Лоренцо сразу понял намёк и размеренной, гордой походкой подошёл к нему.)

Лоренцо. Как обычно, до первого броска?

Якопо. Да, не буду тебя сегодня позорить слишком.

Лоренцо. Гуся, сегодня, милый, судишь ты.

Август. Давно желал увидеть я реванш. (Август подходит к тем двум, а Вильгельм и Генрих, налив себе ещё по одной, повернули кресла, чтобы всё было видно, чокнулись и начали наслаждаться шоу.)

Генрих (Вильгельму). Когда мы в зале наверху, не замечаю я, чтобы у кого спортивный интерес пылал.

Вильгельм. Это жизнь, мой друг. Всё происходит, когда надо, а не когда ты того ждёшь.

Якопо. Выбирай стиль, в котором хочешь быть повержен.

Лоренцо. Уступаю.

Якопо. Я спонтанности желаю.

Лоренцо. Гуся, выбери за нас.

Август. Давно вы, братья, в самбо не практиковались.

Лоренцо. Сойдёт.

Якопо. Мне подходит. (Август даёт сигнал, бой начался. Якопо пытается бросить через спину, Лоренцо вырывается и бросает через бедро.) Да, хорошо было.

Лоренцо. Помочь?

Якопо. Да, если ты не хочешь, чтобы я тут заснул, а то я так хорошо лёг. (Лоренцо помогает ему встать.)

Вильгельм. Яшка, разговорился ты больно, потому и продул.

Якопо. Ничего, я вроде пока что веду.

Генрих. Своим куражом иногда ты очень поражаешь, ведь пошумишь вот так, а потом из тебя полмесяца слова не вытянешь.

Август. То характер его.

Якопо. Если растяжение называете вы характером, то да, это он. Не люблю я спорт, но позабавиться иногда — без этого, братцы, поэту никак. Особенно если услаждать себя и выпивкой, и поэзией, и плодами братской любви.

Лоренцо. Ой врёт-то как! Льстец ещё тот! (Потряхивает его по голове.) Но всеми любимый и для всех родной.

Август. Нет, не льстит он — честен абсолютно. (Лоренцо приобнял Якопо и Августа, и они вместе вернулись к креслам.)

Вильгельм. Думаю, закончим.

Август. А ты читать не будешь?

Вильгельм. После такого стих мой, братцы, будет бледен. И так пред нами искрилась сильная поэзия двух братьев.

Якопо. Как же двух? Вы тоже в ней имели свои строфы.

Лоренцо. Иначе и быть не может.

Вильгельм. Мило, братья. Думаю, на сегодня всё: объявляю встречу оконченной. (Все целуют свои перстни.) Якопо, ты убираешь со стола. Кстати, который час?

Генрих. Шесть часов утра.

Вильгельм. Надо бы поесть и спать.

Якопо. Что есть из еды? Что приготовил повар?

Август. Забыл ты, что ли? Ведь Генрих снова слуг отпустил.

Якопо. Жестокий ты, конечно, Гера.

Вильгельм. Пока Гера напитки выбирал для нас, я, между тем, заказал еду. Доставят уже скоро. В этот раз без слуг обойдёмся. Пойдёмте уж за стол. (Выбегают все, кроме Якопо, который быстро ставит бутылки в погреб, а бокалы кладёт в раковину.)

Якопо. Потом помою. (Догоняет остальных.)

Сцена VI

Все в столовой, кроме Вильгельма.

Лоренцо. Давно мы вместе все, кажется, не ели.

Генрих. Врёшь: пару дней от силы.

Якопо. В нашем эрмитаже время размеренно течёт.

Август. И вправду: пару дней для нас уже не мало. (Входит Вильгельм с тремя коробками пиццы.)

Вильгельм. Я надеюсь, нам всем хватит.

Лоренцо. Более чем. Спасибо, милый.

Генрих. Поэзия сжигает не только твои духовные силы, но и физические: то мне живот мой шепчет.

Якопо. Твой шепчет, а мой уж закричать, кажется, готов.

Август. Братцы! Держите вы себя в руках.

Вильгельм. Я всё разложу. (Раскладывает тарелки, чашки и наливает всем кофе, и сам садится. Все начинают молиться про себя.)

Якопо. Всегда благодарен я молитве: она убивает животный в тебе голод, и ты тогда можешь смиренно вкушать пищу.

Генрих. Точно так.

Август. Твои речи, как вторая молитва, прекрасны.

Лоренцо. Благодаря лишь вам себя я могу смирять.

Вильгельм. Всем приятного аппетита, братья! (Начинают спокойно, с дружеским уютом и с хорошим аппетитом, есть.)