Смерть ростовщика

Садриддин Айни

Старый скряга и ростовщик из Бухары своей жадностью и хитростью превращается в большого человека, но под маской нищего и жадного мужчины. Он настолько жаден, но богат согласно слухам, что каждый, кто брал у него в долг, то должен был возвращать ему с огромными процентами. В итоге, его характер и порядок деятельности начинает пересекать интересы многих его окружающих, которые решаются разыграть с ним злую шутку.

IV

На следующий день выйдя на базарный перекрёсток, я направился к чайному ряду, который тянулся на север от мечети Диван-

беги, между медресе Кукалташ и мечетью Магок.

Среди чайных лавок на южной стороне улицы, как раз против тупичка, где торговали углём расположен был караван-сарай*, известный под названием Джаннатмакони.

По обеим сторонам у входа в караван-сарай находились две высокие суфы. На одной из них всегда сидел со своим подносом торговец сластями Рахими Канд.

Рахими Канд был на редкость занятным человеком. Я получил немалое удовольствие от разговоров с ним. Мне нравилось слушать его рассказы о жизни, и я частенько присаживался на соседнюю суфу, чтобы побеседовать с ним.

Упомянув Рахима Канда, я должен немного рассказать и о нём своим читателям.

Уроженец селения Фаик, Шафриканского туменя, он прошёл обучение в Бухаре, выбрав профессию музыканта. Рахими Канд неплохо играл на тамбуре, но особым талантом не обладал. Петь он и вовсе не умел, не был речист и, не отличаясь приятностью обращения и любезностью, не мог украсить пирушку забавным рассказом или остроумным словом. Потому богачи не приглашали его играть на свадьбе или торжественном

* Караван-сарай — постоялый двор, гостиница.

приёме гостей. Спрос на его искусство был невелик, а когда его всё же приглашали на свадьбу или пирушку, платили мало — две-три тенги за весь вечер, это ровнялось тридцати копейкам. Что и говорить, сами понимаете, Рахими Канд был беден, очень беден, ничего не имел за душой и не редко голодал.

Так как приглашать этого музыканта было много дешевле, чем других, учащиеся медресе чаще всего именно его звали на свои устраиваемые в складчину пирушки.

На одной такой пирушке я и познакомился с ним.

Иногда в разгаре веселья учащиеся подшучивали над Рахими Кандом, а некоторые позволяли себе проделки, переходящие грань допустимого, обижали его.

Однажды мои однокурсники — более ста человек — собрали в начале учебного года деньги для учителя, — тысячу пятьсот тенге. Вручили учителю в виде подарка к началу года (так называемого ифтитахона) тысячу четыреста тенге, а остальные сто тенге решили истратить на ночную пирушку, пригласив на неё тамбуриста.

Угощение на эти деньги получилось довольно скромное, и музыканта позвали самого дешевого — Рахими Канда. Певцами выступали по очереди все желающие самоучки — «савти», как их называли на жаргоне учащихся медресе.

Пир начался. Рахими Канд играл на тамбуре, а любители пели. Среди пирующих оказалось немало людей с хорошими голосами. Они пели один за другим и поэтому не уставали, зато Рахими Канд, игравший без передышки с вечера до полуночи, так переутомился, что уже не в силах был бить по струнам своими одеревеневшими пальцами. Тамбур его умолк. Учащиеся потребовали, чтобы музыкант продолжал играть, но он решительно отказался.

— Хоть убейте — не могу больше!

— Вот как! — с угрозой воскликнул один из певцов, Амин, по прозви-щу «Мышь».

— Да так — больше играть не стану! — Эй, друзья, вставайте, устроим «кучу малу»! — крикнул Амин — Мышь и повалил Рахима Канда на ковёр. На них навалилось несколько озорников. С криком и шутками они принялись колотить и мять бедного тамбуриста. Тот сперва стонал и охал, а потом заплакал и взмолился, чтобы его отпустили. Его не слушали, продолжали бить, пока он не пообещал снова взяться за свой тамбур.

Рахими Канд поднялся. Сел на своё место, он дрожащими пальцами ударил по струнам. Но дребезжащие звуки походили теперь на жужжание мухи, запутавшейся в сетях паука.

Тут подали последнее угощение — плов. Перед гостями и устроителями пирушки выстроился ряд блюд. Это спасло Рахими Канда от мучителей: вкусный дымящийся плов они предпочли игре на тамбуре.

Когда пирушка подошла к концу и все стали расходиться, устроители вечеринки рассчитались с Рахими Кандом, — дали ему положенные две тенги, а сверх того поставили перед ним большую чашку плова, накрытую лепешкой, — для его ребятишек.

Ох, как осчастливило Рахими Канда неожиданное подношение! Благословляя хозяев, он говорил:

— Да воздаст вам бог за это, желаю вам всем стать мударрисами, муф-тиями, аламами,* раисами, казиями и казикаланами!**

— Знаешь, друг, чтобы твои слова исполнились, все теперешние му-даррисы, муфтии и всякие раисы должны умереть или потерять свои должности, — сказал один из учащихся. — Если же все важные лица, которых ты своим пожеланием попросту проклял, прослышат о твоих словах, они устроят тебе такую «кучу малу», что живым не останешься!

— Пускай, — ответил Рахими Канд, и его губы кажется, впервые за весь вечер сложились в улыбку. — Если после «кучи малы» мне всегда будут давать чашку плова да ещё и лепёшку, я не стану жаловаться на судьбу!

***

Конечно, Рахими Канд не мог прокормить свою семью на две тенги, перепадавшие ему, увы, не каждый день, да на случайную подачку раз в несколько недель, а иногда и месяцев на свадьбах и пирушках. Никаким ремеслом он не владел, ничему другому не был обучен, поэтому подрабатывал немного, продавая сладости. Для настоящей большой торговли у него не было капитала. Весь его товар состоял из кучки наколотого сахара и небольшого количества леденцов и конфет. Кусочки сахара побольше он продавал по два пула за кусок, а мелкие по одному пулу. Разложив на одной стороне подноса сахар, на другой — дешевенькие конфеты и леденцы из патоки, он каждое утро выходил к караван-сараю Джаннатма-

* Алам — один из высших религиозных санов в Бухарском эмирате, глава мусульманских законоведов. ** Казикалан — верховный судья.

кони, садился на суфу и поджидал покупателей; товар его имел спрос в основном среди уличных мальчишек.

Из-за этого побочного занятия к имени Рахими — Тамбуриста прибавилось слово «Канд» — «Сахар», под этим прозвищем он и был известен среди бухарцев.

Иной раз и я покупал на копейку что-нибудь из «коммерческих товаров» Рахима Канда. Выбрав кусок сахару или конфету, я закладывал лакомство за щеку и посасывал, усевшись на суфу. Покупал я конфету не потому, что хотел сладкого; нет меня привлекали занятные рассказы и анекдоты продавца, которые я мог слушать, сидя подле него.

Он всегда был рад даже самому бедному покупателю и охотно вступал в разговоры.

Рассказывал Рахими Канд большей частью о случаях из своей жизни или о том, что довелось увидеть или услышать. Однако он, мягко выражаясь, не чурался преувеличений. И, бывало, сочинял такие небылицы, что слушатели рты раскрывали. Рассказывал он красочно, будто в самом деле был очевидцем или даже участником происшествия. Кажется, музыкант-лоточник и сам свято верил во всё, что произносили его уста. Мне больше всего нравились как раз его, похожие на сказки, вымыслы.

Из того, что довелось мне услышать от Рахими Канда, я запомнил два рассказа, и хочу привести их здесь.

Однажды Рахим Канд пожаловался мне на плохие времена, на то, что люди теперь утратили хороший вкус и перестали ценить настоящее искусство.

— Будь у людей вкус, умей они ценить искусство, — начал он, — сумели бы отличить настоящего мастера, оценить его игру и не стали бы плохих музыкантов возносить до небес, а таких, как я, — швырять в пыль!

Все эти ваши прославленные музыканты всего-навсего самоучки, они в глаза не видали хорошего учителя, не знали настоящей школы, выросли на почве искусства, как растёт сама по себе сорная трава в цветнике. Зато они здорово дурачат простаков, расхваливают себя перед неразборчивыми людьми и выманивают у них деньги. А я вот несколько лет обучался у мастеров первой руки, овладел подлинным мастерством и не могу заработать теперь на кусок хлеба, на платье, чтобы прикрыть наготу!

После такого вступления Рахими Канд продолжал:

— Я десять лет обучался и служил у Насруллы, продавца котлов.

Люди называли его для краткости просто Насрулла-Котёл. А он в своё время считался лучшим знатоком Шашмакома*.

Когда я полностью овладел искусством исполнять на тамбуре макомы — они текли из-под моих пальцев, как струи ручья, — мой учитель стал брать меня с собой на пиры. Однажды Насрулло-Котёл взял меня на пирушку, которую устроил зять казикалана в своём саду в селении Хитойон.

Были там и другие певцы и музыканты. Настроив на один лад свои инструменты, мы играли вместе, хором пели и певцы. Увеселение продолжалось до полуночи. Когда гости съели последнее блюдо плова и разошлись кто куда, чтобы поспать, мой учитель обратился к хозяину:

«Если пожелаете и разрешите, мы с моим учеником сыграем для вас отдельно».

Понятно, зять казикалана с удовольствием согласился, и Насрулла велел мне приготовиться для исполнения мелодии Наво**. Я настроил тамбур, учитель взял в руки дойру. Он запел, отбивая ритм, я аккомпанировал ему.

Вдруг прилетели два соловья и опустились на то дерево, под которым сидели мы. Послушали некоторое время наше пение, видно, уловили ритм и принялись щёлкать в такт нашей мелодии. Это ещё более воодушевило моего учителя, он стал состязаться с соловьями, испускал услаждающие слух стоны! Я не отставал и своими умелыми пальцами заставлял дрожать струны тамбура, как струны самого сердца. Слушатели млели от нашей волнующей музыки. Соловьи потерпели поражение в этом состязании — замолкли, а через минуту, ошалелые, кинулись к нам. Один сел на гриф моего тамбура, другой на ободок дойры моего учителя. Все наши слушатели пришли в неистовый восторг, громкая похвала взвилась к самому небу!

Я не сомневался, что такого рода рассказы Рахими Канда далеки от истины, но не подавал вида, что не верю ему, притворялся, будто принимаю всё за чистую монету, ведь почувствуй он с моей стороны хоть малейшее недоверие, очень рассердился бы и, возможно, порвал бы со мной знакомство; во всяком случае, мне больше никогда не довелось бы услышать от него подобной истории.

* Шашмаком — «Шесть макомов», название народного музыкально-вокального произведения. Состоит из шести самостоятельных разделов — макомов. В свою очередь каждый маком состоит из частей, объединяющий вокальные и музыкальные фрагменты, разработанные по строго определенной системе. В вокальной части обычно поются стихи классиков таджикско-персидской поэзии. ** Наво — название третьего макома.

***

Иногда Рахими Канд повествовал о легендарном героизме живых людей — наших современников. Однажды речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами*. По словам Рахими Канда, эмир, одержав победу, в течение одного часа убил четыреста человек, взятых в плен, и сложил башню из голов гиссарцев и кулябцев. Ярче всего Рахими Канд описывал подвиги участника этой войны Азизуллы.

Я знал Азизуллу. Он происходил из Балха и обучался в бухарском медресе. На войну с горцами пошёл добровольцем и, сражаясь на стороне Музаффара, достиг высоких должностей. В то время, когда Рахими Канд рассказывал мне об этом человеке, он был раисом в Гиждуване.

Особую известность Азизулла приобрёл своим враньём. Он сам говорил о себе, что если ему не удастся удачно соврать сто раз в день, вечером он не сможет спокойно уснуть.

Рахими Канд рассказывал мне о подвигах Азизуллы-Враля следующее:

— Он был в рядах отборных воинов, из числа приближённых эми-ра, и участвовал в нападениях на кулябцев и гиссарцев. Верхом на своём коне он налетал на врага и каждым взмахом сабли срубал головы десятидвенадцати воинам. Однажды в разгар битвы ему пришлось проскочить верхом между двумя тутовыми деревьями, они росли совсем рядом — ветви их переплелись между собой, и голова Азизуллы застряла между ними, оторвавшись от тела. А он не растерялся, тут же повернул лошадь обратно, высвободил из ветвей голову и приладил её на шее прежде, чем застыла кровь. Голова сразу приросла, и Азизулла как ни в чём не бывало продолжал битву.

Эта история привела меня в восторг, и, позабыв про обидчивость Рахими Канда, я воскликнул:

— Хорошо ещё, что Азизулла в спешке не приставил свою голову за-дом наперед! Глаза оказались бы на том месте, где у людей затылок, а это причинило бы ему в жизни много неудобств!

Рахими Канд, почувствовал в моих словах недоверие к его рассказу, сердито оборвал:

— Он не был ни слепым, ни глупым, — хорошо знал, как должна си-деть на шее его собственная голова!

* «Речь зашла о войне эмира Музаффара с горцами». — Бухарский эмир Музаффар присоединил к своему ханству мелкие феодальные владения — гиссарские, шахрисябские, китабские и другие.

Я извинился и уверил рассказчика, что не сомневаюсь в правдивости его слов. Однако после того случая Рахими Канд долго воздерживался рассказывать что-нибудь.