Кайнозой

Сергей Лукьяненко, 2018

Один мёртвый поезд. Один мёртвый город. Одна неделя, чтобы спасти мёртвый мир.

© С. Лукьяненко, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Глава первая. Путешествие из Москвы в Петербург

Вагон-ресторан был древний. Сделанный ещё в конце двадцатого века — я увидел на стенке вагона потускневшую дюралевую табличку: «Тверской вагоностроительный завод, сентябрь 1999 г.».

Я даже расчувствовался.

Когда этот вагон выпустили, я пошёл в детский сад. Люди готовились праздновать миллениум, не подозревая, что тысячелетие кончится только в 2001 году. Путин ещё не был ни президентом, ни премьером, ни председателем контрольного государственного совета. Восставшие существовали только в Голливуде, ну а про кваzи и речи не шло.

Близившийся к тридцати годам возраст вагон перенёс достойно, хоть в нём всё и было старомодно: маленькие столики с застиранными серовато-белыми скатертями, вместо стульев — жёсткие диванчики на двоих, на столиках — стаканы в мельхиоровых подстаканниках, искусственные цветы в пластиковых вазочках, минералка в стеклянных бутылках. Над окнами висели маленькие телевизоры, где под тихую мелодию крутились рекламные ролики РЖД с ее неполиткорректным слоганом: «Соединяя живых». РЖД никогда не отличалась политкорректностью.

Несмотря на поздний час и убогий интерьер, вагон-ресторан был полон. Существует такая традиция в России — сев в поезд, немедленно начать есть.

Ну ладно, не обязательно есть. Можно закусывать.

Я подошёл к барной стойке, за которой стоял молодой, лет двадцати с небольшим, парень. Взгляд у бармена был таким гордым, будто он не пиво разливал в вагоне-ресторане между Москвой и Санкт-Петербургом, а работал как минимум в «Восточном Экспрессе».

— Будете ужинать? — спросил бармен. Бейджик на форме гласил, что зовут его Володей.

Я скосил глаза на меню. Солянка вегетарианская сборная питерская, котелок сборный томлёный донецкий, кролик тушёный с рисом, рагу из свинины по-лугански, картошка жареная на сковородке с грибами, салат «Московский» из азербайджанских помидоров и узбекского лука…

— Пожалуй, нет, Володя. Два бутерброда с колбасой и бокал «Балтики», — сказал я.

Бармен погрустнел, но налил мне пива и выдал бутерброды. С добычей в руках я прошёл по вагону и остановился у столика, где сидел в одиночестве крупный мужчина с грубым угловатым лицом. Перед мужчиной стоял пустой котелок и почти допитый графинчик водки.

— Свободно? — спросил я.

Мужчина медленно поднял на меня взгляд. Черты его лица были столь рублены, грубы и асимметричны, что мне немедленно вспомнилось несчастное творение доктора Виктора Франкенштейна в исполнении Бориса Карлоффа.

— Вполне, — сообщил мужчина и зачем-то сдвинулся по диванчику к окну, будто решив, что я хочу присесть рядом с ним.

Может, у него уже не первый графинчик?

Я сел напротив. Поставил на стол тарелочку с бутербродами, отхлебнул пива.

— Вы, вероятно, москвич, — предположил мой сотрапезник.

— Угу, — вгрызаясь в бутерброд, буркнул я.

Мужчина понимающе кивнул. Посмотрел в окно, за которым безраздельно царила тьма Замкадья. Сказал:

— Два мира — две судьбы.

— Что? — не понял я.

— Ну… — мужчина развёл руками и словно бы пригорюнился от моей недогадливости. — В Москве — свет на улицах, машины гудят, магазины работают… А повсюду тьма, ужас и опустошение.

— Мёртвые с косами стоят, — поддакнул я.

Мужчина подозрительно посмотрел на меня. Спросил:

— Довольны?

— Чем?

— Всем этим.

— Разве можно быть этим довольным? — удивился я.

Мужчина хмыкнул. Пояснил:

— Вы, москвичи, всю жизнь себя от России-матушки отделяли. Насмехались. Мол, только у вас хорошо. А за Мкадом жизни нет. Ну вот, дождались. Довольны?

— Почему насмехались? — поразился я.

Мужчина скептически улыбнулся.

— А то нет? Тамбовчане — волки тамбовские. Пермяки — солёные уши. Рязанцы — косопузые. Ростовцы — вислоухие.

— Ну так и москвичей по-всякому обзывают, — сказал я. — И вообще, во всем мире у всех прозвища есть. Это ж обычное дело. И внутри страны, и между странами. Да и всё это дело давнее, мало кто сейчас и вспомнит эти прозвища. И не всегда они обидные.

Мой собеседник прищурился:

— Косопузые — не обидно?

— Нет, — сказал я. — Потому что прозвище это, как нетрудно догадаться, пошло от топора, заткнутого за пояс. Дикая Степь рядом была, без топора в путь не отправлялись. Героическое прозвище. Гордиться можно.

Налив себе рюмку, мужчина буркнул:

— Дело давнее… Вот на вас тоже пиджачок косо висит, топорщится!

— Есть такое, — вздохнул я. — Кстати, и слово «топорщится» тоже от топора под одеждой произошло.

— В Питер-то по делам? — спросил он, меняя тему разговора. — Или турист?

— По делам, — признался я.

— Люблю я Питер, — с вызовом сказал мужчина. — Люди там лучше.

— Жалко, что мало их там.

— А кваzи вам не люди?

— Кваzи — они кваzи. — Я допил пиво.

— Вы человеческий шовинист.

— Вы так говорите, будто в этом есть что-то плохое, — ответил я.

Мужчина фыркнул. Спросил:

— А вам не интересно, откуда я?

— Если честно, то нет. — Я посмотрел на часы. — Спасибо за компанию, но мне пора. Приятного аппетита.

Я встал и поправил пиджак. Он действительно сидел на мне очень косо. Пошёл к тамбуру мимо ужинающих людей.

В вагонную дверь глухо стукнули. В перестуке колёс я скорее почувствовал, чем услышал толчок. Потом ещё один.

Будто кто-то тупо бился в дверь, вместо того чтобы повернуть ручку…

На миг я остановился, глядя на дверь.

Ручка задёргалась — вниз-вверх, вверх-вниз. Снова толчок. Теперь такой сильный, что его услышали все, — люди стали поворачивать головы.

Я побежал к двери, откинув на ходу полу пиджака.

Ручка снова дёрнулась и пошла вниз — на этот раз увереннее. Дверь начала открываться.

— Не двигаться! — крикнул я, толкнул обратно на диванчик привставшего и загородившего дорогу пассажира, устремился к двери.

Ручка дошла до низа — и дверь распахнулась от очередного удара.

В проёме дверей стоял восставший.

Свеженький. Молодой парень лет двадцати. Наверное, совсем недавно я бы про него сказал «кровь с молоком» — был он крепким, с пухлыми, не знающими толком бритвы щеками, робкими усиками над губой. Они ехали по соседству с рестораном, в восьмом вагоне, пару часов назад я видел, как они садились — десятка три молодых парней в курсантской форме, будущие военные моряки, шумные и весёлые, в сопровождении двух офицеров постарше. Они несли маленькие чемоданчики с вещами, почти все бодро, с аппетитом жевали шаурму, купленную тут же, у вокзала.

А вот когда я проходил через их вагон — там было удивительно тихо. Я даже отметил мысленно, что дисциплина у курсантов на высоте, сели в поезд — и спать.

Да что же с ним случилось?

Никаких ран на парне не было. Просто умер и восстал? И никто из друзей-приятелей не заметил?

— У-у-у-эээ… — тяжело выдохнул курсант. Форма до сих пор сидела на нём ладно, будто на живом. Значит — даже не успел раздеться и лечь спать.

На какой-то краткий миг я вдруг предположил и тут же уверился, убедил сам себя, что это дурацкий, гадкий, омерзительный розыгрыш. Совсем молодёжь с ума посходила, восставшим притворился! Может, на спор, на слабо, «на американку»; может, от той удали, что кипит в двадцатилетних и во все времена толкает их на глупости.

И эта синюшность ещё недавно розового лица — всего лишь краска из детского набора, эти пустые мёртвые глаза с безжизненно-большими зрачками — глазные капли и немножко лицедейства. Сейчас я схвачу парня за плечо, встряхну, а когда он разразится хохотом — отвешу ему такую плюху, что он её и на пенсии вспоминать будет…

Я даже протянул к курсанту руку — как раз в тот миг, когда его мёртвые глаза неуверенно уставились на сидящую за столом женщину. Красивую, яркую женщину: длинные рыжие волосы, холеное лицо, глаза большие, выразительные, фигура, что называется, роскошная. Одета в чёрное вечернее платье «в пол», скрывающее только то, что надо скрыть, и туфли на каблуках. И это в вагоне-ресторане старого поезда!

Даже то, что сейчас женщина застыла, держа у открытого рта вилку с кусочком жареной свинины из котелка, её не портило.

— Уэээ! — протянул курсант уже бодрее, с воодушевлением. Лицо его мелко задёргалось, руки затряслись. У свежих восставших очень плохо с моторикой.

Нет, это не было глупой шуткой.

Это был восставший.

Пару часов назад, на перроне, он смотрел бы на эту женщину с совсем другим вожделением.

А теперь она для него была всего лишь живой пищей, к которой его неудержимо тянуло. С секунды на секунду восставший ускорится и метнётся к жертве…

Я выдернул из скрытых под пиджаком ножен короткое мачете «Голок» — и рубанул бывшего курсанта по плечу.

— Эээээ! — заворчал восставший, поворачиваясь ко мне. Из глубокого разреза медленно сочилась, пропитывая темно-синюю форму, густая кровь. Движения курсанта убыстрились, заметно лишь для тренированного взгляда — но у меня он очень тренированный. Через мгновение восставший перейдёт в стадию охоты. Как-то удивительно быстро!

Вот тогда я и ударил второй раз, снося ему голову.

Рыжая женщина вскрикнула, когда тело тяжело упало к её ногам. Я заглянул в тамбур — там никого не было, захлопнул дверь, обернулся.

Все посетители вагона-ресторана смотрели на меня. Колёса стучали, женщина кричала, а так — было тихо.

— Кваzи! — крикнул я. — Есть кваzи на территории?

Молчание.

Рыжеволосая перестала кричать. Быстро собралась, молодец.

— Кваzи! — ещё раз позвал я.

Тишина.

Да я и сам прекрасно помнил, что ни одного кваzи в вагоне-ресторане не встретил. Ну что за незадача — поезд идёт в Питер, в их столицу, и никого из разумных мертвяков рядом нет!

Мой недавний собеседник внезапно поднялся и с возмущением выкрикнул:

— Вы убийца! Вы убийца и садист!

— Почему? — удивился я, косясь через мутное дверное стекло в тамбур.

— Восставших надо арестовывать! Их нельзя мучать! Вы специально вначале порезали парня, я видел!

— Да, — признал я. — Специально. В надежде, что это всё-таки глупая шутка и передо мной человек… Эй, Володя, оружие есть?

Бармен полез рукой под стойку и вытащил здоровенный нож. Дверь, ведущая на кухню, приоткрылась, высунулся повар — дядька постарше и покрепче. У него в руках был внушительный тесак. Ну, хоть что-то.

— Я иду в шестой вагон, — сказал я. — Кому по пути — можем прогуляться.

— В случае появления восставших положено изолировать вагоны друг от друга путём закрытия межвагонных переходов, сообщить о происшествии машинисту и начальнику поезда, после чего ждать помощи! — отчеканил бармен.

— Молодец! — сказал я одобрительно. — Вот так и действуй! А я пойду. Желающие присоединиться есть? Желающих присоединиться…

— Пожалуй, воспользуюсь вашим предложением, — сказала рыжеволосая женщина и встала из-за стола. Платье заструилось вдоль её тела.

Я с сомнением окинул её взглядом — с головы до ног. К голове у меня претензий не было. К ногам тоже, но вот туфли…

Женщина сбросила туфли, оставшись в коротких белых носках, потом приподняла платье и кивнула мне:

— Режьте. По колено. Можно чуть выше.

— Да ничего себе! — воскликнул я с восхищением. Оттянул подол — блин, настоящий шёлк, небось платье стоит, как крыло от самолёта. И аккуратно начал вспарывать платье лезвием мачете, предварительно вытерев его о брючину несчастного курсанта.

— Он сумасшедший! — воскликнул мой недолгий сосед по столу. — Нет, ну вы посмотрите, посмотрите, он сумасшедший, он опасен! Где он взял мачете? Ты где взял мачете, признавайся!

— На «скорой помощи» работал, украл у умирающего пациента, — ответил я. Кивнул женщине: — Пошли?

— Сейчас. — Она стоптала отрезанную половину платья, перешагнула, подошла к бармену Володе. Взяла из его рук рюмку — когда налить-то успел и кому? Себе, наверное… Выпила залпом. Потом взяла из его рук нож — бармен не пытался спорить, и, покачивая бёдрами, пошла ко мне между столиками.

Мысленно я ей поаплодировал.

А потом открыл дверь и вышел в тамбур.

Вагон выглядел мирно, как и положено честному купейному вагону на маршруте Москва — Санкт-Петербург. Традиционная ковровая дорожка на полу, приглушённый свет плафонов.

Людей не было видно. Ни живых, ни мёртвых. Вагон слегка потряхивало на стыках рельс, но шёл поезд очень мягко.

— Вам в какой вагон? — спросил я свою спутницу. — Кстати, я Денис. Денис Симонов.

— В пятый, — ответила она. — Меня зовут… зовут Александра. Александра Фадеева.

— Да ну, правда что ли… — пробормотал я, глядя вдоль коридора. — Как вы полагаете, товарищ Саша, он был один?

— Я полагаю, что мне надо в пятый вагон, — ответила она. — И быстро.

— Сын, дочь? — спросил я.

— Дочь и муж. Он собирался её уложить и подойти.

— Понятненько, — сказал я. — Держитесь за мной.

И аккуратно подёргал дверь последнего купе. Та приоткрылась — совсем на чуть-чуть, видимо пассажиры уже закрылись на ночь. Я заглянул в щель.

— Ну? — спросила Александра нервно.

Вначале мне показалось, что лежащие на полках курсанты спят. Торчали из-под простыней руки-ноги, позвякивала на столе ложечка в стакане — привычный, умиротворяющий звук поездов.

Потом я увидел, что высовывающаяся к самой двери голая стопа подёргивается. Равномерно, будто настраиваясь на какой-то беззвучный ритм. Сжались-разжались пальцы. Напряглись крепкие молодые мускулы.

— Плохо всё, — сказал я, прикрывая дверь. — Очень плохо. Идёмте.

— Мертвы? — спросила Александра, быстро идя за мной.

— Восстают.

Я заглянул в ещё одну неплотно закрытую дверь. Один курсант лежал на полу — видимо, упал с верхней полки. Голова у него была вывернута, шея сломана — но тело подёргивалось, потихоньку выправляя повреждения.

— Как? — спросила Александра. — Почему?

— Не знаю, — ответил я. — Видел их на вокзале, бодрые были ребята. Боюсь, моряки чем-то траванулись. Знаете, Саша, я всегда опасался есть шаурму на вокзалах…

— Красивые были ребята, — тихо ответила Александра.

Мы тихо шли по вагону — пока не обнаружили открытое купе. Отсюда, похоже, и вышел незадачливый посетитель ресторана.

Трое его товарищей были внутри.

Один восставал — по телу волнами пробегала дрожь, он уже пробовал поднять голову. Второй стоял на четвереньках. Третий пытался выйти в коридор, но с координацией пока было плохо, его заносило вправо, и он бился головой о косяк. При нашем появлении несчастный издал мычащий звук и в очередной раз приложился лицом.

— Этого не может быть, — сказал я. С силой толкнул восставшего в грудь — тот, взмахивая руками, попятился, наткнулся на стоящего на четвереньках товарища, упал, присев на столик. Полупустая банка консервированных грибов со стуком упала со столика на пол.

— Чего не может? — спросила Александра.

— Все разом восстают! Период поднятия у каждого индивидуальный, кто-то быстро, а кто-то и денёк должен полежать…

Я захлопнул дверь купе. Решил:

— Значит, так. Сейчас мы идём в свои вагоны. Предупреждаем проводников. Катастрофы не случилось, все восставшие, кроме одного, пока здесь. Вагон изолируем, в Питере кваzи возьмут кадавров под контроль. Правильно? Головы пока постараемся не рубить.

Рыжая женщина кивнула, зачарованно глядя на меня. Спросила:

— Так вы когда-то работали на «скорой помощи»?

— Разве я похож на врача?

Женщина нервно засмеялась, пробормотала едва слышно какую-то ерунду:

— Ну, может, мальчик, или в… улке…

— В переулке? Я на доктора не похож и в подворотне, и посреди проспекта, — ответил я.

От нервов многие начинают заговариваться. Я легонько подтолкнул женщину, и мы вышли из вагона мертвецов. По пути я подёргал дверь, за которой было купе проводника, но того, похоже, на месте не было.

Почему-то я и мысли не допускал, что в следующем вагоне мы увидим такую же картину. Если бы смерть была способна выплеснуться за пределы одного вагона — что-то случилось бы и в ресторане, а ведь там никто не умер.

И в седьмом вагоне, действительно, всё было в порядке. Из одного купе доносился смех — живой, радостный. Там сидела компания, человек восемь — сошлись из нескольких купе. На столе, конечно же, был не только лимонад, но вели себя пассажиры тихо.

Как-никак в культурную столицу едут.

— Мужики, кваzи в вагоне есть? — спросил я, заглядывая в купе.

— А ты через полчаса зайди, мы тут все накваzюкаемся… — отозвался один, с хитроватым лицом балагура.

Повернулся.

Увидел мачете в моей руке.

Женщину с обрезанным платьем и кухонным ножом за моей спиной.

Замолчал.

Покачал головой.

Хмель и с него, и с его товарищей слетел мгновенно. Раздалось несколько крепких словечек.

— В соседнем вагоне беда, — сказал я. — Там морячки ехали, курсанты. Полный вагон. Ну и… похоже, траванулись чем-то.

— Совсем траванулись? — спросил кто-то.

Я кивнул. Пояснил:

— Одного пришлось уложить. В ресторане. Он первый восстал. Остальные, пожалуй, до Питера доедут. Но вы будите проводника, запирайте двери в тамбуре. На всякий случай проверьте всё купе… Вдруг ещё кто-то… поел несвежего…

— Не бойся, проверим, — сказал кто-то из мужиков. — Всё будет как надо.

Ребята и впрямь были серьёзные, я сразу почувствовал себя спокойнее. Такие и забаррикадируются, и вагон проверят, и голову, если надо, отрубят.

Мы с Александрой уже выходили из вагона, когда кто-то из компании меня окликнул:

— Много там восстало-то?

— Да уже почти все! — ответил я.

— Так не бывает!

— Знаю, — согласился я.

Мы прошли тамбур и оказались в моём шестом вагоне.

И здесь всё было тихо. Нормальной живой тишиной, а не той, что царила в восьмом вагоне.

Хотя, конечно, это я уже придумываю.

— Всё в порядке, — сказал я. — Идите к семье, товарищ Александра. Вы молодец, восхищён вашей выдержкой.

Она едва заметно улыбнулась.

— А вы здесь едете?

— Да. Второе купе. Извините, внутрь не приглашаю, — я поднял руку и постучал по двери.

— Ничего, — сказала Александра, пристально глядя мне в глаза. Казалось, что она хочет что-то сказать.

Ну, или страстно поцеловать меня — несмотря на мужа и дочь в соседнем вагоне.

Я был бы совсем не против — Александра была очень красивая женщина. Поцелуй за спасение — это ведь романтика, а не измена. Даже её муж должен был бы согласиться, если уж по-честному!

— Граждане, немедленно вернитесь в свои купе, закройте двери, открывайте только официальным представителям РЖД! — гаркнул вдруг под ухом проводник, вышедший из своего купе. Одной рукой проводник заправлял в штаны мятую рубашку, в другой крепко сжимал дешёвое табельное мачете. — У нас… э… технические проблемы… Откуда у вас мачете, гражданин?

— Он его украл, — усмехнулась Александра. Протянула проводнику нож. — Отдайте потом бармену Володе, ладно?

И она пошла по коридору — плавной, манящей походкой. В коротком платье она выглядела ещё лучше.

— Не мог на минуту позже выйти, а? — спросил я проводника, глядя вслед Александре.

— Откуда у вас мачете? — всё настаивал тот на своём.

Я достал и предъявил ему удостоверение:

— Мачете служебное. Идите, обеспечьте изоляцию восьмого вагона с нашей стороны.

— Там всё плохо? — спросил проводник с пониманием.

— Там ещё хуже, — ответил я. Снова постучал в дверь.

Замок щёлкнул, и Найд открыл дверь. Был он в одних трусах, сонный и недовольный.

— Ну па… — начал он. Потом удивлённо посмотрел на оружие в моих руках и в руках проводника. Сон с него тут же слетел. — Что случилось?

— Да обычное взрослое занятие, ножичками меряемся, — сказал я. — Спорим о лучших сортах стали и методах заточки лезвия.

— Папа!

Я кивнул проводнику, вошёл в купе, закрыл дверь. Сел на койку. Спрятал мачете в ножны.

— Что случилось? — спросил Найд, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, — я откашлялся. — Во-первых — я навсегда запрещаю тебе есть шаурму на вокзалах. Поверь, сын, оно того не стоит.

Найд сел напротив, потёр кулаками глаза. Сказал:

— Хорошо. Понял. А шаверму — можно?

— Питерскую, вегетарианскую? Из тушёной капусты с морковкой? Можно.

— Что случилось, пап? — Найд посмотрел мне в глаза.

Я вздохнул.

— Сашка, через вагон от нас ехали морячки, курсанты. Питерские. Может, с экскурсии какой-то возвращались, не знаю… В общем — они потравились всем вагоном. Понемногу восстают.

— Весь вагон? — тихо спросил Найд.

Я кивнул.

— Ты всех убил? — уточнил Найд.

Я вздрогнул.

— С ума сошёл? Нет, конечно. Одного, увы, пришлось. Вагон изолировали. Надо бы кваzи подтянуть, но в принципе опасности нет. Вагонные двери им не выбить.

— Кваzи не любят ездить ночными поездами, — сказал Найд. — Считают это пустой тратой времени. Я… мы… ехали утренним экспрессом.

— Ну, кто-то найдётся, — сказал я. — В общем, ты не волнуйся. Ложись спать.

— Ты же спать не будешь?

Я покачал головой.

— Тогда я тоже, — решил Найд.

— Как хочешь. Но не спать будешь лёжа и под одеялом.

Найд хмуро посмотрел на меня, но всё-таки забрался под одеяло, лёг, глядя на меня. Я пригасил свет, облокотился на столик, глядя в окно.

И впрямь — тьма, пустота, холод. Весна выдалась ранняя, но холодная. И где-то там бродят, добывая себе пропитание, восставшие…

— Я не знаю, хочу ли в Питер, — тихо сказал Найд.

— Сам напросился, Саша. А мог остаться с Настей…

— Нет.

— Или с Маркиным. У него сын — твой ровесник…

— Можно я подумаю? — сонно спросил Найд. — Остаться у чужих людей в Москве и целый месяц ходить в чужую школу. Или поехать в Питер и целый месяц не ходить в школу… Я подумал! Всё-таки лучше в Питер.

Найд уснул через пару минут.

Ещё через четверть часа я тихонько вышел из купе. Зашёл в туалет и вымыл мачете. Потом прогулялся в сторону мёртвого вагона, убедился, что двери туда перекрыты, в тамбуре дежурят проводник, пара крепких мужиков и женщина-кваzи — нашли всё-таки одну. Со стороны вагона-ресторана, как отчитался проводник, тоже всё было надёжно перекрыто и охрана выставлена.

И, как ни странно, меня это успокоило. Настолько хорошо, что, вернувшись в купе, я запер дверь, разделся, лёг и мгновенно уснул.

Я позвонил в дверь ещё раз. Как будто наклеенной на дверь пластиковой ленты с надписью «опечатано» мне было мало. Постоял, глядя на номер квартиры, — винтики, которыми были прикручены латунные цифры, ослабли. Захотелось достать отвёртку и подкрутить. Только зачем?

Тихонько приоткрылась соседняя дверь. Выглянула соседка, я её немного знал. Однажды она застала нас с Олей целующимися в подъезде — и посмотрела столь сурово, с таким неодобрением, будто Ольге было не двадцать лет без малого. Мы тогда не выдержали, захохотали, а Ольга сквозь смех сказала: «Добрый вечер, Марья Захаровна!»

— Добрый вечер, Марья Захаровна, — сказал я.

В глазах тётки мелькнуло узнавание.

— Денис! Ох, Денис, горе-то какое!

Голос у неё сразу изменился. Есть такие женщины в годах, которым доставляет удовольствие сообщать о неприятностях. Кто-то заболел, умер, собака убежала, канализационную трубу прорвало, горячей воды две недели не будет, гречка подорожала — что угодно годится. Причём сочувствие из них прямо-таки сочится, но вперемешку со смакованием, с радостным возбуждением. Наверное, для таких самое большое горе, что они сами по себе попричитать на похоронах не смогут.

Хотя, пожалуй, теперь у них шанс будет. «Ой, горе-то какое, умерла я на той неделе!»

— Знаю, Марья Захаровна, — сказал я. — У всей страны горе. У всего мира. Что случилось-то с Олиными родителями?

— В метро они погибли! — с жадным восторгом воскликнула соседка. — Говорят, то ли мертвяк в вагоне поднялся, то ли показалось, — давка началась, паника, поезд остановился, люди по путям кинулись, топтали друг друга, на кусочки рвали со страху… Там и сгинули. И тёща твоя и тесть. Они на рынок ездили, на Рижский, хотели курочку купить фермерскую, пока продают, побаловать себя напоследок. Так и сказали, уходя…

Соседка осеклась и с жадным любопытством посмотрела на меня:

— А где же Олечка? Где малышка ваш?

Я молчал, глядя на неё.

— Ох, горе-то! — радостно запричитала соседка.

— Марья Захаровна, вы не знаете, может подруги у Оли тут жили какие рядом? — спросил я.

— Нет, она девочка скромная была, тихая, переехали сюда, когда большая уже была, школу заканчивала, — протараторила соседка. — Ни подружек, ни друзей — всё с родителями, всё с книжками, солнышко наше…

Я кивнул и пошёл вниз по лестнице. Мне даже не с кем было разделить своё горе.

Под утро, когда на границе питерской кольцевой поезд незапланированно остановился на разъезде, я проснулся. Снова вышел в коридор, не утруждая себя излишними вещами, — в трусах, с мачете и мобильником. Усталый проводник курил в тамбуре, нарушая все предписания. Поезд расцепляли, извлекая из его середины несчастный восьмой вагон.

Как на мой взгляд — так проще было всем доехать до Московского вокзала, а там бы опытные кваzи спокойно вывели восставших и отправили в резервацию. Но тут уже играли роль соображения совсем другого порядка. Три десятка молодых моряков внезапно умерли и обратились в восставших. Один был ликвидирован безвозвратно. Что ни говори, а ЧП государственного масштаба, власти явно решили подготовить общественное мнение.

— Бедные ребята, — пробормотал проводник, глянув на меня. — Что ж случилось-то?

Я пожал плечами. Версия с несвежей шаурмой, конечно, убедительной не выглядела.

— Вам, кстати, велено из купе не выходить, — добавил проводник. — Начальник поезда сообщил. Просил даже вас запереть.

— Знаю, знаю, хотят наградить, — сказал я. — Прямо на перроне, боятся, что убегу от награды. Хотят вручить именные настольные часы от Министерства путей сообщения в виде маленького чугунного паровоза. В двенадцать часов дают гудок. Шикарная вещь, такую только для особо отличившихся выпускают!

Проводник нахмурился. Недосып явно сказался на скорости его мышления.

— Какой чугунный паровоз?

— Маленький, — я показал руками. — Или вы про модель? «ФД». «Феликс Дзержинский». Впереди на котле вместо красной звезды — циферблат. Но я не хочу брать.

— Здорово, — задумчиво сказал проводник. — А почему не хотите брать?

— Гудят громко, — объяснил я. — Днём ещё ничего, а ночью? И уголь в Москве сложно достать, а паровой котёл, знаете, какой прожорливый?

— Да ну вас, — сказал проводник. — Как вы можете в такой ситуации шутить?

Я посмотрел на вагон, который оттаскивали по путям. Сказал:

— Всё лучше, чем плакать.

— Вы учтите, вас не награждать собрались, — предупредил проводник. — Посетители ресторана написали петицию о том, что вы сознательно убили восставшего. вместо того чтобы принять меры к задержанию. В Питере очень строго к этому относятся, знаете ли.

— Да, в Питере с восставшими всегда обращались хорошо, — согласился я. — Уже два века как. Спасибо. Я, в общем-то, догадывался. Даже знаю этого посетителя.

Дожидаться, пока наш поезд снова сцепят, удалив из него мёртвый вагон, будто ампутировав погибший орган, я не стал. Прошёл в другой тамбур, там никого не было. Подумал секунду.

И позвонил по телефону.

— Проснулся? — спросил Маркин. Голос у него был традиционно бодрый. — Что-то рановато доехал до культурной столицы.

— Восьмой вагон отцепляют.

— Ясно. Почему сразу не сообщил?

— Не хотел будить.

— Спасибо, в итоге меня разбудили, как только я заснул. Ты что творишь, Денис?

— Защищаю невинных.

— Ты ещё добавь: «соблюдаю закон». Почему ты убил восставшего?

— Он собирался кинуться на женщину. Разодрал бы ей горло вмиг.

— Женщина-то хоть красивая? — спросил Маркин.

— А то!

Мой начальник хмыкнул. Спросил:

— Задержать не пробовал? Учитывая твой игривый настрой, уточняю — восставшего задержать не пробовал?

— Маркин, ты же меня знаешь, — сказал я. — Он ускоряться начал. Охотиться. Секунды оставались.

— Едва восстав — ускорился? — с сомнением спросил Маркин.

— Бывает, сам знаешь.

Маркин неохотно сказал:

— Всё бывает… От меня требуют санкцию на твоё задержание. Я, конечно, их послал. Пообещал сам разобраться и наказать.

— Кто требует?

— Кваzи, кто ж ещё… Парень был питерским, в его завещании указано согласие на восстание… Советую позвонить Бедренцу.

Я выразительно помолчал.

— Ты же всё равно едешь в их ведомство, — сказал Маркин. — И всё равно бы с ним встретился.

— Не хочу встречаться в роли просителя.

— Понимаю, — одобрил Маркин. — Но если тебя посадят до выяснения, мне будет очень трудно тебя выковыривать из питерских застенков.

Какой слог! Питерские застенки! Видать, достали Маркина безопасники кваzи…

— Не посадят. Я с Сашкой, что они, мальчишку в застенки бросят?

Маркин на некоторое время замолчал. Потом спросил:

— Ты что, с сыном в Питер поехал?

— Откуда мне было знать, что такое случится? А он очень просился. Скучает он по Питеру, понимаешь?

Маркин вздохнул и повторил:

— Позвони Михаилу. Тем более, раз у тебя сын на руках. А мне пару часов не звони, я отключу телефон и лягу поспать.

Поезд вздрогнул — вагоны снова сцепили. Мне дальше спать не суждено, через полчаса приедем на вокзал.

Я стоял и глядел на экран телефона.

Позвонить или попробовать обойтись без этого?

Формально у кваzи не существовало чиновников, полиции и аварийных служб. В общем — никаких государственных структур, один лишь Представитель — президент, царь, диктатор, считайте его кем угодно.

Такая ситуация, насколько я знал, была в большинстве общин кваzи, лишь в США они упрямо скопировали человеческую государственную структуру, образовав параллельное правительство и даже две партии — некро-демократическую и морто-республиканскую. Одну возглавлял женщино-американец, другую — чернокожий трансгендерный американец — в общем, всё как у людей.

Но в России, как и в большинстве стран мира, кваzи декларировали анархическую форму государственного устройства. Они занимались различными делами, но официально их должности никак не были закреплены — «инспектор» или «посланник» Представителя были той максимальной уступкой, на которую они шли.

Так что формально четыре кваzи, собравшиеся вокруг меня с Найдом, должностными лицами не являлись. Несмотря на одинаковую одежду — небесно-голубые кители, оранжевые брюки и пронзительно-жёлтые береты, несмотря на увесистые резиновые дубинки на поясах и ту характерную «полицейскую» манеру общаться, которая остаётся у нашего брата даже после смерти.

— А я ещё раз повторяю, — сказал я. — На основании чего вы меня задерживаете? Если вы сотрудники органов охраны порядка — предъявите ваши документы.

— Ещё раз объясняю, гражданин, — сказал старший из кваzи (погон у них не было, но все они почему-то носили на груди значки в виде маленьких красных звёздочек; так вот: у троих было по одной звёздочке, а у старшего — три). — На территории кваzи нет органов охраны порядка, поскольку нет и нарушения. Мы обычные жители Санкт-Петербурга, любящие порядок. И мы вас не задерживаем. Мы просим добровольно пройти с нами, чтобы в неформальной обстановке в районном отделении клуба любителей порядка побеседовать на разные темы.

Я вздохнул. Нелепая раскраска формы (которой, конечно же, тоже не было — ну просто случайно оделись «обычные жители» одинаково) вызывала ощущение, что я попал в старую детскую книжку — и спорю сейчас с её вежливыми персонажами.

— Извините, — спросил я. — Ваша фамилия не Свистулькин?

Кваzи выглядел молодо и, возможно, книжку про Незнайку в Солнечном городе не читал.

— Нет, — сказал он. — Фамилия моя Пеночкин, Пётр Пеночкин. А какое это имеет значение?

Я вздохнул. Над вокзалом, как и положено во время прибытия поезда, звучал гимн Санкт-Петербурга:

Несокрушим — ты смог в года лихие

Преодолеть все бури и ветра!

С морской душой,

Бессмертен, как Россия,

Плыви, фрегат, под парусом Петра!^[1]

Найд подёргал меня за рукав. Я положил руку ему на плечо, бросил:

— Подожди, сейчас… Обычный житель Санкт-Петербурга Пётр Пеночкин, скажите, а если я откажусь пройти с вами?

— Полагаю, нам придётся быть очень убедительными, — сказал Пеночкин. С некоторым даже воодушевлением сказал, с обещанием.

— Со мной ребёнок, — сказал я.

— Ребёнка мы доставим в детский клуб временного содержания, — сообщил Пеночкин. — Не беспокойтесь.

— Папа! — требовательно сказал Найд.

Я достал из внутреннего кармана куртки удостоверение, протянул его Пеночкину. Тот даже смотреть не стал.

— Мы знаем, кто вы, капитан Денис Симонов.

— И это ничего не меняет? — спросил я.

— Усугубляет, — спокойно ответил Пеночкин.

— Отец! — совсем уж резко произнёс Найд.

Я посмотрел на него. Найд мотнул головой, взглядом указывая в сторону.

Повернувшись, я увидел Михаила Бедренца.

Старый кваzи, похоже, стоял рядом уже некоторое время.

Был он, как всегда, в старомодном мятом костюме, в шляпе, при галстуке. Поверх пиджака Бедренец набросил чёрный шерстяной плащ строгого, напоминающего военный, кроя. А может быть, военный, точнее, военно-морской вид плащу придавала бескозырная ленточка, чёрная с золотым якорьком, которую Бедренец скрутил восьмёркой и приколол к лацкану?

— С морской душой, бессмертен… — негромко сказал я.

Бедренец покосился на ленточку. Потом уставился на гражданина Пеночкина. Тот некоторое время стоял спокойно, глядя на Бедренца, потом заёрзал, затоптался, будто ему резко захотелось в туалет.

Бедренец продолжал смотреть на него.

— Я это считаю неправильным, — сказал Пеночкин, опуская глаза.

— Идите, Петя, — мягко сказал Михаил.

Пеночкин и его товарищи молча отошли в сторону.

— Что я пропустил? — спросил я. — Вы теперь телепаты?

— Телепатия антинаучна, — сказал Бедренец строго.

— А живые покойники — очень даже научны, — кивнул я.

Михаил помедлил и протянул мне руку.

Я глубоко вздохнул.

Полгода назад при последней встрече мы стояли с ним у Мкада, у наглухо закрытых ворот на Рублёвку, и собирались друг друга убивать. Ну, точнее он собирался меня убить, а я его — упокоить. Если бы не прибежал Найд…

Я протянул руку и пожал горячую ладонь мёртвого полицейского.

— Не держи зла, — сказал Михаил. Опустил руку в карман, достал и протянул мне свёрнутую восьмёркой чёрную ленту. — Приколи, сегодня весь город их наденет. В память о погибших курсантах.

Я кивнул, понимая наконец-то происхождение ленты на его пиджаке.

— Здравствуй, Саша, — тем временем сказал Михаил, повернувшись к Найду. — Рад тебя видеть. Ты подрос.

— Серьёзно? — удивился я.

— Примерно на полтора сантиметра, — сказал Михаил. Протянул Найду руку, как взрослому.

Тот заложил руки за спину, молча глядя на старика.

— Ты зря на меня сердишься, — сказал Бедренец. — Я всё сделал для твоего же блага.

Найд молчал.

— Нам придётся некоторое время работать вместе с твоим отцом, — рассудительно сказал Михаил. — Мы будем постоянно встречаться. В такой ситуации бойкот малопродуктивен и крайне неудобен для обеих сторон.

Я видел, что сын размышляет.

— Здравствуйте, Михаил, — очень вежливо ответил Найд, пожимая ему руку. — Как существуете?

— Без изменений, — кивнул Бедренец. — Пойдёмте.

И мы двинулись с перрона, сквозь толчею людей и кваzи. В воздухе витал неистребимый вокзальный запах — множества человеческих тел, угля и солярки, самой разнообразной еды. Откуда он берётся, если кваzи не пахнут, на угле и солярке поезда давным-давно не ездят, пищу привозят готовую и запаянную в пластик? Не знаю. Наверное, с девятнадцатого века законсервировался, въелся в вокзальные камни.

— Моё нынешнее положение в правительстве неустойчиво, — тем временем произнёс Бедренец. Он шёл впереди, явно уверенный, что мы не отстанем. — Но я хорошо известен правоохранителям и всё ещё имею достаточно полномочий. А телепатии у нас нет. К сожалению.

— А что случилось с твоим положением? — поинтересовался я. — Ты выполнил миссию в Москве. Тебя на руках должны носить, Михаил.

— Разве ты не в курсе? — удивился Бедренец. — Ты же приехал.

— Меня отправил Маркин. Сказал, что кваzи настаивают на моей командировке в Питер, что есть проблема, по которой мне придётся работать с… с тобой.

— И никаких деталей? — удивился Бедренец. — Я же ему всё подробно написал.

— Он считает, что если я ознакомлюсь с ситуацией на месте, постепенно, то лучше войду в положение дел и добьюсь больших успехов, — неосторожно пояснил я.

— Вот как… — задумчиво сказал Михаил. — Интересная точка зрения…

Мы прошли мимо бюстов Петру I и Ленину, с недавних пор установленных в здании вокзала рядом. Великий русский император и великий русский революционер неприязненно смотрели друг на друга. Ну а что поделать, поставили — терпи.

— Так что случилось? — спросил я.

— Пожалуй, я приму точку зрения твоего начальства и буду вводить тебя в ход дела постепенно, — сказал Михаил. — Сейчас поселитесь, сходим пообедать, потом отведём Александра гулять в парк и поговорим.

— Какой парк? — возмутился Найд. — Я не маленький, меня не надо никуда отводить!

— Но мы же не можем таскать тебя с собой.

— Я к друзьям пойду, — заявил Найд. — Я могу сам о себе позаботиться.

— Это верно, — согласился Михаил. — Друзей у тебя в Питере много, найдёшь, чем заняться… Вот мы и пришли.

Я остановился, глядя на огромную велосипедную стоянку перед вокзалом, на площади Восстания. Сказал:

— Да ладно. Ты, конечно, шутишь.

— У нас не очень принято передвигаться на автомобильном транспорте, — сказал Михаил строго. — Особенно на близкие расстояния. Не стоит выделяться. Я заказал велосипед для тебя, а Найду привёз его собственный.

— Ну нафиг… — простонал я, глядя, как Михаил отстёгивает от креплений замок велосипеда. Правонарушений у них нет, видите ли… но велосипеды всё-таки воруют. — А чемодан?

— Я увезу, — уверенно сказал Бедренец, похлопав по багажнику над задним колесом. — Тут стояло креслице Саши, я его три года возил, ни разу не уронил.

Найд, к моему удивлению, засмеялся и даже погладил свой велосипед по рулю. Потом посерьёзнел:

— Надо седло поднять… и шины ты опять перекачал…

— Я десять лет на велосипеде не ездил, — в панике сказал я. — Михаил, ты серьёзно? Скажи мне, что это шутка? Она удалась! Михаил, ты ведь шутишь, да?

Хорошо, что не было снега.

Я почему-то думал, что нас поселят на Марата, в прошлом несколько раз доводилось там останавливаться. Но мы проехали по Невскому, свернули на набережную Фонтанки. Бедренец, что неудивительно, оказался прекрасным велосипедистом, ноги у него работали быстро и чётко, будто рычаги у паровозных колёс. Незастёгнутый плащ развевался за плечами, кваzи не слишком-то боятся холода.

Найд вообще слился со своим велосипедом воедино. То уезжал вперёд, то отпускал руки и с явным наслаждением ехал без руля, форсил, как это принято у мальчишек. Я вдруг виновато подумал, что ни разу не задался этим вопросом, не предложил ему купить велосипед в Москве, а ведь он в Питере привык к двум колёсам. Впрочем, зимой у нас не особо-то и поездишь.

Ну а я — я тоже ехал. Вцепившись в прорезиненные ручки руля, мгновенно ставшие мокрыми от пота. Изо всех сил крутя педали. Куртка сбилась на поясе вверх, пиджак под ней явно смялся и топорщился, рубашка вылезла из штанов, и поясницу холодил весенний воздух. Нет ничего нелепее, чем ехать на велосипеде в костюме.

Но ведь у Бедренца получалось!

И у всех этих кваzи и людей, что катили по питерским улицам и проспектам на велосипедах — тоже. Некоторые везли детей, многие — вещи. Некоторые были одеты для велопрогулок, но большинство — в самой обычной одежде, и никаких трудностей или смущений это у них не вызывало. Помимо обычных велосипедов я заметил и электровелосипеды, и сегвеи, и моноколёса, и электроскейты, и электросамокаты. В общем — весь набор экологически чистых городских транспортных средств. Для машин даже на Невском осталось только по одной полосе в каждую сторону.

— Ты мог мне хотя бы электрический велосипед подогнать? — спросил я, с натугой успевая за Михаилом.

— Боялся тебя обидеть, — не оборачиваясь ответил кваzи.

— Чем?

— Ты мог решить, что я принижаю твои физические способности.

Наверное, он всё-таки издевался? Или говорил всерьёз?

С набережной мы свернули в переулок имени казахского поэта Джамбула. Здесь, у старого четырёхэтажного дома (впрочем, в центре Питера мало не старых домов) с магазином «Тульские самовары» на первом этаже, Михаил остановился.

— Я буду долго гнать велосипед, — пробормотал я, останавливая своего железного коня. В ногах начали болеть какие-то мышцы, о которых я давно забыл. Хотелось походить нараскоряку. Ощущения в седалище заставляли вспомнить о казни путём посажения на кол. — Нет! Не смогу я целый день на велосипедах ездить, Михаил. Даже на электрических.

Бедренец посмотрел на меня с сочувствием.

— Хорошо, Денис. Я подумаю, что можно сделать. Велосипеды пока оставим в парадном.

Парадное было обычным подъездом, даже не слишком просторным. Квартира оказалась на четвёртом этаже. Лифта, конечно, в этом здании не было. Но я уже не роптал.

Через час мы сидели в кафешке поблизости и завтракали. К счастью, хотя бы в этом вопросе Михаил не стал погружать меня в питерскую атмосферу целиком — кафе не было вегетарианским, мне приготовили яичницу. Найд, заказавший вначале хлопья с апельсиновым соком, тоже попросил омлет — видимо, чтобы дистанцироваться от Бедренца. Но Михаила, конечно, такими глупостями было не пронять.

— Очень рад, что ты стал есть больше белковой пищи, — мимоходом заметил он, чем явно испортил Найду аппетит. — Вам удалось выспаться?

Я кивнул, подцепляя с тарелки желток.

— По телевиденью только и говорят о случившемся, — сказал Бедренец. — Тридцать погибших моряков. Массовое отравление.

— Уже понятно, чем они отравились?

— Да. «Си-Пей». Синтетическое боевое отравляющее вещество, блокирует прохождение нервных импульсов. Убивает мгновенно, через несколько минут начисто разлагается на безвредные составляющие. Официально нигде не производится, неофициально — есть на вооружении спецподразделений всего мира.

Я опустил вилку и уставился на Бедренца. Осторожно спросил:

— Ты хочешь сказать…

— Да, их убили. Отравили весь вагон. Остатки ампулы нашли почти сразу — её забросили в систему кондиционирования вагона. А ты что думал? Мне передали, что ты всем твердил про несвежую шаверму. Из-за этого к тебе и привязались — нельзя же всерьёз нести такой бред.

— Нет, ну про шаурму я шутил… — Я глянул на Найда, тот укоризненно смотрел на меня. — От нервов. Нет, конечно. Я в одном купе банку грибов видел открытую. Решил, что ботулизм.

— Ты подумал, что все они сразу, одновременно наелись испорченных грибов? — скептически спросил Михаил.

— Ну… да. — Я почувствовал себя идиотом.

— Инкубационный период при ботулизме — несколько часов.

— Я не специалист, — огрызнулся я. — Что я мог ещё подумать? Целый вагон военных моряков отравлен боевым ядом? Это шпионский фильм какой-то. Эпохи первой или второй холодной войны. Я, знаешь ли, привык иметь дело с бытовыми смертями. Жена обиделась на мнение мужа о её стряпне и ударила его паштетом, проломив череп. Или двое мужчин выпили, поспорили о влиянии Ницше на развязывание Второй мировой войны и принялись колотить друг друга «Заратустрой» и «Падением кумиров». Или…

— Денис.

Я замолчал.

— Я полагал, что ты едешь в восьмом вагоне.

— Почему?

— В телеграмме из Москвы было так написано. Может, спутали, может, не на ту цифру нажали. «Капитан Денис Симонов прибудет в Санкт-Петербург поездом 054, вагон 8», мне передали из администрации вчера вечером.

Найд быстро поднял голову, посмотрел на меня, но ничего не сказал. Продолжил ковырять омлет.

— Нас хотели убить, — сказал я.

— Полагаю, что убить хотели только тебя, — поправил Михаил. — Вряд ли Александр представляет для них интерес. Но тебя убить хотели очень сильно. Настолько, что не мелочились, решили уничтожить весь вагон.

— Хорошо, что не весь поезд, — машинально сказал я.

— Хорошо, — кивнул Михаил.

Я вспомнил весёлую толпу молодых моряков, толпящуюся у входа в вагон. И как мы с Найдом некоторое время шли рядом с ними, а потом в сутолоке у вагона ещё и остановились — я полез за старомодными бумажными билетами, которые всегда по привычке распечатываю, а Найд ныл, что вагон у нас шестой, он точно помнит, у него на смартфоне билеты есть, только смартфон разрядился…

Со стороны, наверное, выглядело так, будто мы собираемся сесть именно в восьмой вагон.

Бедные курсанты.

— Но это, полагаю, снимает с меня все подозрения? — спросил я. — Можешь передать вашим питерским дружинникам, что я — как цесарка.

— Что? — Бедренец не понял.

— Как жена Цезаря. Вне подозрений.

— Обычно, когда тебе тоскливо, ты довольно удачно остришь, — сказал Михаил. — Но сейчас не получилось.

Я кивнул.

— Понимаю. Можете ещё Сашу допросить.

— Ты про Александру Фадееву, которую упомянул в рапорте товарищ Симонов, папа Александра? — спросил Михаил небрежно.

Пару секунд я обдумывал его слова.

Потом беззвучно выматерился.

— Полагаю, она импровизировала на ходу, — продолжал Бедренец. — Имя взяла твоего сына, потому что это подсознательно вызывало у тебя доверие. Фамилию — другого писателя тех лет. Нагло, но сработало.

— То есть её не было в поезде? — уточнил я.

— Женщина была, её видели. Скорее всего, билет она покупала под именем Ольга Чехова. Скорее всего, тайно вышла из поезда на границе Питера, когда отцепляли восьмой вагон. Ехала она одна, никакого мужа и дочери с ней не было.

— Я ведь даже проснулся, — заметил я. — Вышел в тамбур… с проводником пообщался.

— Не было похоже на то, что в купе кто-то заглядывал в твоё отсутствие? — спросил Михаил.

Я вздрогнул, глядя на Найда. Тот пожал плечами.

— Не знаю, — сказал я. — Как-то и в голову не пришло… Ольга Чехова… Чем-то знакомое имя.

— Старая русско-немецкая актриса первой половины двадцатого века. Гитлер её очень любил, несмотря на русское происхождение. Ещё, говорят, была агентом НКВД. Спроси Маркина, он точно скажет.

— Ну, ты же не хочешь сказать…

Бедренец вздохнул.

— Нет, конечно. Та Чехова давным-давно умерла, шансов восстать у неё не больше, чем у Наполеона. Но если фальшивое имя выбрано не случайно, то это интересный штрих. Любит литературу, однако.

Я подумал немного и кивнул. Перед глазами стояла Ольга Чехова, она же Александра Фадеева. Блин, красивая женщина. Такие не должны быть убийцами. Ладно, такие имеют право из ревности застрелить соперницу или мужа-обманщика! Но уж никак не отравить вагон мальчишек-курсантов!

— Как у тебя-то? — спросил Бедренец мягче.

— Всё нормально, — ответил я.

— Как Настя?

— А что Настя? Тоже нормально. Днюет и ночует на работе. Ты же понимаешь.

— Она хороший, увлечённый сотрудник, но мне казалось, что любовь к тебе для неё важнее, — осторожно сказал Бедренец. — Может быть, это для неё единственная возможность быть рядом с тобой?

Я улыбнулся.

— Если бы даже и так? Неужели ты думаешь, Михаил, что я стал бы жить с мёртвой женщиной, которую когда-то любил?

Старый кваzи посмотрел мне в глаза. Потом покачал головой.

— Нет, Денис. Ты бы не стал.

Примечания

1

Чупров О. «Державный град, Возвышайся над Невою…» — гимн Санкт-Петербурга.