О государстве. Людологическое эссе

Рустам Павлович Чернов

В настоящем людологическом эссе проведен анализ государства как исторической социальной системы, определяющей бытие общества и отдельной личности. Понимая государство как бытие в действительности права, а право как бытие в возможности государства, автор раскрывает средства и способы игрового моделирования государственности, указывая на его игровую, и поэтому во многом условную, природу. Описаны некоторые практические рекомендации реформирования современного государственного устройства.

3

Системность, стабильность, а еще точнее упорядоченность — то, что имманентно присуще любому государственному. Порядок, независящий от времени и пространства в причинно — следственной связи, исполняемый в любом случае, пока он благодаря властному воздействию не будет отменен. Казалось бы, одним из признаков государства должно быть свойство государства предельно структурировать значение реальности. Например, коллизия оргпреступности и государства в том, что оргпреступность до сих пор не может предельно структурировать бытие любого человека по своему усмотрению и желанию⁴. Государство же, обладая специальными учреждениями (тюрьмы, система правосудия, система перевоспитания) может позволить себе конечную форму определения бытия человека на протяжении всей его жизни. Ему приходится менять государство, чтобы почувствовать нормальность жизни. Классические признаки государства: территория, право, публичная суверенная власть, система организованного насилия, налоги — это больше признаки post factum. Они отражают естественность бытия сообщности людей (местоположение — территория, правила общежития — право, управляющий — публичная власть, насилие — система организованного насилия, деньги — налоги), уникальность государственного здесь больше обнаруживает себя в масштабе и специфике организации власти. Впрочем, ни организация территории, ни охрана ее границ, ни полноценное независимое управление, ни насилие, тем более организованное насилие, ни закрепление собственности волеизъявления текстуально и доведение его до всех путем правосудия, ни безвозмездный отъем денег у каждого, кто на твоей территории, невозможны без упорядочивания социальных процессов, их собственности структурирования. Все таки стоит уделить этому вопросу некоторое внимание, ибо целевое предназначение государства — порядок, который не призван сделать земную жизнь Раем, но не допускает Ада земного (В. Соловьев).

Порядку противостоит хаос. Все культуры и верования мира начинаются с того, что был мрак и хаос. Хаос, как сумма переменных, каждая из которых сохраняет свою произвольность в отношении других в такой степени, что не может ни выделяться из них, ни определять их, а сумма всех переменных не образует ничего постоянного, воспринимаемого целым. Можно долго скитаться по свету в поисках такого хаоса и не найти его по той причине, что все в мире упорядочено определенным образом, и любая переменная является нестабильной только до тех пор, пока не столкнется с категориальным императивом Канта. Но с другой стороны, такой хаос доступнее, чем мы думаем. Он доступен каждому из нас. В людологической традиции такой хаос связан с первичным бытием в возможности. Бытие мысли как мысли и есть такой хаос, основа основ. Архаичное все едино восходит к необходимо единому основанию организации — изначальной хаотичности всего сущего. Об этом же и познай себя — увидеть в себе все те же основы, что составляют окружающее, — раз ты способен быть в него кооптированным. С другой стороны, современное отношение к тем, кто познал себя и не вернулся в область социализации — как к болезни, расстройству сознания. Поэтому сегодня не часто встретишь тех, кто удивляет окружающих знанием, добытым в глубинах познания собственного мира. Самокопание в себе и высшая государственная власть не совместимы так же в силу простой ограниченности временного ресурса, созерцание себя — вещь, требующая, как минимум, независимости. Хаос как область мышления, упорядоченная областью восприятия действительного, естественен для человека. Совершенно неестественно и требует своего разрешения, когда в области бытия в возможности в области мысли есть представление, не содержащее в себе никаких противоречий, а область действительного в предмете образа представлена исключительно противоречиями. Но именно такова социальная природа государственного сегодня. Применительно к государству это трансформируется в понятия законности и преступления. Но, по сути, и положение вещей, называемое законным и положение вещей называемое преступлением — это сферы реализации двух форм бытия в возможности относительно действительности, которые не совпадают. Государство возникает, как бытие реальности, признаваемой и поддерживаемой организацией принуждения, аппаратом насилия. Это, своего рода, форма, обеспечивающая цикличность, беспрерывность реализации определенного (в праве) бытия в возможности в область действительного. Это то, что противостоит любому личному хаосу потенциального бытия. Правовым государство является только в том случае, если оно не оценивает любое личное бытие в возможности как хаос противостояния, предполагающий ликвидацию и определенным образом структуризацию (свобода мысли). Природа возникновения государства в этом отношении — это вопрос того, каким образом стабилизировался хаос индивидуального перед необходимостью однозначности действительного.

В каких формах обретало себя государство становится понятно при исследовании архаичных культур. Государство появляется именно в тот период времени, когда ритуал перестает справляться со своими функциями. Именно когда власть знания, ритуала перестает персонифицировать сознание субъекта настолько, что он не видит за его границами ничего, кроме враждебности «табу», тогда его собственное бытие в возможности начинает трансформироваться в формы реализации, которые чужды ритуалу и не охватываются им. Появляется область действительного, которая чужда сложившимся нормам и практике регулирования, принятия решения в ситуации выбора. Если ситуация выбора — это снятие противоречия в области бытия в возможности (мысли), при известности реальности, пусть даже эта известность делится на абсолютно известное (остаться дома) и совершенно неизвестное (отправиться в неведомый поход); но она определена и не вызывает сомнений в области суждения, то с разрушением ритуальности, как полноценного метода регулирования, появляются представители действительности, которые имеют собственную хаотичность мышления, упорядоченную определенным образом и она не противостоит реальности сформированной ритуалом, но является его альтернативой с собственными решениями и собственными лабиринтами принятия данных решений, не совпадающих с ранее существовавшими. Это конкурирующая форма реальности, которая, даже не будучи агрессивной по отношению к ритуалу, уже разрушает его своим неверием и неадекватностью ему. Она не сопереживает вместе с ним реальность и не погружается в него, прирастая реальностью. Общество борется с такой изменчивостью либо изгнанием, либо усилением ритуала. Но в какой — то момент это требует именно постоянного участия — из события такие аномалии человеческого превращаются в повседневность. Именно тогда появляется разделение функций, именно тогда рождается государство как форма искусственно поддерживаемого социального порядка, за гранью которого полоса отчуждения. Таким государство остается до тех пор, пока не появляется новый вид изменчивости, который активно борется и преодолевает заграждения государства по упорядочиванию хаоса социальной изменчивости. Так, в XVIII веке, государство признает некий порядок по ту сторону самое себя. Это вызвано возможностью передачи информации, развитием книгопечатания и относительной экономической устойчивостью городов. Появление книги как массового продукта преодолевает время и пространство. Если ранее для того, чтобы приобщиться к бытию в возможности, размещенному в книге необходимо было преодолеть пространство (попасть в монастырь, библиотеку), преодолеть время, выраженное в прогрессе социального статуса (иметь право на знание или хотя бы научиться читать в том числе на латыни), то с появлением книгопечатания сама книга устраняла и время (доступность любому, владеющему грамотой), и пространство (распространенный тираж). Именно это позволило представителям по ту сторону государственного объединиться (не забудем и о развитии почтовой системы, которая легла в основу банковской системы) для свержения действующей политической власти. Надо отметить, что практически тот же способ, но уже в управляемом виде использовало ЦРУ США против СССР в ХХ веке.

Поселить хаос в душе человека, в особенности современного человека, произрастающего из дня сегодняшнего легко. Сегодня для того, чтобы называться мужчиной нет необходимости быть воином. Страх, в особенности страх смерти, продается сегодня под такой упаковкой, что совершенно безболезненно употребляется всеми и каждым. Все имеют равное отношение к пространству, равенство формально — юридического плана. Это порождает иллюзии, но в целом это позволяет большинству людей пребывать в спокойствии, стабильности большую часть своей жизни, как в области приобщенности бытия в возможности, так и в области кооптирования в предлагаемое бытие в действительности. Современному кажется, что оно сбежало от законов объективного, современный человек средний руки в этом почти уверен. Столкновение со смертью дезорганизует его, заставляет метаться и пребывать в хаосе. Революция 1917 в России, например, была бы невозможна без того ужаса терроризма, который был достигнут системным столкновением с случайно — внезапной смертью подданных империи.

Чем порождается жестокость, вплоть до уничтожения применительно к сфере убежденности, когда существует представление о том, как должно быть, но оно находится в противоречии с тем, что представляет из себя действительное? Как ни странно, самые страшные вещи, сопряженные с лишением жизни другого человека, связаны со сферой естественной убежденности. Никто не совершает преступления, осознавая, что это преступление и лично для него является формой негативного. Прямой умысел, как таковой, приносит массу энергетических потерь, большую рефлексию. Задача всех программ подготовки специальных военных подразделений выявить лиц, подверженных внушению таким образом, чтобы однозначно идентифицировать для себя положительное и отрицательное в рамках несения службы. Необходимость четкой идентификации плохого и хорошего настолько важна, что является определяющей при поручении той или иной миссии. Лицо должно четко понимать, что, чтобы оно ни делало, если это признается позитивным необходимым для выполнения поставленных задач — положительное действие, влекущее в том числе награду и повышение. Конечно, центр генерирования задачи в данном случае не должен себя компрометировать откровенным идиотизмом или излишней жестокостью, но это именно открытый в государстве способ создавать новую служебную мораль. Каждый преступник, подвергаемый правосудию, имеет за собой тысячу моментов оправдания собственности поведения и тысячу оправданий самого себя. Да государство сегодня изолирует эту способность оправдать себя самого собственностью суждения (абсолютно самостоятельно определяя относимость и допустимость доказательств в судебном следствии), но от этого не меняется природа появления социальной изменчивости. Лицо в области собственности формирования, под влиянием своих процессов опознавания действительного приходит к собственно — трансформированному бытию в возможности, которое реализовывает в среде подобных самое себя, надеясь тем самым сформировать собственность реальности. Постепенно, оно в восприятии сторонних лиц превращается в полную противоположность той действительности, за которой стоит государство. Противоречия в случае столкновения снимаются сглаживающими механизмами (коррупция, влияние нормативного института адвокатуры и прочее), но в итоге, когда мы застигаем бытие в возможности такого лица и изымаем его из сферы реализации, пресекаем его преступную деятельность, мы обнаруживаем все того же человека, взывающего к пощаде, жалкого и несчастного. Он точно так же, как ему кажется, способен к кооптированию в область бытия в действительности, что и все остальные члены общества и не наблюдает своей неадекватности и социальной измененности. Все те механизмы, формы апробирования реальности, которые есть в каждом из нас, присущи и ему (поэтому симпатии общества зачастую оказываются на стороне так называемых профессиональных преступников). Такова и природа современного наказания — отбыл срок, снял судимость и снова полноценный член общества. Некоторая легкость и несерьезность все же здесь и присутствуют, некоторая игровая реальность, совсем уж игровая.

Но где тот момент когда, лицо уже изменилось настолько, что не может обнаруживать свою кооптированность в область социального и требует себе отдельной сферы реализации? Согласно закону энтелехии — пока есть становление, нет ставшего, когда есть ставшее, уже нет становления. Именно в момент завершенности, осознания себя «лишним человеком». Не тогда, когда оно осознает себя изгоем общественного, не тогда, когда ему отказывают во всем, а именно в момент решения кооптироваться в собственную реальность, которую тут же и начинает выстраивать. Нарушение механизма идентификации по встречности и подобию, при сохранении бытовой адекватности и ресурсности, как физической, так и мыслительной, продуцирует совершенно новые основания для реального. Новые ценности, новые формы самоидентификации в окружающем тебя мире. И если для такого субъекта — это длинный путь, связанный с потрясениями и страданиями, то для государства, идентифицирующего в основном материальные причинно — следственные связи — это всегда некоторая внезапность и удивление. Но это производное от любой социальной системы, любая социально — управляемая изменчивость системы в своей основе имеет в качестве материала именно таких людей, не отформатированных ничем, кроме собственности мышления, и жаждущих приобщения к чему — либо внешнему и организованному, как форме доказательства своей правоты в прошлом относительно совершенных ошибок, продуцирующих внутреннюю ущемленность. Таким образом, изменчивость любой жесткой социальной системы, устроенной по типу противостояния государству — путь вечного изменения. Не признание этого — путь вечных революций. Дело в том, что идеологически сегодня государство претендует на предельность (совмещая в себе представителя народа по схеме: суверенитет народа — суверенитет государства — суверенитет государственной власти), где народ, в массе уравненного формально — юридического, предстает как источник всего, что принимается неизбежно, если не противоречит норме права, выраженной в законе. Отчуждение государства от права в собственном законодательстве дает народу право осуществлять свой суверенитет непосредственно, вне государственных институтов, в том числе и путем смены власти, насильственной смены власти. Совпадение представлений правового характера и законодательства позволяет снимать противоречия, возникающие в ходе обеспечения упорядоченности (отсутствие хаоса) в связи с тем, что любая социальная система предполагает некоторый брак и девиацию в переходе бытия в возможности в область действительного. Но это только идеологически. Оказывается, государственная власть предполагает определенный тип субъектов (мир собственной разумности, мета — реальность). Человек из народа либо становится фанатиком порядка, либо становится угнетателем тех, кто не входит в государственную власть по принципу сходства и отличия по статусу. Временный характер любых полномочий (маленькая другая жизнь) творит безответственность и двойное отчуждение, как в отношении стороны воспринимающей государственное управляющее воздействие (не упорядоченной, вне образа будущего, так как идея прогресса заставляет отрицать прошлое и не творит из него образец), так и в отношении собственной роли в реализуемых полномочиях. В итоге государственное как единство непохожих, жадных до всего настолько, что каждый входящий в эту структуру пребывает в удивлении, как что — то еще вообще существует и не разваливается. Единой идеологии государства, как формы противостоящей народу и дарующей ему жизнь, только потому, что это выбор между полярностью полномочия, отсутствует. Народ, как море, разбивающее себя заметной частью об аппарат государственного, заставляет его костенеть и приходить к той же функции, что и первобытно — общинный строй — формировать встречность и подобие только в отношении самое себя. Замкнутость встречности и подобия по принципу государственного отношения, это фактически отношение колонизаторское, где народ — это некоторая масса, а формально — юридическое равенство — некоторый ошейник в рамках негативного понимания, все равны перед уголовной репрессией и прочим поражением в правах, но не в возможностях своего роста и притязаний на власть. Это совершенно отделяет государство от той стороны хаоса и превращает его в систему, которая утверждает порядок, систему структурирования социальных парадигм, но только там, где само же и присутствует. Там, где его нет ситуация структурируется произвольно. Это не совсем снятие хаоса, это его усиление, так как государство здесь не движущая социальных процессов, а тот утес в море нестабильности, который организует данный хаос в отношении самое себя (не было бы никакого хаотичного прибоя волн, если бы не было утеса). Это в большей степени, конечно же, оторванность человека последних 300 лет от условий природного развития. Природа как единый отрицательный фон стабильности (стабильность нестабильности) ранее запрашивала от человека железного подчинения традиции, как единственного пути синхронизации самое себя с хаосом окружающего. Мир природы — это всегда мир, превосходящий силы человека многократно и не позволяющий ему надеяться ни на что, кроме милости, при соблюдении условий для выживания. Мир государственной цивилизации, выданный результатами Научно — технической революции (НТР) — это во многом мир «Пяти пальцев», все в нем встречно и подобно, все в нем схвачено мыслью человека, в каждом предмете обнаруживает себя бытие в возможности, либо в форме самой примитивной инструкции, либо в форме глубинного смысла, таинства, но неизменно все сопряженного с мыслительной деятельностью человека.

Многое подлинно индивидуальное субъект до сих пор примеривает на государство, например, первобытное мнение о природе — именно поэтому современное отношение к государству — это во многом религиозное отношение. Ощущение внутренней сопричастности и интуитивности, принимаемой согласованности и сопричастности (то, что использует Христианство в «Бог внутри каждого из нас») сегодня с успехом заменено средствами массовой коммуникации, что только разжигает в человеке огонь экстраверта. Центр перемещения силы, составляющей порождающую константу бытия, неизменно покидает индивидуальность в ее массовом виде, субъектом становится сама масса, где каждый равен общей массе в качестве, благодаря только количественному (одинаковые условия равенства всех перед законом и судом). В то же время государство должно быть максимально мобильным, но оно становится мобильным, универсально доступным только для тех, кто подобен ему и готов быть частью его в общем процессе, энтелехии, осуществления того, что называется нормой, того, что принято как норма (право). Но, если, где сегодня и можно найти противоположность хаотичности в области действительного, то это государство. Алгоритмы приведения, упорядочивания состоявшегося и реализовавшегося личного хаоса, конечно, крайне примитивны и сегодня уже совершенно утрачены и нивелированы формой своего исполнения (принудительное лечение или уголовное наказание), но данная форма пока самая эффективная.

Системность и упорядоченность перестала, правда, быть самоцелью, так как государственное взяло на себя в последние 300 лет слишком много повышенных обязательств. Вместе с тем, дестабильное положение ХХ века и в особенности грядущая Великая катастрофа, усилят понимание самым широким кругом лиц спокойствия как основной функции бытия человека в условиях реализма, что еще на некоторое время сохранит за государственной властью средство обеспечения такой стабильности (государство, как то благодаря чему обеспечиваются условия жизнедеятельности).

Итак, в первом приближении к пониманию государства мы должны признать, что оно, как система организации материи, стремится к стабилизированию изначально заданного хаоса в каждом человеке, известным ему образом в противовес хаотичности, которая проникает в область действительного за пределами государственного. С такими формами реализации бытия в возможности в область действительного государство неизменно борется. Способ, которым государство организует самое себя в форме упорядоченности социальной материи весьма прост. Бытие в возможности, составляющее бытие государства в процессе своего структурирования лишается противоречий (законодательная деятельность, закон как очищенное от противоречий бытие в возможности социума), после чего принимается как образ и форма действительного. Государство в данном случае представляет собой последовательные процессы и конечный результат реализации такого бытия в возможности в действительность. Таким образом, государство — это бытие в действительности права, в то время, как право — это бытие в возможности государства. Там, где государство не руководствуется правом, а власть законом, там, соответственно, и нет государства, так как имеет место реализация бытия в возможности, которое только в субъективном плане представляется в снятом виде, в форме отсутствия противоречий. Изначально обычай как источник права, форма бытия в возможности, выверенная сотнями тысяч лет, был прекрасной формой бытия в возможности для государства, но в современности законодательному процессу следует безусловно уделять больше внимания с точки зрения механизма снятия противоречий. Каждое такое не снятое в процессе законотворчества противоречие грозит противоречием в области действительного, что само по себе подрывает устои властеотношений, бытия государства как системы упорядочивания социальной материи.

Главное — тот, кто ждет от государства чуда и справедливости, находится в плену мифологии о государстве, созданной более 300 лет назад и уже не оправдавшей себя в начале ХХ века. Попросту спит. Тот, кто искренне заявляет об этом от лица государства, представляя государство, — клинический идиот. Подобные заявления — хуже любой террористической диверсии, они нивелируют сам закон, всю его целесообразность и заранее обречены на провал в рамках строительства социальной системы.

Примечания

4

Только убить его, но обеспечить ему элементарное пожизненное заключение, сопряженное с любовью своего положения, проистекающую из боязни все же приведения в исполнение смертной казни, зарождая при этом шизофрению надежды на освобождение — публично не в силах.