Последний рубеж

Сергей Сергеевич Коняшин, 2016

Сентябрь 1942 года. Войска гитлеровской Германии и её союзников неудержимо рвутся к кавказским нефтепромыслам. Турецкая армия уже готова в случае их успеха нанести решающий удар по СССР. Кажется, что ни одна сила во всём мире не способна остановить нацистскую машину смерти… Но такая сила возникает на руинах Новороссийска, почти полностью стёртого с лица земли в результате ожесточённых боёв Красной армии против многократно превосходящих войск фашистских оккупантов. Для защитников и жителей города разрушенные врагами улицы становятся последним рубежом, на котором предстоит сделать единственно правильный выбор – победить любой ценой или потерять всё. Книга предназначена широкому кругу читателей, интересующихся военной литературой и историей легендарного новороссийского противостояния 1942-1943 годов, коренным образом переломившего ход битвы за Кавказ в пользу СССР и, как следствие, предрешившего итог всей Великой Отечественной войны.

Глава 3

Вечернее небо над Мефодиевкой, восточным пригородом Новороссийска, было плотно заложено густыми матовыми облаками. Затаившаяся за ними жёлтая луна скупо освещала обезлюдевшие улицы. Доносились орудийный гул и треск пулемётных очередей.

Капитан первого ранга Георгий Холостяков с группой автоматчиков на двух автомобилях пробирался к линии фронта узкими переулками. Пару часов назад ему, командиру местной военно-морской базы, позвонил командовавший Новороссийским оборонительным районом генерал-майор Григорий Петрович Котов.

— Плохи дела, каперанг… — проговорил он мрачным упавшим голосом. — Немцы уже заняли вокзал и идут в восточную часть города, как раз в вашу сторону. Отбросьте их там.

— Извините, товарищ генерал-майор… — не в правилах Холостякова было возражать вышестоящим командирам, но ситуация требовала предельной ясности. — У меня больше нет ни одной роты. Единственная воинская часть здесь — штаб моей базы.

— Сейчас ни у кого нет людей, — с сожалением, граничащим с плохо скрываемым раздражением, процедил в трубку Котов.

Однако, тут же изменив тон, твёрдо скомандовал:

— Делайте, что хотите, Георгий Никитич, но заткните эту брешь чем угодно.

Положение действительно было критическим. Холостяков приказал собрать всё имевшееся в штабе оружие. Через несколько минут адъютант доложил, что удалось найти семь пистолетов, двадцать три автомата ППШ, немного гранат и несколько ящиков патронов. Холостяков отобрал среди личного состава двадцать два человека и приказал разобрать оружие. Один автомат и пистолет взял сам.

На «полуторке» и «эмке» собранный на скорую руку отряд двинулся в сторону Новороссийска через Мефодиевку, уже оставленную жителями. Холостяков слабо представлял себе, что именно теперь делать. Обстановка была очень неясной, а напрасно рисковать и уж тем более погибать не хотелось.

На Стандарте, промышленной окраине Новороссийска, командир приказал оставить автомобили и, развернувшись боевым порядком с охранением впереди и на флангах, двинуться на контакт с противником. Короткими перебежками, прикрывая друг друга из-за рассечённых осколками деревьев и обрушившихся после частых бомбёжек домов, вчерашние тыловики неуклонно приближались к линии фронта. Никто из них до сих пор не мог поверить, что она так стремительно дошла до этого тихого приморского города через пол-Европы.

Эти улицы были хорошо знакомы Георгию Никитичу. В самом начале войны его перевели сюда из Севастополя на должность начальника штаба Новороссийской военно-морской базы. В её задачи входило морское снабжение советских войск под Одессой и в Крыму. Штаб располагался как раз на Стандарте, неподалёку от цементного завода «Октябрь». Тогда офицер всерьёз обиделся на вышестоящих командиров, посчитав, что они ссылают его в тыл. Однако, заметив, как быстро и безнадёжно рушится на западном фронте вся советская оборона, он решительно взялся за подготовку своей тыловой базы к неумолимо надвигающимся боям. И оказался прав. В конце августа 1942 года после захвата немцами Одессы, Севастополя и Керчи война пришла и в Новороссийск. Штаб базы пришлось срочно перевести в село Кабардинка — на девятый километр к востоку от города.

Холостяков до сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что по этим так хорошо знакомым ему улицам нельзя идти в полный рост и спокойно останавливаться, где захочешь. Все они были сплошь изрыты воронками и перегорожены завалами разрушенных домов. Даже на месте бывшего здания его штаба темнели руины после прямого попадания авиабомбы.

— Хальт! — внезапно донеслось из-за железнодорожной насыпи, и в ночном полумраке мелькнули едва различимые многочисленные тени.

Отряд Холостякова тут же открыл огонь. Немцы рассредоточились и залегли за железной дорогой. Только сейчас русским бойцам стало понятно, какую невыгодную позицию они заняли из-за своей поспешности. Позади них предательски тянулись лишь стены домов и высокий каменный забор, не оставлявшие никакой возможности для укрытия. Но отходить уже было поздно — немцы открыли ответный огонь из-за насыпи. Завязалась ожесточённая перестрелка. Клёкот пулемётных и автоматных очередей, разбавляемый одиночными пистолетными выстрелами, с дробным цоканьем разносился по улице.

Вдруг Георгий Никитич почувствовал тупой удар у пояса, где висел запасной диск ППШ, отлетел назад и ударился затылком о стену. В глазах у него всё поплыло…

В размытом мерцании теней он увидел прогрохотавший по железной дороге бронепоезд «Черноморец», уходящий из его родной белорусской Речицы за Днепр вслед за последним красноармейским эшелоном.

Это был 1918 год. Он тогда вместе с другими ребятами лежал в канаве у железной дороги, с тревогой наблюдая, как последние красноармейцы, обречённо отстреливаясь, под натиском германских кайзеровских войск оставляли Белоруссию. Как ему хотелось тогда убежать вместе с ними! Удерживала лишь мысль об оставшихся в городе матери и младшем брате.

Дома юный Георгий застал картину, которую потом вспоминал с отвращением. Несколько сидящих в комнате немецких солдат, громко чавкая, жадно доедали яичницу, задрав на стол ноги в грязных сапогах. На всю жизнь с тех пор врезались в его память их сапожищи с короткими голенищами и толстой подошвой, подбитой крупными медными гвоздями.

В точно таких же сапогах фрицы явились в Россию и в 1941 году…

Через минуту еле слышимая немецкая речь стала громче. Сквозь едва приоткрытые веки Холостяков боковым зрением заметил, как несколько раз быстро промелькнули перед его глазами знакомые ему шляпки медных гвоздей на подошвах сапог немецких солдат.

Он начал приходить в сознание и понял, что лежит навзничь посередине улицы. Склонившиеся над ним четверо фрицев внимательно рассматривали его петлицы и награды, должно быть, считая его убитым. ППШ лежал на животе, палец хорошо чувствовал спусковой крючок.

«Пока не забрали автомат, надо действовать!» — решил Холостяков. Терять было нечего.

Он вскинул ППШ и дал длинную очередь по фашистам. Трое тут же упали в разные стороны. Тело последнего Холостяков успел подхватить, вскочив на ноги, и, закрываясь им от кинжального огня немецкого отряда, стал быстро пятиться назад по улице.

Неожиданно из-за его спины в сторону гитлеровцев ударили трассера, пронзившие ночную черноту длинными сверкающими следами. Холостяков оттолкнул от себя изрешечённый труп и бросился в темноту к своим. Выслушав быстрый доклад, что в живых осталось всего девять человек, приказал отходить дворами. Было очевидно, что никакого серьёзного сопротивления нескольким фашистским полкам группа штабистов в захваченном городе оказать уже не могла.

Неприятельская пехота в сопровождении танков занимала квартал за кварталом. В дальних концах улиц всё чаще мелькали немецкие бронемашины и солдаты. Георгий Никитич со своими людьми метался из одного переулка в другой, везде натыкаясь на наступавших немцев и едва успевая отстреливаться.

Единственную свою задачу он теперь видел в том, чтобы вернуться на девятый километр, доложить по закрытой связи обстановку старшим командирам и организовать ещё один рубеж обороны. Он пока не мог решить, где именно. Холостяков был до мозга костей морским человеком и отчаянным подводником. В сухопутных делах он понимал плохо, но последним местом, где немцам ещё можно было поставить заслон после захвата ими Стандарта и Мефодиевки, казалась Балка Адамовича с расположенными возле неё цементными заводами. К ней он и начал пробираться с остатками своего отряда.

Видя, как быстро противник занимает последние районы Новороссийска и разворачивает в них свои укрепления, ещё горестнее было осознавать собственную беспомощность. Растянувшись длинной цепочкой и почти не пригибаясь под часто вздымающимися то там, то тут взрывами, остатки отряда короткими перебежками прорывались к восточной окраине города. Смешанный треск очередей, визг пуль и звенящая россыпь падающих мин быстро заполняли улицы и переулки. Многие дома уже пылали, выталкивая из разбитых окон клубы дыма и снопы бушующих искр.

Оставленные ими автомобили оказались целы. Штабисты успели добраться до них в тот момент, когда в конце улицы уже появились немецкие танки и дали несколько залпов. Петляя между взрывами и обвалами рушащихся зданий, они вырвались на Сухумское шоссе и на предельной скорости помчались к цементному заводу «Октябрь», чернеющему вдали огромной угловатой глыбой.

При подъезде к главному корпусу Холостяков услышал звук шагов и стук сапог по асфальту. Было ясно, что в их сторону движется большая воинская часть. Он приказал заглушить моторы и внимательно прислушался. Порыв ветра донёс до его ушей несколько русских слов. Отдалённые голоса становились всё громче, и уже не было никакого сомнения, что это свои. Георгий Никитич вышел на середину дороги и быстрым шагом направился в их сторону. Через мгновение из-за заводских строений навстречу ему вышли несколько солдат. Заметив его, тут же взяли на прицел и крикнули: «Стой! Кто идёт?»

Холостяков догадался, что его морскую форму в темноте можно спутать с немецкой, поэтому не задерживаясь представился. Он сразу понял, что имеет дело с передовым охранением крупной воинской части, развернувшейся походным строем на марше к линии фронта, и потому настроенной решительно.

К нему приблизился румяный голубоглазый старшина и доложил:

— Триста пятый отдельный батальон морской пехоты, — и, присмотревшись к его нашивкам, плохо различимым в темноте, добавил:

— Товарищ капитан первого ранга.

Георгий Никитич был наслышан о доблести этого батальона, который отличился в тяжелейших боях на Тамани и последним покинул обречённый полуостров.

— Командира ко мне! — приказал он, ожидая увидеть своего знакомого — коренастого, крепко сложённого майора Цезаря Куникова.

— Капитан Богословский, — доложил подбежавший рослый моряк с холодными голубыми глазами и пышной шевелюрой зачёсанных назад тёмных волос.

— А где Куников? — удивился Холостяков.

— В госпитале, ранен… — ответил капитан. — Я принял командование батальоном несколько часов назад для выполнения приказа заместителя командующего Новороссийским оборонительным районом Горшкова.

Расспросив капитана подробнее, Георгий Никитич выяснил, что батальону приказано занять оборону в Мефодиевке и держать её до прихода подкрепления из Поти и Батуми в Геленджик.

— В Мефодиевке уже немецкие танки… — сказал он. — Мы видели их своими глазами. Вашими силами их оттуда не выбить. К тому же вчера фашисты захватили порт. Вы просто попадёте в мешок. Думаю, вам лучше занять оборону на Балке Адамовича.

Богословский твёрдо посмотрел в глаза Холостякову. Он явно сомневался в его праве ставить другую боевую задачу.

— К сожалению, у меня не было приказа оборонять Балку Адамовича. Извините, каперанг. Нам нужно спешить.

— Постой! — окликнул Георгий Никитич уже развернувшегося Богословского. — Я не прощу себе, если отпущу вас на верную гибель. Где твоя служебная книжка?

Богословский расстегнул нагрудный карман гимнастёрки, вынул из него книжку и протянул Холостякову. Тот раскрыл её на пустой странице и, подсвечивая себе фонариком, крупными чёткими буквами написал: «Боевое распоряжение: занять оборону в районе цементных заводов с передним краем по Балке Адамовича и удерживать рубеж до прихода подкрепления. Начальник гарнизона Холостяков, 9.IХ.42, 01:00».

Возвращая книжку капитану, пообещал:

— Как только прибуду в штаб, лично доложу о своём приказе всем вышестоящим командирам. За это не беспокойтесь! Занимайте оборону и стойте насмерть! Здесь вы будете нужнее, чем там.

Богословский внимательно прочитал запись и показал её стоявшему рядом батальонному комиссару. Они переглянулись и кивнули друг другу. Затем, не теряя времени, комбат громким чётким голосом начал отдавать своим людям приказы окапываться и занимать оборону у цементных заводов.

Едва Холостяков переступил порог штаба, из поцарапанной коробки телефонного аппарата застрекотал раздражённый, как ему показалось, звонок. Он снял трубку. Это был Котов.

— Слава богу, вы живы, Георгий Никитич! — не скрывая радости, сказал он. — Мне уже несколько раз докладывали, что вы то ли убиты, то ли в плену.

— Честно говоря, был близок и к тому, и к другому, но обошлось. Ситуация в городе действительно катастрофическая.

— Знаю, каперанг. Знаю… — тяжело вздохнул генерал-майор. — Как раз по этому поводу собираю у себя экстренное совещание. Хочу, чтобы и вы рассказали нам о своей вылазке в Новороссийск. Вы, можно сказать, только что из самого пекла, но, к сожалению, не могу позволить вам даже перевести дух — фашисты ждать не будут. Через полчаса вас заберёт моя машина. Будьте готовы!

Когда все участники совещания собрались, генерал-майор Котов — высокий, атлетического телосложения, с крупными чертами лица — предоставил Холостякову первое слово. Георгий Никитич вышел из-за стола, подошёл к висящей на стене карте и, блестящей указкой показывая по ней маршрут передвижения своей группы, подробно рассказал о событиях минувшего вечера. Как и обещал Богословскому, особенно заострил внимание на встрече с его 305-м батальоном возле цементных заводов.

— Всю полноту ответственности за их размещение на Балке Адамовича между цементными заводами «Октябрь» и «Пролетарий» несу я, — закончил Холостяков. — Об этом свидетельствует письменное распоряжение в служебной книжке капитана Богословского за моей подписью.

— Простите, каперанг, а чем вы руководствовались, принимая это решение? — вдруг спросил неизвестный ему офицер Особого отдела НКВД. — Разве вы имели право отменять приказ Горшкова?

— В первую очередь тем, товарищ полковник, что оперативная обстановка кардинально изменилась. Видел это собственными глазами. На той улице, где ещё две недели назад спокойно стоял штаб вверенной мне базы, я получил вот это.

Холостяков расстегнул портфель и вытащил из него диск ППШ, спасший ему жизнь. Из него торчали три немецкие пули, наглядно свидетельствующие о смертельной опасности. Положив диск на стол, чтобы все могли его рассмотреть, он продолжил.

— К тому времени, когда я встретил триста пятый батальон, Стандарт и Мефодиевка полностью были в руках противника. Немцы ввели туда танки и создавали укрепления. Драться за эти районы уже не имело практического смысла. Восточнее же, — Холостяков с нажимом ткнул указкой в точку на карте, — расположена Балка Адамовича, удачно сочетающая в себе несколько преимуществ. Во-первых, горы здесь ближе всего примыкают к морю. Остаётся лишь незначительный просвет, который немцы не смогут атаковать всеми имеющимися у них силами одновременно. Следовательно, их численное преимущество не будет иметь решающего значения. Во-вторых, высокие толстые стены цементных заводов — хорошая крепость, обороняться в которой проще, чем на улицах захваченного врагом города.

— Вы так хорошо разбираетесь в тактике сухопутного боя? — не унимался особист. — Похвально для моряка…

— Каперанг принял единственно верное в тот момент решение, — прервал его Котов. — Я сам, старый пехотинец, поступил бы точно так же.

Он поблагодарил Холостякова за доклад, движением руки попросил его занять место за столом, а сам продолжил:

— Новороссийск, который мы сегодня потеряли, товарищи, оставался для немцев последней серьёзной преградой на их пути к Кавказу. Наши люди дрались отчаянно, но войск, чтобы создать здесь прочный фронт, не хватило. У противника остаётся огромный численный и огневой перевес. Пяти их дивизиям противостоят, по сути, всего две наши бригады морской пехоты да горстка разрозненных отрядов. Логика действий генерал-полковника Руоффа сейчас предельно проста — окончательно дожать нас здесь и прорваться на Сухумское шоссе.

Генерал-майор показал на карте дорогу, идущую вдоль берега моря из восточной части Новороссийска в Геленджик через Балку Адамовича.

— Мы должны остановить их здесь любой ценой. Позади нас до самой турецкой границы не осталось ни одного нашего боеспособного соединения. Немцы это знают. Если они пройдут здесь, то уже не остановятся нигде до самого Закавказья.

Указкой он медленно провёл по карте длинную линию от Новороссийска до южных регионов Грузии.

— Если ещё и Турция вступит в эту войну, нам придётся совсем туго. Вместе с немцами и румынами её войска легко парализуют бакинские и грозненские нефтепромыслы. Тогда наши танки встанут без топлива по всему фронту — от Мурманска до Сталинграда. И войне конец. Всем нам конец! — строго закончил генерал-майор.

В кабинете повисла долгая пауза…