Последний рубеж

Сергей Сергеевич Коняшин, 2016

Сентябрь 1942 года. Войска гитлеровской Германии и её союзников неудержимо рвутся к кавказским нефтепромыслам. Турецкая армия уже готова в случае их успеха нанести решающий удар по СССР. Кажется, что ни одна сила во всём мире не способна остановить нацистскую машину смерти… Но такая сила возникает на руинах Новороссийска, почти полностью стёртого с лица земли в результате ожесточённых боёв Красной армии против многократно превосходящих войск фашистских оккупантов. Для защитников и жителей города разрушенные врагами улицы становятся последним рубежом, на котором предстоит сделать единственно правильный выбор – победить любой ценой или потерять всё. Книга предназначена широкому кругу читателей, интересующихся военной литературой и историей легендарного новороссийского противостояния 1942-1943 годов, коренным образом переломившего ход битвы за Кавказ в пользу СССР и, как следствие, предрешившего итог всей Великой Отечественной войны.

Глава 5

После тяжелейшего пятидневного боя против нескольких фашистских дивизий из шестисот девятнадцати бойцов 305-го батальона, занявшего в ночь на 9 сентября 1942 года оборону у цементных заводов, остались живыми сорок два. Все — тяжелораненые. Нетвёрдой походкой, шатаясь и тихо постанывая от боли в кровоточащих ранах, комбат Богословский медленно уводил выживших в тыл по чудовищно распаханной, чернеющей обнажённым нутром земле.

Позади них затягивалась дымами и сверкала выстрелами Балка Адамовича. Густой смрадный воздух, вспарываемый оглушительными очередями, сотрясаемый раскатистыми взрывами, тяжело висел над развороченными позициями и зияющими воронками. Оголённые и раздавленные танками траншеи были завалены обожжённой землёй с торчащими из неё трупами и стволами. В осыпавшихся брустверах вязли окровавленные обрывки фланок и гюйсов, фашистских гимнастёрок, россыпи закопчённых гильз, расщеплённые прямыми попаданиями приклады винтовок, деревянные ящики от патронов и снарядов. Из-за массивных, сильно разрушенных заводских стен жутко и пронзительно веяло сладковатой гнилью — напористый ветер короткими нахлёстами добрасывал до бойцов тошнотворный смрад начинающих разлагаться трупов, смешанный с едким, плохо рассеивающимся запахом немецкого тола.

На позиции, плотно окутанной дымом, огнём и поднятой цементной пылью, где гитлеровцам так и не удалось сломить сопротивление последних оставшихся в живых бойцов батальона, продолжал греметь яростный бой — в решающий момент Холостяков успел перебросить из Поти и Батуми в Геленджик на эсминцах «Харьков» и «Сообразительный» два полка 318-й стрелковой дивизии.

С трудом превозмогая жгучую боль в простреленной ноге, ноющей при каждом шаге, Новицкий тяжело ступал по усеявшим землю рваным металлическим осколкам, тускло поблёскивающим под его сапогами, почти не обращая внимания, как навстречу ему, в сторону Балки Адамовича, часто пробегают свежие русские отряды, проносятся поднимающие облака пыли грузовики с боеприпасами. Ему было достаточно, что они выстояли, враг не прошёл и вновь отступать больше не придётся. Значит, у него остаётся шанс вернуться в родной город, увидеть семью и любимую девушку. От этой мысли на его окровавленном лице появлялась слабая улыбка, обнажающая крупные белые, влажно блестевшие зубы. Знать в этот момент что-то большее ему не хотелось.

Отведя оставшихся в живых на безопасное расстояние, Богословский приказал бойцам спуститься к морю и ждать прибытия группы санитаров и врачей, уже высланных за ними из Геленджика. Едва добравшись до берега, изнурённые боем солдаты один за другим падали на тёплую гальку и засыпали, убаюкиваемые тихим прибоем, с упорной однообразностью плещущимся перед ними в жарких солнечных лучах. Из-за скал ещё долго доносились тяжёлые удары взрывов, яростные пулемётные и автоматные очереди. По небу тянулись густые и лохматые шлейфы дыма. Однако теперь всё это казалось далёким и ненастоящим, словно сама судьба решительным движением всевластной руки отодвинула от них в прошлое все ужасы страшного пятидневного боя.

Перед тем как провалиться в беспамятство, Андрей бросил усталый взгляд на плотно прижатые друг к другу величественные горы, выстроившиеся высокой зелёной стеной вдоль моря на восток — туда, где не стреляют оглушительно пушки, а воздух не пропах пряным смрадом сгоревшего пороха. Там ещё теплилась мирная жизнь, спасённая их 305-м батальоном морской пехоты, почти полностью погибшим в неравном жестоком бою, — его друзьями, с которыми ещё совсем недавно он делил миску жидкой мучной болтушки, несколько оставшихся гранат, мечтал выжить и победить.

Чуть более года назад, в мае сорок первого, Андрей точно так же лежал здесь, на камнях — в этом очень удобном для привала месте на берегу моря. Тогда жгло не огнестрельные раны, а натёртые новыми ботинками ноги, и он, чтобы притупить ноющую боль, сидя на берегу, погрузил стопы в ещё по-весеннему прохладную воду. Где-то далеко в волнах плескались его сестра Нина, брат Витя и Ваня — брат Полины, а родители с Анной Васильевной под скалами разбирались с рюкзаками. Полина, тоже поставив ноги в холодную солёную воду, сидела рядом с ним и задумчиво перебирала маленькие разноцветные камешки, которые небрежно бросал взад и вперед беспокойный прибой.

Его отец, Дмитрий Николаевич, собрал обе семьи — Новицких и Щербаковых — и повёл в дальний увлекательный поход по Маркотхскому хребту. Андрей хорошо помнил, что здесь они сделали последний привал перед тяжёлым долгим переходом. Поздним вечером ближе к Геленджику, в восточной части Цемесской бухты, почти на самой вершине горы Пенай за Дообским маяком они разбили палатки.

После вкусного сытного ужина, приготовленного на костре и аппетитно пахшего ароматным дымом, Андрей поднялся на узкий уступчик на краю крутой высокой скалы и сел там, разглядывая окрестности. Отсюда Новороссийск казался едва различимой узкой полоской в западной части залива. Вокруг города и на десятки километров кругом мускулистыми складками топорщились темнеющие в вечерних сумерках горы. Прямо перед Андреем, начинаясь где-то глубоко внизу и протянувшись до самого горизонта, распахнулись беспредельные тёмные морские просторы.

Андрей любил море. Он мог часами сидеть, глядя на бескрайнюю водную гладь, дышащую освежающими солёными бризами и располагающую к размышлениям. Тогда ему было о чём подумать.

Сзади подошла Полина.

— Можно к тебе? — осторожно, словно боясь кого-то спугнуть, спросила она. — Почему ты сидишь тут один, вдали от всех?

— Посмотри, как здесь красиво! — улыбаясь в ответ, восхитился Андрей. — Сколько ни смотрю, всё равно не могу оторвать глаз.

— И правда, — посмотрев, согласилась Полина. — Значит, будем любоваться вместе.

Она легла на бок на траву рядом с Андреем, сидящим по-турецки, положила голову на его колено и тоже стала заворожённо рассматривать серо-изумрудную морскую ширь и нависшие над ней горы. Солнце тем временем, выбросив в облака последние, быстро погасшие лучи, спустилось за горизонт. Небо почернело, и на нём рассыпались яркие звёзды. Моря уже не было видно. Казалось, они сейчас на самом краю света, над обрывом, после которого больше нет ничего, кроме вечной черноты.

Полина легла на спину и, глядя на Андрея снизу вверх, сказала:

— Жаль, что так быстро стемнело, правда? Никогда раньше не видела такой красоты. Ну что, пойдём к нашим?

— Иди, если хочешь… — спокойно произнёс он. — А я ещё посижу здесь, подумаю.

— Ты ещё не надумался? — рассмеялась Полина. — О чём, интересно, можно так долго думать?

— О тебе… — прямо ответил Андрей и, наклонив голову, посмотрел ей прямо в глаза.

Полина перестала смеяться и в задумчивости прикусила губу. Полежав ещё минуту, она подняла голову с коленей Андрея и села рядом.

— Зачем обо мне столько думать? — растерянно спросила она.

— Я так давно знаю тебя, — начал Андрей, — с самого детства. Ты всегда была моим лучшим другом, но мне хочется, чтобы мы стали не только друзьями.

Они долго смотрели друг на друга, пока Полина наконец не произнесла:

— Наверное, рано об этом думать. Разве нам плохо так?

— Могло бы быть ещё лучше… — вставая ответил Андрей. — Потому что я люблю тебя. Но ничего не поделаешь — на нет и суда нет.

С этими словами он шагнул к обрыву и прыгнул вниз. Ещё засветло, придя сюда первым, Андрей заметил узкую плоскую площадку, выступающую из края скалы двумя метрами ниже уступчика, на котором они сидели. И теперь, желая разыграть Полину, он спрыгнул туда. Не успели его ноги коснуться каменной ступеньки, как сверху раздался оглушительный испуганный девичий крик. Поняв, что перестарался, Андрей сразу же влез обратно по пологому краю обрыва.

— Не кричи ты так! Всех вокруг перепугаешь, — шикнул он на неё и, взглянув на застывшее от изумления лицо, не смог сдержать громкого смеха.

Растерянность и испуг сменились в глазах Полины гневом и яростью. Она с размаху влепила ему крепкую звонкую пощечину, крикнув «Дурак!», быстро повернулась и побежала не оглядываясь к палаткам, чернеющим вдалеке на фоне звёздного неба. Андрей остался стоять в темноте, с досадой глядя ей вслед и потирая, словно кипятком обожжённую, щёку.

С того вечера — до конца похода и после возвращения в Новороссийск — Полина с ним не разговаривала. Сам Андрей, осознав позже всю глупость своей шутки, тоже стремился как можно реже попадаться ей на глаза. Несколько раз он собирался с духом, чтобы поговорить с ней, но непроходящее чувство вины быстро отбивало стремление к разговору. Правда, нашёлся подходящий повод для извинений. Тайные надежды Андрей возлагал на свой выпускной вечер, намеченный на 22 июня. «На него-то она точно придёт вместе со всеми Щербаковыми, — убеждал он сам себя. — Там и поговорим. А раньше — только хуже будет».

Однако из-за войны, начавшейся именно в этот долгожданный им день, торжественные мероприятия в городе отменили. Сразу после коротких, скупо обставленных школьных линеек, названных, чтобы не нарушать традицию, выпускными, парней с только что полученными аттестатами в руках выстраивали в колонны и отправляли в ближайшие военкоматы.

Всё, что не касалось войны, в наступившие грозные дни отодвинулось на задний план. Андрей это почувствовал и сразу понял, что солдатская судьба может запросто забросить его из родного новороссийского военкомата куда угодно — от карельских сопок до украинских степей. Надо было схитрить, найти способ оказаться ближе к дому.

Сначала Андрей подумал о флоте, но в моряки его не взяли. Тогда он напросился в морскую пехоту и, к своему счастью, нашёл покровителя в лице офицера, который искал пополнение для Балтфлота. «Ничего, — решил Андрей, — дивизий, куда могут отправить, — не счесть, а флотов — всего три. Велик шанс, что выпадет Черноморский, а это уже, считай, дома».

К счастью, так и вышло. К окончанию двухмесячного курса молодого бойца Новицкий узнал, что его вместе с другими готовят для обороны Одессы, куда их должны перебросить в составе подразделения, приданного 157-й стрелковой дивизии.

В конце августа перед окончательными сборами для предстоящего морского броска на запад бойцов отпустили в двухдневное увольнение. Жарким августовским вечером Андрей пришёл попрощаться с родными в их квартиру в старинной башне на Октябрьской площади, которую он никогда раньше не покидал так надолго. Несмотря на то, что война бушевала уже более двух месяцев, новороссийцы не успели почувствовать её. Город оставался в глубоком тылу, и никому здесь в голову не приходило, что фронт когда-либо докатится до этих мест. Напротив, все ждали громкой победы и не сомневались в её близости.

Семья Новицких жила теми же ожиданиями. Дмитрий Николаевич продолжал работать в порту, Татьяна Петровна готовилась к новому учебному году, Витя и Нина пропадали на улице с друзьями. Даже призыв Андрея в армию не сильно изменил ход этой привычной размеренной жизни. Ведь, находясь в учебно-тренировочном лагере в станице Раевской под Новороссийском, где родные не раз всей семьёй навещали его, он всё равно оставался рядом с ними.

Когда же Андрей переступил порог дома в строгой тёмно-синей фланке, под которой виднелась матросская тельняшка, прямых чёрных брюках, с ремнём со звездой и якорем на бляхе, бескозырке с лентами «Черноморский флот» и письменным приказом вернуться из увольнения 31 августа 1941 года для начала подготовки к десанту, жизнь родных наполнилась другими ощущениями. Событие, о приближении которого вся семья старалась не думать и не говорить, наступило.

Родители, глядя на непривычный облик сына, оторопело молчали, не зная, какие слова подобрать перед разлукой. Нина изредка бросала в его сторону тревожные взгляды и надолго выходила из комнаты. Только Витька восхищённо рассматривал военно-морскую форму старшего брата и бесконечно твердил, что он тоже хочет стать морским пехотинцем и обязательно убежит на фронт воевать, пока всех немцев не разбили окончательно.

Неловкую натянутую атмосферу, несвойственную раньше для их дружной семьи, нарушил телефонный звонок. Нина взяла трубку, недолго поговорила и позвала Андрея. Тот подошёл к аппарату и услышал взволнованный голос Полины:

— Привет. Я слышала, ты скоро уходишь на войну?

Андрей поздоровался и с грустью ответил:

— Да… Завтра ещё буду дома, а потом надо возвращаться в часть, готовиться к десанту.

— Зайдёшь попрощаться? — после долгой паузы несмело спросила она.

— Конечно, обязательно зайду, — пообещал Андрей.

— Буду тебя очень ждать. До встречи… — прошептала Полина и положила трубку.

На следующее утро, едва Андрей переступил порог дома Щербаковых в Станичке, Полина, не сказав ни слова, бросилась к нему и крепко обняла, будто они не ссорились. С первых же минут их встречи она вела себя просто и естественно, с той чистой и лёгкой открытостью, которую он всегда знал в ней и не переставал ею восхищаться за всё время многолетней дружбы. Две их детские жизни давным-давно соединились в одну общую, со множеством дорогих для обоих воспоминаний, благодаря которым они очень хорошо понимали и чувствовали друг друга.

Теперь же Андрей с удивлением отметил, что за три с половиной месяца разлуки привычные Полинины черты как будто размылись в его памяти. Ему всё время казалось, что перед ним другая девушка — ещё более красивая и сильно повзрослевшая. Взяв Полину за плечи, Андрей широко раскрытыми, почти изумлёнными глазами смотрел на неё и, как ни старался, чтобы не затягивать ненужную паузу, не мог оторвать взгляда от её живого, светящегося радостью лица.

— Я так по тебе соскучился! — наконец, признался он. — Если бы ты знала…

— Знаю… — тихо произнесла она. — Я тоже.

Полина и Андрей пошли гулять вдоль моря в сторону города. Ярко светило солнце, и дул лёгкий благоухающий бриз. Полина была одета в новое ситцевое платье с крупными красными и синими цветами на белом фоне с открытыми плечами и широкой юбкой.

Андрей не надел свою тяжёлую морскую робу и теперь наслаждался последним днём, который он мог провести в такой удобной, как вдруг ему показалось, гражданской одежде.

Они шли по многократно исхоженному их ногами тротуару, мощённому старой, давно растрескавшейся плиткой, крепко взявшись за руки и практически не разговаривая. Слова сейчас не имели для них никакой ценности. Стены двух — и трёхэтажных домов были густо увиты цепкими лозами винограда. Раньше в это время года Андрей сорвал бы им обоим по крупной ароматной грозди, но теперь они молча прошли мимо, думая каждый о своём.

На центральной городской набережной под раскидистыми каштанами расположилась продавец с тележкой от местного хладокомбината.

— Давай съедим по мороженому. На войне меня им вряд ли накормят, — попытался сострить Андрей, но Полина от шутки лишь погрустнела.

Вафельные стаканчики с холодным лакомством они доели, уже стоя на длинном каменном моле, на конце которого статно высился над водой крепкий приземистый маяк. Отсюда, почти из самого центра Цемесской бухты, весь Новороссийск был виден как на ладони. В этом городе и его окрестностях прошло их детство, за его пределами оба бывали редко. Поэтому всё, что они знали и чувствовали в своей ещё недолгой жизни, было неразрывно связано с этими огромными кранами в порту, кораблями, стоящими вдали на рейде, рваным урезом нависающих над бухтой гор, солёным ласковым морем, беснующимися зимой норд-остами и, конечно же, друг с другом. Неотвратимо надвигающееся с каждой минутой расставание искажало такую привычную картину.

— Это же та гора, где мы ночевали в последнем походе? — спросила Полина, показывая на другую сторону Цемесской бухты.

— Похоже, да, — согласился Андрей.

Он немного помолчал и добавил:

— Извини меня за ту глупую шутку, Полин. Я не думал, что так сильно напугаю тебя.

Лёгкая задумчивая улыбка сошла с лица девушки. Ей не хотелось вспоминать тот случай, и Андрей знал это. Но и он не хотел уносить с собой в долгую разлуку неприятный осадок того недоразумения.

— Выбрось, пожалуйста, из головы и не вспоминай больше, — тихо попросил Андрей. — Я уже сто раз пожалел, что решил тогда посмеяться.

— Значит, ты завёл тогда разговор, только чтобы посмеяться? — разочарованно спросила Полина.

— Нет-нет, что ты! — торопливо ответил Андрей и на всякий случай взял её за руку. — Шуткой был только прыжок с обрыва. Всё остальное правда. Но какое это теперь имеет значение…

— Имеет, — немного подумав, ответила Полина.

Она осторожно приблизилась к нему, крепко обняла и мягко прикоснулась влажными губами к его губам. Её волосы, разметавшиеся от порыва ветра, заскользили по лицу Андрея, накрывая волной сладкой желанной свежести. Он жадно сгрёб любимую в охапку и долго не отпускал.

— Я дождусь тебя, слышишь! — выпалила Полина, когда они, наконец, оторвались друг от друга. — И мы будем вместе до конца жизни, как ты и хотел.

Слёзы градом хлынули из её глаз. Она прильнула к его груди, тихо и неутешно плача. Андрей молча обнял Полину за плечи, и налетевший с моря порыв ветра вновь бросил ему в лицо прядь её лёгких каштановых волос. Девушка цепко обвила руками шею Андрея и плотно прижалась к его внезапно напрягшемуся телу всей грудью. Он почувствовал, как высоко и упруго вздымается она от частых вздохов.

Слова, которых Андрей ждал столько лет, так ясно и отчётливо прозвучали наконец из уст давно любимого им человека, и к ним было нечего добавить. Он был готов целую вечность простоять на этом моле, обнимая Полину и втягивая обеими ноздрями пряный, до боли знакомый запах её развевающихся на ветру волос.

В знойный воздух жаркого черноморского лета неожиданно вторгся вязкий чужой, поначалу тихий, но очень быстро крепнущий звук. Полина и Андрей подняли головы и увидели стремительно надвигавшуюся из глубины голубого чистого неба огромную эскадрилью самолётов. Их широкие крылья с чёрными в белой обводке крестами жадно сверкали алюминиевым блеском.

— Бежим отсюда! Быстро! — прокричал Андрей, сразу догадавшись, что маяк на моле станет одной из первых целей фашистских бомбардировщиков.

Зловеще гудящие над городом чёрные силуэты заметно увеличились. Самолёты начали уверенно снижаться, заходя на позицию для сброса бомб. От нескольких из них отделились тонкие чёрные капли и, набирая скорость, устремились вниз.

Добежать до выхода на берег Андрей и Полина не успели. Сзади раздался оглушительный грохот. Им в спины ударила тугая воздушная волна, которая сбросила их с узкой полоски бетона в море далеко друг от друга. Резко оглушив напоследок железным звоном мотора, самолёт круто вышел из пике в нескольких десятках метров от поверхности воды и, широко развернувшись в воздухе, начал быстро набирать высоту.

Сшибаемый высокими волнами от разрывающихся в воде бомб, Андрей поплыл к Полине.

— Ты цела? — прокричал он издалека.

Она не ответила, и Андрей поплыл быстрее. Полина была очень бледной, с трудом двигалась и уже почти начала тонуть, когда он схватил её за волосы и резким усилием вытащил из воды.

— Очень болит спина, — прошептала она и бессильно повисла на его руках.

Андрей обхватил её руками под грудью и, отчаянно работая всё ещё гудящими от ударной волны ногами, поплыл на спине к берегу. Он вытащил девушку на тёплую гальку, мелко дрожащую в чугунном гуле близких бомбовых разрывов, и осмотрел. Платье на спине было разорвано в клочья. Смешиваясь с морской водой и сливаясь в быстрые ручейки, из глубоких ран вытекала кровь. Андрей подхватил Полину на руки и побежал к Станичке, петляя среди взлетающих на воздух домов, в оглушительном грохоте яростной бомбёжки и запоздалом вое воздушной тревоги.

Через час он, распахнув ногой дверь, появился на пороге дома Щербаковых с потерявшей сознание Полиной на руках. Анна Васильевна, поняв всё без слов, стремительным движением сдёрнула с обеденного стола скатерть со всей стоявшей на ней посудой и побежала в комнату за набором хирургических инструментов, который с начала войны всегда забирала с работы домой.

Андрей положил Полину спиной вверх на стол, придвинул к нему стоявший в углу торшер, несколькими сильными рывками разорвал и бросил на пол мокрое окровавленное платье, которое так понравилось ему этим утром — спокойным, ясным, не предвещавшим никакой беды.

Анна Васильевна до позднего вечера не выпускала из рук скальпеля и хирургической иглы, склонясь над хрупким израненным, временами казавшимся совсем безжизненным телом дочери, вынимая из него глубоко засевшие осколки и зашивая пугающие размерами раны. Андрей и Ваня как могли помогали ей, подавая инструменты, спирт и бинты. Наконец Анна Васильевна устало отстранилась от залитого кровью стола, несмело опустилась на стул и дрожащими руками медленно стащила с лица марлевую повязку.

— Пускай отдыхает… — еле ворочая языком, проговорила она. — Самое страшное позади.

Андрей помог Анне Васильевне смыть с тела Полины оставшуюся кровь, отнёс её в кровать и пошёл домой по ночным разрушенным улицам, почти неузнаваемым после немецкого авианалёта. Повсюду чернели силуэты обваленных домов и широкие пятна глубоких свежих воронок, из которых густо несло медленно расползавшимся, ещё новым для него луковым запахом немецкого тола.

Утром металлический треск старого будильника вырвал Андрея из тяжёлого беспокойного сна. Свинцовая голова наполнилась осознанием неизбежной разлуки с семьёй и Полиной. Он быстро умылся и надел свою военно-морскую форму, накануне заботливо выстиранную и поглаженную матерью. Крепко обнялся на прощание с родителями, сестрой, братом и вышел из дома раньше времени, чтобы успеть проведать Полину.

Дверь открыла уставшая Анна Васильевна. Было похоже, что она не отходила от кровати дочери всю ночь и ни на минуту не сомкнула глаз.

— Как она? — переступая порог, тихо спросил Андрей.

— Поправится… — успокоила его Анна Васильевна. — Только лучше её сейчас не будить. Ты уж извини, Андрюша.

— Хорошо! Конечно. Я всё понимаю… — ответил он. — У меня есть немного времени. Позвольте мне посидеть рядом с ней на прощание. Кто знает, когда ещё увидимся.

Анна Васильевна провела его в комнату и оставила их одних. Полина неподвижно лежала на кровати в той же позе, в какой Андрей оставил её вчера. Только дыхание стало более глубоким и ровным. Он пододвинул стул, сел рядом и несколько минут неотрывно смотрел на ровные, правильные, казавшиеся такими родными черты лица. Затем достал из кармана тонкое медное колечко с выдавленной на нём надписью «Полине от Андрея» и неуверенно повертел в руках.

Незадолго до их майского похода в горы он выточил его на заводе «Красный двигатель», где три раза в неделю после школы подрабатывал слесарем. Он хотел сделать ей сюрприз после возвращения в город, но сначала помешала дурацкая ссора, затем — начало войны. Вчера он захватил колечко, чтобы подарить на прощание в конце их встречи, но немецкая бомбёжка нарушила эти планы.

«Ничего страшного, — подумал Андрей, — оставлю себе как талисман. Пусть будет дело, ради которого нужно всё преодолеть и вернуться!» Он аккуратно погладил пальцами мягкую Полинину ладонь, запоминая её лёгкую нежную теплоту, и, стараясь не шуметь, двинулся к выходу.

— Андрей, — в утренней тишине прозвучал за спиной напряжённый голос.

Он обернулся, и их взгляды встретились. Полина попыталась привстать, но Андрей жестами показал, что этого делать не нужно.

— Уже уходишь? — насторожённо спросила она, с удивлением разглядывая фланку и матово поблескивающую пряжку со звездой и якорем на новеньком ремне.

Андрей вернулся к кровати и снова сел на стул. Он посмотрел на Полину с ласковой нежностью горячо влюблённого человека, досадливо сжал губы и кивнул:

— Пора, к сожалению…

— Мне будет здесь очень плохо без тебя. Не хочу, чтобы ты уезжал.

— Возьми на память вот это, — Андрей вложил в её ладонь кольцо. — Если будет совсем грустно, посмотри на него и знай, что где-то далеко я каждую минуту думаю о тебе.

Полина примерила кольцо и тихо произнесла:

— Велико.

— Моя вина, — улыбнувшись, признался Андрей. — Хотел сделать неожиданный подарок, поэтому не спрашивал твой размер. Точил на глаз.

— Не беспокойся… — ободрила его Полина. — Я повешу его на шею. Мне всё равно, где носить. Лишь бы знать, что оно от тебя.

Андрей склонился над кроватью, крепко поцеловал её в сухие горячие губы и, едва справляясь с отчаянием в груди, вышел из дома…