Под знаком сочинительства. Статьи, рецензии 2020 г.

Роман Сенчин, 2020

«Ученые уже полторы тысячи лет спорят, с какого года отсчитывать очередное десятилетие, столетие. С того ли, где на конце стоит ноль или же с того, где единица. Думаю, по крайней мере россиянам надо послушаться Петра Первого, повелевшего в свое время: «будущаго Генваря съ 1-го числа настанетъ новый 1700-й годъ купно и новый столѣтній вѣкъ». Тем более это удобно и глазу и мозгу – ноль помогает очиститься, обнулиться. Поэтому в первые дни 2020 года самое время, перед тем как рвануть дальше, подвести итоги прошедшего десятилетия – десятилетия 10-х. Ограничусь литературой. На мировую не замахиваюсь – присмотрюсь к русской. И не ко всей, а лишь к так называемой художественной прозе. Что было замечательного, какие тенденции, на мой взгляд, прослеживаются, какие параллели напрашиваются…»

Взываю к активности…

Фёдора Александровича Абрамова, столетие со дня рождения которого мы отмечаем 29 февраля, называют одним из родоначальников деревенской прозы.

Это справедливо: «Братья и сестры» — честную, горькую книгу о людях, работающих на земле, он начал в 1950 году, когда в советской литературе царила «бесконфликтность». Инженеры человеческих душ жаловались тогдашнему первому человеку в государстве: «Трудно писать: конфликтов нет». Абрамов нашел если не конфликт, то проблему: жизнь советских крестьян в годы войны почти не отображена в литературе.

Он родился в старинном селе Веркола в трехстах километрах от Архангельска. Отца Абрамов не помнил — тот умер, когда ему был всего год… После начальной школы мать отправила Федора в село Кушкопала, где была семилетка, оттуда в Карпогоры — там находилась единственная в районе десятилетка.

Школу Абрамов окончил с отличием, и его без экзаменов зачислили на филфак Ленинградского университета. После третьего курса, на третий день войны вступил в ополчение. В ноябре 1941-го был тяжело ранен, и весной следующего года вывезен из Ленинграда на Большую землю.

Летом, получив отпуск, Абрамов приехал в родной район и увидел, как его земляки — женщины, старики, дети — бьются за урожай. По его словам, эта картина не давала ему покоя несколько лет и стала толчком для написания первой книги.

На фронт Абрамов больше не вернулся, но в армии оставался до осени 1945-го. Потом окончил университет, затем аспирантуру, стал кандидатом наук, заведующим кафедрой советской литературы ЛГУ… Ему, казалось, была уготована относительно спокойная жизнь научного работника.

Но в самом начале «оттепели» журнал «Новый мир» опубликовал статью Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной литературе». Статья очень смелая, резкая. Абрамов доказывал, что честных произведений о тогдашней деревне попросту нет… И в статье слышнее не филолог-литературовед, а автор пусть недописанной еще, но уже существующей честной книги.

На Абрамова обрушилась лавина критики, ему грозили увольнением из университета. Он был вынужден признать ошибочность своих высказываний, а через два года предъявил роман «Братья и сестры», который в редакциях журналов вызывал смятение и страх.

Публикация состоялась только через два года в ленинградской «Неве» и, как оказалось, роман пришелся ко времени. Десятки положительных рецензий и статей; роман издали отдельной книгой, выпустили в «Роман-газете», что было тогда очень почетно. Вскоре Абрамов сам ушел из университета и сделался, как принято говорить, «профессиональным писателем».

«Братья и сестры» стали первой частью эпопеи, которую он писал практически всю свою творческую жизнь — четвертая книга, «Дом», вышла за пять лет до смерти автора, в 1978 году.

«Дом» очень печальное произведение. С одной стороны, деревня окультурилась городской цивилизацией, стала богаче, а с другой — она гибнет. И физически, и нравственно. И финал страшный: родовой дом в буквальном смысле разрывают на две части — одна остается на месте, а вторую увозят…

Сегодняшнему молодому человеку читать романы Абрамова непросто. И слог часто непривычно обстоятельный, описания слишком подробны, и много примет канувшего в прошлое времени. Секретари райкомов, совхозы, сельсоветы… От многих слышал, что разобраться в этих приметах они не могут — и бросают чтение.

И украшают, и в то же время утяжеляют произведения Абрамова местные, диалектные слова. Их необыкновенно много, и не только в диалогах персонажей, но и в авторской речи. По сути, он писал на северном русском наречии. На восприятие этого наречия нужно настроиться, как на чтение стихов.

Вот, например, из романа «Три зимы и два лета»:

«Когда Михаил очень спешил, он обычно ходил задворками либо подгорьем. Потому что стоило ему показаться на улице, как бабы со всех сторон наваливались на него: этой поправь крышу, той подними дверь — каждый раз с боем и она сама, и ребята попадают в избу, а у третьей и того срочнее дело потолок „заходил“ над столом.

И он ладил крыши, поднимал двери, подводил всякие подпоры под прогнившие потолочины, отбивал и наставлял косы, рушил постройки на дрова. Да, оказывается, и эта работенка — наводить разруху на деревне — кое-какой сноровки требует. Крепко старики строили — пока бревно от сруба оторвешь, семь потов с тебя сойдет. В общем, его мужские руки нарасхват рвали безмужние бабы».

Кстати, в то время в литературе шла беспощадная борьба с диалектизмами, которые тогда презрительно именовали «провинциализмами». Авторов заставляли заменять их общепонятными синонимами. Абрамов был в числе тех немногих, кто отстаивал право существования местных слов в русской художественной литературе…

Успех романа «Братья и сестры» не избавил писателя от нападок. Разносу в 1963 году подвергся большой очерк «Вокруг да около», якобы искажавший колхозную жизнь, да и многие другие его произведения вызывали неудовольствие власти, а порой и у земляков.

Да, на романы Абрамова неподготовленному человеку сегодня замахиваться не стоит. Лучше начать с небольших вещей — «Пелагея», «Бабилей», «Алька». А лучше всего с рассказа «Сказание о великом коммунаре». Пусть не смущает название — это почти притча о человеке, который сорок лет осушал болото рядом с родным селом. Рыл в одиночку канавы, считался чудаком (и слово «коммунар» тут звучит с некоторой иронией — одиноких коммунаров ведь не может быть, а он был — старался для общества).

Болото ушло, теперь в селе осенние заморозки наступают позже, чем по остальному району.

А как написан рассказ! Вкусно написан:

«Наверху опять было лето, такое же голубое и сияющее, как вчера и позавчера, а на земле была осень, поздняя, безрадостная осень. Всё почернело, всё сникло, набухло водой: картофе-льная трава, ячмень, овсы. И дороги развезло — легковуху качало, как пьяную. Так всегда бывает после большого утренника. Но вот мы поднялись в гору, перевалили за холм, и что за чудо, куда девалась осень? Ячмень стоит колос к колосу, как гвардия на параде, картофельные гряды сочно зеленеют под солнцем, а за картофельными грядами и вообще летняя сказка — рожь волнами».

Федор Абрамов умер в 1983-м, незадолго до начала перестройки. Отношение к ее результатам у него наверняка было бы, мягко говоря, отрицательным. Но необходимость менять тогдашнюю жизнь он чувствовал остро:

«Я считаю, что в наших мерзостях немалая заслуга и нашего великого народа. И потому я всю жизнь кричу: встань на ноги! Оглянись кругом. Не давай всякой сволочи ездить на себе. А еще я взываю — к активности, к активности! Никто не поможет народу, если он не поможет себе. Всякие реформы (а в них, как в воздухе, нуждается страна) возможны только при одном условии — при условии решительного преодоления в низах заскорузлой, застарелой русской болезни — пассивности».

В прошлом году в Архангельской области была учреждена литературная премия имени Федора Абрамова «Чистая книга». Есть надежда, что она откроет нам новых авторов, честно пишущих о народе.

Февраль 2020