Сны и кошмары фермера Сведенборга

Северин Виноградский

Герой масштабного фантастического романа, знаменитый учёный, изобретатель и мистик Эммануил Сведенборг обнаруживает себя после смерти членом загадочной общины из 12 фермеров, материализующих мыслеформы из своего вневременья в события реальной истории.Игорь Якушко, главный редактор журнала «Новая Литература».

© Северин Виноградский, 2022

ISBN 978-5-0056-4236-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Северин Виноградский.

Сны и кошмары фермера Сведенборга

Глава 1. Сведенборг

Сведенборг поставил чайник на горячую каменную плиту и помешал кочергой угли, отчего жилище, сооружённое из тонких брёвен и веток, обмазанных глиной, наполнилось влажным жаром. Из мешка рядом с каменной печью он зачерпнул горсть заварки и, приоткрыв крышку, бросил в кипящий чайник. Тот же, почувствовав в себе ценное содержимое, радостно засвистел и выпустил струю пара.

Сведенборг достал внушительных размеров глиняную кружку — в неё можно было поместить кулак — и наполнил её напитком, распространяющим по хижине крепкий аромат. Дверей в жилище не было, лишь иногда, прохладными ночами, низкий вход задвигался известковым валуном, многочисленными округлыми пустотами напоминающий кусок сыра. Утренний воздух проникал в щель между стеной и камнем, настырно забирался в складки рубища и приятно охлаждал струившийся по телу пот.

Старик вышел из хижины. Ветер, резвясь и нападая с разных сторон, трепал его густую бороду и спутанные седые волосы, со стороны могло показаться, будто они живут самостоятельной жизнью.

Сведенборг занимался любимым делом: осматривал окрестности. Вглядываясь в знакомый пейзаж, он рассуждал про себя, что вид ему совсем не надоедает. Насколько хватало глаз, простиралась долина, покрытая холмами, испещрённая фруктовыми садами, небольшими речушками и уютными лужайками. То там, то тут можно было заметить резвых газелей, скачущих кроликов и стаи мелких птиц. За равниной возвышались покрытые лесом холмы, утопающие в хлопьях рассветного тумана.

Сведенборг поймал себя на мысли, что с тех пор как волос бороды стал седым, а в суставах появился зуд от многих Лун работы в полях, он стал сентиментальным. Разве должна вечная и неизменная гармония фермы вызывать щемящее чувство грусти? Такое чувство свойственно обитателям мыслимых Хозяином эпох, объятых мёртвым и бесконечным космосом, где всё, чем владеет человек — неизменно тающий, утекающий сквозь пальцы кусок времени. Этот разрушительный дар подчинял себе его носителя, вызывая неумолимое желание обладать доступными богатствами и возможностями. Там, в мыслимых эпохах, белый волос, дрожь и слабость в руках свидетельствовали о наступившей старости, когда ноша отмеренного времени становилась лёгкой, а некогда чудесная вселенная опутывала шею невидимой, беспощадной удавкой. И, стоя на краю своего единственного цикла, глядя на пределы исчезающей яви, хранитель проклятого дара испытывал ощущение иллюзорности и хрупкости всего, что его окружало.

Сведенборг взглянул на бледный, почти невидимый диск Луны — она присутствовала и в охваченных временем эпохах, и на неизменной ферме, связывая в один узел реальное и мнимое. Фермер отгонял мысль, что вездесущий свет Луны вызывает в нём что-то вроде тревоги, а то и страха, что его цикл напоминает затянувшееся видение — большой пластичный сон, обволакивающий сны поменьше — те, где он ныряет в эпохи одноцикловых, проходит через их судьбы, отдаёт и впитывает, наполняет страдающие оболочки новыми смыслами, чтобы вернувшись, насладиться величием неизменного порядка. Что он помнил, кроме своего имени, когда появился здесь? Вкус чая. В этом есть своя неповторимая красота: избавиться от всего лишнего, кроме единственного телесного переживания, позволяющего оставаться самим собой — Сведенборгом — чистым, как росток маиса на плодородной земле.

Старик взял прислонённую к стене лачуги мотыгу и отправился к полям, начинающимся в паре сотен локтей от жилища. Участки открытой земли отделялись от буйной полевой растительности аккуратной плетёной изгородью, созданной в соавторстве с диким плющом, образующим на поверхности витиеватый декор. Сведенборг остановился возле любимого, самого большого участка, где неправильный прямоугольник земли пронзали извилистые ряды чайных кустов, разбавленные соцветиями полевых цветов. Фиолетовые всполохи аконита и шафрана заботливой рукой перемешивались с островками красного клевера и россыпями жёлтого лютика, а стройные ряды ромашек вдоль ограждения соседствовали с горделивыми огнями высоких маков. Сведенборг не помнил, чтобы кто-то ещё из фермерского сообщества выращивал цветы, но, как ему казалось, желание вырастить что-то для красоты не противоречит Пути Гармонии, в конце концов, их появляющаяся и увядающая красота — тоже часть единого цикла. Соседнее поле находилось под паром, земля отдыхала и в ожидании маисовых зёрен покрывалась щетиной сорняков. Именно туда и отправился Сведенборг. Он принялся рыхлить и пропалывать почву, чувствуя, как тело отозвалось привычным напряжением мышц: труд связал фермера и поле в одно целое, а тяжёлые мысли поблёкли. Старик работал тщательно и сосредоточенно, рукавом смахивая со лба капли пота.

Две или три сотни Лун до холодного сна, и он вернётся из Регенератора свободным от страхов, надежд, удовольствий и ужасов мыслимых эпох, очищенным от следов вируса любви, заменяющего безумие жизни благородной болезнью. У одноцикловых вирус вызывает что-то вроде эффекта идеального союза — узла, завязанного за границами времён: в мыслимых эпохах объектом любви может стать кто угодно, но на ферме у неё есть определённое имя. София — прививка от древней болезни — наяда, через чьи сладкие и мучительные объятья должен пройти каждый безбородый фермер, прежде, чем будет допущен к высоким смыслам, даруемым Хозяином фермы. София. Имя, вызывающее ощущение песка на зубах и эхо сладкой истомы, спрятавшейся в тайных глубинах воображения. Сведенборг радовался, что множество Лун наяда не имеет власти над его мыслями, является тем пределом, что он смог достойно преодолеть, но стоит остановиться и прислушаться к себе, как возможность вновь увидеть её после очищения холодным сном отзывалась забытым эхом желания. Хватит! Не для того он столько Лун упорно трудился на ферме, пропустил через себя калейдоскоп переживаний, свойственных охваченным временем людям — рождение и смерть, расцвет и упадок цивилизаций — чтобы теперь неловкие эпизоды давней встречи зазвучали в памяти навязчивым диссонансом. Нет, он не нарушит правил, не впишет своих отроческих воспоминаний в тот журнал, что перейдёт в следующий цикл и не заглянет в предыдущий, лежащий под толщей пустых страниц.

Пора посетить Дазайн, совершить таинство шлифовки вечного цикла фермы — ещё один шаг по Пути Гармонии — и все вещи встанут на свои места.

Фермер взял в качестве посоха мотыгу с самой длинной рукоятью и отправился в путь. Он спустился по узкой тропинке к пойме реки и пошёл вдоль берега. Кожа под рубищем чесалась и, несмотря на лёгкий озноб, — какой случается, когда контакта давно не было, — старику захотелось искупаться. Скинув рубище, он набрал воздух в лёгкие и нырнул в те же прохладные воды реки. Преодолев под водой узкое устье, пловец вынырнул у другого берега и вздрогнул: прямо перед ним, воплощённым воспоминанием сидела София. С тех пор как Сведенборг видел наяду в прошлый раз, у него успела вырасти и побелеть борода, и теперь всё та же юная София выглядела фантомом, сбежавшим из запретных грёз.

— Пусть сны твои будут добрыми, Свен.

Она звала его так со времён знакомства, он сам разрешил ей это, и теперь имя звучало отголоском отроческих воспоминаний.

— Зачем ты здесь появилась? — не ответив на приветствие, спросил Сведенборг.

— Захотелось искупаться, как и тебе, — девушка встала и потянулась.

— Ты ждёшь кого-то? Насколько я знаю, сейчас тебе пора заново познакомиться с Мартином, — сказал старик, оглядывая округу.

— Я ждала тебя.

— Зачем?

— Мне страшно.

— София, время играть со мной в игры прошло.

— Знаю, что ты сейчас испытываешь. Тебе необходимо согреть кровь и дальше предаваться тихой радости посильного труда и созерцания ландшафтов. Ты вспоминаешь меня хоть иногда, Свен?

— Нет.

— Ты весь дрожишь. Дай я тебя обниму.

София прильнула к Сведенборгу, и он почувствовал её тепло и стук сердца. На мгновение в нём пробудилась давным-давно угасшая страсть — старик отстранил девушку.

— Этого нельзя делать!

— Мне, в отличие от тебя, не объяснили в Гимназиуме, что можно, а что нельзя! — топнула ногой София.

Сведенборг прыгнул в воду и, сделав несколько гребков, пересёк реку.

— Ты! Ты ненастоящая! Зачем ты являешься мне? — крикнул он с другого берега и начал натягивать рубище.

Девушка бросилась следом и, стрелой преодолев расстояние между берегами, вынырнула перед Сведенборгом. Она стояла, приосанившись, а глаза сверкали загадочной смесью интереса и возмущения.

— Ненастоящая только потому, что обманула твои отроческие ожидания?

Старик смутился. Видел ли он Софию такой раньше?

— Свен!

— Что?

— Ты писал что-нибудь в журнал воспоминаний?

— Почему тебя вообще это интересует?

— Ты пытаешься забыть наши встречи, и это обидно.

— Я… не должен. Просто пытаюсь соблюдать правила.

— Тогда почему про меня нет никаких записей?

Сведенборг изумлённо замер.

— София — нет! Смотреть чужой журнал страшное преступление. Я… я даже предположить не мог, что ты на такое способна.

Девушка расхохоталась, тряхнув волосами:

— Какие вы, фермеры, глупые. Мне не нужно читать твои записи, чтобы знать — обо мне там ни строчки! Каждый цикл ты хочешь заново испытать, — она запнулась, — то, что испытал.

— Оставь меня и никогда ни с кем не говори про журнал.

Старик крупными шагами пошёл прочь.

— Эгрегор болен, Свен! Грядут перемены! Такие, о которых никто даже не подозревает!

Ветер унёс последние слова Софии, а раздражённый Сведенборг направился месту обитания Эгрегора, на языке фермеров называемое Дазайном. Время контакта. Он знал: пока ещё почти приятные озноб и слабость могут стать пыткой, хоть никогда не испытывал её. Никогда. Странное слово, о смысле которого Сведенборг раньше не задумывался. Умеет София сбить с толку. Перед контактом опасно находиться в сомнениях: всем известно, от сомнений даже опытные фермеры могут попасть в кошмар. Из фруктовой рощи, наполненной ароматным воздухом, тропа вывела старика на обширное плато, почти всю площадь которого занимал внушительный параллелепипед из тёмного блестящего материала, не встречающегося больше нигде на территории фермы. Высота Дазайна составляла примерно тридцать локтей, длина шестьдесят, а ширина — двадцать. Строгую геометричность конструкции подчёркивали встроенные в стены колонны, прямоугольные в сечении, они охватывали здание по периметру. Сверху и снизу колонны становились толще, ощетиниваясь гранёными ордерами, отчего сооружение производило впечатление огромного драгоценного камня, верх которого обрамляли небольшие — меньше локтя диаметром — отверстия. Вход оформлен треугольной стрельчатой аркой, затянутой серповидными стальными пластинами, которые открывались, стоило подойти к ним на расстояние пяти локтей. Эта особенность демонстрировала фермерам — жилище Эгрегора живое и наделено сознанием.

Под ложечкой засосало — так бывает перед контактом. Путник подошёл к двери, в очередной раз услышав характерный звук отворяющегося входа. Звук этот всегда вызывал устойчивую ассоциацию разгрызаемой изнутри оболочки куколки, из которой вот-вот вылупится бабочка.

Но не успел фермер сделать решающий шаг, как услышал знакомый хрипловатый голос: «Брат Сведенборг!».

— Брат Карлос, — приветственно кивнул Сведенборг и отступил на два шага, отчего вход Дазайна сомкнулся, так и не получив пищи.

Карлос медленно приближался тяжёлой, шаркающей походкой. Он давно не стриг волос, его засаленная борода свисала почти до пупа, а запах пота и дыма от меховой одежды чувствовался, несмотря на ветер. Под глазами фермера виднелись тёмные круги, но взгляд оставался подвижным и внимательным. Карлос был намного старше Сведенборга в текущем цикле: он учил его правилам жизни на ферме, когда тот ещё не носил бороды. Мудрые советы и поддержка Карлоса были незаменимы в сложный для юных фермеров период первых контактов.

— Пусть сны твои будут добрыми, — поклонился старший фермер, произнеся традиционное приветствие.

— А кошмары лёгкими, — последовал положенный ответ.

— Тебе холодно, брат Сведенборг?

— Да, мне нужно в Дазайн.

— Понимаю, — Карлос отвёл глаза, силясь что-то сказать, — у меня не было контакта двадцать пять Лун.

— Но почему? — Сведенборгу стало ещё холоднее от услышанных слов. — Брат Карлос, войдём же со мной?

— Знаешь, — Карлос пропустил предложение мимо ушей, — я наблюдал за тобой с тех пор, как ты, смешной и безбородый, появился в Гимназиуме, и могу сказать, положа руку на сердце, — ты гармоничнее большинства других фермеров. И вот, признаюсь, терзаюсь сомнениями, является ли это достоинством?

— Ты же сам говорил: каждый фермер — уникальное отражение разума Эгрегора, и нет теории для оценки того или иного сознания.

— Мы учим тому, чему должны, но не всякое знание ведёт к истине. Ты никогда не задумывался, сколько циклов мы существуем?

— Можно посмотреть в журнал, хоть и это вряд ли пойдёт на пользу, — неуверенно сказал Сведенборг.

— При смене цикла фермеру выдают новый журнал и оставляют один предыдущий — что ты и сам знаешь — правила рекомендуют один не читать, в другом не писать. Думаешь, записи с предыдущего цикла расскажут, как появилась ферма, Свен?

Сведенборг вздрогнул: так его называла только София, неужели она поделилась с Карлосом их тайнами?

— Вначале было Небесное Семя и бесконечная пустота. Оно созревало, и внутри семени появилась мысль о почве, куда оно могло бы погрузиться и начать движение внутри себя. Тогда пустота явила Землю, и Небесное Семя вонзилось в неодолимое препятствие. Из Семени вырос Эгрегор. — Сведенборг говорил заученные в фермерском Гимназиуме фразы. — Чтобы расти, Эгрегору требовались помощники, кто бы возделывал две Земли: в одной из них лежат корни Эгрегора, другую он мыслит…

— Остановись, Сведенборг, — перебил Карлос, — знаю, ты был прилежным учеником и прекрасно усвоил все уроки, но это всего лишь легенда, которую мы заучиваем, а потом верим в неё.

— Но как так?! — Сведенборг почувствовал возмущение, — разве можешь ты — уважаемый фермер, в почётном периоде цикла, разыгрывать меня подобным образом?

— Я бы никогда себе не позволил ничего подобного, если бы не прочел свой предыдущий журнал. Не смотри так. Я прекрасно помню железный постулат: фермер, идеально завершивший цикл, не читал журналов и не делал в них записей, — последнюю фразу Карлос издевательски произнёс тоном школяра. — Так вот. В моих записях есть ты, брат Сведенборг.

— Я не хочу этого знать, брат Карлос. Рассказать о своих заметках — страшное нарушение, оно может обеспечить кошмарами на несколько циклов вперёд.

— Ты один из немногих фермеров, украшенных седой бородой, кто не впал в слабоумие и не потерял память, все правила назубок помнишь, — горько усмехнулся Карлос.

— У меня был хороший учитель, — Сведенборг растерянно поклонился.

— Ты думал о том, что знает София? Она существует без циклов и всегда умудряется оставаться легкомысленной соблазнительницей. Вдруг она может рассказать нечто такое, о чём мы даже не подозреваем?

— Н-нет. Зачем думать об этом? Так устроена ферма.

— Про неё нет легенд. По неписанному правилу, в Гимназиуме не распространяются, какова природа живущей по соседству с нами наяды. София появляется в каждом цикле у каждого фермера, и все стыдливо умалчивают о ярких отроческих встречах, хоть по этому поводу не существует писаных правил. Зачем и кому она тут нужна на самом деле?

— Я думаю… брат Карлос. Не знаю. Так задумано Эгрегором: наяда — это часть порядка.

— И этого объяснения тебе хватает? София знает и помнит всё, что мы прячем в журналах или предпочитаем забыть, и чем при этом занимается? Соблазняет неокрепшие тела и умы. Как тебе больше нравилось с ней, сверху или сзади? — Карлос рассмеялся коротким, каркающим смехом, — а что она вытворяет, когда…

— Прекрати, брат, — взмолился Сведенборг, — ты болен, хочешь, я отведу тебя в Дазайн?

— Вот уж нет, Свен, ходить я буду сам, пока во мне есть… В общем, иди, ты весь дрожишь, поговорим позже.

Озадаченный Сведенборг шагнул ко входу обиталища Эгрегора, и стальные пластины вновь раздвинулись; он шагнул внутрь, и прежде чем вход скрыл за спиной дневной свет, успел услышать: «Брат Сведенборг, в других циклах ты тоже строго соответствовал правилам! Ты особенный, а значит, с тобой что-то не так!».

Щелчок. И вот слышно только сопение Эгрегора: Сведенборг в который раз поразился его величию. Хозяин фермы стоял в центре и почти полностью занимал пространство гигантского помещения. Массивная туша держалась на множестве толстых кряжистых ног, они уходили в глубь земли и, по легенде, заканчивались корнями. Голова Эгрегора напоминала гибрид человека и слона — антропоморфные черты сочетались с наличием хобота, а кожа по фактуре напоминала древесную кору.

Эгрегор, как и фермеры, имел бороду. Издалека она напоминала человеческую, но, если вглядеться, то состояла борода из бесчисленного количества тонких белых проводков, каждый из которых имел по всей длине несколько металлических шариков, нанизанных на «волос». Когда Эгрегор мотал головой, шарики соприкасались друг с другом, издавая электрический треск. Под кожей существа периодически буграми вздувались и пропадали вены, проступали четкие геометрические детали, словно внутри варился суп из органических и рукотворных ингредиентов. Из-под туши тянулись множественные отростки — они скользили в слизи, выделяемой расположенными в подбрюшье железами. Слизь заливала весь пол, вплоть до металлической клетки, окружающей Эгрегора. Хоботки присасывались к пупкам фермеров — там располагался специальный орган для контакта — те же, что не находили цели, в конвульсиях скользили по полу, подобно выброшенной на берег рыбе. Сведенборг насчитал троих фермеров, лежащих вокруг клети. Их тела содрогались в такт движениям дланей Хозяина, которые будто вгрызались в животы своих контактёров. Сведенборг услышал писк: один из хоботков, несколько раз дёрнувшись в слизи, приподнялся, изогнувшись, как кобра перед атакой, и повернулся присоской в его сторону. «Да, сейчас, один момент», — проворчал Сведенборг, наскоро сбрасывая рубище и бросая его на дощатый настил, который окружал узкий периметр вокруг клетки. Старик прикинул свободное место между лежащими фермерами и двинулся туда, стараясь не поскользнуться на брызгах слизи. Хоботок поворачивался, следя за новым контактёром, и, едва Сведенборг успел встать на выбранное место, с шумом бросился к нему, через мгновение намертво соединясь с пупком. Привычная вспышка в глазах. Старик упал на колени и завалился на плечо — отработанная техника безопасности при контакте.

Запущен протокол BCM 128-22-64/45 Загрузка Narrative 545/76—2 — Пипл-Мор.

Свет сменяется кромешной тьмой, а озноб мягко переходит в жару, точнее, в духоту. Доктор Скариман поправляет холодную сталь нашивок на лацканах и поднимает руку в приветствии. Глаза агента мерцают электронным блеском. Чёртовы работники спецслужб не меняются, соблюдают приветствия, даже если человеческого в них совсем не осталось. — «Над чем работаете, доктор?» — Этот кибернетический урод прекрасно всё знает, непонятно зачем они используют архаические пережитки вроде формальных вопросов. — «Да так, работаем над популяцией порядочных бюргеров. Второстепенный проект, уровень секретности минимальный», — доктор чувствует, как по его нейронам пробежался луч сканера. — «Разработка кормовых культур является проектом первостепенной важности», — офицер нервно поправляет верхнюю пуговицу кителя. Доктор ненавидит симуляции эмоций, они всегда выводят из равновесия. — «Желаете отчётность»? — «Меня интересуют некоторые детали». — «Мы увеличили процент жировой ткани, немного понизили уровень тестостерона». Агент подходит к веренице клонов. Они стоят на коленях, а их туши покоятся в специальных салазках. Питательные трубки через ротовые отверстия проникают сразу в пищевод, а трубки для отходов тянутся из анальных отверстий. Агент щупает бока ближайшего бюргера. — «Что за способ кормления, не экономичней ли действовать внутривенно»? — «Так надёжнее прописываются орально-анальные рефлексы. Обеспечивает высокий уровень чревоугодия и сексуальной зависимости». — «Реакция на боль?» — «Четыре целых, семь десятых. Что на две десятых больше, чем в предыдущей популяции. Поверьте, сэр, в кабинете стоматолога они превратятся в визгливых, дрожащих тварей, а если запустить эпидемию…» — «Подобные фантазии не в вашей компетенции», — обрывает агент. — Даже при отсутствии эмоций высокомерия в этих андроидах хоть отбавляй. Доктор сжимает зубы, изо всех сил пытаясь изобразить равнодушие. — «Я же должен учитывать варианты». — «Что с трансцендентной чувствительностью?» — «Это всегда трудно предсказать, пока субъект не активирован». — «Так активируйте». — Агент нетерпеливо дёргает плечами. Щелчок тумблера на салазках. Жирные складки на боках бюргера мелко трясутся, и он открывает белёсые глаза: «О-о-омм. О-м-м-м. Х-холодно. Д-дорогая, дай мне костюм. С-слуга народа. П-пространство демократии. Попкорн детям. Будущее без сахара не для нас. Дай мне кусочек, покажи смысл. О-о-мм». Доктор вынимает из кармана кусочек сахара и кладёт в рот бюргеру. Глаза существа закатываются, а изо рта стекает густая полоса слюны. Бока трясутся так, будто внутри тела работает мотор. — «Мягкое небо. О-о-м… моё, моё. Предрассветный сон в ожидании хрустящей газеты. Утренний кофе. К-крахмала, дай мне его, моя Королева. Гладь меня, трогай, пока я смотрю на звёзды. Комета ещё далеко, мы ещё успеем собрать урожай. Весёлый праздник. О-м-м-м. О-м-м-м. Сахарный радиоэфир глушит вакуумный шум кометы. Возьмитесь за ру-уки и откройте рот, ядерной зимы не будет». — Бюргер шумно дышит, его член набухает, выплёскивает желтоватую лужицу, и тело расслабленно замирает в салазках. — «Что с ним?» — ледяным тоном спрашивает агент. — «Он-н умер», — доктор нервно сжимает кулаки в карманах халата. — «Вы в курсе, какие ресурсы заложены в этот проект?» — «Поймите меня. Так получилось, ген лосося, который мы поместили в конструкт, вызвал осложнения при употреблении сахара». — «Но на сахаре вы завязали все основные инстинкты!» — Как же похоже чёртов агент изображает укор! — «Д-да, но я исправлю, немного радиации и…» — «Никакой радиации, вы что, задумали погубить всю популяцию?» — «Дайте мне ещё времени», — молит доктор. — «Проект доктор Скариман 679 закрыт». — Агент достаёт маузер, щелчком сбрасывает предохранитель. Крик. Выстрел. Свет.

Протокол BCM 128-22-64/45 выполнен. Narrative 545/76—2 — Пипл-Мор отредактирован.

Хобот Эгрегора с хлюпаньем оторвался от пупка Сведенборга и скользнул в пространство клетки. Несмотря на кошмар, Сведенборг дрожал от ощущения Гармонии и удовольствия. Запах слизи и тел фермеров ласкал ноздри. Старик медленно поднялся, нашёл своё рубище и натянул его. Странный контакт, тяжёлый. Но это всё не важно, ведь он, Сведенборг, всегда будет тут, на замечательной ферме, а кошмары его не касаются — мало ли как Эгрегор мыслит реальность людей, не меняющих цикл?

Старик, гордо выпрямив спину, проследовал к двери, и она открылась, призывая к выходу мягким светом. Всё пространство фермы ощущалось физически после контакта: активировался новый орган восприятия, позволяющий знать-слышать, как растут трава и деревья, а пчёлы садятся на соцветия клевера; кожей Сведенборг чувствовал, как прохладные воды реки, изгибаясь, обнимают бока рыбин и щедро делятся кислородом, проходя через жабры. Вальдшнепы, аисты, мыши-полевки, жуки-скарабеи, маисовые поля и другие фермеры — всё находилось в Гармонии. Старик испытал ощущение невероятной свободы. Как здорово, что к нему нельзя привыкнуть! Сколько было контактов? — Несчётное количество. Эгрегор, необъяснимый и непознаваемый, творит реальность фермеров и других обитателей фермы, из раза в раз создавая великое приключение.

Чувствуя прилив энергии, Сведенборг направился домой почти бегом. Первым делом в глотку каменной печи отправились поленья, и глиняная кружка вновь наполнилась. Чай после контакта — совершенно другой напиток, это амброзия и нектар, отданные требовательной кипящей воде листьями чудесного растения. А вкус лепёшки? Каждая из них имеет свой неповторимый оттенок, надо только уметь его почувствовать. Одно зерно упало в чернозём, другое в красную глину, третье соседствовало с сорняком, следующее удобрила птица или полёвка. Поле — набор уникальных историй. О, Эгрегор, ты даришь радость, повторяя свои чудеса, и как брат Карлос этого не видит?

Завершив трапезу, Сведенборг взял плетёную корзину, полную семян, снял рубище и нагим отправился засевать участок поля, несколько десятков Лун находящийся под паром. Ветер ласкал тело и развевал бороду, а старик, загребая семена ладонью, бросал их во влажную после недавнего дождя землю. Во время сева фермер подобен Эгрегору — запускает новые циклы.

Ещё одна порция зёрен легла в борозду, и вспомнилось обучение в фермерской школе, где старшие товарищи заботливо пытались объяснить непонятливому новичку нюансы древних языков. Безбородые фермеры, как правило, воспитывались среди взрослых и максимально ограничивались в общении друг с другом, так более верен и короток путь к постижению воли Эгрегора. В Гимназиуме давались основы ремесел: гончарное дело, плетение корзин, роспись по глиняной посуде — кто к чему больше проявлял способностей, и, конечно же, возделывание земли — обязанность и награда каждого землепашца. Тогда же происходило знакомство с неуловимой наядой Софией, открывающей неофитам мир плотских удовольствий и чувства, длящегося до первого посещения Дазайна. После контакта землепашец освобождался от эмоциональной привязанности к обитательнице рощи: ведь Эгрегор дарит ощущение любви ко всему, что существует на ферме и в его мыслях. Даже случающиеся кошмары имеют своё очарование. Как понять Гармонию, если нет диссонанса? — Сведенборг бросил очередную горсть, и хруст падающих в поле семян порадовал слух. Босые ноги впитывали энергию земли, так же как маисовые зёрна, внутри которых уже раздавались сигналы — выпустить корни! Сеял старик до наступления сумерек и закончил, вознагражденный благородной усталостью. Удовлетворённый, он окинул взглядом поля, утопающие в вечерней дымке, и отправился в жилище.

Сведенборг задвинул вход хижины валуном и при свете огня из печи приступил к любимому делу — росписи глиняного кувшина. Подобная работа хоть и считалась второстепенной, пользовалась спросом среди фермеров, и Сведенборг надеялся обменять кувшин у кузнеца на пару мотыг. Кисть скользила по выгнутой поверхности, образуя слонообразную фигуру. Основной хобот, принадлежащий голове, гордо поднят вверх, своим изгибом напоминал носик чайника. Старик кропотливо выводил кистью фигурки фермеров, подключённых хоботками к телу величественного существа, но ловил себя на мысли, что с нетерпением ждёт главной детали, которую оставил на десерт. Он оттягивал удовольствие, любовно прорисовывая разметанные в разные стороны бороды и бьющиеся в экстазах тела, пока не приступил к главной детали композиции — фигуре контактёра, поднятой на основном хоботе Эгрегора. Говорят, далеко не каждый цикл случается подобное событие. Тот, кому удаётся это испытать, обретает особую способность смотреть на вещи, мыслимые Эгрегором. Ещё в Гимназиуме неофиту становилось известно, как много циклов назад подобное чудо произошло со старостой Иеронимусом. Но однажды каждый фермер совершит подобный контакт, и тогда Эгрегор создаст единственный — неизмеримый количеством Лун — цикл и будет мыслить идеально гармоничную реальность. Больше не будет кошмаров, фермеры навсегда соединятся с телом Эгрегора, превратившись в единое целое. Сведенборг критически посмотрел на законченную работу и отправился спать.

Утром, напившись чаю, старик взял расписанный кувшин, на этот раз дорожным посохом ему послужила острога, — и отправился в Гимназиум, где должно проходить обучение брата Мартина. Сведенборг решил прогуляться через центр фермы. Он спустился вниз с холма по извилистой дороге: мощённое булыжником полотно петляло среди огромных валунов, уводило в уютные рощи и вновь выныривало на равнину. Оттуда виднелись, едва различимые в полосе рассветного тумана, хижины и пещеры других фермеров, то тут, то там разбросанные на приличном отдалении друг от друга. По периметру пространство фермы охватывали ломаные треугольники гор, украшенные заснеженными верхушками.

Радостно видеть жилища своих собратьев, знать, что где-то там, на еле различимых полях они сеют, жнут, производят удобрения и пьют чай.

Сведенборг остановился, почувствовав усталость, и лёг передохнуть в россыпь соцветий клевера, глубоко вдыхая пряный аромат. Вот на цветке сидит пчела, в ней заложено предназначение — насекомое знает свою роль, едва появившись на свет. Так и фермер, начиная цикл, имеет остаточную память, он знает язык, владеет основными навыками фермерского ремесла и помнит предыдущий цикл как спокойный утренний сон, который точно был, но растворился в ароматах утреннего чая. Землепашец и пчела одинаково поддерживают равновесие в том, что существует. Старик закрыл глаза, насладившись жужжанием улетающей с грузом цветочной пыльцы труженицы. Всеми клетками тела он ощущал токи энергии, исходящие от почвы, что питают разнообразную растительность, в едином порыве тянущуюся к свету, и вновь погрузился в состояние тихой радости, невидимым эфиром пронизывающей ферму.

Отдохнув, Сведенборг поднялся на ноги и направился к озеру, по левую руку от которого располагались угодья кузнеца Миколаича. В отличие от других фермеров, у Миколаича было в хозяйстве два сооружения: сложенная из крупных камней кузня и лачуга, из обмазанных глиной плетёных веток. Вход кузни был обращен к озеру, чтобы бриз мог охлаждать жар печи. Ещё на подходе, за две-три сотни локтей, Сведенборг услышал звонкий стук молота. Дождавшись паузы в ритме металлического звона, путник крикнул:

— Пусть сны твои будут добрыми, Миколаич!

— А кошмары лёгкими, — послышался ответ.

Крупная фигура появилась в проёме кузни. Миколаич вышел, щурясь от дневного света, с закинутым на плечо молотом. Рубище его было сплетено из тонких нитей, местами заношено до крупных, ощерившихся хаотичной верёвочной пляской дыр, которые в столь же произвольном порядке покрывались заплатами. Две из них, особенно крупные, торчали над мускулистыми плечами, и Сведенборг не мог отделаться от ощущения, что его собрат носит эполеты, которые он видел при контакте в эпохе Ре-Эллас.

— Я направляюсь в Гимназиум, брат Миколаич. Вот решил зайти к тебе по пути, спросить, не нужен ли тебе кувшин, да не найдётся ли для меня пары мотыг? — Сведенборг поставил сосуд на землю.

Кузнец поставил молот, подхватил кувшин, поднял на уровень глаз и замер, рассматривая роспись.

— Хм, — сказал кузнец, — я словно увидел всё своими глазами. Дам три штуки. — Он унёс сосуд в кузню и вышел с мотыгами, на ходу перематывая их бечевкой. Сделав удобную петлю, чтоб инструменты можно было повесить на плечо, Миколаич протянул их гостю.

— Спасибо, — поклонился Сведенборг.

— И тебе. Мне нравится твоя картина. Как думаешь, — кузнец запустил пальцы в бороду, — каждый фермер может быть поднят на хобот?

— Конечно, с чего мне сомневаться?

— Да, действительно, — Миколаич смущённо поморщился, рассеяно посмотрел в горы и вдруг быстро произнёс: Я видел Софию.

— Я тоже её встретил, как и брат Карлос. Может, это просто случайность?

— Что она говорила тебе?

— Что-то про журнал. Вроде того, что в нём нет никаких записей про неё.

— А ты, — кузнец замялся, — ты проверял?

— Зачем? Читать журнал — значит, сомневаться в воле Эгрегора. Это бессмысленно. Разве ты не помнишь, чему тебя учили в Гимназиуме?

— Да-да, извиняй, брат Сведенборг. Для меня ты всегда пример образцового фермера, может, потому и хочется иногда у тебя спросить кое-что?

— Да я разве против? Если имеются какие сомнения, так что бы и не спросить?

— Вот скажи мне, а не было ли у тебя мыслей каких, или желаний, чтобы София принадлежала только тебе?

Сведенборг задумался, подбирая слова для правильного ответа, но вдруг на него нахлынула смесь образов, слов и звуков. Тонкая рука Софии гладит мальчишескую спину. Шёпот растворяется в шорохе её волос, щекочущих ухо. — «Давай будем играть вдвоём, только ты и я?» — Потоки воды обтекают слитые тела, как иллюзорное время памятники. Пусть ничто никогда не изменится! — «Свен, а ты слышал когда-нибудь о любви?» — «Нет». — «Это такая невидимая вещь, которая одинаково неразделимо принадлежит двум людям. Я хочу, чтобы у нас такая была». — Заливистый хохот девушки вызывает серию острых вспышек наслаждения. Но вот уже хобот скользит в слизи, вонзаясь в пупок Сведенборга. — «София, я нашёл вещи! Много невидимых вещей, которые могут принадлежать нам двоим!» — Мальчик ходит по берегу и до хрипоты выкрикивает её имя, отчего налимы удивлённо выглядывают из-под камней, но наяда не появляется.

— Ты знаешь, в начале цикла многие испытывают что-то подобное, — морок закончился, и старик снова мог здраво размышлять, — но потом становится очевидно, что София — лишь вспомогательный процесс, необходимый для подготовки фермера к полноценным контактам в Дазайне. Желать Софию в свою личную собственность — всё равно что пытаться дышать больше, чем требуется — закончится головокружением.

— Правильно сказал, — кузнец дружески положил свою широкую ладонь на плечо Сведенборга и облегченно улыбнулся, — пусть сны твои будут добрыми.

— А кошмары лёгкими.

Чтобы добраться до Гимназиума, старик обогнул озеро по левую руку и направился вверх по крутой горной тропе. Гимназиум представлял собой округлое здание, около двадцати локтей в диаметре, c конусовидной крышей, поддерживаемой грубыми известковыми колоннами. Таким образом, занятия проходили фактически на свежем воздухе. В Гимназиуме уже сидели фермеры: Ипполит, Даниил, Омар, Карлос, староста Иеронимус и собственно Мартин — постигающий науку неофит.

Сведенборг пожелал всем добрых снов и, получив ответное приветствие, занял место на свободной циновке. Инструменты он расположил на коленях. Поглаживая свежевыструганные рукояти мотыг, старик прислушался к беседе.

— В эпохе Та-Кемет циклы людей всегда соотносятся с внешней реальностью, своеобразным перпендикулярным временем, где творится история богов и героев. Подобно Эгрегору, в мыслях рождающему пространственно-временные иллюзии, боги Та-Кемета формируют реальность в восприятии людей. Идеи истинного времени будут встречаться и в других эпохах, но об этом позже, — фермер Ипполит задумчиво почесал бороду. — Итак, для связи с более совершенным, настоящим миром, правители Та-Кемет возвели устройства связи — пирамиды, куда помещали свои мёртвые, высушенные тела, называемые мумиями, а также тела своих рабов, считая, что…

— А кто такие рабы? — перебил Ипполита увлечённый мыслью худощавый отрок Мартин.

— Люди, являющиеся собственностью других людей, подчинённые воле своих хозяев.

— Они страдают?

— Спорный вопрос. Рабство в том или ином виде — состояние большинства обитателей видений Эгрегора, но в Та-Кемет, в отличие от последующих эпох, это никак не вуалировалось. Брат Мартин, при контакте ты можешь оказаться рабом или хозяином, но это мало что значит в вопросах страданий. Фермер — проводник видений, но не толкователь. Вот представь реку: мысли Эгрегора — вода, ум фермера — русло. И вода движется по кругу, — Ипполит прочертил мотыгой круг в воздухе, — образует вечный цикл, неизменную красоту.

— Да, Мартин, рабы страдают, — вмешался в разговор брат Карлос, — и если в эпохах Элласа и Романиума возможны варианты, то в Та-Кемет или Науа это будет кошмаром.

Сведенборг заметил, что круги под глазами Карлоса стали ещё темнее, а саркастическая усмешка, в углу которой притаился нервный тик, виднелась даже сквозь бороду. Если так будет продолжаться, через несколько Лун Карлос сменит цикл и окажется в Гимназиуме в качестве ученика. По какой причине мудрый седобородый землепашец сознательно не посещает Дазайн? Не страх же контакта останавливает его? Опытный фермер достигнет Гармонии, даже если испытает на себе кровавые ритуалы императорских жрецов Науа. Кошмары — иллюзия, а вот чай после контакта — живая, нерушимая реальность.

— Позвольте вмешаться, — староста Иеронимус перебил Карлоса с мягким нажимом, — все видения, дарованные Эгрегором — благо для фермера. Не хотелось бы ввести Мартина в заблуждение. То, что мы называем кошмаром — суть наша реакция на увиденное. Эгрегор при контактах затачивает наше сознание как мастер, что готовит инструмент для работы. — Иеронимус тронул ногтем лезвие своей мотыги, и она ответила коротким звоном. — Задача фермера — учиться и стать для Эгрегора идеальной мотыгой. Тогда разница между добрым сном и кошмаром пропадает, ибо и то, и другое имеет смысл, лежащий за пределами наших эмоций.

— Да-да, — Карлос опустил глаза, поднёс к губам пиалу с чаем, отхлебнул и плюнул под ноги.

— Брат Карлос, тебе нужен контакт.

— Я устал, подожду холодного сна, — Карлос тяжело поднялся и пошёл прочь, — добрых снов! — не оборачиваясь крикнул он.

— Лёгких кошмаров, — сказал Мартин.

— Ты быстро учишься, — улыбнулся староста.

— Итак, мы отвлеклись, — продолжал фермер Ипполит, — В Та-Кемет люди состоят из нескольких сущностей, называемым душами. Рен — имя, которое записано в книге всего существующего. Одноцикловые люди очень дорожат именами. Пока они звучат, человек не исчезнет навсегда, даже будучи мёртвым.

— А что значит быть мёртвым?

— Смерть — это иллюзия из видений. Вот представь, что цикл кончился, а ты не появился. Всё на месте: Гимназиум, я, староста Иеронимус, Даниил, Омар, Сведенборг, — а тебя нет.

— А где я?

— Тебя нет нигде.

— Не понимаю. Вот брата Карлоса нет с нами, но где-то же он есть?

— Надеюсь, в Дазайне, — проворчал Иеронимус, — смерть — это когда человека нет нигде, куда бы ты ни пришёл.

— Но это абсурд! — воскликнул Мартин.

— Совершенно верно. И речь о том, как смертные люди эпохи Та-Кемет находят ему объяснение. Итак, первое, что определяет человека — имя. Это важная составляющая и нас, фермеров. Чем ближе мыслимые цивилизации подходили к концу времён, тем больше обесценивалось имя. Количество существующих людей увеличилось, а составляющих их элементов — то есть душ — в их представлениях сократилось до одной, а в поздних эпохах душа и вовсе будет считаться атавизмом — пережитком примитивного сознания.

— А сколько душ у фермера?

— Ты нетерпелив, брат Мартин, — усмехнулся Омар. — Пойми, то, что тебе даст Эгрегор — есть поле, на котором взращивается смысл вещей. Только лучшие плоды будут собраны и станут материалом для реальности, которой является ферма — точка отсчёта всего сущего. Мы не можем знать, какая мысль является ценным плодом, а какая — сорной травой, и потому вопрос души и составляющих её элементов не должен интересовать землепашца за пределами стен Дазайна. В Гимназиуме ты ознакомишься с вещами, которые обретут силу, лишь будучи явленными при контакте. Это можно сравнить с чаепитием, — на этих словах фермеры почти одновременно глотнули из пиал, — ты пришёл утолить жажду, но напиток нужно приготовить, налить и дать остыть до нужной температуры. Гимназиум — место, где ты получаешь пиалу, Эгрегор — тот, кто наполнит её содержимым. Так что, дорогой Мартин, наберись терпения, стань добротным сосудом — оболочкой для смысла вещей, что вдохнет в тебя Хозяин фермы. Простите, что вмешался в беседу. Ипполит, продолжай, а потом мы ответим на все вопросы нашего любопытного брата.

Мартин чуть покраснел и опустил глаза.

— Продолжим, — улыбнулся Ипполит. — Как говорилось ранее, первая составляющая обитателя Та-Кемет — имя. Второй элемент — двойник. Незримая копия, как сказали бы в поздних эпохах — back up личности. Даже если цикл жизни прервётся, двойник останется в текущем пространственно-временном состоянии и доделает дела, связанные с переходом человека в новое состояние. Двойник, как опытный инженер, управляет гробницей-ретранслятором, выдавая сущность человека в эфир за пределы космоса. — «С Вами Эхо Та-Кемет, встречайте новоприбывшего!» — Часть душ начинают новый цикл, часть завершают старый. Сейчас об этом подробнее…

Глядя на заинтересованное лицо и расширенные зрачки Мартина, впитывающего малопонятные знания как губка, Сведенборг почувствовал, как перед глазами промелькнули обрывки видений. Глинистый берег реки, саванна и боги с головами животных.

Громкий шёпот прервал размышления.

— Брат Сведенборг, — позвал фермера Иеронимус. Стараясь не прерывать лектора, он встал и показал жестом на выход из Гимназиума.

— У меня есть к тебе разговор, — спускаясь по горной тропинке, Иеронимус по-отечески обнял собеседника. — Я знаю тебя как разумного и спокойного человека. Ты подаёшь другим фермерам пример самоотдачи и гармоничного существования. Твой труд заметен в поле, стенах Дазайна, в гончарном круге, росписях на телах сосудов и страницах книг. Уверен, благодаря таким достойным фермерам наши циклы становятся совершенными.

— Спасибо, брат Иеронимус. Твои слова подобны вкусу чая, но разве заслуживаю я слов благодарности за стремление быть подобным пчеле?

— Ах, если все землепашцы будут такими, смысл в подобных словах пропадёт за ненадобностью. Уверен, всё к этому идёт, но пока у нас имеет место досадное недоразумение.

«Брат Карлос, избегающий контакта, или взбесившаяся София, являющаяся не тем, кому положено?» — подумал про себя Сведенборг.

— Карлос, — сказал староста, будто прочитав незаданный вопрос, — тебе не кажется, что он ведёт себя странно?

— Я знал его ещё безбородым неофитом как достойного фермера. Он открыл для меня немало полезных знаний, пригодившихся в стенах Дазайна. Но не мне рассказывать, что седина в бороде может вызывать определённые трудности в выполнении, казалось бы, простых и привычных обязанностей.

— Полагаю, мы сможем помочь Карлосу, когда он окажется в Гимназиуме в качестве ученика, но это не значит, что в текущем положении он должен забыть о призвании фермера — достижении Гармонии. Не хочу показаться фантазёром, но полагаю, он читает журнал прежнего цикла и заполняет текущий. Знаю, что ты можешь подумать: растрачивать труд на манипуляции с журналами — не лучшее занятие, но всё же не запретное, в конце концов, зачем-то они нам даны? И всё же, я уверен, не будет ошибкой, если уважаемый фермер, отличающийся стабильностью, поговорит со своим уставшим братом. Я прошу тебя, Сведенборг — сделай это, убеди Карлоса посетить Дазайн. Эгрегор также нуждается в контакте, как и мы.

— Брат Иеронимус, кто как не ты способен убедить фермера в красоте труда и выполнения долга? Ты староста, слова твои всегда мудры и убедительны…

— В том-то и дело, — мягко перебил Иеронимус, слегка сжав плечо собеседника, — я должен следить за Гармонией фермы в силу своего предназначения, подобно пчелиной королеве в улье, чья роль заметно отличает её от сородичей. Полагаю, рабочие пчёлы способны более эффективно решить, эм-м, частные вопросы. Возможно, Карлос сомневается в естественном состоянии вещей, и доводы старосты не будут столь убедительны, как слова такого же доброго землепашца, что и он.

— Это не так, ты был поднят на хобот. Как можно усомниться… — воскликнул Сведенборг.

— Я никогда не поднимался на хобот, — тихо перебил староста.

— Но, — Сведенборг вдруг осёкся, и жуткая мысль посетила его: «Что всё это значит? Неужели сам Иеронимус, повторяя цикл, пользовался журналом?» — От этой мысли стучало в висках, но старик старался не подавать виду.

— Свен, — староста вновь резанул слух, — я видел Софию. Она… — Иеронимус стыдливо кашлянул, — прикасалась ко мне, как это бывает до контакта. Не важно. Такого не должно случаться — мы оба это знаем. Я рассказываю, потому что чувствую: с наядой что-то происходит, и это вызывает беспокойство.

— О чём нам тревожиться? — Сведенборг озадаченно почесал бороду.

— О таком, что трудно представить тут, на ферме, — поморщился Иеронимус, показывая нежелание раскрывать детали, — София сказала, что небольшая помощь столь гармоничного фермера, как ты, в деликатном деле нарушения правил была бы весьма уместна в сложившихся обстоятельствах. Когда я спросил: «Какая»? — Она рассмеялась, нырнула в воду и больше не появлялась. Глупо? Трудно понять её мотивы, но знаешь, может, тебе и правда не составит труда вразумить Карлоса?

— Да, конечно, я поговорю с ним. Уверен, нет причин для беспокойства, и мы посетим Дазайн вместе.

Староста Иеронимус повеселел.

— Вернёмся, покажешь Мартину книги?

Для Сведенборга это была любимая часть учебного процесса: обычно закончив работы в поле, заострожив рыбину или позанимавшись гончарным делом, он отправлялся в Гимназиум рисовать иллюстрации, по которым ученики знакомились с мыслимыми эпохами Эгрегора. Внешним видом книги напоминали журнал: листы пергамента, переплетённые обложками, изготовленными из обработанной древесной коры, они обладали притягательной силой. Тематически большая часть книг разделялись по мыслимым эпохам, но содержание, согласно традиции, было метафорическим. В память впаивались лишь самые яркие образы, описывающие характерный процесс или традицию. То же самое представляли собой и сопроводительные тексты; лишённые систематического знания, они обобщали некую идею, превращая её в удобренную почву для мыслей Эгрегора. Конкретные исторические события считались личным сокровищем фермеров, делиться которым, согласно правилам, нельзя даже с журналом.

Книги находились в обширной библиотеке, примыкающей к округлому зданию Гимназиума. Грубый, никак не оформленный вход, вырубленный в скале, продолжался узкой винтовой лестницей, уводившей глубоко под землю — там располагалось обширное хранилище, около пятидесяти локтей в диаметре, заполненное грубыми гранитными столами и такими же скамьями. Освещалось помещение глиняными светильниками, заполняемыми растительным маслом. Именно там, при потревоженных сквозняком языках пламени, деревянным стилусом, кистью и тушью Сведенборг создавал иллюстрации.

Староста осторожно занял своё место в коллоквиуме и налил чай в пиалу, а Сведенборг проскользнул в библиотеку.

— Если я встречу богов, как мне узнать, существуют ли они на самом деле? — тонким голосом спросил Мартин.

— Всё, что нужно знать: на самом деле существует только ферма, — послышался дружелюбный ответ Даниила, у которого не так давно начала расти борода. — Но если рассуждать о состояниях Эгрегора, то да, в каждом из них свои правила устройства мира. Если в Та-Кемет и Эл-Охим боги живы и полны сил, то, скажем, в Деймос-Индастриал и Пипл-Мор они либо давно мертвы, либо никогда не существовали.

— И где человеку лучше? — не унимался Мартин.

— Человеку лучше всего на ферме, — усмехнулся Даниил, а вот остальные нюансы ты выяснишь самостоятельно.

Сведенборг не слышал продолжения разговора, спускаясь по лестнице, скудно освещаемой лампой, которую он нёс в руке; безошибочно определив нужные полки, старик провёл рукой по переплетам книг и на ощупь вытащил ту, что посчитал нужной. Много Лун назад, когда очарование эпохи Та-Кемет побуждало ещё безбородого Сведенборга взяться за кисть, он запечатлевал свои видения в надежде увидеть их, вновь оказавшись учеником Гимназиума. Фермеру вдруг стало интересно, есть ли в хранилище книги, над которыми он поработал в предыдущих циклах? Старик сунул выбранную книгу за пояс рубища и стал наобум вытаскивать фолианты с наиболее потёртыми обложками. На страницах мелькали пирамидальные и составленные из геометрических блоков храмы, гигантские существа с головами животных, птицы с людскими лицами, рвы, каменоломни, толпы воинов, вооружённых копьями и луками, верблюды на базаре, гружённые товаром, летающие машины, управляемые гигантскими полулюдьми. Наконец взгляд привлекла картинка, изображающая пустыню, где небо заполняли кучерявые облака, и там, в небольшом просвете, имелся летающий объект — две склеенные в основании пирамиды. Манера показалась Сведенборгу знакомой, он сунул книгу за пояс и начал подъём на поверхность.

— Брат Сведенборг сейчас покажет нам всем несколько иллюстраций, — в глазах Даниила вспыхнули искорки интереса, что часто случается с фермерами, имеющими короткую бороду.

Сведенборг листал книгу; расположившись рядом с Мартином в центре площадки Гимназиума, он с удовольствием наблюдал, как тот взволнованно сглатывает слюну, впитывая графическое отражение чужих контактов. Просматривая картины собственного производства внимание Сведенборга привлекла одна из них: почти во всю ширину листа была изображена пойма реки, где среди волнообразных водорослей лежало гигантское крокодилообразное существо, наполовину живое, наполовину механическое. Оно переплеталось замысловатой конструкцией из трубок, в кожу впаивались округлые приборы, отдалённо напоминающие часы эпохи позднего Ре-Эласса; часть туловища, голова и задние лапы состояли из металла и были покрыты техногенной вязью то ли присосок, то ли небольших иллюминаторов. Над водой был изображен грубый деревянный помост, на краю которого стоял человек, одетый в фермерское рубище, со связанными за спиной руками. За ним в ряд стояли фигуры с головами ослов, шакалов и собак; в их поднятых руках можно было разглядеть весы, подсвечники и узкие кинжалы. Над крокодилообразным монстром, похожий на лодку, дрейфовал открытый саркофаг для мумии — он ждал некой трансформации над связанным человеком, чтобы заполучить положенную долю добычи. Пленник стоял, гордо задрав голову, длинная борода развевалась по ветру живописными завитками.

Мартин уже хотел перевернуть страницу, но Сведенборг остановил его руку, заметив сверху мелкую надпись, выведенную аккуратным почерком: «Если тебе не нравится то, что ты получаешь, подумай на тем, что отдаёшь». — И вдруг его осенило: связанный человек очень напоминал брата Карлоса! Но как подобное возможно?

Сведенборг почувствовал необходимость посетить старого друга и, сославшись на недомогание, поспешил покинуть коллоквиум.