Карантин

Сергей Малицкий, 2010

Механик, мастер – золотые руки, никогда не просил у судьбы взаймы и не предполагал, что ему придется отдавать чужие долги. Но время его счастливой жизни подходит к концу. Жена исчезает. Он – в опасности. Беда накатывает со всех сторон и захлестывает с головой. Он пытается понять, что происходит, но те, у кого можно получить ответ, растворяются в воздухе.

04

В какой-то момент, стоя у машины и как бы разминая несуществующую сигарету, Павел понял, что тянет время. У него уже не было мастерской, возможно, что-то стряслось с Томкой, но именно там, в квартире, должен был наступить конец его прежней жизни. Ощущение было столь явственным, что ноги отказывались нести его наверх, наливались свинцом. И тем не менее он открыл дверь подъезда. Опасности вроде бы не было, там, наверху, его ждала не опасность, а ясность, но к горлу подступала легкая тошнота, словно ему предстояло неприятное и грязное дело. К тому же не проходил звон в ушах, и пальцы казались каменными, как никогда, хотя оставались мягкими. Павел ощупал каждый и даже прикусил слегка, до боли. Тяжесть и твердость не исчезли. Он тряхнул головой, чтобы сбросить накатывающий морок, несколько раз глубоко вдохнул и ускорил шаг, прижимаясь к стене и не спуская глаз с лестничного просвета.

Дверь в квартиру была заперта. Павел не стал звонить, достал ключ, вставил в замок, медленно повернул. Запор щелкнул. Дверь ослабла, но не подалась — значит, была заперта снаружи. Звякнул второй ключ.

— Все будет в порядке, Томка, — прошептал Павел и на мгновение закрыл глаза. До сегодняшнего дня он был уверен, что может справиться с любой неприятностью, но накатывающая беда опережала его, и осознание этого вызывало глухое раздражение, перерастающее в гнев. — Спокойнее, — приказал он себе и толкнул дверь.

В квартире стояла почти полная тишина. Чуть слышно тикали часы на стене, постукивали жалюзи от сквозняка, доносился детский щебет со двора. Павел шагнул внутрь. Ни в комнате, ни в ванной, ни в кладовой никого не было, он почувствовал это сразу, но все-таки замер у входной двери. Кровать была разобрана. Даже подушка лежала на том самом месте, где Томка потягивалась с утра, мурлыча от его поцелуя. Она вставала на час позже, но никогда не оставляла постель неубранной. Все остальное находилось на первый взгляд на привычных местах. Разве только дверца в гардеробную была неплотно прикрыта да полотенце валялось на полу.

Неожиданно Павел подумал о том, что прожитый им вместе с Томкой в этой квартирке год был по-настоящему счастливым. Если он когда-то и чувствовал себя неприступной крепостью, то забыл об этом в тот самый день, когда приоткрыл крепостные ворота, чтобы впустить Томку. Она взяла его без боя, но сделала это не бесцеремонно, не грубо, не назойливо. Порой Павлу казалось, что она сделала то, что должен был делать он. Познакомилась, ухаживала, сделала предложение. Она стала частью его жизни так естественно, что вскоре Павлу стало казаться, что Томка всегда была рядом, просто он был слеп половиной глаз, глух половиной чувств и, когда волею Провидения исцелился, всего лишь разглядел неведомую часть самого себя. Неведомую, но нужную. Необходимую. Едва ли не главную.

Томка оказалась именно такой, какой и привиделась ему при первой встрече, — своенравной, взрывной, горячей, глубокой, умной, яркой, нежной, чувствительной. И насколько с нею было интересно и тепло, настолько без нее становилось скучно и холодно. Даже если она работала в зале и не могла подойти к телефону на протяжении часа. Но главным оказалось все-таки не это. Всей кожей, каждым нервным окончанием Павел чувствовал — он сам нужен Томке. И нужен не как кусок пластического материала, из которого она попытается вылепить что-то необходимое именно ей, не как шурф, в котором она сможет добыть нужный минерал, а именно он сам. Такой, какой есть, со всеми углами и несуразностями, с привычками и причудами, с вечной ухмылкой и молчанием, с внезапными желаниями и постоянным, иногда чрезмерным, как, должно быть, виделось со стороны, спокойствием.

Томка захватила его с потрохами. Ощущение счастья было столь полным, что временами Павел начинал изнемогать от выпавшей ему удачи. Он был переполнен счастьем, болен им. Пьян от счастья. И он заглядывал в зеркала и витрины, чтобы разглядеть признаки болезни или опьянения на своем лице, но видел только хитро прищуренные глаза закоренелого счастливца. Что уж скрывать, ироническая ухмылка и спокойствие не покидали его несмотря ни на что, даже если сопровождались учащенным сердцебиением.

Вот и теперь Павел внезапно почувствовал странное, напряженное, но спокойствие. Такое же спокойствие охватывало его, когда он выходил на фехтовальную дорожку или, в юности, переступал порог додзё. Неспроста Томка говорила, что он даже нервничает не так, как все. В те минуты, когда следовало дать волю эмоциям, Павел слегка бледнел и становился как будто медленным и тягучим, что не мешало ему проявлять и быстроту, и мгновенную реакцию. Точно как тогда на трассе, когда фура еще только начала сминать кузова малолитражек, а он уже сунул в руку Томке телефон, крикнул: «Звони в «скорую» и пожарную» — и помчался к месту аварии, сжимая в руках не только огнетушитель и аптечку, но и знак аварийной остановки.

Тот день был тяжелым. И Томка не подкачала. Она не испугалась ни изувеченных тел, ни огня, только с тревогой поглядывала на Павла, словно пыталась угадать, чужая ли кровь на нем или успел пораниться и ладони вымазаны в его собственной. Тогда они добрались до тестя затемно. Майор точно так же поднял блок штакетника, запустил машину во двор, а потом вынес из дома старый матрас и в летнем полумраке мотнул скуластым лицом в сторону баньки. Вода в черной железной бочке над душевой не успела остыть после жаркого дня. Томка гоняла в ладонях потрескавшийся брусок коричневого мыла и яростно натирала спину Павла куском жесткого поролона. Он жмурился под горячими струями и думал, что если и будет в его жизни хотя бы еще несколько таких вечеров, то памяти о пережитом ему хватит на долгую старость. В кособоком строении пахло полынью и гнилым деревом. Тома натянула на матрас ветхую простыню, напихала в наволочки пересушенных на солнце половичков, бросила сверху плед, который Павел всегда возил в багажнике. И позвала:

— Иди сюда.

Точно так, как и в их первую ночь, когда он вышел из душа и увидел ее, изогнувшуюся посредине его огромной кровати, положившую подбородок на руки, поймал взгляд, которым она готова была его высматривать столько, сколько нужно.

Димка Дюков долго не решался спросить о том, что его мучило. Томка уже бросила съемную квартиру и со скромной коллекцией платьев перебралась к Пашке, да и сам Димка успел напиться на свадьбе друга и толкнуть речь, что именно из-за негодяя Шермера он останется холостяком на всю жизнь, но решился спросить приятеля о главном, для него — Дюкова — главном, едва ли не через полгода.

— Паш… — Димка поморщился, пригладил волосы, кашлянул, сморкнулся и все-таки, махнув рукой, спросил: — Только не обижайся. Не ради любопытства. Ты понимаешь, эта твоя Томка для меня — как инопланетянка. Ну словно какой-то третий пол. Неведомое существо. Вон даже говорит с каким-то акцентом. Поэтому я и рискую нарваться собственным носом на твой кулак. Я ж Костика расспрашивал. К ней многие подкатывали, в том числе и такие, до которых не только мне, но и тебе расти и никогда не дорасти. Однако вот выбрала она тебя. Поэтому ну ладно, будь что будет, но спрошу. Какая она? Какая она в постели? Взлетает по ночам и кружится у тебя под потолком? Или, может быть, ты набираешь ванну воды, растворяешь там морскую соль, а она превращает тебя в дельфина, и вы плещетесь до утра? Что она такое, Паш? Не дай умереть от жажды знаний!

— Обычная баба, — несколько грубовато оборвал приятеля Павел. — Ты ведь не ждешь от меня отчета, лоции по ее телу? Она самая обычная, понимаешь? И отличается от всех прочих женщин, хотя бы от тех, которых я знал близко, только тем, что она — единственная. Для меня — единственная. Понимаешь?

— Понимаю, — почесал тогда затылок Димка и добавил, отпрыгивая от брошенного в него кома промасленной ветоши: — Хотя от лоции по ее телу тоже не отказался бы.

Павел медленно вышел на середину комнаты и огляделся. Кроме неубранной постели, полотенца и приоткрытой двери, ничто не бросилось в глаза. Он подошел к брошенному лежбищу, наклонился, почувствовал запах ее тела, закрыл на мгновение глаза, унимая головокружение. «Отчего ты жмуришься?» — смеялась Тома, когда он приближался к ней, гладил ее кожу, дышал ею. «Высоты боюсь, — серьезно отвечал он. — Я не умею летать. А когда я с тобой, мне кажется, что я лечу». — «Ты умеешь летать, — отвечала Тома и повторяла: — Умеешь».

«Все», — неожиданно пришло в голову Павлу.

Так неожиданно, что он даже вздрогнул и огляделся. Слово будто прозвучало в пустой квартире. Павел оторвался от постели, вновь огляделся, стараясь заметить хоть что-то. Подобрал с пола полотенце, нажал кнопку автоответчика. Он был почти пуст. Один за другим прозвучали два недоуменных монолога Костика, затем полное сарказма восклицание Томкиной сменщицы Людки: «Ну спасибо тебе, подруга, за две смены подряд!» — и все.

В гардеробной на полу валялось платье. Павел поднял его, повесил на плечики, провел рукой по набору Томкиных одеяний. Их было не так много, но каждое казалось на ней неповторимым и пошитым именно для нее. Поначалу Павел даже удивлялся, что девчонка, которая была абсолютно равнодушна и к одежде, и к украшениям, умела их носить, как никто.

Платья вроде бы все остались на месте. Павел открыл шкаф, пригляделся к стопкам белья. Он не мог сказать точно, но его словно стало меньше. Он еще раз погремел плечиками, сдвинул в сторону панель, прикрывавшую семейный тайник. Прихваченная резинкой пачка купюр не стала тоньше. Затем метнулся в ванную. Зубная щетка Томки исчезла. Не было и ее камуфляжа, брезентовой сумки, ботинок и его дробовика. Пришлось вызвонить Жору.

— Подожди. — Жора-гигант по телефону даже в праздничные дни превращался в важного чиновника в каком-то специальном ведомстве, поэтому просто так поболтать не мог. — Что-то важное?

— Очень, — коротко бросил Павел.

— Тогда жди, перезвоню через пять минут.

Павел подумал и опять набрал Томку. Жужжание донеслось из секретера. Он выдвинул ящик. На его дне лежали паспорта, карта фитнес-центра, нехитрое украшение и Томкин телефон. Павел нажал отбой и после секундного колебания вызвал меню. Томка оказалась предельно экономна, имела в контактах всего семь телефонов — Павла, майора с пометкой «папа», бабы Маши — его соседки по даче, фитнес-центра, Людки, Костика-весельчака и Димки, озаглавленного «Дюков-балбес». Все входящие звонки были от Павла, Костика и Людки. И сообщение от майора со словами: «Меня не будет пару дней». Получено рано утром, сразу после ухода Павла. Не в четырнадцать часов двадцать две минуты. Получено и прочитано.

— Пару дней, — задумчиво прочитал Павел.

Жизнь рушилась. Или нет? Он раскрыл Томкин паспорт: фотография была из него выдрана. Открыл заграничный — то же самое. Бросился к компьютеру — посмотреть папки с фотографиями. Папки оказались чисты. Были вычищены даже резервные файлы. Зазвонил телефон.

— Ну? — Жора был чем-то встревожен. — Что случилось?

— Почему случилось? — не понял Павел.

— Ну как же? — хмыкнул Жора. — Ведь важное же? Да и звонишь ты мне на работу впервые. Значит, что-то случилось.

— Томка пропала, — объяснил Павел. — Не вышла на работу, оделась в камуфляж, прихватила мой спринг, винтовку свою не взяла. К тому же оставила телефон, паспорт, кажется, и деньги не брала тоже. Но зубной щетки нет.

— Значит, на ночь, — решил Жора.

— На ночь? — не понял Павел.

— Ну, если взяла зубную щетку, то уж точно собирается просыпаться не дома. — Жора был серьезен. — Ты хочешь спросить меня, где и кто сегодня собирается повоевать? Сразу скажу: никто и нигде. Ближайшая войнушка через пару недель. По крайней мере, насколько это мне известно. Сейчас почти все ребята еще в отпусках.

— Зачем ей дробовик? — не понял Павел.

— Зачем ей твой восемьсот семидесятый? — задумался Жора. — Это как раз просто — он короче, чем ее винтовка. Компактней. Влезает в сумку. Я так понял, она без машины? Только ты не о том спрашиваешь. Какая, к черту, разница, почему она взяла спринг? Да похвастаться решила. Пошутить над кем-нибудь.

— Бред, — не согласился Павел. — Она бы предупредила.

— Бред, конечно, — хмыкнул Жора. — Только чего гадать-то? Вот вернется — и спросишь. Я бы о многом у нее спросил. Например, почему она до сих пор не бросила тебя, оболтуса? Для таких, как она, положено яхты покупать! Тропические острова! Что она вообще, черт возьми, нашла в тебе?

— Не знаю, — прикрыл глаза Павел.

— Ну и дурак, — вздохнул Жора. — Ты же не оболтус. Ты, парень, редкий на сегодня тип умельца-самородка. Может быть, единственный в своем роде. Перспективный кадр. И она это понимает, поверь мне… Это все, что у тебя приключилось? Добавь чего-нибудь для полноты картины.

Павел коротко рассказал о происшествии в мастерской.

— Весело… — пробурчал Жора. — Так это, выходит, именно ты причина моей головной боли? Из-за тебя меня выдрали с шашлыков? Хотя у меня сразу засвербело что-то — знал же, что в том районе у тебя шарашка. Значит, так, парниша. Слушай сюда. Сначала насчет Томки. Я бы, конечно, наведался в этот ее фитнес-центр да побеседовал с сотрудниками. Я так понимаю, что весь ее мир состоял из тебя и чуть-чуть ее клуба? Так вот это ее «чуть-чуть» следует изучить как следует. Но изучение придется отложить. Потом изучишь, когда она вернется. Я тебе помогу. А пока — прячься.

— Как это? — не понял Павел.

— А вот так! — рявкнул Жора. — Прячься! Заляг куда-нибудь. Заныкайся! Запомни: лучше сильный враг, но известный, чем слабый, но хрен знает кто. Пережди денек-другой. Телефон держи наготове. Я сейчас в твое дело впрягусь, разгребу немного — сразу отзвонюсь.

— А Томка? — не понял Павел.

— Ничего с твоей Томкой не случится, — понизил голос Жора. — Такие, как она… Короче, всплывет. Не в этом смысле, тьфу, тьфу, тьфу, черт! Запомни, главное сейчас — не пороть горячку. Хотя черт его знает… Совпадений же не бывает? Может быть, она от тебя опасность отвести хотела?

— Да какая, к черту, опасность? — заорал Павел.

— Никакой! — рявкнул Жора. — Мелочи. Маленький взрывчик, от которого сейчас вся моя служба на ушах стоит. Прячься, я тебе сказал!

— Может быть, к тестю? — пробормотал Павел. — Может, она к тестю уехала? Но он вроде бы сам в отъезде…

— Что она там забыла? — не понял Жора. — Подожди, ты же сам говорил, что тесть твой по образу жизни среднерусский спартанец?

— Ну мало ли… — задумался Павел.

— Подожди… — Павел ясно представил кислую физиономию Жоры-гиганта. — Не пори горячку. И не играй в конспирологию и следствие. Запомни, заговоров не существует. Хотя преступные замыслы бывают, да. Но все всегда объясняется проще, чем кажется на первый взгляд. Лучше записку от жены ищи. Не могла она ничего не оставить. Она ж в тебя… как кошка.

— Нет записки, — присел на край кровати Павел, взъерошил испорченный паспорт, но о фотографии Жоре ничего не сказал. — Мы никогда не писали друг другу записок. Я вообще не помню Томку с ручкой в руках, кроме загса. Она должна была позвонить. Да, черт возьми, предположим, что Томка ушла от меня. Зачем взяла дробовик? Отстреливаться, если погонюсь за ней?

— Дурак ты, Шермер, — отрезал Жора. — Не могла она от тебя уйти. Нечасто ты нас, парень, баловал ее красотой, но то, что я разглядел, однозначно в твою пользу. Девка приросла к тебе намертво. А дробовик… Может, кто из наших просил на тест? Хотя какой тест? Нет сейчас никого в городе… Да и зачем скрывать… Нет, тут что-то другое. А ведь хороший у тебя дробовик. Редкая вещица. Я бы его цену на десять умножил. Наверное, все пластиковые детали металлом заменил? Дальность раза в два выгнал? Он же у тебя теперь ноль-четвертыми поплевывает?

— Жора! — повысил голос Павел.

— Короче, — отрезал великан. — Мне уже совсем некогда, залегай поглубже и жди звонка. Исчезни на время, но не исчезай вовсе, парень.

— Постараюсь, — скривился, согнулся от нахлынувшей головной боли Павел. — В милицию заявлять?

— Не стоит, — твердо сказал Жора. — Во-первых, что ты им скажешь? Что твоя бездетная очаровательная половинка унесла свою зубную щетку? Это я знаю, что Томка бросить тебя не могла, а там…

— А во-вторых? — продолжил Павел.

— Во-вторых, у тебя мастерская взорвалась, не так ли?

— Так, — согласился Павел.

— Ты — подозреваемый, — заключил Жора. — Знаешь, как с подозреваемыми разговаривают в милиции? Держись от милиции подальше. До тех пор хотя бы, пока я сам не разберусь с твоим взрывом. Понял?

— Понял, — нажал отбой Павел и замер. За спиной у него кто-то стоял. Он не слышал ни звука, ни чужого запаха, но явственно ощущал тяжелый взгляд на собственной спине.

— Кто тут? — спросил он и начал медленно подниматься, одновременно нащупывая в кармане короткий нож.

Звук, который он услышал, напоминал свист воздуха из-под отжатого ниппеля. Незнакомец стоял в дверях. В секунду Павел успел рассмотреть коротко остриженную голову на крепкой шее, сглаженные, невыразительные черты лица, черные очки с круглыми стеклами, серый костюм и черную воронку шириной в два пальца, направленную в его сторону. В следующее мгновение воздух в комнате сгустился, подернулся пунктиром оранжевых искр, и тяжелый удар потряс Павла. Его словно накрыло взрывной волной. В глазах у него потемнело, и только по боли в спине и звону Павел понял, что проломил дверцу стенного шкафа. Дыхание перехватило, в висках заломило невыносимой болью, в носу захлюпала кровь, но за миг до того, как вместе с гортанным возгласом незнакомца «Дрянь!» удар повторился, Павел успел метнуть нож. Второй удар он перенес легче, хотя стенному шкафу явно пришел конец. Левая рука защитила глаза, и, глотая в обломках шкафа кровь, Павел успел рассмотреть гримасу на лице незнакомца и свой нож, вошедший в его плечо над ключицей. Незнакомец выдернул нож, уронил его на пол, еще раз повторил «Дрянь!», сорвал что-то с шеи и, осыпавшись черными хлопьями, растворился в воздухе.