О государстве. Людологическое эссе

Рустам Павлович Чернов

В настоящем людологическом эссе проведен анализ государства как исторической социальной системы, определяющей бытие общества и отдельной личности. Понимая государство как бытие в действительности права, а право как бытие в возможности государства, автор раскрывает средства и способы игрового моделирования государственности, указывая на его игровую, и поэтому во многом условную, природу. Описаны некоторые практические рекомендации реформирования современного государственного устройства.

4

Стабильность и упорядоченность — прекрасно. Но это ли сущностная характеристика государства. Стабильность может принести религия, она может дать спасение от собственности хаоса восприятия, она же может упорядочить любое сомнение в том числе и в отношении самое себя. Государство интересно как система сбалансированности тем, что оно проносит себя сквозь пространство и время. Область a priori существует только в отношении индивидуального умозрения, как свойство функции познания человека. В области действия, действительного есть только a posteriori, которое задано нам в области чувственного и по этой причине, ограничено относительно нашей способности проникать и познавать сущность окружающего. Естественные науки как формы расширения и сопряжения томления индивидуального и познавательных способностей коллективного, несомненно, совершили революцию в области знания именно за счет того, что позволили не прерываться связи времен. В философии, в умозрении, каждая новая система, если не отрицает предыдущую, то, по крайней мере, не пытается ее обосновать в части методологии таким образом, чтобы взять из нее все ценное и расширить результаты ее применения. Философ, скорее всего машина, которая отрабатывает положенное ему чувственное жизни и отражает его в законченном представлении — философской системе. Наука же напротив — это поэтапные шаги развития методологии познания во времени. Это совершенствующаяся методика познания, передающая аппарат познания и обеспечивающая коллективность познавательной функции. Развитие государства в этом отношении так же отходит от эпохи героев и деятелей, постепенно превращаясь в коллективную функцию. В Западной цивилизации эту традицию впервые вводит Рим, который преодолевает и время, и пространство, надолго обеспечивая государственность методологией. Средние века в основном копируют наработки Рима, сопрягая их с открытиями Древней Греции, возрождая и скрещивая государственность, философию и религию. Последняя, вполне вольно обращавшаяся со временем, сыграла исключительную роль в развитии современного государственного. Но подлинно современное государство как новая форма реальности рождается с банковской системой в XVIII, с безналичными деньгами. В это же время наблюдается слом ранее сложившейся государственности (буржуазные революции Великого просвещения). Деньги — самое ценное чувственно — общественное для индивидуума. Ему не принадлежит в деньгах абсолютно ничего, кроме их способности кооптировать его в область отношений созданных и поддерживаемых общественным. Начав регулировать сектор, связанный с безналичными деньгами, а затем, перейдя к политики монетаризма, отвязав деньги от материального субстрата (в данном случае золота) в ХХ веке, государство взяло на себя функцию собственной реальности, оно стало осуществлять регулирование естественных, инстинктивных свойств человека не через человека (внушение, принуждение, насилие), а через предмет реализации, через сам объект проявления этих свойств (деньги). Упорядочивание и стабилизация социальной системы в таком ключе стало практически невозможным именно в силу того, что государство здесь столкнулось с математикой (как знанием a priori) применительно к области индивидуально чувственного абсолютного большинства a posteriori. Государство не может себе позволить местечковое регулирование, требуя себе абсолют власти в отсутствии какого — либо другого хозяина, устанавливая собственные законы экономики, которые стали страшнее мистических законов судьбы. Удерживая человека на расстоянии экономического выживания, государство терпит фиаско регулирования в начале ХХ века. Западное государство не способно нигде на земном шаре поддерживать одинаковый режим собственности пребывания безотносительно пространства и не способно обеспечить день завтрашний, то есть пронести себя сквозь время. Естественным выходом и в то же время самым страшным с точки зрения гуманизма явилась война. Внутреннее банкротство нового государства, созданного Великим Просвещением, вылилось в реализацию необходимости внешнего структурирования реальности по типу сходства и отличия. И если первая мировая война была формой компенсации этой ущербности, которая в рамках наследия немецкой классической философии трансформировалась в собственную ущербность, то Вторая Мировая война уже была крестовым походом тех, кто согласно Гегелю, унаследовал таинство устройства мира против тех, кто пребывает в заблуждении. Вообще же безумие соединения прошлого с вечными идеями во имя будущего — черта, которую государство приобрело только в последние 300 лет.

Государство возникло как система управления не бытием в возможности, а бытием в действительности, оно карало, ограничивало, устанавливало и навязывало. Такова природа государства в первые 5 000 лет его возникновения. Оно есть следующая ступень перед религией и всеми регулятивными культами, так как его сфера реализации не область восприятия, а именно область действительного. Сегодня же государству наоборот приходится экономить любую репрессию на фоне ХХ века и пытаться вернуться к регулированию области восприятия, то есть фактическому корреспондированию бытия в возможности. Все больше и больше склоняются к идеологии, пропаганде о ненасильственном вмешательстве, ориентируясь при этом на эталоны, которых в принципе никогда не существовало в области действительного. По сути, вместо того, чтобы признать, что государственное управление в последние 150 лет довело социум до того, что он стоит теперь перед неизвестностью своего развития, с пресеченными историческими и прочими традициями, современное государство пытается само себя убедить в том, что есть возможность какого — то такого форматирования восприятия реальности, которое позволит вернуться к утраченному эталону. Но этого эталона не было никогда, а была энтелехия, процесс реализации, который каждый раз терпел фиаско.

С одной стороны, формально — юридическое равенство является гарантией государственного, а, с другой стороны, оно является его целью, являясь при этом целью каждого. Равенство относительно чего — то есть форма стабилизации хаоса в современном мире? Неужели, подняв на знамена столь очевидно нерабочий механизм структурирования социальной материи возможно было рассчитывать на успех? Равенство относительно государства, бытием в возможности которого является закон, а суд — движущей причиной всей парадигмы, означает неравенство самого государства в отношении всего того, что является не государственным. В этой тезе следует наполнить это «государственное» каким — либо националистическим, или идеологическим содержанием, так мы получаем готового субъекта войны, исходя опять же из идей Великого Просвещения.

Для индивидуума получается, что он может заслужить привилегированное положение только в связи с государственным, либо местами устраняя его (т. н. «коррупция»), либо кооптируясь в него (прямые специальные статусы иммунитета или положения ex officio). В связи с этим наблюдается не только падение понятий чести (тем более, что у судов чести нет и этому бытию в возможности просто негде реализовываться), но и элементарных регулятивных правил в обществе. Закон становится единственной формой познания социального (если речь, конечно, не идет о научных исследованиях вопросов a priori). Государство между тем, превращаясь в собственную реальность, стремится так себя технократизировать, чтобы каждая кухарка могла управлять государством. Эти процессы иногда напоминают два локомотива, несущихся по одной колее навстречу друг другу. Современное государство не самоосознает себя как новую форму реального, новый уникальный комплекс парадигм, требующих специального нового регулирования, продолжая руководствоваться рывковыми лично — метровыми соображениями своих правителей. Ранее государство упорядочивало хаос социального равенством насилия в отношении всякого, то есть каждому было понятно, что он в одинаковой степени слабее государства, но в остальном вмешательство в универсальную сферу регулирования носило только форму налога (как платы за ненасилие). Каждый на своем уровне сам решал вопросы жизни и смерти (кто в своей семье, кто в своем хозяйстве, кто в своей вотчине). Кто не имел ничего, тот ни на что и не претендовал, кто имел смелость и мужество пытал счастье разбоем и войной, тот, кто был приближен умозрению — шел в науку (церковь, религиозные культы и так далее). Жизнь организовывалась вне сферы государственного регулирования и по объективным законам структурирования социальной материи. Сегодня же (в последние 300 лет) государство, внезапно узрев всю несправедливость дифференциации всех и каждого, вторглось во все сферы жизни любого человека, заменив ему тем самым среду обитания. Однако методы регулирования, несмотря на тысячекратно возросший объем регулирования практически не поменялись. Возможности влиять увеличились многократно, но методология по типу опознавания — нет.

В этом отношении современное государство больше похоже на шизофреника, который изредка застает себя то за построением душегубок, то за применением атомного оружия, то ужасается своему безразличию при трагедии сотен миллионов умирающих с голоду. Отсутствие четкого представления о самом себе, смутное представление о своем рождении и жалкие попытки вывести именно из этого собственность сущности, во многом оправдывают современность с ее политикой негласной аристократии, но все же лишают понимания того, что происходит сейчас именно в текущий момент деятельности, не говоря уже о каких — либо планах на будущее. Первые лица государств всего мира сейчас больше зависимы от современного шаманизма, чем любой вождь архаичного племени.

Необходимо четче определяться с природой государственного, иначе эта форма организации социальной материи будет неизменно утрачена, при наличии еще не пережитых институтов структурирования социальной материи в форме непосредственной агрессии. Устранение человека по — прежнему самый эффективный способ снятия противоречия, носителем которого он является.

Казалось бы, логичной представляется позиция, при которой для того, чтобы удерживать пространство, преодолевать его, необходимо сделать объектом воздействия человека. То же самое верно и в отношении времени (яркий пример — право частной собственности в Китае, ограниченное 100 летним сроком). Если брать человека умозрительно в отрыве от конкретных обстоятельств, то представляется, что нет людей ни плохих, ни хороших, равно как поступки сами по себе не плохие и не хорошие (Сократ, Платон). Все определяется целесообразностью, людям, поступающим тем или иным образом, представляется в силу их вовлеченности в тот или иной вихрь обстоятельств, что они поступают наилучшим образом. Такая точка зрения для античной мысли вполне в духе «Метафизики» Стагирита. Целевая причина, как прообраз материальной в парадигме бытия таким образом определяет волю человека, как представление, доминирующее над его волей. В этом отношении мысль Великих Просветителей следует признать верной, необходимо заменить целевые причины государства, просветить население относительно Нового государства, довести до сведения масс изменения в области движущей причины (понимание человека как центра любой парадигмы бытия) и социальная материя сама начнет преобразовываться, упорядочиваться определенным (в рамках полученного знания) образом, что приведет к распаду всего того, что вызывало такую ненависть и явилось причиной революций. Центром преобразования должен быть человек, так как он является основой всего, только в нем живет бытие в возможности. И только он является движущей причиной любой парадигмы бытия. Таким образом, меняя его статус, возможно сложить Новое государство, тем или иным образом организованное в отношении человека и из человека. Все Великие просветители сходились в этом, обнаруживая, правда, порой различные представления о человеке (от самоуправляемого рационального человека Ж. Ж. Руссо и заканчивая полностью персонифицированным темными страстями и пороками человека Т. Гоббса). До сих пор элементы этого подхода обнаруживаются во всех Основных законах стран Западного типа демократии. Дальнейшие действия уже не представлялись сложными. Взирая на то, как окован человек, необходимо было расковать его, сообщить ему некоторую долю свободы воли, формализованную юридически в правах и свободах, которые защищаемы силой государства. Был даже сделан шаг дальше — получил разработку институт естественных прав человека, который формализовал отношения человека и государства, табуировав нарушение таких прав. Понимая, что в предельном случае конфликт между отдельным человеком и государством будет носить острый характер, были введены принципы правосудия как формы снятия общественных противоречий, гарантирующие максимальные возможности к реализации вышеуказанных прав, возможности доказывания своей невиновности (усиленные сегодня абсолютизированным принципом презумпции невиновности). В дополнение к столь масштабным изменениям была введена система разделения властей, сдержек и противовесов, так как Великие Просветители понимали, что сущностью любой власти является зеркальный перевод бытия в возможности в действительность, продуцирующий бытие государства как бытие в действительности права.

Казалось бы, все хорошо, но история показала, что человек оказывается не постоянная сущность, а произвольно производная. Не прошло и 200 лет с данных преобразований, а мир уже перестал существовать как место, в котором можно заниматься планированием собственной жизни. Сегодня человек не может сказать, как он будет жить через 10 лет, что его будет окружать. Превратив всех в Сизифов частной собственности, государственная политика подобного рода не смогла сделать людей счастливыми, даже представить их себе счастливыми невозможно. Сегодня зависимость человека от внешней формы организации материи по сравнению с 300 годами возросла в тысячи раз. Предоставленный сам себе он становится накопителем всего, что только имеет форму возможного проникновения, не будучи кооптирован в общие парадигмы структурирования материи он становится приверженцем любой соблазнительной формы организации материи. Собственная же сила суждения отдельного индивидуума по его собственным отдельным вопросам невероятно низка и не способна организовать порой домашнее хозяйство, не говоря уже о каких — либо элементах социальной системы (подать жалобу в суд, выступить с законодательной инициативой, полемикой и прочее). Повышение уровня образования для большинства людей означает не приобщение к таинству мира, а всего лишь исполнение ритуалов, позволяющее приобщиться к парадигмам принятым в обществе, не более, избранность и избирательность знания была так же упразднена.

Задумаемся с некоторой долей предельности, что есть человек, как через него возможно государственное структурирование пространства и времени? Посмотрим на человека с тем, чтобы понять, что именно в нем необходимо регулировать, как в системе ретранслирования и воспроизводства бытия в возможности, включенного в бытие парадигмы государства.

Человек всегда рассматривается как форма участия в переходе бытия в возможности в действительность и поэтому как система вечно стремящаяся к покою, к полноценной реализации того или иного бытия в возможности в действительность. Наивысшая точка алеантности ему задана, когда он является единственным носителем бытия в возможности, которому предстоит реализоваться в действительность и только от него зависит будет ли реализовано данное бытие в возможности или нет. Данная ситуация возникает при творческом процессе, тайных акциях разведывательного плана, совершении сложных преступлений. Каждый может прикоснуться к ней при измене любимому супругу в обстановке строжайшей (может быть даже и мнимой) секретности. Как ни различны все эти примеры, но с людологической точки зрения они имеют одинаковую структуру организации. В данном случае характеристика целевой причины такова, что она полностью сопоставлена только движущей (субъекту реализации, действия), энтелехия полностью зависит от него самого, от чистоты его действий, направленных на реализацию бытия в возможности. Критерий остановки, то есть воплощения правила энтелехии, в конечном, счете остается за самим реализующим (играющим субъектом). В какой — то определенный период времени цикл реализации может быть пройден, но это не означает, что сам субъект будет удовлетворен результатом. В некоторых случаях это приводит к засасыванию его в область цикличности реализации, втягивания в процесс ради самого процесса. Наименьшая точка алеантности наблюдается, когда человек является носителем того бытия в возможности, которое не реализуется в области его бытия в действительности. В индивидуальном плане — это навык, когда функция стабилизации вынесена за пределы осознания и, соответственно, не образует целевую причину ни в одной парадигме, смещена в область обстановки, в отношении внешнего — это, например, суверенитет народа, носителем которого каждый является в отдельности, естественные и неотчуждаемые права человека. Нечто сродни исполнению функции реквизита в коллективном действии, то есть, когда необходимо занять человеком определенное место и пространство не более того (предметная сторона энтелехии). Следует отметить, что уровень алеантности напрямую зависит от количества повторений реализации одного и того же бытия в возможности в область действительного. Так первичное действие, если его бытие в возможности составляет применительно к субъекту целевую причину, всегда вызывает высокую степень алеантности, то же самое действие, повторенное в 1001 раз грозит стать формой навыка, при простейшем наборе действий и областью естественности при сложном механизме, если убрать способность осознавать свое влияние на действие и его хоть сколько нибудь игровой характер, мы получим некоторого рода серьезность, бытие которой можно моделировать по типу Кантовского пари на 100 фунтов. Возможна и обратная связь, действие может консервироваться в предельности своего бытия, при изменении внешней обстановки, а потом возрождаться для новых участников с другой степенью алеантности. Таково, например, развитие охоты, собирательства. Если ранее это была необходимая функция, освященная молитвой и всем ритуальным в целях обеспечения перевода бытия в возможности в действительность, схваченная миром и развертывающаяся, как сама жизнь, то сегодня это чистая игра в чистом виде, развлечение. В принципе, динамический анализ во времени позволяет многие формы деятельности, которые не меняются по алгоритму реализации бытия в возможности в действительность, увидеть в разном свете. В основе степени алеантности лежит степень посвященности, степень приобщенности к бытию в возможности и степень участия. Например, высокая степень приобщенности, при невозможности участия — рождает созерцание. Высокая степень приобщенности и высокая степень участия — рождает азарт. Высокая степень участия вне приобщенности — это всегда неудовольствие, использование, эксплуатация и прочее. Государство находит баланс в степени приобщенности каждого и в степени его участия, наделяя лиц формально — юридическими статусами в тех или иных процессах общественного бытия. Но при этом совершенно забывает сейчас о том, что степень алеантности напрямую влияет и на качество реализации, и на структурирование пространства и времени в той или иной парадигме бытия, процессе энтелехии, реализации. Всем знакомы ситуации провала во времени в часы влюбленности, увлеченности каким — либо делом, вовлеченность в потустороннюю реальность азартных игр. Везде, где лицо приближается к высокой степени алеантности, оно кооптируется в парадигму, участие в которой продуцирует соответствующую степень алеантности, настолько, что перестает быть персонифицированным в парадигмах общего основания (которые тоже когда — то имели такой же характер, к слову сказать, — введение календаря Цезарем очень долго обсуждалось в высшей степени эмоционально, как и изобретение и распространение наручных часов, не говоря уже о вековых переходах от Юлианского к Грегорианскому календарю). Тоже самое наблюдается с любым бытием в возможности. Именно поэтому временные процессы в юности, когда все практически в первый раз и в последующие периоды жизни воспринимаются совершенно по — разному. Все беспредельное, все то, что составляет в представлении самое себя область антиномии и апории — все это область только индивидуального бытия в возможности, только данность мысли о мысли, бытия в возможности в области самого бытия в возможности. Это только для одного и не для кого более. В мире осуществления, в области чувственного, столкновения с изоляцией пространства и времени той или иной парадигмой, первыми попытками реализации и прочее — все конечно и опознаваемо рамками и системами условного бытия в упорядоченности (исчисление, математика) в степени достаточной для воспроизводства и надлежащего уровня цикличности. Время и пространство рождается именно вокруг субъекта, участвующего в реализации того или иного бытия в возможности.

Именно поэтому замкнутость государственного, его замкнутость не стенами и палачами, а замкнутость сопричастности тому, что есть государство, грозит ему переходом в область априори для субъектов ему не сопоставленных, исключением их из целевой причины бытия и, соответственно, продуцированием в них представления о том, что в отношении них творится какое — либо насилие беззаконное, несправедливое и потому требующее отмщения.

Упорядочивая время и пространство, государство, прежде всего, должно заботиться о неизменности представления, бытия в возможности, составляющего каждую его парадигму. В данном случае это нормы закона. Стабильность закона — это не показатель его качества, а цель его бытия. Конечно, сложно писать такие законы, но прежде всего не стоило их менять, становясь на путь реформаторства. Неизменность права позволяет государству проносить себя через время. Традиционно построенные государства выигрывают по сравнению с теми, что полагают законы своего рода инструкцией к технике, прогресс которой необходимо влечет за собой совершенствование и самой инструкции. Право, в случае стабильности закона, со временем приобретает качество универсальной формы познания, позволяющей выстраивать и сопрягать те или иные парадигмы лучшим образом, нежели ориентироваться исключительно на движущую причину (государственную власть), как на то, что в своих субъектах переживает ею же издаваемые законы. Преодоление пространства достигается опять же за счет того, что государство является мини моделью человеческого вообще. Так, само по себе бытие в возможности — это область, где все существует и все возможно, но только в области действительного все существует раздельно и не противореча друг другу при должной степени реализации. Область мысли — это то общее, что позволяет приобщаться в области действительного к любой форме, соответствующей идеальному. Задумывая изваять скульптуру, скульптор, если себя таковым понимает, имеет «до себя» навыки, умения своих предшественников, представления о прекрасном в виде эталонов и все прочее, что позволяет ему, следуя установленным правилам, избегать неконтролируемых, хаотических форм проб и ошибок, в которых можно провести существенное количество времени. Точно так же и в области социального действия государство является тем же, чем природа является для скульптора, это налично заданная реальность, со своим содержанием идеального и действительного. С той лишь разницей, что это активно структурирующее значение (стандартизация) в определенном, очерченном пространстве. Если этой идеально сформированной стандартизации (начиная от мер и весов и заканчивая естественными правами человека) где — либо нет — значит там нет и государства, как бытия в действительности этой идеальной реальности, бытия в возможности права. Формировать прозрачность собственных парадигм реализации таким образом — это первейшая задача государственного, без этого целостность территории может поддерживаться только силой оружия, а не механизмами принятого структурирования реальности. Коммуникативная бытия в возможности является следствием вынужденного перемещения человека в целях выживания (формирование языка в Ледниковый период, миграция животных на юг — обмен информацией среди охотников), поэтому «летучесть» удачного бытия в возможности, пригодного к реализации без особых сложностей завоевывает больше территорий, чем самые изощренные военные акции, — развал СССР самое лучшее тому подтверждение.