О государстве. Людологическое эссе

Рустам Павлович Чернов

В настоящем людологическом эссе проведен анализ государства как исторической социальной системы, определяющей бытие общества и отдельной личности. Понимая государство как бытие в действительности права, а право как бытие в возможности государства, автор раскрывает средства и способы игрового моделирования государственности, указывая на его игровую, и поэтому во многом условную, природу. Описаны некоторые практические рекомендации реформирования современного государственного устройства.

6

Генезис государства не содержит в себе ничего особенного с точки зрения социальной организации. Это всегда военная форма происхождения, так или иначе увязанная с войной и в этом, пожалуй, единственная специфика. Любая успешная война движима силой и вдохновением воинов. Мирное время обеспечивается теми, кто рожден в нем и не знает вкуса военной удачи. Мир всегда лучше любой войны, ибо воинов немного и не они составляют основу бытия значения в мире, но именно в них воплощена сила разрушения социального. Человек был настолько слаб, что тот мир, который он себе создал, мир игры и выживания в области значения игры, это как сопереживание вне удачной охоты. Тот, кто мог себя прокормить сам и добыть себе пищу в охоте не нуждался в коллективе. Скотоводство, земледелие создали те, кто не был готов выживать, рискуя каждый день жизнью и те, кто устал быть вечным охотником. Все, что мы связываем с цивилизацией есть продукт понижения личного усилия человека, стремления успешного кооптирования в то, что функционирует в связях, нарастающих по типу коллективной организации. Когда охота неудачна коллективно, при том, что все исполнили свои обязанности добросовестно и прошли акт инициации надлежащим образом — никто невиновен. Форма личного участия в общем деле — первое, что создает человека человеком. Восприятие внешней необходимости как собственно желаемого и поэтому личного — условие для успешности: «я должен, — значит я хочу». Любая девиация в стандарте ритуала — поражает в правах на успех весь коллектив. Вместе с тем осознанное коллективное бытие невозможно без подвижного ритуала, сущность которого в том, чтобы обеспечивать всех и каждого. Государство рождается там, где есть необходимость значительного управления в целях обеспечения алгоритма согласующегося с необходимостью, расположенной в области представления (это может быть как текстуально выраженная воля монарха, так и сложившийся обычай, так и приказы, правила военачальника — без разницы). Избыточность необходимости управления в четком соответствии рождает все институты государственного, первым из которых является сбор дани с завоеванных (налоги).

Разрушение — сопутствующее начало любой игре. Нет ничего проще, чем нарушить ход реализации любого процесса. В определенных случаях достаточно просто отвлечься, сопряжение с другим бытием в возможности неизменно переключает ход реализации всей парадигмы.

Государство — это всегда устройство социального мира, устройство парадигм бытия. В тот момент, когда та или иная парадигма, целевое предназначение которой состоит в том, чтобы структурировать другие парадигмы, теряет с ними определенную связь и доступность, которая составляла основную методу по исполнению указанной задачи, возможно структурирование любого социального бытия, включая и то бытие, которое по своим параметрам не имеет отношения к первичной парадигме в комплексе ее целей и задач.

Реформирование государства Западного типа сегодня — задача не теоретическая и даже не гносеологическая, — это первейшее условие выживания Западной цивилизации именно в силу того, что эта цивилизация неотделима сегодня от государственных институтов. Уровень проникновения государственного во все сферы жизни человеческого таков, что если изъять все то, что есть государственного из Западного человека, от него ровным счетом ничего не останется. Во многом это именно технологическая проблема. Наука, Западная наука, в этом отношении уникальное явление, природу которого еще только предстоит оценить и осмыслить. Западная цивилизация благодаря науке — это форма отрицания личности, которая способна вывести за «круг человека» только силой своего примера. Последние всплески личного, наблюдавшиеся в режиме национал — социализма в Германии и большевизма в России в ХХ веке настолько испугали человеческое, что в настоящее время Западный мир видит в личном больший вред, чем Афины видели в Сократе с Аристотелем. Личное, возведенное в форму стабильной уверенности представления о том, как необходимо осуществлять функцию бытия, превратилось просто в неприличное. Методология научного познания, трансформированная в систему высшего образования, стала необходимым минимумом культурного доступа к любой мало — мальски значимой социальной функции. Это порождает в свою очередь отсутствие любой личности в области бытия в возможности, сегодня нет возможности создать что — то новое и опереться на это так, чтобы представлялось возможным сохранить преемственность прошлого и настоящего. Если ранее социальным фильтром в этом отношении являлись воинская доблесть, честь, происхождение и прочее, все, что могло по объекту своего притязания принадлежать и трансформироваться благодаря личному отношению, то сегодня в странах Европы личность является продуктом системы образовательных учреждений, составляет средний класс, который является главенствующим. Но буржуазные теории среднего класса были хороши именно в отсутствии государства как формы организации социальной материи, когда деньги были деньгами, а не формой перехода виртуальных значений. Тогда средний класс был и источником спокойствия государственного, и держателем его акций. В современных же условиях, когда государство не регулирует экономику, а по сути дела определяет ее, структурирует, зависимость среднего класса от государства точно такая же, как и любого раба. Уровень потребления среднего класса не позволяет ему превозмочь жизнь, или даже поменять жизнь отдельно взятого человека. Доходов среднего класса едва хватает на то, чтобы придуманными институтами обеспечить собственную безопасность от посягательства государственного (оплатить расходы на адвоката, или скрыться от государственного — сбежать). Ни о каком противостоянии, а тем более о реализации личной воли в противовес воли государственного речи вообще идти не может. Государство не терпит поражения ни в чем. Формально — юридическое равенство как занятная игра — единственное, что еще находится в области влияния так любимого сегодня среднего класса. Но 100 лет назад не было такой закрытости государственного (государственная тайна, например), прекрасно рефлекторно урегулированных понятий национальной безопасности, общих международных интересов. При этом, что стоит за данными категориями, являющимися основаниями к действию совершенно неясно. Новый шаманизм объективирования политической воли?

Западной науке, которая серьезно задумалась над тем, что она есть только после применения атомного оружия в ХХ веке, многое настолько непонятно, что в своих попыткам самоидентификации, она как вновь родившаяся форма познания окружающего мира, повторяет путь философии, пройденный 3000 лет назад. Исследования методологии науки именно желание, если не объяснить, то хотя бы выявить аксиомы понятийного, сопряженного, если не в органоне познания (логика в этом отношении к науке не применима), то хотя бы в языке.⁵ Эти наивные попытки самоидентифицироваться в форме договора о терминах, успешно обретают себя опять же исключительно на государственном уровне, — в международном частном праве, международных союзах, конфедеративных формах организации, банковской сфере и прочее, но в рамках науки как формы познания — несостоятельны в силу огромной динамики изменения государственного, по сравнению с динамикой изменения личности. Если жизнь человека за последние 100 лет ускорилась в 10 раз, то жизнь государства в 10 000 раз. Общественное просто не может влиять на государственное, а государство не знает где бы ему найти то самое общественное, которое значится записанным в систему гражданского общества.

Как оказалось, ничего из теорий Великого Просвещения просто не способно работать. Ничего из теорий ХIХ века на практике не обернулось пользой. Современность ничего лучше (кроме чисто восточного способа сохранения — того, что имеет место быть в ООН) не придумало. Жалкие попытки США возродить военный тип государства терпят неудачу именно в силу того, что слишком конспирированы и не ориентируют завоеванных на подчинение, а призывают к тем формам организации материи, которые не только чужды социальной организации, но и религиозным чувствам, составляющим сердцевину государственного. Поверить в демократию в XVIII веке было можно, но сейчас, на Востоке, — никогда.

Проблема Западной государственности в том, что она перестала быть формой упорядочивания социальной материи, проявления современного типа организации представляют из себя иногда полные противоречия в области действительного, которые само государство, устранившее древнейшие институты снятия социальных противоречий просто не в состоянии снять через правосудие, судебную власть.

Современное государственное устройство в формуле того, что право — это бытие в возможности государства, а государство — бытие в действительности права, выглядит весьма разумно. Так, законодательная власть продуцирует бытие в возможности, лишенное по его изготовлению (полноценном агональном обсуждении субъектами, имеющими различную качественную репрезентативность в смысле как ее понимал Карл Шмидт) существенных противоречий, именуемое благодаря процедуре снятия таких противоречий законом. Это фактически структурирование целевой причины парадигмы государства. Исполнительная власть является специальной движущей причиной, задачей которой является зеркальная реализация бытия в возможности в области действительного. Судебная власть обеспечивает снятие реализованных в области действительного противоречий, как по отношению к закону, в случае его некачественности, так и по отношению к допуску в парадигму реализации бытия государства сторонних участников (кого изолирует, кого допускает, кому компенсирует издержки связанные с не допуском к участию в реализации парадигмы государства). Суды относятся к корректирующему началу материальной причины, так как работают только с уже реализованными формами области бытия в действительности. Различные механизмы сдержек и противовесов, соответственно, больше отнесены к области формальной причины, так как моделируют моменты завершения одного процесса и начало другого. В области непосредственной реализации, ограниченной рамками «здесь и сейчас» функции судебной власти, а точнее суждения, заданы и законодательной, и исполнительной ветвями. Именно поэтому судебная процедура более всех детализирована и представляет собой более других ритуальность.

Подобное расположение парадигмы бытия государства по трем ветвям с учетом системы сдержек и противовесов как формальной причины бытия, казалась наиболее приемлемой Великим Просветителям. Вместе с тем, необходимо понимать, что бытие всегда задано в виде 4-х причин бытия Аристотеля, образующих парадигму бытия. В динамике они сменяют друг друга (процесс энтелехии), в завершенности они представлены парадигмой равновесия различного рода идеального (бытия в возможности) и реального (бытия в действительности). В этом отношении функции трех ветвей власти представляются простым разделением целевой, движущей и материальной причины (судейская власть здесь, как известно, руководствуется только законом, поэтому она является тем, что определяет сформированность и адекватность материальной причины целевой), структурирование специального механизма формальной причины (система сдержек и противовесов). Все данные причины бытия находились в области парадигмы бытия и до разделения властей, не составляя специального предмета исследования и познания. Узурпация власти, как основная причина разделения властей — не совсем искренний аргумент в пользу именно такого государственного устройства. Здесь речь шла именно о ликвидации не узурпации власти, а ликвидации личности, которая могла использовать государственную систему для воплощения своих представлений о том каким должно быть социальное. Узурпировать власть практически невозможно, об этом вам скажет любой монарх и любой диктатор. То, что многие из них называют власть служением и соответственно таинством — правда. Эти люди вовлечены в парадигму, которая существует прекрасно и без них, и уж точно совершенно не для них. Тот факт, что они ею полностью персонифицированы и не отделяют себя от нее — свойство любого человека. Большой уровень медиатизации этого свойства может шокировать (как перцепция, вторгающаяся в чужой ритуал), но любой ритуал, рассмотренный с точки зрения никогда не участвующего в нем, напоминает логику абсурда. Государственное устройство, подчиняющееся логике государственного управления, — это результат реформ последних 300 лет, превративших государство в потустороннюю реальность. Сегодня государство — это некоторая субстанция, бытие которой нигде и везде в соответствии с представлениями и словоупотреблением. При этом метод Л. Витгенштейна, в этом отношении не чуть не лучше того, что легло в основу понимания мер и весов на рассвете цивилизации, государство примеривают к реальности через специального служащего — «государственного служащего» определенного ранга, а точнее — судью, да, впрочем, и не только судью. Это то, что было придано храмам на рассвете перехода от товарных денег к деньгам как таковым. То же самое сейчас в отношении государства, понятия государственного. Есть определенное представление о том, что это такое, но без специально обученного человека, обладающего эталоном уровня государственного, здесь в этом вопросе не обойтись. В этом отношении Великих Просветителей можно только поздравить. Они нивелировали представление о государственном до первобытного уровня, погрузив его в мифологию, в то время, как научное знание шагнуло вперед, оставив государство далеко позади. Государство как стандарт уровня допустимого социального, сформированного в области закона, весьма интересно для дня современного.

Видеть в государстве нечто оторванное от реальности, существующее само по себе — один из первых признаков религиозности. В ХХ веке дважды предпринималась попытка формирования Бога — Государства (национал социализм и большевизм), обе попытки провалились. Но дальнейшая ситуация может привести к тому, что в государстве начнут видеть мистического врага, темные силы, которые в лучшем случае могут подвигнуть к побегу, а в худшем — привести к организации в социуме такой реальности, бытие которой будет несравненно хуже государственного, по сути разрушит его и погребет под собой остатки демократизма, который пусть и в зачаточном состоянии, но все же присутствует.

Изначально демократия являлась прекрасной формой снятия противоречий, технологией формирования того бытия в возможности парадигмы государства, которое учитывая интересы всех, кто имеет возможность проявлять свои интересы, имело все шансы реализоваться в действительность естественным образом во всех стадиях своей реализации, свидетельствуя общий интерес. В то же время в критические моменты демократия уступала место автократической форме правления, которая существенно оперативнее решала острые текущие вопросы, иными словами в условиях, когда реализация общего коллективного бытия в возможности, выраженная в законе, не представлялась возможной, не считалось зазорным отказаться от демократической формы правления на неопределенный срок. Это естественная смена парадигм государственного устройства была адекватным отражением текущей ситуации, в которой государственные механизмы воспринимались именно как условно созданные методы адекватного реагирования на ту или иную ситуацию, а не как форма социальной организации, имеющая самоценность, исходя из структурности элементов. Государство, желая сегодня приблизиться к системе, регулирующей любой круг вопросов, стремится подменять естественные условия, которые само же и создает, пытаясь увидеть свою особенную специфику там, где есть простые законы формирования социальной материи. Юридическая наука, которая не обладает ни собственной методологической базой, ни историей методологии познания социальных явлений, в этом отношении только усиливает представление «кажимости» в отношении государственного как особой мета — реальности, мета — надстройки, обладающей некоторой уникальностью и отсюда великой ценностью. Отказ от Бога, естественно, породил необходимость касты нового Бога, ею стали наши доблестные юристы, возглавляемые методологией юридической школы, которая до сих пор предмет от метода познания отличить не может.

Закон как форма познания реальности, правовой реальности до сих пор таковым не считается. Нежелание признавать искусственность любого государственного устройства, всегда мотивируется тем, что это ведет к анархии. Между тем к анархии ведет именно то обстоятельство, что личности навязывают государственное как естественно образование, которое не только не может быть отринуто, но наоборот является лучшей формой организации материи. Наиболее интересно это выглядит на примере признаков государства.

Юридической школой выделяются следующие существенные и неотъемлемые признаки государства: территория, народ, публичная власть, закон, аппарат принуждения, налоги.

При этом каждый из них опознается как специальный признак, характеризующий особым образом государство, государственность. Вместе с тем, следует заметить, что все они являются обычными признаками коллективного бытия. Именно в этом кроется проблема при детальном анализе каждого из них, что и заставляет снимать возникающие противоречия (хаотичность мысли об исследуемом предмете) через введение специальной терминологии (суверенитет, гражданство, правоохранительные органы). Теория государства и права не обладает вне юридической методологией и поэтому не может провести надлежащей оценки природы государственного, находя его то тут, то там в зависимости от политических установок (заказов), фактически являясь заложницей данных установок, что, кстати, с успехом, демонстрирует отечественная наука, как Советская теория, так и «вновь открытая» российская. По сути, единственным ощутимым, но не названным признаком государства сегодня выступает масштаб организации.

Итак, территория. Сложно себе представить любую парадигму бытия, лишенную изолированности в пространстве. Все в этом мире, схвачено в области места, пространственной протяженности. Даже бытие в возможности, как бытие в возможности, изолированное рамками сознания субъекта и только, уже имеет пространственную ограниченность и зависимость — тело человека. Это сейчас естествознание сформировало достаточное представление о человеке, которое покоится в области очевидности и доступности для всех, не вызывает сомнения, раньше же и само строение тела человека было предметом неизвестности и непознаваемости. Сферы бытия области мысли человека — это единственная сфера, в которой реально возможно существование a priori, в остальном все имеет конечность и завершенность

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

О естественных герменевтических формах опознавания реальности, определяющих процесс познания см. L. Wittgenstein. Philosophical Investigations. N.Y., 1953, p. 31—36