Застенчивость в квадрате

Сара Хогл, 2020

Мэйбелл Пэриш всегда была мечтательницей и безнадежным романтиком. Она долгое время предпочитала жить в своем собственном мире, чем сталкиваться с разочарованиями в реальной жизни. Поэтому, когда Мэйбелл получает в наследство от своей двоюродной бабушки Вайолет очаровательный домик в Смоки-Маунтинс, она ухватывается за возможность начать все с чистого листа. Но по приезде туда понимает, что проблемы только начинаются. Мало того, что дом – самая настоящая рухлядь, так она еще и не единственная наследница: приходится делить все с Уэсли Келером, ворчливым красавчиком-садовником. И оказывается, что у него совсем другие планы на дом. Убедить неразговорчивого Уэсли перестать избегать Мэйбелл и пойти на компромисс – задача более сложная, чем выполнить предсмертные желания Вайолет. Но когда Мэйбелл увидит что-то неожиданно приятное в хмуром взгляде Уэсли, и когда эти двое начнут постепенно терять бдительность, они поймут, что иногда самые маленькие шаги за пределы своей зоны комфорта могут привести к самым большим наградам.

Глава третья

— Кто это?

Невозможный Джек Макбрайд, раздраженный моим неожиданным появлением, мрачно наблюдает, как Рут жестом приглашает меня войти, а я послушно, будто в тумане, следую. Нет, невозможный Джек Макбрайд просто в ярости. Да и я не в состоянии сохранять спокойствие. Не могу перестать таращиться на него. Будет просто чудом, если я сейчас не свалюсь в обморок прямо к его ногам.

— Ты существуешь, — хрипло выдавливаю я, слишком тихо, чтобы кто-то услышал. Во всяком случае, мне так кажется: ощущение громкости катится прямо в бездну вместе со зрением, здравым смыслом, самоконтролем, всем, что я знала о жизни, и так далее.

— Это Мэйбелл Пэрриш, двоюродная внучка Вайолет, — сообщает Рут. — Дочка Джули. — И голос такой приторный, будто я подержанная машина, которую она пытается продать. — И она просто лапочка, так что будь милым, — выразительно просит она, подхватив мою безвольную руку и помахав ему в знак приветствия. — А это Уэсли Келер, садовник и управляющий поместьем.

Уэсли Келер.

Уэсли Келер, Уэсли Келер, Уэсли Келер. Это иностранный язык. Непостижимо. Он вообще не выглядит как Уэсли Келер, он выглядит как Джек Макбрайд: безумно романтичный, со склонностью к музыке и большим интересом к сфере недвижимости. Харизматичный, очаровательный. Заядлый путешественник, сёрфер, защитник окружающей среды. У него врожденный дар ладить с девушками.

«Джека Макбрайда не существует», — напоминаю себе я.

Но!

Открываю рот, и из него со звуком спущенной шины вырывается накопившийся там воздух. Мужчина хмурится на мое «Эээээээээ», и винить его за это нельзя. Ну и выражение у меня, должно быть. Мне очень хочется, пусть так и делают только в фильмах, снять очки, протереть о рубашку, а затем надеть снова — проверить, не мираж ли передо мной.

— Господи, для тебя это, похоже, нешуточный удар, — замечает Рут. — Знаю, ты не ожидала никого увидеть. Прости, что пришлось все так преподнести вам обоим.

Джек — нет, Уэсли — резко оборачивается к ней.

— Преподнести что? — спрашивает он напряженно.

— А? — Рут оглядывается в поисках чего-то, на чем задержать взгляд. С точностью, будто от этого зависит жизнь и смерть, выбирает чайную чашку на подносе.

— Что преподнести? — изменившимся тоном повторяет он.

Он даже выше, чем я представляла, такой крепкий, устрашающий. Меня поражает его тень, маячащая на стене, от пола до потолка, и линия упрямой челюсти в профиль. Поражают едва заметные изменения в сложившемся у меня образе, который встает перед глазами, стоит только вспомнить его имя: волосы у него на пару сантиметров длиннее, чем на фотографиях, и более растрепанные. На правой щеке видны четыре шрамика после угревой сыпи, а от света лампы черты его лица, и особенно рот, меняются, как и линия носа. Она не прямая! И совершенно очаровательная. И странная. Чуть левее от адамова яблока у него веснушка. Теперь я это знаю, знаю, что он существует, и сейчас нахожусь с ним в одной комнате и вижу эту веснушку, о которой прежде не догадывалась…

Мозг так ошеломлен подобными отклонениями от запечатленной картинки, что продолжает выключаться каждые пару секунд. Это не он — но ведь он, и вроде бы нет — и все же да. Фотография в памяти рассыпается, уступая место наблюдениям из реальности, из настоящего. Это сбой в Матрице — по обе стороны от него появляются бегущие столбцы зеленого кода. Может, я умираю?

— Рут.

Я дергаюсь. У него низкий голос, как шорох гравия под чьей-то тяжелой поступью, и все крошечные рецепторы внутреннего слуха тут же реагируют. Точно, это предсмертная реакция.

Рут поджимает губы. Крутит часы на руке, пока они не начинают показывать Тихоокеанское время.

— Да что происходит? — не выдерживаю я. — Как вы тут оказались?

Я схожу с ума. Это лицо. Боже мой, я представляла его тысячу раз. В какой-то момент я думала, что влюбляюсь. А теперь еще и голос под стать. За все недолгое время наших отношений мы никогда не говорили по телефону. Переписывались в том приложении для знакомств, пока я не намекнула, что готова удалить его и сделать следующий шаг вместе с ним, после чего мы начали переписываться по электронной почте. Интернет в Коста-Рике работал с перебоями — туда он, по идее, уехал волонтером после урагана. Говорил, что позвонить никак не может, но что он ждет не дождется, когда сможет вернуться в Штаты и встретиться со мной.

Я всему верила. Считала его сообщения такими романтичными, как старомодные любовные письма на современный лад, но потом пришло разочарование, потому что сообщения оказывались недостаточно длинными, приходили недостаточно часто. Все было недостаточно. Мне нужно было услышать его голос. Нужно было прикоснуться в реальности. Каждую ночь перед сном я благодарю богов, что мои фальшивые отношения с Джеком никогда не дошли до более откровенного этапа. Стоило мне попробовать намекнуть, и Джек тут же уклонялся, переводя тему, заставляя меня переживать, что между нами нет химии. Теперь же я рада, что Джемма не смогла перейти эту грань. А ведь отправь я свои обнаженные фотографии коллеге… даже не знаю, смогла бы я это пережить.

Я просто идиотка. Раньше мне и в голову не приходило, что хотя личность, созданная Джеммой, не существует, фотографии-то настоящие, а значит, где-то там все это время бродило реальное изображение моего несуществующего бывшего парня, который и понятия не имел о моем существовании. До этого момента. Теперь он в курсе моего существования, но меня саму не знает. Не знает как «Джек» и сейчас холодно, даже сурово разглядывает, и чувство неловкости пробирает меня до костей. В глазах нет ни намека на привязанность, ни искорки узнавания.

— Что значит — «что я здесь делаю»? — отрывисто уточняет он. — Я здесь живу.

— Что, черт побери… — начинаю я. — Это я здесь живу! — Это уже слишком. — Вы откуда взялись?

— Прошу прощения? — озадаченно переспрашивает он.

Рут касается моего плеча, но я едва замечаю. Она спрашивает, в порядке ли я (разумеется, нет), и одновременно Уэсли всплескивает руками и заявляет, что понятия не имеет, о чем все говорят. Единственное, что мне приходит в голову — это вытащить телефон. Там два сообщения от Джеммы: «Привет, ты опаздываешь», через пару часов: «Ты в порядке?» Одно от Кристин: «Ты не отметилась перед уходом и не получила разрешения уйти раньше. Можешь рассчитывать на письменную жалобу». Пропущенный звонок и сообщение на автоответчике от Пола, моего начальника, которое я слушать даже не собираюсь.

Листаю сообщения в почте в поисках фотографий, которые мне присылала Джемма с почты Джека (раньше они были у меня в телефоне, но я давно все стерла), и в голову закрадывается подозрение, а вдруг я ошиблась. Я слышала о таком: когда слишком концентрируешься на одном человеке, то начинаешь видеть его везде. Уэсли может оказаться совсем не похож на Джека, но мой изможденный мозг выжат как губка после долгого и тяжелого дня, так что это просто галлюцинации. Линии передач между глазами и нейронными связями распилили обитающие на чердаке дикие еноты.

Или нет.

— Ага! — Торжествующе показываю им телефон. Вот она, моя любимая черно-белая фотография Джека Макбрайда. Это он. Точно он! Да, с щетиной и без смокинга, но я же права. Господь и все его архангелы.

Уэсли медленно переводит взгляд с экрана на меня, такое быстро расцветившееся монохромное изображение. Наблюдаю за сменяющимися в его прекрасных карих глазах эмоциями и мыслями, точно альбом листаю. В самом деле, эти глаза — что-то невероятное. Они как поблескивающие камушки на речном дне. Как бронзовые монетки. Как кожаная обложка дневника грустного чувствительного эмпата, пишущего стихи о потерянных возлюбленных…

— Откуда, — медленно начинает он, вырывая меня из блуждающих размышлений, — у вас моя фотография со свадьбы моего брата?

— Это… хороший вопрос.

Медлю, будто это он должен ответить.

— Я не понимаю. Здесь никого не должно было быть. И потом, дом же просто разваливается! Что с ним случилось? Вы же тут садовник? Так и сад тоже в ужасном состоянии!

Он, нахмурившись сильнее, уже открывает рот, но я продолжаю, не оставив ему шанса:

— Я хочу знать, кто вы, и прямо сейчас. Вы знакомы с Джеммой Петерсон? Вы с ней заодно?

— Заодно в чем? — тоже повышает голос он. — И кто такая Джемма?

— Джемма Петерсон! — С меня довольно. Больше никто не будет играть со мной как с куклой. Я ожесточенно тыкаю в телефон, пока не нахожу страничку Джеммы.

— А я тоже должна знать какую-то Джемму? — в замешательстве восклицает Рут. Уэсли пожимает плечами, но потом в его лице что-то меняется. Я вижу этот миг — тот самый, когда он узнал фотографию.

— Это женщина из гольф-клуба.

— Что? — в один голос изумляемся мы с Рут.

— Из гольф-клуба в Пиджен-Фордж. — Он смотрит мимо меня, на Рут. — Какое-то время назад я работал над ландшафтным дизайном гольф-клуба «Потерянные сокровища профессора Хакера», и эта женщина, — указывает он на экран, — работала там, больше года назад. Она после закрытия тайком водила туда своих друзей поиграть в гольф бесплатно, мешала мне работать, портила новый дерн. Ее за это уволили.

Джемма улыбается мне с экрана. Очень даже представляю, похоже на нее, да и по времени совпадает. Она, скорее всего, пришла в спа-комплекс как раз потеряв работу у «Профессора Хакера». Прекрасно понимаю, почему она, выследив Уэсли Келера по интернету, использовала его в качестве наживки, чтобы отвлечь меня от Калеба. И кто бы устоял? Он просто великолепен. Она позволила себе некоторые вольности, придумывая Джеку характер, что, опять же, вполне логично. Джек Макбрайд был как раз в моем вкусе: общительный, отзывчивый, всегда говорил именно то, что нужно. Уэсли я совсем не знаю, но пока что особенно дружелюбным он не кажется.

Губы немеют, пальцы не слушаются.

— И как эта женщина связана с тем, что у вас моя фотография? — спрашивает Уэсли.

Ни в коем случае не признаюсь. Слишком унизительно.

— Забудьте. Я приняла вас за другого.

— Но это не…

Может, если я так и буду его перебивать, он забудет.

— Так вы сказали, что живете здесь? — Голос тоже онемел. Хочется свернуть себя и затолкать в чемодан. Отправить себя на Луну. Куда угодно, лишь бы не стоять тут, разваливаясь у него на глазах.

— Я живу здесь уже несколько лет, — нехотя отвечает он, и то — не мне, а пустому месту за моим плечом. — Этот коттедж — для садовника. Который, как мы уже выяснили, перед вами.

— Точно, — с невольным слабым смешком вырывается у меня. — Это вы.

Подумать только, что на прошлое Рождество, когда я, как и каждый год, отправила Вайолет открытку и когда она прочитала слова «Надеюсь, в 2021 году моя личная жизнь изменится к лучшему» (ведь я надеялась, что у нас с Джеком все серьезно и мы наконец встретимся) — так вот, в этот самый миг мужчина с лицом Джека мог стоять рядом с ней. У вселенной порой злое чувство юмора.

— Как тесен мир, — выдыхаю я бесшумно.

— Наверное. — Уэсли рассерженно проводит рукой по волосам, по-прежнему глядя в стену за мной. Красивее его я никого не встречала, и я ему явно не нравлюсь. — Послушайте, я не знаю, что происходит. Вы внучка Вайолет? Приехали за чем-то из ее вещей?

От меня не ускользнула его реакция на слова Рут, когда она представила меня как «дочь Джули». Если он знал Вайолет, значит, слышал и о моей матери. И решил, что я приехала просить подачек.

— Я приехала за этим домом, — удается произнести мне почти четко. Могу собой гордиться.

— Вы приехали… — Брови у него чуть ли не со стуком сходятся на переносице, и он оборачивается к Рут.

— Знаете, — нервно улыбаясь и изображая радость, начинает она, — я готовилась, но пока что все идет как-то не по плану. — Рут садится на диванчик и хлопает по обеим сторонам от себя. — Я могу все объяснить. И давайте-ка я начну с того, что мне запрещено было рассказывать.

Сажусь слева от нее и вздыхаю:

— Я уже ничего не понимаю.

Уэсли не садится. Прислоняется к входной двери, прищурившись, руки в защитном жесте сложены на груди. Никак не могу прийти в себя — увидеть его вот так… какие-то астральные ощущения. Так странно заставить себя сесть и сидеть, делая вид, что вовсе не схожу с ума.

— Только не казните гонца. Мне…ох… велели не раскрывать всех подробностей завещания, пока ты, Мэйбелл, не приедешь в поместье. — Тут она поворачивается к Уэсли. — Поэтому я к тебе и заглянула. Она сказала, что приедет сегодня, а мне обязательно надо было присутствовать.

Уэсли выглядит так, будто его верхняя и нижняя челюсти вот-вот разотрут друг друга в порошок. У него вырывается какой-то сердитый звук, но он сдерживается и ничего не говорит.

Рут решает, что проще сосредоточиться на мне.

— Вайолет думала о тебе каждый день. Жалела, что не смогла ничего сделать тогда, но в ее возрасте вряд ли кто-то бы позволил ей оформить опеку над тобой, и она это знала.

Так странно слышать, что кто-то заботился обо мне, а я об этом даже не подозревала. Странно представлять, что кому-то где-то я была небезразлична настолько, что они помнили меня, думали обо мне, даже когда я не была рядом.

— Уэсли, — продолжает Рут, — Вайолет была так тебе благодарна. Ты действительно сделал все возможное и невозможное для нее, и сердце говорит мне, что она не прожила бы так долго, если бы в поместье не приехал ты. — Она откашливается. — Вайолет любила вас обоих и хотела, чтобы дом достался вам. Она не смогла выбрать. Поместье принадлежит вам обоим.

В комнате воцаряется гробовая тишина. Уэсли, прищурившись, пристально оглядывает меня, будто до этого заявления я была кем-то незначительным и теперь ему нужно присмотреться повнимательнее.

— Обоим, — машинально вторю я.

— Мне приказали каждому из вас по отдельности объявить, что дом оставили вам, вместе с землями, этим коттеджем — всем. А потом, когда вы окажетесь здесь, уже рассказать правду о том, что у вас, как у наследников, абсолютно одинаковые права. — Она садится ровнее, распрямив плечи, будто ждет нападения. — Я неукоснительно выполняю инструкции Вайолет, поэтому, прошу, не обижайтесь на меня очень уж сильно.

Уэсли смотрит мимо нас обеих, будто в другое измерение.

А я словно застряла в одном мгновении и могу только повторять:

— Нам обоим.

Рут кивает.

— Все необходимые счета за поместье оплачены, но, к сожалению, в финансовом плане от наследства мало что осталось. Мне она завещала коллекцию виниловых пластинок и десять тысяч долларов, а также по две тысячи каждому из моих троих детей, медсестре — пять тысяч долларов и машину. О, и еще она оставила несколько сберегательных облигаций почтальону. После оплаты кремации и очень, очень щедрых пожертвований на благотворительность, указанных в завещании, на банковском счету осталось… — она прищуривается, вспоминая. — Тридцать один доллар и мелочь.

Виктор Ханнобар начинал с местного флагманского магазина (продававшего в основном бумажники и сумочки), который потом разросся в торговую сеть по всему Теннесси, а сам он постепенно создал целую империю, занимаясь предметами роскоши — к этому времени Ханнобары были известны по большей части часами. Компанию он позже продал за астрономическую сумму, и если бы у них были дети, денег бы хватило на безбедную жизнь следующей паре поколений.

— Что случилось?

Рут уже собирается ответить, но у меня слишком много вопросов, поэтому приходится снова перебивать:

— Как вообще можно обладать равными правами на наследство? Мы же не можем… — запнувшись, оглядываюсь на Уэсли и продолжаю: — Не можем оба жить в доме. Можно увидеть документы? Может, она указала, как разделить активы, скажем… я получаю дом, а Дж… э-э… Уэсли — этот коттедж.

На этих словах душа Уэсли возвращается в свою телесную оболочку.

— Повторите, что?

— Вам самим придется решать, как и что вы захотите разделить, — отвечает Рут. — Вайолет по этому поводу ничего не указала. — Она достает из своей безразмерной сумочки бумаги и передает нам. Внизу каждой страницы, в крошечных, напечатанных восьмым кеглем сносках, моя бабушка старательно перечислила все, что могло сделать вопрос наследства максимально трудным и щекотливым.

— Хочу вам сообщить, — обращается к ошарашенной аудитории Рут, — что никаких долгов за поместьем сейчас нет, но с этих пор налоги и страховка переходят под вашу ответственность.

У меня падает челюсть. Никогда не живя в собственном доме, я об этом даже не задумывалась.

— И о какой сумме идет речь?

— В зависимости от ситуации. Если продать…

— Нет, — возражаем мы с Уэсли одновременно и тут же хмуримся, смерив друг друга взглядами.

–…придется заплатить изрядные налоги. Таков порядок с полученными в наследство домами. Бенефициарам дешевле оставить их, чем продавать.

Мозг отключается на словах о налоге на прирост капитала, но снова оживает, когда слышит:

— С точки зрения налогов превратить поместье в ваше основное место жительства — самое разумное решение. Но я ни в коем случае не собираюсь указывать вам, что делать. Так, а еще Вайолет… — Рут разворачивает лист сиреневой бумаги и идет к стене. И пока она отрывает пару кусочков скотча и что-то делает с листком, Уэсли резко разворачивается ко мне, бросив все силы на устрашающий взгляд, пока от меня не остается одно привидение.

— Я выкуплю твою долю, — отрывисто произносит он. Просто как факт.

— Что? Ну нет!

— Рут сказала мне, что я единственный наследник, так что я уже все спланировал. Я хочу много что изменить здесь, усовершенствовать — все то, что давно предлагал сделать, но Вайолет никогда не слушала. Я куплю его у тебя. Отремонтирую дом, потом вызову оценщика, и ты получишь половину стоимости. — Соображает он быстро, но мастерством убеждения не владеет. Вместо мягких, осторожных уговоров будто из пулемета словами стреляет. — Мы заключим договор, составим график платежей.

Он сошел с ума?

— Я не собираюсь отказываться от права собственности, — возмущаюсь я. — Это дом моей бабушки и должен оставаться в семье.

Он чуть откидывает голову назад, непроизвольно привлекая мое внимание к горлу с четко выраженным кадыком.

— У тебя какое-то странное определение «семьи». Я прожил здесь четыре с половиной года, но тебя не видел здесь ни разу. Что это за внучка навещает бабушку, только когда она уже умерла и только потому, что ей что-то причитается?

Щеки горят.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Делайте что хотите, — устало вмешивается Рут. Боковым зрением вижу, что она прикрепила лист к стене. — Выполнять волю покойной вы юридически не обязаны. Но, говорю это как друг Вайолет, а не поверенный: я считаю, это было бы неправильно.

Уже собираюсь попросить больше информации, объяснений, но Уэсли подходит на шаг ближе, и все заготовленные слова испаряются из мыслей. Он ростом сто девяносто, а то и сто девяносто пять сантиметров, но тот темный огонь, что пылает в нем сейчас, делает его выше еще на пару метров. Чем дольше держится зрительный контакт, тем ниже опускаются потолки, а стены сжимаются, сдавливая нас со всех сторон.

— Дом в ужасном состоянии, — тихо, но с какой-то неистовой силой говорит он. — Пожар может начаться в любом месте. Ты даже отопление включить не сможешь, пока не прибудет проверка из пожарной службы. Тебе такая гора проблем ни к чему, поверь. Дай мне пару месяцев. После оценки…

— Я не могу ждать пару месяцев, — обрываю его я. — У меня больше ничего нет. Я уже сказала соседке по квартире, что съезжаю. Все мои вещи в машине. Это… все, что у меня есть, в буквальном смысле! Я думала, что дом принадлежит мне.

— И что ты в таком случае предлагаешь?

— Не знаю. — Тру глаза, чувствуя подступающую мигрень. — Не знаю! Я устала. День был тяжелый. — Поднимаю взгляд на Рут, в надежде, что у нее есть какое-то ясное и четкое решение, но женщины нигде нет. И сумочка исчезла с дивана.

Она просто тихонько сбежала.

Оставив меня одну в этом коттедже, который вроде бы мой, но где мне совсем не рады, и стоит он на земле, которую мне придется делить с этим пылающим гневом мужчиной — и с такой-то внешностью! В доме жить невозможно, и все же, судя по всему, мне придется.

Моя полоса везения уже закончилась.