Третий всадник

Сергей Зверев, 2023

1933 год. Нижнепольская область бурлит. Народное недовольство растет. Кулаки лютуют. Переселенцы тысячами уходят в бега. Крестьяне с ног падают от недоедания и недосыпания. Замечены факты людоедства и грабежей складов. А началось все с того, что по сёлам стали шнырять какие-то люди с мандатом от заведующего сельхозотделом обкома партии Головченко. Ссылаясь на его приказ, они подчистую отбирали у крестьян продуктовые запасы. Причем, никто не знает, куда эта сельхозпродукция в итоге подевалась. Нет ее ни в районе, ни на союзных складах. Словно испарилась. Как, впрочем, и сам Головченко. Группе чекистов из ОГПУ во главе с закаленными бойцами Большаковым, Русаковым и Лифшицем поручена крайне опасная операция. Уже установлено место, где схоронился беглый партиец. Осталось лишь ворваться в его логово и взять мерзавца живым. Но, как оказалось, вовсе не Головченко оказался самым опасным врагом. А кто-то среди своих…

Глава 7

В город мы вернулись следующим вечером. Пропыленный, стойко выдержавший дальнюю поездку автобус устало застыл во дворе. А мы с Горцем направились в особняк. Такова уж натура человека — даже временное пристанище мы воспринимаем как дом и возвращаемся в него, словно в надежную и спокойную гавань.

Просторное помещение, прозванное нами «бальным залом», служило и комнатой для общих совещаний, и местом досуга. Сейчас там чаевничали пятеро наших боевых товарищей. В группу собрали людей с самых разных концов страны — и из города Горького, и с Урала, и с Чернигова.

Нас тут же пригласили за стол. Уралец поинтересовался:

— Как прокатились?

— Да нормально, — ответил я, устраиваясь поудобнее на венском стуле. — Террористы в камере в Ольшанском райцентре. А мы здесь. Живые.

— Со стрельбой брали?

— Не без этого. Продотрядовцы Лифшица хорошо поработали. Мы только в сторонке, как в театре, поскучали, зевающими зрителями.

— Продотряд. Умелые ребята, — оценил уралец.

— А вы где подвиги совершали? — спросил я.

— Терницкий район. В колхозе «Безбожник» кулацкие великовозрастные детишки спалили колхозный сарай и помещение сельпо. Порезали пять колхозных лошадей, молотильную машину в овраг выбросили. В общем, погуляли на всю катушку. Мы их оформили как группу вредителей.

— Вредитель. Гнусное племя! — горячо воскликнул Горец. — Чужой труд не уважать — это в себя самого плевать.

— Да они и тебя, и себя обплюют — и не поморщатся. Ни совести, ни понятия о правде жизни. Только злобное желание навредить побольнее и посильнее, — резонно заметил уралец.

Чаепитие было скромное, без разносолов. Сложились, кто чем мог. Кто-то выложил галеты из пайка. Кто-то нашел леденцы и сахар. Черниговец привез с собой из дома абрикосовое варенье, которым делился со всеми, правда, в микроскопических порциях — ему бы аптекарем работать.

В желудке бурлило. Хотя грех жаловаться. Нас еще более-менее снабжали. Беспокоило, как там жена с маленьким сыном. Но тут мои ребята обещали позаботиться. Как в ресторациях питаться не будут, но и с голоду не опухнут.

Обстановка за столом была домашняя. За два месяца в Нижнепольске мы сумели крепко сдружиться. Иначе солдату нельзя. Нужно чувствовать надежное плечо боевого товарища рядом.

— Представляешь, фуражку на него надели и у трапа поставили. А тут проверяющий. А темно. Он и говорит… — загибал Вася Говорун одну из своих бесчисленных моряцких историй, почерпнутых во время службы в торговом флоте, на этот раз про медведя на пароходе. Загибал умело, смеялись все. Но постепенно разговор привычно скатился к положению в стране.

По рассказам парней можно было примерно представить географию бедствия. Где-то ситуация была вполне терпимая, вроде моей родной области. Где-то было совсем плохо, как здесь. Как я и ожидал, хуже всего пришлось Украине. Оно и понятно. Еще когда в позапрошлом году внедрялся там в антисоветское подполье, я прогнозировал, что дело кончится большой бедой с учетом царившего в республике самодурства исполнительной власти, приправленного национализмом. Ну а также в связи со склонностью населения к анархии, его удивительного куркульства и тупого упрямства. Сопротивление коллективизации там было очень сильное. Былой бандитизм мы переломили, но не до конца.

— Вот зла не хватает на куркуля! — возмутился черниговец. — Бьемся с этой темной крестьянской массой. Трактор привели на поля! Школы и больницы строим! А они нам все в спину стреляют. И народ все кулака с попом слушает. И что, долго так будет? Не сломаем их?

— Ломать не строить, — благоразумно отозвался горьковчанин, самый рассудительный и старший из нас, он же наш временный парторг и главный агитатор. — А ты не думал о том, что в России две России? Городская и крестьянская. Первая — это устремленность в будущее, промышленность, государственное управление. Вторая — земля и традиции. Традиции порой прекрасные, а иногда дремучие и жестокие — когда хитрое дело решат всем миром по совести, но и за свое вилами проткнут без раздумий. И так уж выходит, что эти две России никак не могут жить друг без друга, но при этом всегда стараются выехать за счет друг друга. И взаимных обид накопилось немало.

— Ну да, — кивнул я. — «Государство всегда против крестьянина», — говорит крестьянин. «Куркуль будет сидеть на зерне и не поделится с умирающим, пусть хоть все вокруг с голоду сдохнут», — резонно отвечает горожанин. Так и живем.

— Но так жить дальше нельзя, — возразил горьковчанин. — Смычка между городом и деревней, как учит партия, — это наше будущее. Когда каждый гражданин на вопрос о том, кто он, ответит, что он советский человек. Нас всегда разделяли. А теперь пора и объединяться. Цели-то грандиозные. И врагов у нашей страны не счесть. Мы большевики, братцы. Так что и голод переживем. И куркуля из деревни изживем…

Наш интеллигентный диспут варварским образом прервал часовой. И обращался он лично ко мне:

— Александр Сергеевич. Там какой-то гражданин. Вас спрашивает. Говорит, ревизор Симонян его послал.

У меня екнуло сердце. Неожиданно как-то это. И чего, спрашивается, Феде понадобилось на ночь глядя? Правда, мы с ним договаривались встретиться, но не при свете же луны. Хотя он такой человек. Из-за пустяка поднимать шум не станет. Значит, что-то стряслось.

— Уже иду. — Я поспешно поднялся.

Часовой остался в помещении на входе, сторожить свой пропускной пункт. А я неторопливо и солидно, как и положено уполномоченному, спустился по широкому купеческому крыльцу на мостовую.

Улица озарялась неверным скачущим светом керосиновых фонарей, которые исправно зажигали каждый вечер. Электричества не хватало на весь город, потому некоторые места освещались по старинке, керосином, а в большинстве мест и этого не было. Я разглядел сгорбленную темную фигуру в коротком пальто, прислонившуюся к афишной тумбе с рекламой гастролирующего одесского театра.

Человек заметил меня и двинулся в мою сторону вихляющейся походкой. Был он невысокий и на редкость нескладный — криворукий, кривоногий, перекосившийся какой-то. Он задержался на грани, когда человек выглядит уже сильно удручающе, но пока еще не окончательно уродливо.

— Пошли, товарищ начальник, — заговорщически, на редкость густым и мощным голосом произнес он, приблизившись на расстояние вытянутой руки. — Федор Михайлович ждет.

— Что ему понадобилось? — поинтересовался я.

— Дело, говорит, тайное и личное.

— А ты сам-то кто будешь?

— Да на подхвате у него. Со снабконторы счетовод. Гоняет меня в хвост и в гриву, но я не в претензии. Человек он важный и ответственный… Ну, пойдем, пойдем…

Не понравился этот тип мне сразу. Говорил он быстро и напористо, как будто забалтывал, не давая вставить словечко.

Я шагнул за ним. И слегка притормозил. Вся ситуация меня настораживала. Ну не якшается Федя с такими. И тем более не гоняет людей в хвост и в гриву, прикрываясь тем, что он важный человек. Не в его характере. Конечно, всяко бывает. Однако…

И вдруг меня как молнией осветило и озарило. Кривой! По описаниям ровно тот самый, о ком говорил ныне убиенный председатель «Пути Ильича». Очень похожий тип приезжал по поручению Головченко грабить колхоз.

— А ну стоять! — Я шагнул к Кривому и крепко схватил его за локоть.

И тут же прогремел выстрел со стороны овощных складов…