Теория квантовых состояний

Роман Фомин, 2018

Рядовой научный сотрудник. Рядовой российский ВУЗ. На стыке прошлого и нынешнего века. Новая исследовательская тема и любопытные посетители. Такое уже случалось раньше, в Новом Царстве и Третьем Рейхе. Кто-то пишет за тебя историю твоего научного открытия, а ты лишь торопишься, бежишь за неведомым призом, чтобы не дай бог его не получить.

Глава 3. Анатолий и Катя

Прошло больше недели со злополучной ночной прогулки. Некоторое время я тревожно ожидал продолжения, казалось мне даже пару раз, что слышу я неподалеку голос Никанор Никанорыча. Однако дни шли, наш с Анатолием лабораторный стенд показывал результаты, подтверждающие теоретические выкладки. Будни мои заполняли студенты с курсовыми, долгами, вопросами. Ощущение мистерии, послевкусие эпизода на остановке постепенно сменилось безразличием. Ну а вправду, дался мне этот Никанор Никанорыч. Объявится он, а дальше что? Снова продолжительные разговоры безо всякого смысла? Снова чудачества и представления? Лучше бы, думал я, и вовсе не появлялся он тогда в университетской столовой.

После крайне коротких официальных выходных, ввиду того, что субботу и половину воскресенья я провел на кафедре, утром в понедельник я явился на работу. Ничего необычного в этом не было, исключая факт, что понедельник был моим нерабочим днем.

Я смиренно выдержал внеплановое полуторачасовое заседание, на котором Олег Палыч Круглов, заведующий нашей кафедрой, объявил, что в скором времени ожидается на кафедру визит ректора с комиссией из министерства образования. «Обход» этот был ежегодным, в разные года выбирались разные факультеты и кафедры и вот в этом году, «удача» выпала нам. Ректор обыкновенно проведет комиссию по лабораториям, мы должны будем рассказать о том, какие наиболее перспективные научные исследования у нас ведутся. Возможно посидят еще на какой-нибудь лекции, послушают, как доносится дидактический материал. Тут Олег Палыч хитро заулыбался, уверив, что случайными ни лекция, ни лаборатория, не будут. Выберем и лектора поопытней, и аудиторию попросторней. В общем, устоявшийся достаточно подход потемкинской деревни. Визит был запланирован на первую неделю декабря. Он назвал несколько имен, кого непременно ожидает видеть частью этого мероприятия. Так, Толе выпала честь рассказать про наши лабораторные стенды, вычислительные машины, а мне конечно, про научную работу, про квантовые мои нейронные сети. Олег Палыч, по совместительству мой научный руководитель, который был еще моим преподавателем во времена студенчества, специально подошел ко мне и уточнил, что к мероприятию следует подготовиться. Язык моих математических формул и когерентных квантовых состояний не всегда может быть понятен именитейшим и образованнейшим гостям из министерства образования. Поэтому надо как-то на пальцах, попроще объяснить, какая от этого науке выгода и перспектива, почему следует исследования эти продолжать.

Дальше началась рутинная часть заседания, на которой нас как обычно, сначала попорицали, потом похвалили, после чего собрание благополучно закончилось. Я задержался еще на десять минут обсудить с Толей полученные со вчерашнего дня результаты, после чего у него началась учебная пара, а я отправился завтрако-обедать, мысленно конечно утюжа руководство, решившее устроить заседание утром в понедельник. По пути в столовую я забежал в секретарскую, где обзавелся свежим журналом по вычислительной технике, выписываемым кафедрой, после чего взял курс непосредственно в пищеприемницу. Прошел по коридору, спустился на первый этаж в фойе, заглянул в книжный киоск расположенный у нас тут же, в холле, и почти уже нырнул в столовский коридор, когда заметил Никанор Никанорыча, безмятежно дремлющего на скамейке у окна, на примыкающей к киоску стороне фойе.

Я застыл как вкопанный. Одна часть меня хотела немедленно броситься к нему, забросать вопросами, высказать сомнения, предъявить претензии, но другая стыдливо и неуверенно топталась на месте, не решаясь что-либо предпринимать. Ведь до этого самого момента инициатива всегда исходила с его, Никанор Никанорыча стороны. Неловко было мне обращаться к почти незнакомому человеку, я ведь и не знал его по-настоящему.

Я стоял и смотрел на Никанор Никанорыча, мочаля в руках злополучный журнал.

В конце концов, я все же решился. Осторожно, я подшагнул к нему, такому же неухоженному, взопревшему, в прежнем сером костюме и потеребил за плечо.

— Никанор Никанорыч, здравствуйте.

Он вздрогнул и открыл глаза. После чего громко, нисколько не стесняясь окружающих, зевнул, прикрыв рот пухлою рукою.

— Я здесь! — по-солдатски бойко отозвался он, после зева.

— Вы… не ко мне, случаем? — неуверенно спросил я.

— Как же не к вам, Борис Петрович? Как же не к вам, если к вам! — он довольно бодро вскочил, потянулся и схватив меня за руку, принялся интенсивно ее трясти. — Борис Петрович, если б только вы знали, сколько настряслось, пока мы с вами не виделись! Ох уж эти наши с вами товарищи. — он заговорщицки подмигнул. — Им только волю дай, они такого наворотят!

Никанор Никанорыч снова протяжно зевнул и насуплено огляделся по сторонам.

— А я вот тут прикорнул буквально на минуточку, ждал пока вы в столовую пойдете.

Он нагнулся и заглянул под скамейку.

Я молчал. Ждал, значит, Никанор Никанорыч, пока я в столовую пойду.

— Тьфу ты! — ругнулся он. — Ведь на секунду только глаза закрыл и уже нема.

Я стоял и анализировал информацию. У меня сегодня выходной, понедельник. Если бы не экстренное заседание, о котором объявили только в пятницу, меня вообще бы здесь не было. А он ждал, значит, пока я в столовую пойду.

— Ведь и вещица-то не ахти какая ценная, — продолжал свое Никанор Никанорыч, в сердцах махнув рукой. — Все одно утащили! И не поглядели, что обидно-то, не глянули, что внутри-то. Вещица-то, может, им совсем без надобности. Вещица-то, может, совсем другой смысл имеет, совсем иное у нее назначение, нежели быть стыренной разгильдяями.

— А с чего вы взяли, что я в столовую пойду? — спросил я.

Никанор Никанорыч не отвечал. Он как бы поменялся в лице и вглядывался внимательно в студентов в фойе. Я проследил за его взглядом. Ничего необычного — обыкновенная разношерстная масса. Бегут, торопятся, занятие-то началось уже. Несколько групп расположились у скамеек на противоположной стороне фойе, у вывешенных факультетских объявлений. Ничего, в общем, необычного. Никанор Никанорыч, по всей видимости, так не считал. Его брови подергивались, глазки бегали. Наконец, пухлые губы растянулись в самодовольной ухмылке, Никанор Никанорыч взбрыкнул, как мерин и повернулся ко мне.

— Как же не знать, Борис Петрович? Кому же, как не мне, знать-то? Ну скажите, пожалуйста?

В отдалении проходила группа студентов. Человек пять или шесть.

— Машенька, здравствуйте! — вдруг воскликнул Никанор Никанорыч им вослед.

Обернулись все, однако первой обернулась та, чье имя назвал Никанор Никанорыч.

— Прошу прощения, что вот так без приглашения вторгаюсь в личные ваши разговоры, я тут с Борис Петровичем, преподавателем вашим с кафедры «Автоматизации» беседовал, и разговор слово-за слово зашел. И не могу, хоть убейте, не могу вам совета не дать. Может и пострадаю потом, эти ваши молодежные нравы поди-разбери, — Никанор Никанорыч противненько захихикал и развел руками.

Маша Шагина была одной из моих студенток четвертого курса. В прошлом семестре я вел у ее потока дисциплину «Теория автоматов», состоявшую из лекционной программы и лабораторных работ. В нынешнем полугодии Мария должна была сдавать мне курсовой проект. Студенткой Шагина была старательной, активной, одной из первых пришла ко мне с вопросами и уточнениями по курсовику. И как-то даже вызывала у меня уважение что ли, своим соображением и напористостью.

В серьезных повествованиях принято, когда вводят новых персонажей, давать хотя бы поверхностное описание их внешности. С этим, признаюсь, у меня беда. Всегда кажется мне что внешность это нечто само собой разумеющееся и смотрит на моих персонажей читатель моими глазами. Если уж персонаж совсем из ряда вон, как скажем Никанор Никанорыч, тогда описание требуется. А в остальных случаях, если сюжет условий не предъявляет, можно и пропустить, оставив на откуп читателю.

В контексте этого признания, заканчивая короткое описание Маши Шагиной, добавлю только, что внешности она была миловидной, с русыми волосами обыкновенно собранными на затылке в пучок, и проникновенными голубыми глазами, которые очень отвлекали меня во время наших дискуссий по курсовому ее заданию. Меня, вообще говоря, отвлекает любой пристальный взгляд глаза в глаза, тушуюсь я при таком внимании, но вот Марии, в особенности. Ладная она была девушка на мой притязательный преподавательский вкус, рассматривающий студентов почти исключительно с перспективы их учебных успехов.

С Марией разговаривали мы относительно недавно, недели две назад. Почувствовал я, что затягивает меня Никанор Никанорыч в очередную свою интригу.

— Тут нет никакого секрета, Машенька, я про общежитие твое пекусь, — говорил Никанор Никанорыч. — Вот ты все колеблешься — переезжать-не переезжать, а времени-то у тебя не сказать, чтобы много. Больше даже скажу, если ты сегодня не дашь ответ коменданту, завтра это сделает Оленька, подруга твоя. Так уж она вожделеет до комнаты новой, уж и вещички заготовила. Чемодан здоровенный собрала, синий, тот, который вместе вы на третий этаж волокли.

— А вы кто такой? — вступила в разговор по-видимому Ольга.

— Ах, Оленька, так ли это важно? — ответствовал виртуозно Никанор Никанорыч, — Важнее гораздо, что воспользоваться решила некрасиво ты информацией, доведенной до тебя исключительно по дружбе, что есть де новая комната, в которую комендант пригласила студентов по факультетскому представлению. Мы прямо руками всплеснули с Борисом Петровичем от негодования!

Я естественно не имел ни малейшего представления об этих общежитских делах.

— Оля, это правда? — взгляд Марии скользнул по Никанор Никанорычу, мне и вонзился в Ольгу. И видно было, что некомфортно Ольге под этим взглядом, да и всем, признаться, остальным собравшимся — и нам, и студентам. — Хорошо, спасибо за информацию, Борис Петрович, — обратилась она ко мне и Никанор Никанорычу после повисшей паузы. — Пойдемте, — и она, не дожидаясь остальных, прошла дальше.

Студенты, в том числе и рассекреченная Ольга, пошли следом совсем не весело, разительно иначе с их щебетом до знакомства с Никанором Никанорычем.

Тут Никанор Никанорыч спохватился:

— Тьфу ты, отвлекся! Ну вот, а как не отвлечься, скажите пожалуйста? — он развел руками. — Ну да ладно, есть у нас еще пять минут, прежде чем разберемся мы с вещицей моею дорогою. А какова Мария, скажите? Хороша! Хладнокровна! — он снова захихикал.

Я решил взять инициативу в свои руки.

— Никанор Никанорыч, — сказал я серьезно. — Только вы меня пожалуйста не перебивайте, — на что собеседник мой закивал и уселся на скамейку. — Я говорил вам уже о том, что мне порядком надоели ваши фокусы, но вы, по видимому, без них совсем не можете. Я хотел бы конечно узнать, кто вы, где работаете, каким образом вам обо мне известно, однако судя по всем дискуссиям, что мы имели прежде — вы этого разговора упорно избегаете и будете делать так и впредь. Поэтому на данный момент одна у меня к вам просьба: объясните, каким боком связаны вы с моей научной работой? У меня, честно сказать, одна версия, что вы, судя по знаниям вашим, из органов интересующихся меня преследуете.

Никанор Никанорыч покачивал головой в такт моей тираде и выражение его пухлого лица сделалось снова непривычным. Не суетливо лукавым, как обычно, а тень что ли серьезности пробежала по его лицу. Ненадолго впрочем.

— Разрешите мне уже ответить? — спросил он. И получив мой утвердительный кивок, продолжил. — Вот вы, Борис Петрович, задали вопрос. Не в первый раз, отмечу, задали. А теперь посудите сами, поприкидывайте. Человек вы с научным стажем, сменивший несколько специальностей. Образ жизни ведете хотя и скромный, если не сказать затворнический, однако же весьма публичный — и преподавание ваше связано с общением и научная деятельность опять же не за закрытыми дверями делается. Пишете статьи в вестники межвузовские, защищались на так, чтобы очень давно. Фигура довольно таки известная. Никаких покамест знаний о вас, которых не найти в открытых источниках, я не распространял и не озвучивал. Давайте я скажу вам, что гипотеза ваша с органами специальными, в определенном смысле верная. Только органы эти заинтересованы в двух исключительно вещах. Первое — в вас лично, и второе — в вашей научной работе. Это в настоящее время последнее будет, что я могу сказать, уж не обессудьте. Все вам будет доходчиво разъяснено и по полочкам разложено, но для этого время требуется определенное.

— А откуда известно вам было про загвоздку мою с лабораторным стендом? — не унимался я.

— Ну это совсем уже смешно, право, — заулыбался Никанор Никанорыч. — Вся кафедра завалена вашими распечатками и сплетничает про гипотезы ваши. Имеющий, как говорится, уши. Вот, скажем услышал я такой слух, вы уж сами мне поясните, насколько слух сей справедлив, а на сколько ничего из себя, кроме глупостей и зависти коллег не представляет. Из личного, поговаривают сплетники, что знакомства вы завести не умеете. Травмы какие-то детские, сторонитесь людей, и что не подбери вас Олег Палыч как студента многообещающего, мало бы чего сложилось с вашей карьерою научной. Ну это мы конечно пропустим, это я уверен, злые языки. Поговаривают еще, что идейка ваша научная, не то, чтобы вокруг типовых задач нейронных сетей строится. Что якобы в исследовании вашем интереснее опыты с моделями квантовых состояний, чем нейронная сеть как таковая и нейронная сеть в данном случае выступит только как этакий носитель, визуализатор, э-э осциллограф, о! Отличная метафора! Который фиксировать и представлять будет их, квантовых состояний, изменение.

Я молчал. Потому что-то, что говорил мне Никанор Никанорыч было пока не столько даже на бумаге, сколько в голове моей. Потом я медленно сел рядом с ним на скамейку.

— Я уже предвижу вопрос ваш, откуда де такое можно раскопать, что только придумывается еще мною, — Никанор Никанорыч похлопал меня по плечу. Увесисто так похлопал. — А вот знаете ли, возможно. На кафедре «Технической Физики» сидят не то, чтобы неразговорчивые ребята. Все видят, все понимают. Модели-то, между прочим, вместе с ними вы разрабатываете для сетей своих.

Тут он встал, позабыв и о задумчивости моей, и о нейронных сетях.

— Пора, Борис Петрович! Время! Уходит вещица-то моя драгоценная. Уносится от нас со скоростью пятьдесят два километра в час.

Он неуклюже побежал к выходу из фойе на улицу. Перед тем как устремиться следом, я заметил Машу Шагину, пристально смотрящую на меня с лестницы. Увидев, что я ее заметил, она стушевалась и скрылась наверху.

Опять не могу я сформулировать, зачем понадобилось мне бежать за Никанор Никанорычем. Я был еще поглощен мыслями об осведомленности Никанор Никанорыча о моих пока только идеях, но все-таки встал, позабыв на скамейке кафедральный журнал и заспешил за своим удивительным знакомцем.

Когда вышел я из холла через проходную на широкое, с массивной крышей крыльцо, Никанор Никанорыч был здесь и суетливо вглядывался куда-то сквозь частокол студентов. Крыльцо седьмого учебного здания, представляющее собой крытую веранду, как всегда в это время, было наводнено студентами и работникам университета. Курили, разговаривали. Я, как ведомый, вопросительно поглядел на Никанор Никанорыча. Он уверенно кивнул и принялся напористо протискиваться сквозь толпу к лестнице.

Я видел еще, как он добрался до края платформы, ухватился за перилу и прыснул вниз. Лестница у нас довольно крутая, да еще разбитая местами и я невольно притормозил, увидев как стремительно исчез из виду Никанор Никанорыч. Так ведь и навернуться недолго.

Потом, издалека, прилетел визг автомобильных тормозов. Я поначалу проигнорировал противный тягучий звук. Отмахнулся от него, как от назойливой мошки. Гораздо больше меня занимал Никанор Никанорыч, столь поспешно удалившийся. Я продрался сквозь толпу, добрался наконец до лестницы и остановился, во-первых, чтобы перевести дух, а во-вторых, чтобы найти Никанор Никанорыча.

До меня донесся его удаляющийся голос:

— Вон он, Борис Петрович, у светофора! Ничего, брали и не таких!

У подножия лестницы Никанор Никанорыча не было. Может за угол лестницы забежал, все-таки крыльцо наше на высоте второго этажа размещалось. Я посмотрел по сторонам. Внимание мое привлекла какая-то суета, возня на перекрестке, метрах в пятидесяти далее по улице. Я пригляделся и не поверил своим глазам. Там, у самого светофора стоял Никанор Никанорыч и что-то эмоционально выкрикивал. Чертыхаясь и подскальзываясь на сбитых ступеньках, я поспешил к нему.

Сутолока на перекрестке была связана с тем, что непонятно каким боком вылетевшая с дороги легковушка ударилась носом в остов светофора. Хорошо ударилась, нос был изрядно смят, досталось и капоту, и бамперу, и решетке радиатора, и даже фара разбилась левая. Остов светофора от удара погнулся и теперь подбитый печальный светофор как-бы нависал над вздувшимся капотом.

— Выпрастывайтесь, дорогой мой, выпрастывайтесь! — язвительно восклицал Никанор Никанорыч. — Не в бане ведь, рассиживаться!

Никанор Никанорыч отчитывал водителя автомобиля, как оказалось, студента, который совсем не торопился покидать уютную кабину и встречаться с голосистым Никанор Никанорычем нос к носу.

— Где такое видано, скажите пожалуйста? — кричал Никанор Никанорыч. — Мало того что пренаглейшим образом слямзил ценную вещицу, так на тебе еще и светофор, видите ли ему помешал. Потрудись, паршивец, извлечь с заднего сиденья саквояжик. Не тебе оно было предназначено, не тебе оно и достанется!

Только теперь я понял, что искал Никанор Никанорыч на скамейке в фойе. Свой особенный портфель. И непостижимым образом отыскал его здесь, в аварийной машине.

— Гляньте, милостивые государи, гляньте только, что насовершал тут у нас истец. Созонов Григорий Павлыч — студент, между прочим, ВУЗа. Сын небедных родителей. Что ли они для этого его на свет выплаждывали? Что ли они такое для него будущее пророчили? Учили они его что ли светофоры сшибать да портфели тырить? Не уговаривайте — не поверю!

В машине находились двое. Один из них Григорий, в которого Никанор Никанорыч швырял стрелы словоблудия, и второй, высокий, по-видимому его товарищ, сидел притопив голову в плечи и молчал. Григорий со злополучным портфелем в руках, делал попытки что-то сказать, на что Никанор Никанорыч незамедлительно повышал голос на тон. Вокруг уже собралась толпа зевак.

Я не мог взять в толк, каким образом портфель Никанор Никанорыча оказался в машине. Неужели Григорий действительно походя забрал у спящего Никанор Никанорыча в университете.

— Украл! — оглушительно обрушил свой вердикт Никанор Никанорыч, как бы отвечая мне. — На казенное позарился! Не постеснялся ни стен благородных, ни званий, ни пожилых моих годин.

Застращанный Григорий Созонов приоткрыл дверцу машины и поспешно перебросил худой и потертый портфель через щель на капот, после чего снова заперся в машине. Удалиться с места происшествия он не пытался.

Никанор Никанорыч немедленно подхватил портфель под мышку. При этом он продолжал вещать:

— Общественный, дорогие мои, общественный, не какой вам нибудь, порядок расстроил! Ладно бы мой или Борис Петровича, положим, порядок.

И меня сосчитали, подумал я. Погода, надо сказать, стояла не теплая. Конец октября все-таки. Уши и нос уже давали о себе знать.

— Мы-то с Борис Петровичем перетерпим. Мы-то с ним перебьемся. Так ведь нет же! Позарился, стервец, на святое. Покусился на священное, государи мои. Общественный порядок — это вам не пироги жевать. Его так просто не выстроишь. Тут лета нужны. Лета и годы кропотливейшей занятости. И на тебе. Вот так просто, я бы сказал, случайным плевком, угодил Созонов Гришка в самую его сердцевину!

Я потер раскрасневшиеся уши. Так и воспаление легких подхватить недолго. А Никанор Никанорыч похоже настолько проникся ролью общественного обвинителя, что намеревался распинаться перед толпой до полного обморожения.

— Оставим мы с вами такое положение? — Никанор Никанорыч, до той поры обращавшийся ко всем одновременно, вдруг подскочил к низенькой бабке в цветастом платке. — Допустим что ли попирания и топтанья? Так что ли? Настастья Петровна! Здравствуйте, сколько лет, сколько зим. Для того что ли, дорогая моя, возводили мы БАМы и АЭСы всякие? Для того что ли со шпалами на плечах исходили всю Россию-матушку?

Из-за угла показалась размалеванная машина автоинспекции. Я заметил кирпичные физиономии сидящих в ней сотрудников городской автоинспекции. При виде разбитой иномарки Григория Созонова, впрочем, их выражения сменились. На хищные, крокодильи.

Никанор Никанорыч, узрев приближение властей, ликующе всплеснул руками.

— Вот и они! Дождались, таки. Ну да и мне пора, милостивые мои. Потрудитесь восстановить картину, любезные, как того предписывают кодексы и про портфельчик, про портфельчик не забудьте. Ведь не откуда нибудь — из храма науки, стырен был. Попря, понимаешь, гранит. Ох и попадет Гришке, от отца, ох и достанется. Такая машина всмятку.

Почему всмятку, подумал я. Вовсе даже и не всмятку. Вполне предсказуемый ремонт ей потребуется.

Никанор Никанорыч наскоро выбрался из толпы, зажал между колен свой злополучный портфель и принялся безжалостно тереть уши.

— Подморозило! Буйствует погода-то.

Мне было жутко неловко оттого, что люди таращатся на нас, как на цирковых медведей. Никанор Никанорыч умел привлекать внимание, с этим уж ничего не поделаешь.

Мы торопливо зашагали назад, в теплое фойе.

— Сейчас, Борис Петрович, пристроимся где-нибудь у батареи, — говорил Никанор Никанорыч на ходу, зажимая ладонями уши. — Там и покалякаем. Где это видано — не успел явиться, как тут же портфель стащили. Непорядок, Борис Петрович, ох и непорядок в вузе творится.

Я не ответил, потому что прав был Никанор Никанорыч. Неприятно все это. Не столько даже неприятно, сколько совестно. Ведь я же часть его, нашего университета. Я преподаватель, а значит есть и моя вина в том, что вытворяют студенты. Не научили, значит, в свое время. Или же научили, да не тому. Может быть, гораздо важнее комплексных выражений и частных производных обыкновенная человеческая порядочность?

Позади раздался тяжелый удар, как будто телевизор уронили. Я обернулся и обнаружил, что висевший над капотом автомобиля блок фонарей светофора сверзился с погнутого основания, и вдрызг разбил лобовое и прогнул крышу. Разлетелись в разные стороны разноцветные стекла светофильтров. Теперь машину с уверенностью можно было назвать «всмяткой». Я увидел Григория и его долговязого приятеля вылезших из машины, после нашего ухода. Они с неподдельным ужасом смотрели на место, где только что сидели.

Никанор Никанорыч тем временем был уже на лестнице. Я, ловя на себе остаточное внимание сотрудников автоинспекции и собравшихся свидетелей, счел за лучшее его догнать. Крыльцо у тому времени частично освободилось и мы свободно прошли в фойе. Здесь по крайней мере никто не глазел на нас столь откровенно и я мог собраться с мыслями.

— Давайте-ка, Борис Петрович, пристроимся где-нибудь в уединенном, а главное теплом месте, — обратился ко мне Никанор Никанорыч. — Давно ведь пора покалякать. А тут, как на грех — одно за другим, — он покачал головой.

— А с чего это Григорий в светофор врезался? — неожиданно для самого себя, спросил я.

Действительно, с чего это ему в светофор врезаться? Стащил себе портфель и преспокойно смылся. Перенервничал он что ли?

Никанор Никанорыч развел руками.

— А как же не врезаться, Борис Петрович? Это вы что же прикажете гнаться за ними до самого дома?

Всегда у Никанор Никанорыча выходило так, словно по-другому и быть не может. Закономерны, как будто, эти события: портфель и светофор.

Глядя на меня, Никанор Никанорыч качал головой, язвительно прищелкивая при этом языком, демонстрируя полнейшую несостоятельность моего недоумения и словно бы поражаясь моей непонятливости.

— Окститесь, Борис Петрович. Дался вам Гришка этот Созонов. Ну уплатят за него родители штрафы, ну попадет ему от папеньки. Ведь полезное же дело. Может головенка его, с шевелюрой стриженой, соображать начнет.

Странно, но в словах Никанор Никанорыча я увидел смысл. Урок, какой никакой, был преподан. Будет ли он воспринят нерадивым молодым человеком, это другой вопрос. И не к Никанор Никанорычу надобно с ним обращаться, а непосредственно к самому Григорию Созонову. Только вот кто его преподал, урок этот? Кто тот невидимый педагог, во власти которого учинять подобные, с виду случайные, совпадения?

Я отвлекся только на минуту, а когда поднял глаза, стоял посреди фойе один. Вокруг ходили студенты, по одному, группами. Только Никанор Никанорыча среди них не было. Снова он пропал, как делал уже не раз, не дав мне ни одного ответа. Исчез, оставив после себя лишь сомнения.

Тут логичным будет сделать небольшое отступление. Потому что по традиции, не дав тому никакого предисловия, я ввожу в повествование еще одного персонажа. Подробнее о нем, новом персонаже, читатель узнает в главах, относящихся к моему взрослению и началу научной деятельности, а пока скажу только, что молодая эта женщина сыграла несомненно важную роль в моей жизни, и несмотря на то, что судьба нас отчасти развела, оставалась одним из наиболее близких мне людей, исключая разве что родных: маму и сестру Аленку. Персонажем этим таинственным выступает Катерина Андревна, хорошая моя подруга, с которой вместе учились мы в университете во времена моего студенчества. В настоящее время работала она в медицинском университете, преподавателем на кафедре «Технологии фармацевтики».

После исчезновения Никанор Никанорыча, я, собравшись с мыслями, решил вернуться на кафедру. Домой идти расхотелось, надо было отвлечься и напряженная работа сейчас была бы очень кстати. Я поднялся на кафедру, на третий этаж и уединился в преподавательской с бумагами, которые получил у Толи утром, односложно отвечая на вопросы коллег. То ли мой характер уже приучил их, то ли вид у меня был до того потерянный, только не донимали меня особенно и даже активный наш Олег Палыч, заглянув в преподавательскую на чай, не стал меня теребить и почаевничал со своим замом и еще парочкой доцентов, торчавших в преподавательской, в нашей миниатюрной самодельной кухонке. Меня позвали присоединиться для приличия, но мое бурканье показало, что присутствую я данный момент совсем не здесь.

А результаты Толины, надо отметить, получились довольно интересные. Теория, которую выстроил я после той встречи на остановке, сработала в соответствии с ожиданиями, и радостно смотрел я, как квантовая наша нейронная сеть выдает множественные вероятностные модели состояний. Я возился с распечатками и записывал наблюдения в рабочую тетрадку, заготовленную как раз для такого случая. В выходные исписал я несколько страниц, пытаясь математически выразить разницу между суперпозицией вероятностей состояния сети, которую можно считать ценной, и той, которой можно пренебречь. Я подхватил этот начатый расчет и так увлекся, что потерял счет времени, и вывели меня из состояния увлеченного забытья энергичные похлопывания Анатолия по плечу. Я поднял на него глаза, постепенно возвращаясь в реальность. Он стоял надо мной, высоченный, широкоплечий и улыбался.

— Ну здравствуй, друг Борис, снова. Так ты и не ушел, значит, домой. Эх, понедельник начинается в субботу, — пробасил он.

Я заметил, что руководства кафедры уже нет в преподавательской, почаевничали, видимо, и разошлись.

— Пойдем что ли отобедаем? Серый ты какой-то, — сказал Анатолий. — Прогуляться тебе надо.

Мне с одной стороны страшно не хотелось прерываться, потому что вроде бы прогресс наметился в задачке с расчетом веса суперпозиции, но с другой, после утренней встречи, да еще без завтрака, я пожалуй был согласен провести следующие полчаса-час с Анатолием.

Разглядев мое неуверенное согласие, Анатолий, вскричал:

— А знаешь что! Давай-ка я Катю тоже позову с нами на обед. У нее тоже в это время перерыв.

Я возражений не имел и Толя убежал звонить на кафедру. Вернулся он, сияющий, в аккурат к моменту, когда довел я до логической точки начатую вычислительную цепочку и уложил распечатки со свою драгоценную тетрадь так, чтобы немедленно потом продолжить.

— Идет! Катька с нами! Согласная на наши плоские чебуреки!

На этот раз я оделся потеплее, старательно нахлобучил свое сине-серое пальто. Анатолий носил какой-то широченный утепленный плащ. Хотя плащ-то был скорее всего обыкновенный, просто габариты Анатолия разворачивали этот парус с английским воротником до необъятных размеров.

— Ну как, — спросил меня Анатолий, когда мы шли по коридору. — удалось сегодня продвинуться?

Я снова, к неудовольствию читателя, позволю себе сделать короткое биографическое отступление, чтобы понятны были наши с Толей отношения. В студенческие годы, Анатолий учился на том же факультете и специальности что и я, но на год младше. Поначалу знакомы мы были не более, чем обыкновенно студенты старшего курса знают и жалуют младших: до последней сессии то есть считали младшекурсников новичками, «не нюхавшими пороху». Виделись мы с Толей в коридорах, на вузовских мероприятиях, сказать по правде, не заметить такого громилу было сложно, но сошлись только во второй половине четвертого моего курса, когда время подошло к выбору — инженерная специальность, либо бакалавратура, с последующими магистратурой и аспирантурой. С определенного момента судьба принялась столь упрямо сталкивать нас вместе — в деканате, на кафедре, у замечательного нашего научного руководителя, что игнорировать и дальше друг друга стало совсем уже невозможно. Поэтому, несмотря на укоренившуюся мою привычку противится всякому новому сближению, я последовал совету Олега Палыча и подключил талантливого программиста Анатолия Ростовцева к разработке своей бакалаврской тогда работы. Ну а дальше пошло уже по накатанной. Признаться, в нашем тандеме роль научной движущей силы исполнял я. Но с другой стороны, Толя был эффективным разработчиком и без его формализованного подхода и крайне оперативной реализации, пылиться бы моим изысканиям в ВУЗ-овских архивах долгие годы, покуда не надоело бы все это мне и не забросил я свои идейки и исследования куда подальше.

Такую короткую справку хотел я привести, чтобы правильно интерпретирован был вопрос Анатолия. В данном контексте это означало: что мне «запилить» на стенде дальше?

— Хороший вопрос, на который не могу я пока ответить, — ответил я, — надо интегральчик рассчитать сначала. Я пытаюсь нормальное распределение применить к нашим суперпозициям. Взвесить их адекватно. Иначе с результатами захлебнемся.

— Да я уже захлебнулся. Упал вчера наш стенд. Оперативная память кончилась.

Мы еще какое-то время шли и рассуждали какие следующие шаги предпринять. Быстрым решением было ввести абсолютное значение вероятности, ниже которой квантовое состояние будет отбрасываться. Долгим решением был мой «интегральчик», который я пока не дорассчитал.

Мы спустились на первый этаж, прошли через вестибюль ко входу в столовую и встали в очередь позади группы студентов. Я упоминал уже о нашей столовой, о том, что оставляла она желать лучшего, готовили в ней скверно и хаяли мы ее почем зря. Эти обстоятельства нисколько не мешали нам продолжать посещать ее в рабочие обеды и перерывы. Я затруднюсь дать разумное объяснения этому феномену. Где-то прячется он в психологии вечно погруженных в себя научных сотрудников. Рядом с университетским корпусом было несколько достойных трапезных. Во всех них было если не дешевле, так уж точно чище и вкуснее. Однако же наша «столовка» всегда была под рукой, все здесь было привычно и предсказуемо. В нее не нужно было специально собираться, уславливаться сходить, готовиться, одеваться. И очередь, и сотрудники, и еда, которая не была совсем уж отвратительной, были попросту неотъемлемой частью нашей университетской работы.

Мы взяли со стойки подносы и положили на полозья, которые, растянувшись вдоль сведенных вместе шкафов со встроенными варочными плитами и пластиковыми полками, составляли собой столовский прилавок. Вели полозья к кассе, где восседала худая старший кассир Галя в белом халате и чепце. Если не изменяла мне память, безвозрастная густонакрашенная Галя оглушительно захлопывала лоток с деньгами в столовой еще во времена моего студенчества.

Сегодня столовая обдала нас новой смесью запахов тушеной капусты, макарон с фаршем, плавающей в коричневом бульоне курицы на противне, ну и конечно неизменных компота и киселя. Огромные кастрюли с супом пыхтели на отдельной плите, которая как остров возвышалась по ту сторону прилавка. По регламенту в обед полагалось предлагать два супа на выбор, и сегодня это были: борщ и молочная лапша.

В этой какофонии запахов, пыхтений, студенческих хихиканий, наш разговор с Анатолием о работе как-то сам по себе сошел на нет. Мы стояли молча, вздыхали и ждали своей очереди.

Галя между тем разглядела Анатолия и отчаянно заулыбалась ему с противоположного конца живого «конвейера». Будучи значительно старше Анатолия, Галя тем не менее питала к нему некоторую слабость, в которой может и сама себе не признавалась. Выражалось это в том, что старалась она обслужить его в первую очередь, хотя был у нас инцидент, когда особенно въедливый студент добился от столовой обязательства, что преподаватель здесь не более клиент, чем студент и очередь для всех одна.

Галя сорвалась со своего насиженного места за кассовым аппаратом с прямоугольными выпуклыми кнопками, внушавшими благоговейный трепет всей без исключения очереди, и виртуозно обойдя старшего повара и кухарок, управляющихся с кастрюлями и тарелками, оказалась напротив нас с Анатолием.

— Здравствуйте, Анатолий Александрович, — сказала она тоненько и улыбчиво. — И вы здравствуйте Борис Петрович. — на мне ее улыбка сошла на нет.

Здесь опять я дам пояснение. В это самое время я находился со столовой в состоянии холодной конфронтации. Около месяца тому назад я нажаловался руководству кафедры, а потом еще в ректорат написал заявление о том, как позорно столовая обслуживает посетителей. Я подробнейше изложил все примечания, которые не были совсем уж новостью, но по традиции наших сплоченных коллективов, не принято было поднимать шуму. Был вызов на ковер — меня, Олег Палыча, начальника отдела закупок и заведующей столовой. Всех как водится пожурили, постановили организовать комиссию и на этом дело вроде бы заглохло. Стало ли после этого в университетской столовой получше? По моему мнению — да, совсем уж откровенные нарушения пропали. Однако же вызвал я на себя все молчаливые выражения неприязни, которые могут только излучаться столовскими сотрудниками. Не обслуживать меня не могли, а вот глядеть на меня недовольно, хмыкать и всячески показывать как не прав я был, обратившись к вузовскому руководству, а не в столовую напрямую, решить проблему полюбовно, — это случалось теперь регулярно.

— Анатолий Александрович, вы за чебуреками? — заискивающе спросила Галя. Она конечно выучила уже личные предпочтения факультетского состава. Анатолий особенно любил эти столовские чебуреки.

— Да, Галя, — она когда-то давно попросила назвать ее по имени. — Нам бы восемь чебуреков.

Галя окинула очередь опытным испытующим взглядом, на предмет поиска пассионария, который немедленно взбунтуется, предложи она обслужить преподавателя вне очереди. Очередь, хотя и обратила внимание, что кассира нет теперь на месте, признаков серьезной агрессивности не подавала. Галя вернулась к кассе, где на широких поддонах высилась горка с пузырчатыми жаренными чебуреками. Чебуреки представляли собой плоскую промасленную подушку из недрожжевого теста в виде полукруга, с начинкой из мясного фарша с луком. Я не стану судить о качестве теста и фарша, но жестковатый, мяслянный этот пельмень необычайно был популярен в нашей столовой. Хитрая смесь из пупырчатого теста с начинкой из обращенных в жижу мяса, жил и лука, жаренная в масле, давала недурной вкус. Говоря иначе, аппетитные были университетские чебуреки, уж не знаю чего мешали в них повара.

Итого, кассир наш Галя, игнорируя очередь, принесла Анатолию восемь его чебуреков, завернутых в салфетки и упакованных в целлофановый пакет, и, махнув рукой, мол, потом рассчитаемся, поспешила назад на свое главное, кассирское место.

Произошло это так быстро, что мы не сообразили сразу, что стоять нам в очереди более незачем и можем мы вернуть на место подносы. Ведь и взяли-то мы их исключительно для проформы, чтобы стоять в очереди с легитимным удостоверением — подносом.

Анатолий отправил Гале воздушное рукопожатие, мы вернули подносы в стопку и походя подхватив дополнительных салфеток, отправились восвояси, с удовольствием шикая на горячущий полиэтилен. Меня кольнула мысль что вот де я, ратующий за порядок и качество в столовой, только что сам поучаствовал в некотором попирании порядка и правил, будучи обслуженным вне очереди, но я как-то сразу об этом позабыл. Что же сам я никогда не делал скидок знакомцам и близким?

Мы прошли через холл, где встречался я сегодня с Никанор Никанорычем, и совсем другое было это фойе с Толей и чебуреками. Вышли из университета и пошли по улице к скверу рядом с нашим зданием.

Сквер был небольшой, этакий прямоугольник травы с парой перекрещивающихся дорожек, скамеек и деревьев, которые осыпались уже желтыми и коричневыми пухлыми листьями. Мы выбрали свободную скамейку, уселись на нее, разложили салфетки с чебуреками и принялись ждать Катю. Потом Анатолий, спохватившись, убежал в киоск за чаем. Без чая жирные чебуреки есть было тяжеловато.

Катя и Анатолий появились одновременно, с разных сторон сквера. Катя была в бежевой длинной куртке и шерстяной юбке, а может и платье, непонятно было из-под куртки. Волосы она красила в желто-белый цвет видимо по какой-то моде. Волосы у Кати вились и она их особенно не укладывала, свободно отпуская на плечи. У Кати была очень белая кожа и сегодня она показалась мне даже бледнее обычного. Косметики на лице у нее было совсем чуть-чуть, на работу по обыкновению она почти не красилась.

Катя помахала нам обоим рукой. Анатолий в ответ помахал бутылкой с чаем.

День к тому моменту уже играл для меня новыми красками. Отпечаток утра ушел, смыли его чебуреки с Толей и Катнй, а может еще и вычисления мои, в которые углубился я, тоже свое дело сделали. Сделалось мне хорошо, легко и свободно.

Мы радостно поздоровались с Катей. Она была бледная, но при виде нас зарумянилась.

— Ух, какой у вас пир! — сказала она.

— Да. Обслужили нас в столовке сегодня по высшему классу. Без очереди, — засмеялся Анатолий.

— И даже без денег, — добавил я. — Но я уверен, за Толей скоро придут.

— Снова неистовые поклонники Толи из столовой? — лукаво спросила Катя. — О, да. Эти придут.

Так продолжали мы стоять, дурачиться, после чего набросились на сочные, масляные чебуреки. Мы держали их на вытянутых руках, чтобы не испортить рукава и одежду, кусали пупырчатое жареное тесто и улыбались.

Историю моего знакомства с Катей, как и обещал, я буду рассказывать подробно в одной из будущих автобиографических глав. С Катей мы были дружны, виделись довольно часто, и в общем-то все друг о друге знали. Катя жила со своей мамой, которую я тоже знал лично. Как и она мою.

Восемь чебуреков мы поделили следующим образом: по два мне и Кате и четыре нашему большому Анатолию. Он очень живенько с ними расправлялся. Я не успел еще доесть первый, а Толя затолкал в рот уже два и довольный примерялся к третьему.

За дожевыванием второго чебурека я вспомнил о Никанор Никанорыче. Где-то здесь совсем неподалеку случилась авария и история с портфелем и Созоновым Григорием. Перекресток этот даже можно было разглядеть из сквера.

Потом я обнаружил, что Катя и Толя увлеченно беседуют и мысли мои о Никанор Никанорыче снова отступили. Я постарался включиться в разговор.

— Ты наверное знаешь уже — у нас снова заладилось со стендом. Борис предложил хитрую штуку с результатами, мы теперь их считываем в самом конце, и кладем сервер с ”out of memory”, — гоготнул Анатолий. После чего продолжил гордо: — Но теперь можем вполне серьезно говорить о эмуляторе многомерной квантовой нейронной сети. Звучит!

— Еще как! — ответила Катя. — Меня эта тема с сетью вашей, очень интересует. Это ведь шире можно рассматривать, чем типовое распознавание образов. В медицине, к работе целого головного мозга применить, к тому, как память работает…

Потом стала Катя рассказывать, как у них на кафедре, в медицинском, она пытается в фармацевтику привнести некоторые знания, полученные у нас. Там было все по-другому, конечно, царила наука химия и Катя заканчивала сейчас второе свое профильное образование, фармакологическое. Математические модели проходили по касательной, больше синтез, влияние на нервную систему, клинические испытания, плацебо.

Она говорила, а Анатолий заинтересованно слушал, изредка вставляя что-то впопад и невпопад. На меня порой в таких случаях находит некоторое смущение. Как будто лишним становлюсь я что ли на товарищеской посиделке, хотя и знакомые-то оба мои, и знаю я глубоко о чем речь. Но вот налетит глупое чувство и смотрю я на обоих своих приятелей и не особенно их слушаю, а думаю о своем.

— Тут видишь в чем дело, — пыхтел Анатолий, дожевывая последний чебурек. — Если брать за основу квантовые состояния, то речь не идет о конкретике, а только о вероятностях. Вот здесь мы и уперлись в то, что если все эти множественные вероятности хранить, как весомые в вычислениях, ничего не отбрасывать, то мы получаем в итоге гигантскую результирующую матрицу, хранить которую становится невозможно уже физически. Вот теперь пытаемся математически обосновать этот порог — какие вероятности нам отбрасывать, а какие оставлять.

В общем-то правильно все рассказывал Анатолий. Про вероятности, про пороги. Проблемой было еще и то, что изначально низкие вероятности в сложных многошаговых процессах могли значительно вырасти впоследствии. И выходило, что целая вычислительная цепочка пропадала, если мы посчитали ее вероятность низкой на начальном этапе.

Катя, чуть зардевшаяся от такого пристального внимания Анатолия, искоса глянула на меня.

— Борь, а ты с нами еще?

— Да, да, с вами конечно, — с некоторой поспешностью сказал я. — Думаю вот, на черта мы все время про вероятности? Тем что ли других нет? В театр вон «Сивильский цирюльник» приехал. Может, махнем?

Анатолий что-то неопределенно пробурчал в ответ, а потом, ловко забросив смятые салфетки в покосившуюся переполненную урну, посмотрел на часы.

— О, ребята, — он сокрушенно качнул головой. — У меня пара начинается уже. Побегу. Я на прошлой неделе опоздал, буквально на две минуты и смотрю — Палыч идет, и смотрит на меня ехидно. Думал, сегодня на заседании припомнит мне. Но придержал видимо для более подходящего случая.

Палычем мы называли Олег Палыча Круглова, нашего заведующего кафедрой.

— Медленно вы как-то едите, — сказал Анатолий свою ставшую уже привычной шутку. — ну хорошо, оставляю тебя, Борь, в надежных руках, — он кивнул Кате и зашагал в направлении к университету.

После прощания с Анатолием, мы с Катей сели на скамейку и какое-то время молча дожевывали наши вторые чебуреки, запивая их кисловатым желтым чаем из пластиковых бутылок.

— Ты знаешь, сегодня утром случилась здесь неподалеку удивительная история, — сказал я. — Студент украл портфель у одного гражданина, у нас в университете, а потом вон там на перекрестке умудрился врезаться в светофор.

- Бывает, — отстраненно сказала Катя. — Поделом ему, наверное.

Она очевидно думала о чем-то своем, и не мог взять я в толк, пропустил ли я это, когда разговаривала она с Анатолием, или новое что-то, о чем не решалась она заговорить.

— Как мама? — спросил я, подумав, что личный вопрос выведет ее из задумчивости.

Катя отозвалась:

— Хорошо, в общем. Ходит на какие-то вечера с подругами. На прошлой неделе я так засиживалась на втором образовании, что не видела ее практически. Возвращалась, когда она уже спит, а утром убегала засветло.

— Как у тебя по учебе, двигается?

Катя кивнула:

— Мне в какой-то степени легко. Я по работе многое уже знаю и понимаю. Поэтому больше «отсиживаюсь». Вот для некоторых студентов получается забавно. Они перевелись с дневного отделения на вечернее, а там, понимаешь, их же преподаватель вместе с ними учится.

— А знаешь, — прервала она сама себя. — У вас с Толей похоже какое-то по настоящему серьезное исследование выходит. Мне даже слушать очень интересно, не говоря уж о вашем энтузиазме.

Опять про исследование. Покою нигде от него нет, хотя результатов по большому счету мы и не добились пока.

— Да тут условно все, — ответил я. — Толя конечно бодрый, возбужденный. Но вот с Олег Палычем мы говорили на прошлой неделе, там все несколько в ином свете. Исследование интересное, самое главное оно сквозное, мы с «Технической Физикой» работаем близко и кафедрой «Вычислительных Систем». Но с другой стороны, с финансовой точки зрения сейчас совсем нехорошее время для чисто научных исследований. Кафедра бегает за хозподрядами. Пытаемся работать с разными большими и мелкими фирмами, с остатками заводов. Олег Палыч все просит подумать как бы монетизировать наши исследования. А я тут полный профан.

— Ну это сейчас везде. У нас любые исследования теперь должны либо быть финансированы какой-нибудь фармацевтической сетью, либо другими заинтересованными. Капитализм у нас теперь. Но я думаю, лукавит малость Палыч. Гордится он очень твоей работой. Не много сейчас таких в ВУЗе ведется, по настоящему инновационных.

Тут Катя посмотрела на меня пристально.

— А про Толю что скажешь, Борь? — задала она вопрос несколько неожиданный. — он в каком формате участвует в твоих экспериментах?

Я смутился даже в какой-то степени от такого вопроса. Наверное дополнительно еще потому, что знал корни этого вопроса, и о чем меня Катя спрашивала. Анатолий был неотъемлемой частью моей работы, из-под его рук вышел весь стенд. Он боролся с сервером, с выделением памяти, с проблемами свопирования, когда результат вычислений становился так велик, что оперативной памяти оказывалось недостаточно. Анатолий хорошо разбирался в проблематике искусственных нейронных сетей, без этого он не смог бы переложить математическую модель на язык программного кода. Однако же роль его заключалась исключительно в этой инженерной составляющей. Научного вклада в наше исследование со стороны Анатолия не было.

— Ну-у, — протянул я. — Я тебе рассказывал ведь уже. Толя — замечательный. Надежный, старательный и головастый. Без него совсем было бы мало шансов у меня поднять эту тему. Так и оставалась бы в моих толстых тетрадках, про которые я бы постепенно забывал и терял. — я попробовал пошутить. — Ты же знаешь меня. Я витаю все время в облаках и мне нужен тот, кто будет периодически дергать за веревочку, чтобы я не улетел совсем. Вот в нашем тандеме с Толей, он исполняет как раз эту роль.

Катя опустила глаза, теребя в руках салфетки.

— Это ты очень точно сказал — дергать тебя за веревочку. — она как-то вымученно улыбнулась. — У меня на этот счет, на счет твоего витания в облаках, тоже выработалась некоторая теория. Я думаю теперь, что эти твои «зависания», в них и есть секрет того, как глубоко ты погружаешься в свою тему. Помнишь, ты рассказывал, что у тебя были с физикой проблемы в школе, когда ты мог сказать решение, но не мог объяснить, как его получил. Вот здесь наверное так же, ты в том «другом» своем режиме выполняешь эти расчеты, а потом уже записываешь результат.

Я не мог тут с Катей не согласиться. Самыми эффективными своими решениями я обязан был именно такому отвлеченному своему состоянию. Все мои знакомые и сослуживцы давно знали, что меня в этом состоянии нет никакого смысла вовлекать в другие дела и активности. Бесполезно это, да и даже чревато порой наткнуться на меня угрюмого, злого и грубого.

— Я как раз про Толю сказать хотела, — продолжала Катя. — он конечно не чета тебе с точки зрения исследовательской ценности. Я вижу, как он вспыхивает и переживает, что помочь тебе в настоящем исследовании не очень может. А программистскими его проблемами ты не особенно интересуешься, он их со студентами обсуждает на лабораторках. Но все-таки ты держись за него. Он надежный, и он тебе нужен не меньше чем ты ему, как этот самый, дергающий за веревочку, а также ответственный и исполнительный инженер. Я вижу что он очень по-дружески к тебе относится, хотя ты его близко особенно не подпускаешь, по сложившейся привычке.

Здесь я согласиться с Катей мог только частично:

— Ну с чего ты, Кать, взяла, что я его не подпускаю? С Толей у меня самые близкие на кафедре отношения. Очень хорошо я к нему отношусь, нравится мне Толя, и я совершенно никого не рассматриваю в его роли в нашем исследовании. Могу даже больше сказать, если бы был со мной здесь такой же как я, то ничего бы не вышло. А с Толей мне совершенно свободно, отвечаем за смежные ограниченно пересекающиеся области, — я тут вдруг подумал, что все то, что говорила мне Катя, не могло быть обусловлено одними только нашими редкими встречами на троих. — А ты с Толей встречалась что ли? Он тебя попросил поговорить со мной?

Я увидел, что Катя смутилась от этого моего вопроса. Она снова зарумянилась, после бледности, в которую вернулась после ухода Анатолия.

— Да, он меня после работы проводил недавно. Толя переживает сильно, не всегда, говорит, понимает, где можно тебе помощь предложить, а где нельзя. На тех физике говорит какой-то инцидент был у вас, где он опозорился что ли.

Я помнил эту историю. Мы с Анатолием ходили на кафедру «Технической Физики» и разбирали там наши математические модели с коллегами. Ну и Толя перепутал там классический детерминированный подход и квантовый, вероятностный. Но я не заметил тогда, чтобы особенно он переживал, так, посмеялись все вместе и продолжили. А, оказывается, даже поделился с Катей при встрече. Как много все-таки человек носит внутри, пряча от остальных.

— Да ничего там серьезного не было, — сказал я. — Так, спутал формулу одну.

— Тебе может и ничего, а он переживает сильно. Кажется ему иногда, что не воспринимаешь ты его как равного себе, со снисхождением каким-то относишься. Я тебя хорошо знаю, никакое это не снисхождение, это манера твоя такая, черта характера дурацкая, в которой вот есть ты и твои мысли, а там, отдельно, все остальные. А то, что остальные переживают, не могут к тебе подступиться и отчаиваются порой — тебе незаметно это.

Она перевела дух. В разговорах, мы с Катей иногда забредали на территорию, которая осталась неприятным тягостным воспоминанием для нас обоих. Договорились мы этого не делать, но вот время от времени проскальзывало.

Я молчал и Катя продолжила:

— Я только хочу сказать, чтобы ты был повнимательнее что ли к нему. Вы друг другу очень нужны, и Толя тебе нужен не меньше, чем ты ему. Я уверена вас двоих ждет успех, — она вдохнула воздух, и улыбнулась, как бы сбрасывая тяжелый дух разговора. — А там может и я подтянусь со своей фармакологией. Так и знай, Борька, что первым применением после кибернетики, должна обязательно стать медицина! Прямо чувствую, что вы к памяти человеческой подбираетесь со своими исследованиями.

Она встала и по-женски изящно положила свои салфетки в урну. Я тоже поднялся. Порывистый ветер гонял по дорожкам листья.

— Ты хрустальный как будто, Борь, — Катя снова заговорила серьезно. — Не знаю даже как объяснить. Есть в тебе таинственность и безразмерная глубина. Если честно, боязно даже прикасаться к тебе иногда, заговаривать с тобой. Но долго вот так, не прикасаясь, — тяжело.

Мне показалось в ее глазах блеснули слезы. Я захотел что-то сказать, но вязко было у меня во рту, не знал я, что в таких случаях говорят. Неправильный какой-то завязался у нас с Катей разговор.

— Я тебя услышал, Кать, — сказал я. — Повторю, что Толя мне в моей работе важен и я обращу внимание, если где-то ненамеренно мог его задеть.

Я взял ее за руку повыше локтя. Сквозь мягкий шерстяной рукав ее пальто я почувствовал тепло ее предплечья.

— Не переживай, — продолжил я. — Все будет хорошо. Память — отличная подходящая тема.

Она накрыла мою ладонь своей, узкой. Потом кивнула прощательно и зашагала прочь, к своему университету.

Я постоял еще какое-то время смотря ей вслед. Потом посмотрел на часы. Выходной неумолимо заканчивался. Я вздохнул и пошел по направлению к входу в здание университета. А потом, передумав, свернул и потопал к автобусной остановке, домой.