Бес с тобой

София Устинова, 2018

Бес не привык показывать слабость. Бес не может быть слабым. Бес привык выживать в диком мире жестокости, цинизма и волков. Он сам один из самых беспощадных волков большого города. Его боятся, уважают, слушают… Аря не привыкла к жестокости. Но она не смотрит на жизнь сквозь розовые очки. Рано потеряв родителей, ценит того, кто её любит и воспитывает. Умная, образованная, слегка наивна, но с большими планами на будущее. Их столкнёт жизнь, а она, как известно, ещё та стерва… Смогут ли Бес и Арина отстоять право на жизнь? Содержит нецензурную брань.

ГЛАВА 1

Бес

— До меня постоянно доходят слухи, что Пастор сурово решает вопросы, — Всеволод Петрович Игужин неторопливо отрезает кусочек отбивной. Кладёт в рот и пристально глядит на меня.

— Слухами земля… — отзываюсь сухо, прокручивая по столу бокал с водой. Кушать не хочу. Компания не самая приятная, да и волнует причина нашей встречи. Было строго велено явиться, и добавлено «одному» в контексте «важную тему перетереть».

— В каждом слухе есть доля правды, — перефразирует известное выражение босс боссов, прожевав кусочек мяса и отрезая новый. По Всеволоду Петровичу не скажешь, что мужик держит в стальном кулаке несколько районов, каждым из которых заведует его ставленник. Мой непосредственный босс — как раз один из них. Пастор.

Игужин — семидесятилетний, невысокий, поджарый бизнесмен и политик. Давно в структурах власти и законодательства, к рукам прибрал многие сегменты управления, и естественно с его связями бояться чего-либо кроме скоропостижной смерти ему не стоит. Легко урегулирует щекотливые вопросы, заминает громкие, устраняет назойливые и опасные. Примерный семьянин: муж, отец, дед… Несколько постоянных любовниц, двое внебрачных отпрысков, о которых известно, счета в банках по всему миру, доли в сильнейших компаниях, корпорациях и неуёмное желание оставаться на плаву и при власти… жить вечно.

И он мне сейчас говорит о каких-то наговорах на моего босса?

Пастор, Набогий Нестор Львович, конечно, не святой, несмотря на благочестивое имя в бандитских кругах. Жесткий, беспринципный, сплотивший возле себя многочисленную группировку и держащий в страхе южный Район Новосибирска. Управляет, побуждает, обучает… устраняет.

Но он скорее умеет словом наставить на путь истинный и объединить народ, призывая к одному великому делу.

Так к нему и я попал.

По малолетке… Уже полгода с ребятами промышлял на улице. Грабили в основном. А что ещё беспризорникам делать? Как выживать?

Нас спасали не столько талант и ловкость, как везучесть и быстрота. Но рано или поздно и то и другое проходит. Вот тогда меня и подельников выловили, проучили по-мужски, а потом к Пастору притащили.

Он долго нас рассматривал, но обратился ко мне. Медленно, с расстановкой объяснил, что красть — нехорошо, это карается законом. Но есть у воров закон — красть у вора — позволительно и даже достойно уважения, только… смертельно опасно.

Оказывается, мы грабанули одного из его парней. Ночью… пьяный был, напали со спины, завалили, отпинали, наличку и ценное забрали. У него свёрток был. Нож, точнее кинжал. Я не разбирался в ценовой стоимости, но выглядело оружие внушительно и дорого. По-старинному, музейно. Потому я его припрятал в укромном месте.

Пастору было плевать, что его парня обчистили — сам виноват, он не имел права расслабляться, но клинок попросил вернуть. Настоятельно, при этом одному из наших сломали кисть — Набогий демонстрировал, что будет с каждым. Но он не зверь. Не убьёт — на улицу выкинет.

Тонкий изощрённый ум… Пастор хуже зверя, ведь нет для вора худшей участи, чем остаться без возможности себя прокормить.

Я бы мог заартачиться, мол, не было свёртка, но это были мои парни, я с ними многое прошёл и многое пережил, потому взял на себя ответственность. А потом вернул кинжал.

Не знаю, что во мне увидел Набогий, но предложил быть с ним. Кров, еда… Ремеслу обучит, да и ребятам будет, чем заняться — школа молодого бойца. Вот так мы с парнями и остались у него.

Не скажу, что легко было. В мире волков не признают слабых. Захочешь выжить — дерись, хочешь уважения — добивайся. Но школа, крыша над головой и люди, которые не пытаются строить из себя милых и очень за твою судьбу волнующихся. Они дают шанс, а воспользуешься им или нет — тут от тебя зависит.

И я воспользовался. Прижился. Они — семья, от которой знаю, что ожидать. Либо полягут рядом, прикрывая спину — если я с ними, либо без раздумий убьют — если предам.

— Завистники, враги, вы же знаете, — продолжаю безлико.

— Твоя преданность похвальна, но любой власти рано или поздно на смену приходит молодое поколение, — выжидательно смотрит, но я эмоции давно научился прятать и даже под острым взглядом не стушуюсь. Не идиот, мне известно, что Игужин спит и видит меня на месте моего босса. Не потому, что я глупее и ему удобнее мной управлять, а потому, что я хоть и считаюсь одним из самых способных парней Пастора, но в отличие от него пытаюсь решать дела более гладко и дипломатично. Жестокостью отличаюсь особой, но только в тех случаях, когда доводы и аргументы не приносят нужного результата, а оппонент не желает прислушаться к разумному и мягкому. Не думаю, что кровью заливать улицы — верный выход из проблем, но если шакалы понимают только такой язык — буду мочить и крушить.

Правда жизни — сила, брат… Вот в чём, сила.

Силу слушают, даже если не хочется. Силу принимают, даже если отрицают. И чем меньше в тебе слабости, тем ты сильнее. А её уважают…

— Пастору ещё есть, что сказать.

— Его слова перестают отличаться рассудительностью — они категоричны и однобоки, а в наше время необходимо перестраиваться и находить новые способы ведения дел.

— Его дела всегда в гору идут.

— Но за ними влачится уже не шлейф, а несмываемые реки крови. Поэтому я хочу, чтобы ты встал на его место, — опять паузу заполняет задумчивым жеванием мяса и пристальным сканированием моей реакции. Жду, откинувшись на спинку стула дорогого ресторана. Любимое место Игужева. Его детище, что не удивительно. Точнее его дочери. Поэтому все самые важные мероприятия проходят именно здесь.

— Тебе чуть за тридцать. Ты у него научился многому. И, насколько мне известно, большая часть команды Пастора ходит под тобой. Значительная часть, — добавляет с нажимом. — Они бы не выбрали слабого хозяина. А ты наравне с беспощадностью рационален. Вместе с одиночеством ценишь братьев. Убьешь за любого, вместе с тем, покараешь, если он посмеет предать. Но умеешь слушать, слышать и делать верные выводы. Ты — новое поколение. Ты тот, кто может и должен! Кто обязан и будет!

— Я подумаю, — киваю отстранённо, прекрасно понимая, что не буду двигаться, пока действительно не почувствую в этом необходимости. Пастор стал зарываться, согласен. Последнее время разбушевался не на шутку в стремлении очистить один район под свой проект, но это жизнь. Он хозяин, поэтому ломает стены, как считает нужным.

Разве что, он ремонт затеял хоть и в своей квартире, но дом-то чужой. И вот сейчас тот самый хозяин дома очень недоволен. Не защищаю одного, как и не осуждаю другого. Точно уверен, как только проект будет приносить доход, Игужин запоёт на иной лад, но пока… Ему приходится слишком много подчищать, а у него перевыборы на носу, газетчики везде и всюду, да и любовница пасть раскрыла, мол, бьёт, насилует…

Вот Всеволод Петрович и пытается минимизировать грязь возле себя. Смешны потуги: варясь в котле отходов, делать вид, что в них не замешан. Мусорка настолько велика, что уже не спасает ни одна известная стратегия.

— Подумай, — откладывает вилку и нож Игужин и отпивает вина из своего бокала. — О разговоре лучше молчать, а твой ответ буду ждать.

— Понимаете ведь, что он уже в курсе. Языки везде и всюду, — поднимаюсь из-за стола. — Но я вас услышал. Приятного, и до свидания, — прощаюсь ровно и шагаю прочь. В гардеробе забираю куртку.

Накидываю, сигарету в зубы и выхожу на улицу, подтянув повыше воротник — зима уже отступает, но весна жутко ветреная. Огибая лужи, а иной раз, перескакивая, спешу на парковку ресторана.

— Бес, — звонок Пастора не заставляет себя ждать. Только открываю дверцу «камрюхи».

— Да, босс? — сажусь на водительское. Ключ в скважину.

— Дело есть, — сухо и коротко. — Дуй на стрелку. Новый район, угол… Лютый и Грот уже на месте. Ждут тебя.

— Уже, — сворачиваю на дорогу, а босс сбрасывает звонок.

Откидываю мобильный на соседнее кресло и жму педаль сильнее.

— Здоров!

— Привет!

— Здрав! — обмениваемся приветствиями, только торможу недалеко от «Бехи» Лютого. Парни ко мне в машину садятся. Я прикуриваю.

— В чём проблема? — в лоб, чтобы не ходить вокруг да около.

— Да вот в этой лавке, — Лютый кивает на угловой магазин. По сути, он едва ли не единственный с вывеской «открыто» из оставшихся на улице. Есть ещё несколько, но там уже и документы подписаны, а товар вывозится.

— Так и не договорились? — уточняю проблему, выпуская дым в открытое окно.

— Упрямый старик, — кривится Грот. — Мы ему по-хорошему объясняли, что нет варианта. И угрожали. Били витрину. В красках рисовали достоинства лучшей жизни, как ты советовал…

— Лан, пошли, — выкидываю окурок. Не люблю долгих рассуждений и перемола одной и той же темы.

Звон колокольчика входной двери даёт знать, что есть посетители. Бегло осматриваю помещение. Больше стены интересуют, но невольно засматриваюсь диковинными вещами. Столы, витражи, сундуки, стулья, мелочёвка — часы, посуда, зеркала. Глаза разбегаются от обилия и разнообразия.

— Что вы хотели, молодые люди? — вежливо интересуется статный мужчина в годах, появившийся из-за перегородки за главным прилавком. Благородная седина, вдумчивые глаза, прямой нос, жесткая полоса рта, редкая зауженная борода.

Окидывает нас выжидательным взглядом:

— Скупкой краденого не занимаюсь, — не улыбается, но явно реплика неспроста. Моих парней знает. Я же его впервые вижу, поэтому на них он уже не смотрит, так, мельком, не творят ли чего.

— Сбором мусора, если только, — совершенно не хочу уязвить, — но мне непонятно увлечение «трата денег на рухлядь». Не вижу в ней ни красоты, ни ценности. Новые часы куда практичней, посуда — удобней, шкафы — продуманней.

— Только невежде не важна история, — без укола, скорее с грустной констатацией факта. — А ведь именно история даёт представление о том, как жили раньше. Именно история и знания помогают спрогнозировать, к чему идёт прогресс. Прошлое, которое указывает на будущее.

— И на что может указать этот сундук? — киваю на первое попавшееся.

— Что его хозяева были среднего сословья, но на хорошем счету. Начала девятнадцатого века. Жили скромно, но были толковыми и аккуратными. Выдавали дочерей за хозяйственных мужей и почитали родителей. Ковка углов — что подарок, скорее всего, был от семьи кузнеца и литейщика. А ещё то, что эта вещь непременно попадёт в руки престарелой, уходящей на покой актрисе.

— Это вымысел и вода, — серьезнею, потому что ни один из озвученных тезисов не доказуем, хотя прозвучало внушительно и психологически подковано.

— Для вас, ибо вам не ведомы такие понятия, как семья, любовь, забота. Вы… — мужчина хмурится, так пристально на меня глядя, будто в душу смотрит. Отвечаю прямым, и не отвожу. В игры, кто кого — играю так давно, как дышу, мне нет в этом равных. Но мужик продолжает буравить выцветшими от старости глазами. И пусть без вызова и желания показать, кто из нас сильнее, но с неприятным для моего нутра чувством всепонимания.

— Дикий зверь, отвоевывающий себе право на существование. — Без укора и унизительного сострадания. — Рвущий и своих, и чужих, чтобы боялись и уважали. Пробивающийся на свободу, но отчаянно задумывающийся о своём предназначении. Умны, хитры, безжалостны и циничны. Но в вас есть то, чего нет в этих, — старик без страха кивает на парней за моей спиной. Они перестают шариться по лавке. Затаиваются в животном ожидании броска на жертву.

— И что же это? — криво тяну уголок рта, хотя мне совсем не до смеха. Никогда и никто вот так сходу не бил мне в лоб правдой. И проблема не в том, что старик говорит, а в том, как он быстро видит суть вещей. У него дар. Такой, что теперь верю каждому слову по истории «дряхлого ящика».

— Жажда понять. Жажда найти…

— Так и есть, — досадливо склоняю голову. — Ищу выход из нашего с вами сложившегося положения и пытаюсь понять, почему вы отказываетесь?

— Для этого прежде всего надо стать человеком, — не менее горько кивает мужик.

— Слышь, — рычит Лютый из-за моей спины.

— Чшш, — коротким жестом обрываю братка, не оглядываясь.

— А вам, — отзываюсь не менее спокойно и настоятельно, — если так хочется остаться тем самым человеком, всё же придётся ещё раз взвесить все «за» и «против». Это предложение звучит только потому, что вы мне нравитесь. — Сколько давали? — через плечо Гроту, продолжая смотреть на Когана.

— Пять с половиной.

— Серьёзно? — от недоумения кошусь вполоборота.

— Угу, — шмыгает носом Грот, явно не понимая моей реакции. Покупка помещений в этом районе начиналась с пяти миллионов в зависимости от метража и ценности точки. И если учесть удобство расположения, неплохую площадь, и тем более необходимость, цена непросто занижена. Она унизительна.

— Восемь и пару недель на съезд, — озвучиваю своё предложение, уже прикидывая, как поведу разговор с Пастором. Он реально начинает перегибать палку. Одно дело выселять, зная, что люди найдут, где устроиться и им будет на что, а другое — вытряхивать с подачкой.

— Э, — роняет Лютый, за что я его опять, как пса, только жестом затыкаю.

— Сам улажу, — вынужденно поясняю, выслушивая злое ворчание и недовольное пыхтение за спиной.

— Очень рыночное предложение, — во взгляде мужчины мелькает толика уважения. — Но боюсь…

— Три дня, — не даю сразу отказать. — У вас есть три дня. Лучше хорошенько подумайте.

Мужчина в гордом молчании продолжает буравить меня несгибаемым взглядом.

— Всего хорошего, — прощаюсь кивком.

Арина

Ох уж эти помощники!!! Киплю от возмущения. То крутятся под ногами, прохода не давая, то ни одного нет. И главное нет, когда так нужны!

Прикусив губу, тащу пакеты с покупками в лавку к деду. Давно планировала пополнить полки необходимым. Для работы и обучения очень нужно. И вот, когда мне так нужны друзья, точнее их руки — нет ни одного!

И очки, как назло, так и норовят на нос сползти. Нелепо морщусь, будто это может хоть как-то их вернуть обратно, и в узкие щели между пакетов посматриваю на дорогу вперёд. Редкие прохожие сами благоразумно меня избегают, а я радуюсь последним метрам долгой дороги в разливах луж.

Раз ступенька…

Блин, как скользко! Едва не падаю, скользнув ногой по плитке лестницы. Два, три, четыре, пять — легко шелестит подошва весенних сапожек. Площадка в три небольших шажка. Ногой аккуратно пинаю дверь, и с переливом колокольчика ступаю в лавку.

— Дед! — Зря вздыхаю с облегчением, мол, я это сделала!!!

Сердечко со счастливого ритма точно в бездну ухает, да так резко, что даже глохну. В проём между покупками натыкаюсь на наглую морду парня бандитской внешности. Скабрёзная ухмылка, плотоядный взгляд, а когда он ещё и подмигивает мне, да языком жуткий жест делает, словно псина, быстро-быстро лижущая вкусность, забываю напрочь о внутренней ступеньке и с глухим шлепком валюсь на пол. Пакеты туда же, а что отвратительней — и очки. Покупки рассыпаются.

Чертыхаясь, принимаюсь собирать пакеты обратно. Пока не застываю, синхронно потянувшись с кем-то к баночке с позолотой. Испуганно вскидываю глаза на ещё одного мужчину. Подслеповато прищуриваюсь, чтобы хоть как-то разглядеть… Мда, этот чуть менее отвратительный, чем первый, но тоже неприятный. Близоруко присматриваюсь — расплывчатое лицо кажется грубоватым, словно вытесано из камня. Я бы решила, что он боец.

Мужчина реагирует быстрее меня и, взяв краску, протягивает:

— Держи, карамелька! — и голос с насмешкой.

— С-спасибо, — роняю, забрав свою покупку и в пакет прячу. Мужчина выпрямляется, а я продолжаю собирать — серебрянка, несколько полиролей…

Мимо без секундной запинки мелькают чёрные тяжёлые ботинки, видимо ещё одного посетителя. Скрипит дверь, колокольчик переливом сообщает — мужчины покидают лавку, но с улицы долетает:

— Я бы ей вдул, — похабщина и явно из уст первого бандита.

— Вкусная, — соглашается второй «помощник».

Зло кусаю губу и торопливо собираю упавшее.

Животные…

— Что же ты? — рядом останавливается дедуля. — Как всегда ворон считаешь, да забываешь про ступеньку, — понукает миролюбиво.

— Не забыла, — ворчу, ныряя рукой под тумбу и нащупывая очки, которые туда проскользили. Надеваю на нос и тотчас скулю: — Блин, стекло треснуло, — выть хочется от расстройства.

Снимаю окуляры и аккуратно протираю подолом платья, чуть виднеющегося из-под пальто. Плохо делаю, но в данной ситуации… другого нет выхода.

Опять надеваю:

— Точно, треснуло, — констатирую очевидное. — Завтра в оптику Зингермана схожу, может получится быстро поменять.

— Конечно, моя хорошая, — помогает с пакетами дед. — Только не затягивай. Самуил Аркадьевич закрывается.

— Насовсем? — неприятная новость, и это ещё больше удручает. Все наши знакомые, все кто окружал с детства, чуть ли не в одночасье собираются уехать из района. Дед не позволяет лезть в такие «мужские» дела, а я хоть и наивная, но не дура, да и слышу многое. Улица стала пустовать больше обычного. Я бываю в людных местах, а слухи… они летают везде.

На наш район… Он даже не в центре города. Тихая окраина, но довольно старый район. В общем, на него положил глаз какой-то бандит. Не сам — подставными компаниями и фирмами скупает площади и земли. Тех, кто был на аренде, уже известили о сроках выселения, а такие, как мы — хозяева, не раз получали разные предложения о продаже.

Опять же, остаётся лишь догадываться о масштабе захвата, и о том, как переживает дед и что ему стоит выдерживать прессинг и не ломаться, но я вижу — мрачнеет, переживает, и чаще обычного пьёт сердечные лекарства. А ему нельзя волноваться — он ещё в том году чуть не умер от очередного инфаркта… Следующего может не пережить. А я… люблю деда. Он единственный, кто у меня есть. Единственный и самый лучший.

И даже не страх остаться одной заставляет всячески помогать и оберегать родственника, а то, что мир лишится одного из самых хороших и порядочных людей. Это без прикрас.

Умный, образованный интеллигент, старое воспитание, мужской стержень и удивительная сила воли. Ни разу не слышала от него грубого слова или ругательства, он даже голос не повышает. Разногласия решает словами, аргументами, доводами и рассуждениями. Позволяет ошибаться и самой устранять промахи. Направляет, воодушевляет, заставляет думать и учиться.

Обожаю его!

— А где Матвей и Давид? — дедуля применяет хитрый ход, меняя тему разговора.

— Вот и я о том же! — ворчливо поднимаюсь с пола. — Что за друзья, мешаются, когда нужна тишина и покой, и днём с огнём их не сыщешь, когда нужны?

— Эх, молодёжь… — улыбается дед: прихрамывая, ступает за прилавок. — Всё у вас наперекосяк.

— Молодость, — фыркаю, следуя за ним.