Ржавое золото. Детектив

Сергей Росстальной

Двое молодых людей проводят летний отдых в небольшом южном городе. Здоровое любопытство заставляет их принять участие в работе археологической экспедиции. Но там, в результате несчастного случая, погибает руководитель археологов Садиков. Димыч и Лерыч видят в случившемся преднамеренное убийство, замаскированное под трагическую случайность. Несмотря на запреты молодые энтузиасты идут по следу. Немного опасного везения – и они находят не только убийцу Садикова, но и клад, который все искали.

© Сергей Росстальной, 2017

ISBN 978-5-4483-5937-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

…которая, возможно, имеет отношение ко всем остальным главам — красоты ночного неба — живые страшнее мёртвых — кратчайший путь превращения человека в могильного червя — «хаджибурунский призрак» — гибель гробокопателя.

Ночь была темна, звёзды были высоки; южный месяц ещё не взошёл и не притуманил ночное небо своим светом, поэтому Млечный путь, он же Чумацкий Шлях, был виден отлично. Загулявший поэт пришёл бы в восторг от подобного зрелища, и написал бы мистическое стихотворение; недремлющий астроном открыл бы десяток новых звёзд, невидимых в худшую погоду, и назвал бы их именами богов. Но эта астрономическая панорама достойна внимания в лучшей истории, чем наша, поэтому оставим небо, и сосредоточимся на нескольких человеческих фигурах, идущих по тёмной степи.

У троих людей, бесшумно рассекающих густые степные ковыли, была ещё пара часов тёмного времени. Впрочем, звёзды, ясно видимые вплоть до самой крошечной, не давали темноте полной власти и подсвечивали степь слабым матовым светом.

Идущие люди иногда поднимали головы вверх, то один, то другой, то все вместе, и каждому казалось, что кто-то сию минуту высоко-высоко подбросил в небо огромные горсти сверкающих бриллиантов и золотых монет; они беспорядочно разлетелись в черноте неба, и сейчас посыплются дождём обратно. Каждый видит то, о чём думает и к чему стремиться…

Впереди шёл худощавый мужчина, с короткой бородой, на голове — фетровая шляпа, а за спиной — не совсем полный мешок. В темноте его полное описание весьма затруднено, и, по той же причине, пожалуй, и не нужно.

Следом за первым шёл другой мужчина, ростом не ниже, без головного убора, но с лопатой на плече и ломом в руке. Его подробный образ тоже совершенно ни к чему.

Последним шёл человек совсем маленького роста, и по его телосложению можно было определить, что это ребёнок, мальчик лет 10—12, породы не из крупных. Мальчик ничего не нёс, а шёл молча.

Оба мужчины тоже особо разговорчивыми небыли, но, иногда, задний заговаривал в полголоса с передним. Вот и теперь снова:

— Кум… А как же быть то?..

— Чего?

— Так грех ведь! Могилу же тревожим…

— Ой-ой… Бередун ты неугомонный. Толкую ещё раз: той могиле, сказывают, тыщща лет. Да ежели и не так, то всё равно, очень много — несколько сотен. Но не то главное…

И передний мужчина сделал паузу, предназначенную явно для того, чтобы заострить внимание на этом месте.

— А что главное?

— Кум, там похоронена нерусь некрещеная! Хоть и князь, говорят, чей то, но кровей не наших, и язычник, к тому же.

— А-а… ну, понятно, кум. Стало быть, какой тут грех, да?

— Вот-вот. Нехристь лежит. Не робей, кум!

— Да я не робею, так, для порядка… А что, богатый, нехристь этот?

— Так ведь князь, кум! Скифский! Так что, веселее, кум!

Во тьме, заграждая звёзды у горизонта, появилась цель похода. То был высокий большой курган с пологими склонами, поросшими тем же ковылём и чертополохом. Ночные путешественники начали восходить по его склону, приближаясь к округлой вершине. Второй мужчина начал опять:

— Кум, а что, сбоку никак нельзя? Нужно непременно наверх?

— А что тебя, кум, беспокоит?

— Так сверху нас видать, как муху на макушке. Вот бы сбоку…

— С какого боку, кум!? Сбоку копать и копать. А если сверху — так совсем недалеко до свода. Кум, осмотрись, ночь кругом, кто нас увидит?

— Месяц взойдёт.

— Так здесь никого нет.

Словно в ответ, заорала ночная птица.

— Никого нет!? — сказал задний трусливый кум.

— Ой, кум… уймись! — с досадой ответил ему ведущий кум. — Говорю тебе, там дёрн снять надо, рыли там уже. До свода всего ничего. Самое трудное — камни вытащить.

Наконец, все трое, оказались на вершине кургана. Первый мужчина взял у второго лопату и приготовился, было, копать в том месте, где были видны следы недавней копки. Но, вогнав лопату в сухой грунт, он оглянулся и сказал мальчику:

— А ты, Ганька, посматривай вокруг. Всякого случая ради.

Мальчик молча кивнул и обернулся на степь. Кроме восхитительного звёздного неба, он ничего интересного больше не увидел. Созерцанием оного он и занялся.

Тем временем главный кум быстро расшвырял большие куски копаной земли, и добрался до более плотного грунта, ещё не тронутого лопатой. В темноте не видно, но он знал, что в этом месте ручным буром была проделана лунка, через которую удалось достать до крыши каменного свода, и определить, что до него ещё около метра глубины. Бороться с такой толщей слежавшейся земли трудно. Быстро, с остервенением, рыли по очереди, пока лопата не стукнулась в камень. Вот он, свод древней усыпальницы! Разрыв яму шире, они нашли каменную кладку свода, сделанную из белого ракушечника.

К этому времени, как раз, едва показался месяц из-за горизонта. Стало чуть светлее, и кладку можно было рассмотреть. Квадратные камни, со стороною в фут, были плотно пригнаны один к другому. Здесь были видны их торцы. Туда, в глубину, они длиннее и лежат, соединившись своими длинными боками. Весь свод держится благодаря тому, что камни как бы расклинивают друг друга под своей тяжестью.

— Кум, — опять сказал второй, — а если один камень вытащить, свод не упадёт туда?

— Не упадёт. Их надо целый ряд вытащить, чтобы всё упало. А нам надо достать только один.

Из мешка были извлечены: большая монтировка-фомка, молоток, зубило, и моток верёвки.

— Ну, э-э… — у старшего кума не повернулся язык сказать «с богом», — …с песней!

И оба кума, без всяких песен, принялись возиться с одним из камней. Молотком они забивали в шов, между камнями, фомку и лом, а потом дружно выворачивали их вверх. Вскоре камень удалось расшатать. Очередной нажим на лом позволил выдвинуть камень на два пальца вверх. Оба кума тихонько радостно засмеялись. Поочерёдно забивая и поворачивая, то лом, то фомку, они смогли поднять камень ещё на две ладони вверх, после чего он безнадёжно застрял. Тогда старший кум принялся срубывать зубилом углы прилегающих камней.

— Тише, тише! — испугался другой.

— Да чего тише, кум! Там, внутри, все давно спят вечным сном.

— Ой, господь с тобой, тьфу! Я не про них!

— А вокруг никого больше нет.

Вскоре, камень удалось поднять ещё выше. Оба кума подумали, что он совсем уже вышел из кладки, и попробовали его свернуть руками. А камень взял, да и обломался в самом основании, где он еще был не вытащен. Оставшуюся в кладке половину, старший кум ударом молотка заставил провалиться обратно. Затем он взял лом, и принялся забивать камень глубже. Удар, ещё удар… И лом легко скользнул вниз. Кум еле удержал его, иначе лом улетел бы туда. В кладке, на месте выбитого камня, образовалось квадратное чёрное отверстие. Из него донёсся стук упавшего на дно камня. Звук показал — до дна далеко, помещение внутри высокое.

Оба мужчины нагнулись над отверстием, и мальчик тоже заглянул в яму. Пригнувшись ниже, они ощутили, ни с чем не сравнимый, затхлый, застойный запах. Этому грязному воздуху было несколько столетий, более тысячи лет.

— Сейчас всё узнаем…

Старший кум достал из мешка факел и зажёг его. Он бросил факел в отверстие, и тот полетел вниз. Факел упал на пол, подпрыгнул, и остался лежать, ничего вокруг не освещая. Пламя слабо чадило, заглушая себя собственным дымом, невозможно было даже рассмотреть, на какой поверхности лежит факел. Там, внизу, почти не было кислорода, и огонь был готов вот-вот погаснуть. Но свежий воздух нынешнего столетия всё больше проникал в отверстие и опускался вниз. Факел стал разгораться ярче. Стало видно, что он лежит на полу, выложенном бесформенной каменной плитой, грубо отесанной и неровной. До самого же пола было, видать, изрядно далеко — футов пятнадцать высоты, не меньше. Проделанное отверстие было слишком узким, и заглянуть по сторонам было невозможно, поэтому, кроме пола, ничего нельзя было разглядеть. Тогда старший кум стащил в яму мальчика и сказал ему:

— А ну, Ганька, полезай, пока факел горит.

Ганька молча взял конец верёвки, связал её петлёй-удавкой, и перекинул её себе через плечё, обхватив туловище наискось. Это было то, ради чего его и взяли. Дело привычное для маленького беспризорного мальчика Ганьки. Не один раз он уже лазил через такие дыры во всякие склепы за драгоценностями, которые могли там остаться с покойниками. Был он узок и текуч, как желе, словно его кости между собой ни как не соединялись, и мог просочиться в любую щель. Не раз воры его использовали и для грабежа зажиточных домов — в трубу пролазил или в форточку. Ганька ни разу не попадался — всегда осторожным был и внимательным. А тут вот, на тебе: влез во времянку, что в степи была, при огородах — чего там осторожничать! — и попался! Та времянка была старшего кума, Селивана. Селиван, злой на воров, додумался в окне, с внутренней стороны, гвоздей натыкать. Ганька влез по пояс, посмотрел на рухлядь, и назад. А назад и не получается! Полдня Ганька там жарил задницу на солнце, а потом появился Селиван и вытащил его. Наказал слегка, и… приспособил к делу, давно задуманному.

Ганька присел и опустил ноги в отверстие. Оба кума держали его за верёвку. Держась на руках, Ганька осторожно соскользнул вниз. На краях кладки остались только его маленькие ладошки. Вот и они исчезли. Отважный пацан повис на верёвке.

— Висю, — хрипло донеслось из дыры, — опускайте.

Стали медленно опускать.

Ганька, качаясь на верёвке, огляделся и мелко задрожал. В таких склепах он ещё никогда не был. Красный свет факела подсветил над ним стрельчатый каменный свод, сложенный из камней, ступенями, по кругу. Края свода терялись во мраке, но можно было понять, что это высокое помещение квадратного плана.

Ганьку опускали всё ниже, прямо на факел. Запах здесь был ужасающий. Однако в тех склепах, куда Ганька лазил раньше, он был ещё хуже. Видимо, запах тлена с веками притупляется и впитывается стенами.

Он стал на ноги и тут же схватил факел. Поведя им вокруг, мальчик увидел под одной из стен огромный каменный ящик, а возле него — груду больших костей. Подойдя ближе, он рассмотрел конский скелет, определив его по черепу. На костях лошади были надеты металлические украшения. Мальчик достал из праха чеканную бляху с толстой цепочкой. Под слоем жёсткого налёта невозможно было определить, из чего они сделаны, но он подошел на то место, на которое спустился, и, подняв украшение, осветил его факелом. Он не видел лиц обоих мужчин, но они его видели прекрасно.

— Есть! — обрадовался старший кум. — Курган не тронут!

Он сунул голову в отверстие и крикнул:

— Что там ещё есть, чертёнок?

— Тут гроб, — дрожащим голосом ответил мальчик, — большой, каменный.

Старший кум поднял голову и посмотрел на другого кума:

— Он его не откроет. Туда надо лезть, кум.

И они принялись расшатывать второй камень. С ним управились быстрее и смогли его вытащить целиком. Лаз стал длиннее вдвое при той же ширине. Теперь туда могли пройти плечи взрослого человека.

— Кум, обвязывайся верёвкой, — деловито сказал старший, — я вешу больше, чем ты, тяжелее, и смогу тебя удержать на весу. Открывай ломом гроб и тащи золото князя в мешок.

Младший кум испуганно перекрестился.

— Да не бойся ты его! — весело подбодрил старший. — Оно ему на кой ляд, то золото? А мы богаты будем!

— Ой… Ой… — только и сказал в ответ кум и накинул на себя верёвочную петлю, которую подняли наверх после спуска мальчика.

Кум Гришка (его так звали), дрожа в коленях, опустил ноги в лаз. Его тело с шорохом втёрлось между камнями, и он оказался в узкой каменной щели, словно в тисках. Страшно… Но его ноги уже висят внутри… могилы. Ох, не гадалось куму Гришке, что таким делом заниматься доведётся. Но зато добра, поди, добудут. Кум говорил, что питерские академики за то золото платят поболее, чем в ломбарде за него дадут по весу.

— Держи, кум, — сказал Гришка и почувствовал, как верёвка хорошо натянулась. Очень осторожно он скользнул вниз, закрыв глаза, и ощутил, что висит в смрадном, застойном воздухе. Верёвка стала спускать его вниз.

Он открыл глаза.

Высокая каменная камера была освещена красным, дёргающимся светом факела. Внизу, под стеной, — на расстоянии около трёх футов от неё, — темнел огромный каменный гроб, и лежали лошадиные кости. Гришка повернулся в другую сторону и увидел пред собой коридор со стрельчатым сводом, тоже сложенный из камней. Коридор чернел темнотой, и конца его не было видно. Это был вход в гробницу, через который сюда когда-то внесли покойного.

Гришка стал ногами на пол. В его руке был новый факел, и он зажёг его от факела мальчика. Стало светлее, и они увидели, что квадратная камера имеет каждую сторону длинною шагов десять, а её высота точно футов двенадцать-пятнадцать. Стрельчатый коридор тянется на длину шагов двадцать, и заканчивается тупиковой каменной кладкой, которой его запечатали после погребения. Таков был склеп скифского князя, который сейчас покоился в каменном гробу. А рядом — останки его коня.

Немного успокоившись, Гришка снял с конского хребта несколько металлических подвесок, приделанных к цепочке, и протёр их рукавом. Подвески засияли желтоватым светом. Золото! Оно здесь действительно есть! Гришка сразу забыл обо всём: и о своих сомнениях по этому делу, и о своих муках души. Золото было реальным, и для него это оправдывало всё.

— Бросай мешок и лом! — крикнул он вверх.

В каменном своде была теперь видна белая стенка прямоугольного лаза. Это месяц уже поднялся высоко и ярко светил в степи.

Упал мешок, с грохотом упал лом. Усыпальницу древнего скифа, впервые за тысячи лет, наполнил шум живых людей. Вместе с мальчиком, они быстро обобрали кости скифского коня, и всё золото сложили в мешок.

Гришка перевёл дух, не на долго остановился: кажется, все действительно не так плохо. Золото здесь валяется в грязи, — разве это дело? — и никто с него ничего не имеет. Они, с кумом просто исправили это положение.

А теперь гроб. Большой каменный ящик, на его боках высечены изображения животных. Сверху гроб закрывает толстая каменная крышка. Гроб стоит на каменных кубических подставках, и поэтому крышка лежит на высоте Гришкиной головы, и он не может заглянуть сверху и посмотреть, что там. Он забил лом в щель между крышкой и стенкой саркофага, уперся в него снизу и, с огромным трудом сдвинул каменную плиту на сантиметр в сторону. Он проделал то же самое в другом месте, и сдвинул плиту ещё на столько же. Крышка тяжела невероятно. Тут бы кума в помощь. Но кто же тогда вытащит их наверх? Мимолётная мысль о том, что здесь, в чужой могиле, можно остаться навсегда, быстро покинула Гришку. Там, наверху, сильный Селиван, он вытащит.

Через два десятка толчков, лом попал в отверстие между крышкой и стенкой — гроб, можно считать, был открыт. Гришка немного постоял, отдыхая, и снова, с остервенением, накинулся на каменную плиту. Дальше плита двигалась всё легче и легче, сползая с гроба. И вот, наконец, она, с гулом и грохотом, свалилась под стену и раскололась поперёк надвое. Удар сотряс пол склепа.

Гроб стоит высоко, в него невозможно заглянуть. Гришка обошёл его вокруг и зашёл под стенку, где лежала треснувшая крышка. По ней он поднялся выше и заглянул внутрь, держа факел высоко.

Гришка ожидал увидеть скелет. Но он увидел худшее: оскаленное лицо, обложенное сухой плотью, поверх него — сухая, треснувшая кожа. Мумия. Труп, без доступа воздуха, под крышкой гроба превратился в мумию. Только высохли его глаза до самого дна глазниц.

На покойном был шлем, при нём был ржавый меч, без украшений, рядом лежало копьё. Одежда истлела, и на высохшем трупе остались золотые украшения воина. Дрожащими руками Гришка снял шлем. Шея мумии хрустнула. Из шлема выпала копна свалявшихся волос, сорванных с черепа. Затем он стал собирать с мёртвого скифа украшения и передавать их Ганьке, а тот складывал их в мешок. Гришка усиленно думал о том, что этот мертвец не христианин, и тревожить его в могиле — дело не предосудительное. Но всё равно, с содроганием Гришка снял, разорвав, золотую цепь с шеи покойного. Шея снова хрустнула. Гришкины руки случайно касались сушёной плоти мертвеца. Он не хотел его трогать, но так получалось. Каждая снятая золотая вещь радовала и бодрила Гришку. Теперь он богат! Вот скоро вылезет он отсюда и забудет этот кошмар. И всё-таки труп он обобрал с трудом — его даже пришлось перевернуть набок в гробу, чтобы снять кое-что. Снимая кольцо, оторвал у мумии палец. Так и бросил в мешок вместе с пальцем.

Золота в мешке набралось не мало, он был достаточно тяжёл — отличная добыча! Они обошли погребальную комнату кругом, и заглянули в коридор. Золота больше нигде не было. Было только несколько пустых сосудов, в которых, должно быть, оставили вино для покойного.

Кум Селиван, в волнении, заглядывал в узкий лаз. Каждый металлический звук заставлял его сердце радостно подпрыгивать — там грузили золото! Каждый такой «звяк!» стоил сотен и тысяч рубликов! Это не то, что молотком по жести греметь в осточертевшей мастерской.

Мешок пора поднимать. Кум Гришка ещё раз заглянул в гроб, вдруг чего-нибудь не заметил. Мумия лежала на боку, оскаленным лицом к стенке, как Гришка её перевернул. Голова, таким образом, торчала навесу. И вдруг, прямо на глазах у Гришки, шея мумии опять хрустнула и окончательно сломалась под тяжестью черепа. Голова древнего скифа отвалилась и упала на дно гроба. Гришка вскрикнул в ужасе, и отскочил от саркофага.

— Кум, поднимай нас! — крикнул он вверх, и ему показалось, что во рту он ощутил привкус могильной гнили. Ком тошноты подкатил к горлу, стало противно и телу и душе.

Сверху донёсся голос Селивана:

— Всё собрали? Ах вы молодцы мои дорогие! Потерпите ещё. Вяжите мешок к верёвке. Я его сразу вытащу, а то вдруг оборвётся, так чтоб вы его сразу опять подвязали… А там и вас достану… Лаз узкий… Мешок чтоб прошёл…

Гришка уже обвязывал горловину мешка узлом. Скорее бы выбраться отсюда!

— Готово!

— И лом, кум, лом в узел просунь, а то потом тебя чёрте как в щель протаскивать…

Гришка вдел в узел лом и снова крикнул: «Готово!» Мешок быстро, рывками, поднялся вверх.

Мальчик Ганька тем временем, зажимая нос одной рукой, и держа факел в другой, заглянул в гроб. Спокойно осмотрев содержимое, он отложил факел на край, перегнулся внутрь, и двумя руками достал ржавый меч мёртвого скифа.

Мешок с золотом достиг потолка, там он остановился и долго висел, уперевшись в камень, пока Селиван освобождал его от лома, мешавшего ему пролезть в лаз. Сверху только слышалось:

— Сейчас… сейчас, родные… подождите.

Гришка вдруг подумал: «Да черт с ним, с ломом! Пусть бы валялся здесь. Главное — золото! Только он хотел сказать это, как Селиван уже смог ухватить лом и втащить его наверх. Следом за ломом в щели лаза исчез и мешок с золотом. Гришка и мальчик теперь стояли внизу и ждали, когда спустится верёвка. Через лаз видны несколько звёздочек.

— Кум! — крикнул Гришка, — давай быстрее, огонь уже гаснет, ни черта не видно будет!

Селиван, и вправду, что-то замешкался. На голос Гришки в щели показалась его тень. Он ничего не сказал.

Щель вдруг закрылась куском камня. Это был, видимо, тот камень, который они оттуда же и вытащили. Каменная крошка и пыль посыпались сверху.

— Э! Кум! Ты что делаешь?!.. — крикнул Гришка, и его последнее слово затихло до беззвучия — ужас оледенил его и сковал его горло. Он всё сразу понял! Всё понял! Последнее, что он понял в своей жизни! Ему — конец! Это теперь его могила! Селиван, сатана, обманул его. Он теперь задохнётся здесь, среди мертвецов, которых он ограбил, а золото отдал Селивану, который будет жить. Спазм горла прошёл, и Гришка пронзительно закричал:

— Своло-о-оч! А-а-а-а!..

А с ним заголосил и мальчик, невероятным, звериным рёвом, таким голосом, какого от него никто в жизни не слышал.

Они заживо замурованы в могиле, все ходы засыпаны, и Гришка только бессильно надеялся, что их вопль кто-то услышит сквозь толщу земли.

— Ори громче! — крикнул он мальчику. Мальчик то ли услышал его, то ли нет, но его ор сменил тембр, словно он запел другую песню. Разум обоих пленников был затуманен страхом, и они не соображали, что делают — орать прямо сейчас — это только коварного Селивана тешить, больше никто ночью в степи не услышит. Крики перепуганных людей ещё минут десять будоражили кости мертвецов — скифа и его коня. И вдруг Гришка схватил мальчика за плечи — факелы погасали, и в наступающей темноте он уже еле различал его фигуру — и надорванным голосом завопил ему в лицо:

— Да ты тихо орёшь, щенок! Ори громче, зараза! Как на базаре, сволочь! Там тебя, чёрте куда слыхать!

Мальчик снова заорал звонким голосом, но Гришке было мало:

— Громче! Громче, тварь! Да ты тихо орёшь! Нас же не услышат! Мы сдохнем! Ори! Ори-и-и!

Гришка, впавший в свирепость, схватил мальчика за волосы, и принялся другой рукой его бить, куда попало, чтобы заставить кричать сильнее. Сил он не жалел.

— Ори-и-и! Ори-и-и! Убью!

И мальчик орал. Гришка продолжал бить его уже в полной темноте. Он считал, что это очень важно для их спасения, только так можно добиться самого громкого крика, и так увлёкся битьём, что сам перестал кричать. Орал только мальчик. Гришка лупил его и кулаком и ногами. Но Ганька, наконец, изловчился и грызнул зубами Гришку за палец. Теперь и Гришка заорал злобно, громко и… горько. Мальчика он отпустил, и тот сразу утих. А Гришкин последний вопль постепенно сошёл на затухающий тоскливый вой. Они оба замолчали. В непроглядной тьме снова наступила полная тишина.

Едва смолк последний звук, потерялось всякое чувство времени. Слабые всхлипывания мальчика снова пробудили тишину, может быть через час, а может быть через день. На самом деле, конечно, прошло несколько минут. Гришка, стоящий как истукан в кромешной тьме, с одним отчаянием в голове, шагнул и пошёл вперёд бездумно. Ударившись лицом, он уткнулся в сухую каменную стену. Стену могилы. Трезвомыслие снова вернулось к нему. Оно стало порождать мысли, от которых гадко мутило в животе: он замурован, и задохнётся; Селиван-гад обвёл его вокруг пальца, и он теперь погибает смертью круглого дурака. Он, Гришка, сам полез в свою могилу, и никогда больше не увидит белого света. Но как же так! Неужели нельзя выбраться!? Гришка, шаря руками, побрёл вдоль стены. Угол. Другая стена. Споткнулся о копыта лошади. Опять угол, стена, гробовая плита… Стена — камень-ракушечник, но похоже, дикарь — твердый и плотный. Его бы можно разбить ломом… но Селиван, паскуда, забрал лом, как у дитя конфетку. Просто сказал: «дай», и Гришка, дурак, послушно отдал. Дурак, дура-а-ак! А ведь он нарочно лом у него забрал — Селиван всё придумал заранее, и его, Гришку, приговорил к смерти, ещё когда они раскапывали курган, а может быть и раньше родилась злая мысль. Поганая ехидна!

Спотыкаясь о пустые сосуды, Гришка пошёл по узкому коридору, через который когда-то сюда внесли умершего скифа. В конце он нашарил камни, закрывающие выход. А за камнями ещё толща земли. Он похоронен!

Тут раздался голос мальчика:

— Дядя Гришка… Что делать…

— А… ты, змеёныш, здесь. Знал, знал ты, что он удумал!

— Да откуда я знал? Я сам здесь.

— Знал, не бреши! Думал, он тебя вытащит, он тебе обещал, — что бы я без боязни за тобой полез. Если бы не ты, я бы в эту дыру ни в жизни, ни за каким золотом… А он и тебя надурил, гадёныша, ха-ха-ха…

— Да не знал я ничего, — простонал мальчик. Вслед за этим раздались тупые удары по камню. Мальчик бил по стене мечём покойного.

— Что там у тебя, гадёныш? — закричал Гришка.

— Меч.

— А! Меч!? Дай сюда! — и Гришка быстро пошёл на голос мальчика.

Он наткнулся на него в темноте и грубо оттолкнул, выхватив меч.

— Как бьёшь, бестолочь!? Кладку надо расшатывать!

Тут Гришка окончательно осознал, что находится просто в абсолютной темноте и просто ничего не видит — в его руках был инструмент, но к чему его приложить… Он постоял немного, рассматривая цветные образы, возникающие в его глазах, как это бывает в темноте, и понял, что ничего другого он больше увидеть не сможет. Потом он осторожно потрогал стену рукой. Стены погребальной комнаты были сложены из больших каменных блоков, в рост человека каждый. Такие вывернуть не стоит и стараться. Поспешно он вернулся в коридор, и нашел, что выход был заложен камнями в обхват рук. Нащупав швы кладки, Гришка принялся ковырять в них мечём. Очень скоро ржавый меч сломался пополам, но Гришка продолжал орудовать обломком. Так прошло около часа. Гришка ощупью обнаружил, что шов между камнями стал глубже не на много, но обломок меча укоротился вдвое. Железо меча было ржавым насквозь, и лезвие стиралось быстрее, чем сам камень. Теперь он остался вообще без инструментов. Бессильно ругаясь, Гришка бросил обломок меча, сел под стеной, и злобно заплакал. Мальчик присоединился к нему, подвывая тоном, каким он привык петь на вокзале попрошайнические песни.

…Нить времени была потеряна, но времени прошло, наверное, не мало — два мертвеца, ещё не умерших, ощутили жажду. Голод пока ещё глушило отчаяние и страх перед страшной смертью. Напрасно они перевернули все сосуды. В них не было ни капли влаги. В могиле было совершенно сухо. Ни одной росинки не выступало на шершавых стенах. Гришка вдруг представил: над его головой — каменный свод, а сразу над ним — всего метр земли и… свобода. Боже, как близко! Он хватался за стены и пытался лезть по ним вверх. Он падал со стены, да и на своде он не смог бы удержаться, если бы добрался туда. Мальчик с его плеч тоже не мог никуда достать, даже если Гришка становился на обломки гробовой плиты. Погребальная комната была слишком высока. Зачем её сделали такой скифы? Покойному князю не всё ли равно?

…Он был в полудрёме, лежал, распластавшись на полу, когда услышал рядом с собой прерывистое дыхание. Маленькая рука осторожно коснулась его ноги. Он успел поднять голову, и тут же маленькое лёгкое тельце обрушилось на его грудь. Мальчик бил и царапал его, пытаясь укусить. Гришка вцепился пальцами мальчику неизвестно во что, а тот ухватил зубами его рубашку и стал жевать. Со звериным рычанием, Гришка оторвал мальчишку от себя и швырнул в сторону. Довольно далеко раздался звук падающего тела, а затем шорох — мальчик уползал подальше, проиграв схватку. Он пытался добраться до его горла, понял Гришка. Это был голод, а не злоба. Гришка предполагал, что прошла уже неделя, которую они, в основном проспали, ожидая смерти. Но смерть не приходила, а пришёл её слуга — голод, он начал готовить обречённых людей к встрече с ней.

После нападения Ганьки, Гришка не мог больше спать, и даже если бы решился, ему бы не дал этого сделать голод. Встав на ноги, Гришка бродил вдоль стен. Мальчик всегда предусмотрительно уползал с его пути, заслышав Гришкины шаги. Вскоре Гришка изучил наизусть всю могилу и мог ходить по комнате и коридору, не держась за стены.

Он закрывал глаза, и видел цветные круги… Он открывал глаза, но цветные круги не исчезали, а становились подвижными, меняли форму, и, увеличиваясь в размерах, становились, вдруг, страшными чудовищными пастями, в которых, вместо зубов, колыхались острые языки пламени. Страшные пасти разверзались больше, и Гришка видел огненную утробу чудовища, в которой роились такие же огненные пасти, которые тоже раскрывались, увеличиваясь и приближаясь… Так продолжалось до бесконечности, если Гришка просто стоял и смотрел перед собой — его раненное сознание порождало одну и ту же картину. Если бы блеснула хоть искорка света… Но искорки не было, и мозг, лишенный зрения, сотворял чудовищ. Тьма словно выела глаза. Сколько дней уже этой тьме? А от голода голова сходит с ума, в ней роятся безумные полумысли, которые даже невозможно уловить и осознать.

Уже не было сил ходить, Гришка даже не заметил, что он просто ползает на коленях вдоль стен склепа. Цель этого бесконечного обхода не была понятна даже ему самому. Мальчик давно не попадался на его пути, должно быть, он выполз куда то на середину. В который раз Гришка добрался до треснувшей гробовой плиты, и собрался обползти гроб скифа вокруг, но вдруг его рука попала в щель между полом и стеной. Это было случайно, раньше он не попадал туда, но сейчас пальцы провалились в довольно широкое пространство между плитой пола и камнем стены. Он провёл рукой дальше — щель не заканчивалась на расстоянии вытянутой руки и продолжалась дальше. Она возникла при ударе от падения крышки гроба. Но Гришка этого не знал, он только понял, что это не просто промежуток между несколькими камнями, а именно пустое пространство между ними. В него пролазили только пальцы, даже не ладонь, но для обречённого человека эта щёлка казалась просто распахнутыми воротами. Гришка задрожал от возбуждения. Он прощупал всю щель вперёд и упёрся в упавшую плиту. Он отполз чуть назад, и нашёл, что щель заканчивается аккуратно на границе каменной плиты, прилегающей к основанию стены. Кроме того, он обнаружил, что эта самая плита просела почти на дюйм ниже соседней плиты, от чего, собственно, и возникла щель. Гришка ощупал всю плиту. Она была почти в аршин шириной, просел только тот её край, который заходил под стену, а противоположный край даже чуть приподнялся над смежной плитой. Гришка заполз на плиту коленями, и ему показалось, что она качнулась под ним. Впрочем, может быть, что его самого качает от голода. Он чуть привстал, упёрся в стену плечом, и толкнул ногой высокий край плиты — плита слабо качнулась. Неужели… Он ощупал всю плиту вокруг, убедился что она, действительно, шатается, и замер, в волнении. Неужели её можно вытащить? Гришка пробовал ухватиться за плиту и так и этак, но, всё же, толком поддеть её не мог — щель, в которую можно просунуть руку, была только под стеной. Гришка отыскал обломок меча и принялся расковыривать швы между половыми плитами. Лезвие меча оказалось не ржавым у самой рукоятки, от него осталась внутренняя середина, которая хоть и была вдвое тоньше самого меча, но всё же ещё достаточно прочная. Получился как бы коротенький нож. Он усердно работал, окрылённый надеждой. Препятствием ему виделись только камни, если там дальше земля, то он обязательно дороется до белого света. Он представил себе Селиванову морду, в тот момент, когда он увидит его снова… и теперь уже, точно, в последний раз, гнида! Гришка рыл и рыл, порой отдыхая, восстанавливая потерянные силы. В эти минуты он тихонько стонал от чувства голода, а потом снова хватался за обломок меча. Спустя продолжительное время, он обошёл по кругу всю плиту, на полную глубину лезвия. Теперь бы плиту поддеть и поднять. Он просунул пальцы в разрытые швы, и почувствовал, что плита не толще ширины его ладони. Её можно обхватить и поднять, если… иметь силы. Но его руки и ноги дрожат, его тело истощено. А мальчик? Где Ганька? Он не думал о нём уже много дней. Может, помер пацан.

— Эй, — слабо сказал Гришка. Сухое горло неправдоподобно исказило его голос. Мальчик не ответил, но Гришка услышал другой звук: хруст и шорох где-то рядом, в этой камере. Он пополз на звук, и оказался в груде лошадиных костей. Потом он упёрся в каменный саркофаг. Кажется, звук доносится оттуда. Кроме хруста, он расслышал ещё и слабые звуки человеческого горла, как если бы тихо плакал человек, которому глубоко в рот заткнули кляп.

— Эй!..

Без ответа.

Гришка пополз вокруг саркофага, и вдруг наткнулся на маленькое лёгкое существо из костей и кожи. Это был мальчик, стоящий на коленях. Его тело шаталось из стороны в сторону, он делал что-то непонятное, и, как бы рычал. И вдруг Гришка понял: мальчик ел!

Быстро обхватив мальчика, он нашёл его руки, оторвал их от лица и нащупал то, что было в этих руках: длинный бесформенный кусок чего-то твёрдого, сухого и лёгкого, невозможно понять что это. Какая-то ветка. Он ощупал её всю. На конце ветки что-то торчало. Гришка обшарил пальцами. Это была костяная человеческая ладонь, стянутая засохшими тканями, отвалились только фаланги пальцев. Без ужаса Гришка понял — он держит руку мумии из саркофага. Между тем мальчик снова нашарил в темноте сухую руку и впился в неё зубами. Он мотнул головой, и его зубы оторвали изрядный кусок древней мертвечины. Давясь и всхлипывая, он начал жевать эту гадость.

В потрясённом и шокированном Гришкином мозгу не появилось никакой мысли. Появился сразу готовый результат тех мыслей, которые могли бы взорваться в голове, будь всё происходящее в более благополучных условиях: не видя мальчика в темноте, он ударил наугад, со всего размаху, вложив все силы. Попал неизвестно во что, но мальчик ёкнул, и отлетел, стукнувшись всем своим скелетом в стену саркофага. Ненависть мутила Гришку. Он набросился на обмякшее тело и нашёл горло. Его пальцы сжались, и он почувствовал какую-то конвульсию маленького тела, сотрясающую его снизу. Почувствовав подступившую слабость, Гришка разжал пальцы, но мальчик продолжал биться в агонии. Слабый жалобный стон вырвался из груди мальчика. Страшные судороги рвали его желудок. Ослабевший организм пытался исторгнуть из себя ту падаль, которую он съел. Но она была сухая… И внутри всё было сухо… Мертвечина застряла в желудке. Через пять минут агонии мальчик затих. Гришка опять обшарил его и остановил свои руки на горле… Дыхания не было. Несчастный ребёнок умер. Но что Гришка хотел найти? Он сам не мог понять. Горло… Оно ещё тёплое. Кровь… Там кровь! Гришка не заметил, как его зубы впились в шею мальчика сбоку. Он вдруг обнаружил себя жадно сосущим прогрызенную ранку. Из рваной плоти в его рот текла густая солёная кровь, ещё не успевшая остановиться. С каждым глотком у Гришки прибавлялись силы. Первой унялась жажда, тёплая кровь увлажнила гортань. Потом сдался червь голода, терзающий его в животе. Дикое удовлетворение, не радость, не облегчение, а простое удовлетворение от восполнения нужды наполняло Гришку, как животное. Он сосал всё сильнее, но крови шло всё меньше. Остановившееся сердце не толкало уже кровь. Гришка сосал и сосал, а крови уже не было. Наконец он оторвался от трупа. Утолённая жажда, и, немного, голод, дали ему чувство силы, и даже породили мысль, что он непременно вылезет отсюда.

Гришка ползком вернулся к разработанной каменной плите. Он снова поддел её пальцами и рванул её вверх. Сил у него оказалось меньше, чем ему казалось после еды, но плита качнулась так, как будто она не лежала на сплошной плоскости, а опиралась своей серединой на какую-то точку. Гришка попробовал ещё раз и убедился, что плита качается подозрительно легко. Хорошо бы её так же подтянуть с другого края, но там мешал обломок крышки саркофага, который упал на тот край плиты. Но, тем не менее, упавшая крышка не мешала плите шевелиться. Похоже, что под ней действительно была пустота. Гришка продолжал качать плиту, но поднять её не мог. Гришка уснул, обессиленный, упав на плиту…

Но спал он не долго. Голод всё так же мучил его и не давал отдохнуть. Едва проснувшись, он сразу вспомнил про плиту и опять обшарил все разрытые щели. Должно быть, выпитая кровь, всё-таки придала ему сил: отчаянным рывком он смог выдернуть плиту из кладки пола за один конец, и она так и осталась торчать, провалившись куда-то другим концом. Образовалась большая щель, в которую Гришка немедленно засунул руку по самое плечо. Рука нащупала бесформенную каменную поверхность, вертикально уходящую почти вниз. Это уже не была каменная кладка, а, похоже, разлом породы. Гришка пошевелил рукой и достал до другой стороны этой пустоты — она была такая же изломанная и кривая. Уже много дней в полной темноте, отвыкнув видеть, Гришка научился хорошо представлять осязаемые предметы. Его рука, просунутая под плиту, словно видящий глаз, нарисовала ему вид широкой трещины в камне, которая уходит вертикально вниз, и дна её не видно…

Сильный приступ голода, снова помутил его разум. Как хочется есть. Есть, и больше ничего не надо. Даже свободы…

Как это бывает у сильно голодных, он надеялся, что, чудесным образом здесь где-то затерялась корочка хлеба. Он пополз по камере, и, в конце концов, приполз к саркофагу. В отличие от того голодного, который только надеется найти кроху еды, Гришка точно знал, что он здесь найдёт. Под его руками оказалось тело мальчика. Вот его костлявая рука. Предплечье… Гришкины зубы вонзились в остывшее мясо, прокусив кожу.

…Гришка снова возвратился к своей плите. Во рту отвратительный вкус. Даже голод — лучшая приправа к любой пище — не улучшил его. Он ел руку мальчика в одном месте, пока не добрался до кости.

Борьба с плитой продолжилась. Он качал её во все стороны, в какие только было возможно, и плита потихоньку меняла своё положение. Но Гришка в темноте не мог этого замечать и ему все усилия казались бессмысленными. Он всё время хотел бросить это мучительное занятие, но стоило ему остановиться, как темнота начинала осязаемо облапывать его своими щупальцами, и ужас прошибал его как электричеством, и он снова, из последних сил, бросался на плиту, и возился с ней, словно бежал от этой темноты. Тогда темнота как бы расступалась вокруг него — у Гришки создавалось впечатление, что он видит — видит руками. И он снова и снова бессмысленно раскачивал плиту и ползал по ней. В один из моментов расслабления, когда ужас не успел охватить его, он опять заснул.

После сна, потерянные силы снова заставили его искать еду. Его сон и сном назвать невозможно — какой-то провал в бездну. Находясь в этой чудовищной темноте, он словно всё время был во сне. Ему снился этот незримый кошмар. Поэтому к своей прежней пище, брошенной у саркофага, он возвращался без содрогания и протеста. Ведь это же сон.

Первой он нашёл сухую руку мумии. Трогать мальчика он… постеснялся. Странная и единственная эмоция, которая возникла у него в этих безумных обстоятельствах — ему стало неловко перед мёртвым мальчиком. Он ведь откусил от него кусочек. И тот не возражал. Наверное, не надо злоупотреблять… Это был сброд мыслей выжившего из ума человека. Гришка откусил несколько кусков тысячелетнего мяса мумии. Оно было, как сухое дерево. Вкуса он не чувствовал. Его язык уже не интересовал никакой вкус. Превыше всего был голод. Древняя мертвечина не разжёвывалась и застревала в горле, у него заболели челюсти. Он отбросил руку мумии в сторону, и начал усиленно проглатывать откушенные куски. Это было мучительно…

Извиваясь, как червь, пытаясь такими движениями протолкнуть внутри себя застрявшую падаль, Гришка приполз обратно к плите. Он снова принялся делать одно и тоже, повторяя это бесчисленное множество раз — расшатывать плиту и просовывать руку в щель между плитой и стеной, — он качался на плите, как маятник, потом ложился на неё, и засовывал в щель руку по самое плечё, потом снова качался, и снова лез в щель…

Вскоре он мог уже втиснуться в этот провал не только по плечо, но и по самую лопатку, упираясь в стену головой — плита значительно выдвинулась из-под стены и щель стала шире, да и сам Гришка сделался тоньше. Потом в щель поместилась и голова. Но Гришка в тот момент не понял и не осознал этого. Голод в желудке отозвался тупой болью, его сверлила окаменевшая мертвечина, и он, ударяясь головой о камни, стал выбираться из щели обратно, чтобы опять вернуться к недоеденной мумии. Он снова грыз сухое мясо, но уже не смог откусить ни кусочка — предыдущий «обед» не дал ему никаких сил, это был просто неперевариваемый мусор.

Он возвращался к своей дыре в полу, и, с каждым разом проваливался в неё всё больше и больше. Однажды он не смог вылезти из неё обратно, потому что торчал в ней уже по пояс, и у него не хватило сил вытащить себя оттуда. Ничего не понимая, Гришка стал двигаться туда, куда легче, то есть вниз, в щель. О своей цели — выбраться на свободу, из могилы — он уже забыл; то, что он делал, он делал автоматически, лишь бы делать, чтобы чувствовать себя живым. Теперь он оказался в каменной трещине, весь, полностью, вниз головой, и обратного пути уже не было. Слабо шевелясь, он постепенно проваливался вниз. Камни, между которыми он просачивался, терли и били его, иногда он резко проваливался вниз на фут, на два, и больно ударялся своими костями. Ему казалось, что он попал в глотку дьяволу, и тот проглатывает его, давясь, точно так же, как Гришка давился кусками мумии. Сам он стал земляным червём, самым настоящим. Он весь сросся с этой землёй, она набилась во все его поры. Он даже не замечал, как иногда ел каменную крошку… Глаза его теперь вообще ничего не видели, даже фантомные образы разверзающихся огненных пастей, как это было раньше. Он вообще не чувствовал, что у него есть глаза.

…Гришка понял, что висит в пустом пространстве. Руки свободно болтались внизу, и ни к чему не прикасались. Он слабо шевельнул всем телом и вдруг стремительно полетел вниз. Тут же сильный удар о камни остановил его падение, а несколько ударов сверху заставили его замереть в обмороке — то были несколько кусков камня, упавшие следом за Гришкой, прямо на него. Когда он очнулся, кругом ощутился простор и удивительная свежесть, от которой Гришка словно опьянел и даже взбодрился. Поверхность под ним была грубая и неровная. Он понял, что находится не в могиле скифского князя, а совершенно в другом месте, и сюда он попал через ту самую дыру, которую раскопал под плитой. Его потухающий разум не испытал от этого никаких эмоций, потому что его тело продолжало мучиться голодом и болью, кругом была всё та же чёрная темнота, и полная тишина. Он с трудом приподнялся и попытался сесть, но тут же упал навзничь. Так он пытался сделать несколько раз, пока его спина вдруг не нашла опору — грубую каменную стену. Оперевшись на неё, Гришка уснул.

Проснулся он оттого, что по его правой руке что-то лезло. Какое-то маленькое тёплое существо тихонько ползло по рукаву его рубашки, поднимаясь к плечу. Гришка шевельнулся, и существо стало спускаться обратно, видимо, испугавшись. Гришка замер, не дыша. Маленькое тёплое тельце оказалось на его ладони… Не задумываясь, он сжал пальцы, и пойманное существо забилось в его руке. Несмотря на слабость, он сжимал пальцы всё сильнее и сильнее, пока не убедился, что зверушка схвачена надёжно. Потом он поднёс её ко рту. Это был маленький крысёнок. Он извивался в его руке, пытаясь вырваться. Тёплый, мягкий… Гришка вонзил в него свои зубы, и принялся есть крысу, даже не дав её умереть. Пожираемый зверь страшно орал, и все крысы, собравшиеся вокруг (Гришка об этом не знал), в ужасе разбежались от этого чудовища.

Он опять потерялся во времени и пространстве, а когда очнулся, с трудом поднялся на ноги и побрёл по бесконечной пустоте, всё время натыкаясь на какие-то каменные стены по бокам.

Долго ли, коротко ли, но впереди вдруг забрезжил слабый свет, впервые увиденный Гришкой, наверное, за вечность. На фоне этого света возникли несколько человеческих фигур, повергших Гришку в немой парализующий ужас, ибо, кроме демонов, он никого больше увидеть не ожидал. Но человеческие фигуры, приблизившись к нему, вдруг издали многоголосый вопль ужаса, и бросились бежать. Гришка тоже шарахнулся от них и снова оказался где-то в непроглядной тьме. Он опять брёл, спотыкаясь и натыкаясь на стены.

Из подземелья он вышел ночью, через какой то забытый проход на поверхность. Место, из которого он выбрался, было лабиринтом подземных каменоломен. Здесь добывали строительный камень сотни лет, и под степью было множество заброшенных и запутанных коридоров. Когда-то давно один из них пробили недалеко от поверхности земли прямо под курганом скифского князя, о чем каменотёсы совершенно не подозревали. Но через сотню с лишним лет, под тяжестью кургана, каменный свод коридора просел, и образовалась та самая трещина, через которую выбрался Гришка из могилы. Упавшая гробовая плита открыла ему этот ход.

Страшный, как смерть, он брёл по степи на полусогнутых ногах. Каждая звезда на небе колола ему глаза, как иголка — свет, от которого он отвык, причинял ему боль. И Гришка шёл с закрытыми глазами, падая иногда на колени, и снова, с трудом поднимаясь. Этот земляной червь шёл совершенно без цели, пытаясь движением притупить боль, которая мучила его изнутри. Бездумно он рвал любую траву на своём пути и запихивал её в рот. Но трава застревала в горле, его желудок был полон землёй и нечистотами. Он жевал траву, выжимая из неё сок, чтобы напиться.

Он кружил по степи, потому что никакой дороги у него не было. Проблески человеческой мысли позволяли ему вспомнить, что было с ним в склепе, в котором он провёл около месяца. Но чем больше он вспоминал об этом, тем меньше оставалось в нём разума. Последняя его искра погасла, когда несчастного рвало землёй с мертвечиной…

Гробокопатель был жестоко наказан за своё преступление — он превратился в животное, он мечтал есть с серебра дорогие яства, а стал пожирателем дохлятины.

Сразу в двух местных газетах — «Полицейские Приморские Сведенiя» и «Портовские Ведомости Уезда» появилось это сообщение:

«…июля, сего года конный раз’ездъ полицiи задержалъ въ окрестностяхъ нашега города невменяемога человека, который, по описаниямъ крестьянъ и горожанъ, сходенъ съ «хаджибурунскимъ призракомъ», коего начали замечать уже неделю въ степяхъ и лесистыхъ местахъ окрест нашега города. Ничего о себе человекъ сообщить не можетъ, какъ, впрочемъ, и не единога слова ни на какомъ языке. Человекъ сильно боленъ желудкомъ, и, похоже, смертельно. Главный врачь земской больницы утверждаетъ, что такое совмещение помешательства и болезней органовъ скорее всего закончится для несчастного летально.

Въ командахъ иностранныхъ судовъ, стоящихъ въ нашемъ порту, коимъ человекъ былъ пред’явленъ въ первую очередь, сего несчастного за своего не признали. Посему обращаемся къ гражданамъ нашега города и уезда съ просьбою опознать этога человека на предметъ того не родственникъ ли онъ чей или знакомый. Приметы…»

Сумасшедший человек-призрак, найденный полицией, находился в отдельной палате земской больницы. Его глаза были безумны, движения бессмысленны, и от него исходил ужасный запах, несмотря на то, что санитары мыли его с хлоркой. Вёл он себя тихо, и этим усыпил бдительность стерегущих его санитаров: однажды ночью он исчез из больницы.

Не только сообщение в газетах, но и народная молва рассказала всем о том, что пойман человек, до икоты напугавший рабочих каменоломен. И вскоре в больницу пришли два человека, а потом ещё один. Первыми были престарелая мать с дочерью. Они искали своего сына и брата, исчезнувшего больше месяца назад. Спрашивали, не называл ли себя найденный человек Григорием Сениным. Но им сказали, что он никак себя не называл, и уже скрылся, сбежав. Словесный же портрет потерянного пациента был настолько ужасен, что в этом описании никогда никто не смог бы опознать никакого человека. Мать и дочь ушли в разочаровании и огорчении.

Другой же человек, средних лет мужчина, пришедший позже, говорил, что подозревает в найденном сумасшедшем своего родственника, и тоже назвал его Григорием Сениным. В отличие от матери и дочери, он не просто расстроился, а прямо таки испугался, когда узнал, что тот сбежал. Так показалось врачам. Мужчина немедленно ушёл. А врачи сделали важный вывод: их сбежавший пациент, скорее всего, и был Григорием Сениным.

А вскоре новое происшествие взбудоражило весь город. В своём доме был убит ремесленник Селиван Водников. Неизвестный убийца разворотил ему живот ножкой стула, до самого позвоночника, нанеся, по крайней мере, пол сотни колющих ударов. Когда тело привезли в больничный морг, врачи немедленно опознали в убитом того самого мужчину, который приходил за «хаджибурунским призраком», и страшно испугался, когда узнал, что тот сбежал. Маска ужаса запечатлелась и на мёртвом лице.

Сопоставив факты, полицейский следователь выдвинул версию, что Селиван Водников был убит загадочным пациентом — Григорием Сениным, «хаджибурунским призраком», которого и след простыл.

Он никогда не был найден. И что с ним случилось до и после, никто так и не узнал.