Русские и японцы на Сахалине

Николай Буссе, 1854

«В прошедшем 1871-м году, в трех последних книгах нашего журнала была помещена часть дневника Н. В. Буссе, где им описана первая попытка русских, в сентябре 1853 года, утвердиться прочно на острове Сахалине, который с половины прошедшего столетия не раз посещался русскими мореходами, а в начале нынешнего сделался предметом неприязненных отношений к Японии; японцы успели завести на острове богатые рыбные фактории, где и производили работы почти даровою силою, а именно, руками полудиких туземцев, аинов…»

Дневник: 10-ое февраля — 11-ое мая 1854 г.

От редакции

«Вестник Европы», № 10, 1872

В прошедшем 1871-м году, в трех последних книгах нашего журнала^[1] была помещена часть дневника Н. В. Буссе, где им описана первая попытка русских, в сентябре 1853 года, утвердиться прочно на острове Сахалине, который с половины прошедшего столетия не раз посещался русскими мореходами, а в начале нынешнего сделался предметом неприязненных отношений к Японии; японцы успели завести на острове богатые рыбные фактории, где и производили работы почти даровою силою, а именно, руками полудиких туземцев, аинов. Мы ценили эти записки как потому, что они были ведены лицом, занимавшим видное место в самой экспедиции, так и потому, что самое предприятие, теперь почти забытое, было собственно замечательным подвигом, достойным памяти: для занятия Сахалина была отправлена горсть людей, состоявшая из 70-ти человек при двух офицерах: — Н. В. Буссе, как старший офицер, командовал отрядом, Н. В. Рудановский заведывал ученою частью экспедиции. И эта горсть людей, отрезанная от своих до 29-го апреля 1854 года, в течении 7-ми месяцев, держалась бок-об-бок с миллионным населением японской империи. Независимо от всего этого, мы публиковали дневник Буссе также и потому, что в наше время Сахалин обратил на себя внимание, как место, где предназначается устроить более рационально каторжные работы, а потому описание острова, сделанное русским офицером и в недавнее время, появилось бы весьма кстати и представляло почти современный интерес: нам слишком часто приходится даже и по своим делах наводить справки в иностранной литературе, а потому нельзя было пренебрегать наблюдениями соотечественника, которые после его смерти сохранились в его семействе.

Между тем, напечатанная нами часть дневника покойного Буссе вызвала возражения такого свойства, которое не имеет ничего общего с тем общественным интересом, ради которого мы публиковали дневник. Возражал Г. И. Невельской; он имел главное начальство над сахалинской экспедицией, сопровождал в половине сентября 1853 г. из Петровского наш дессант, указал место на острове, где дессант должен был укрепиться на зиму, и возвратился в себе в Петровское в конце сентября. Другое возражение доставил Н. Б. Рудановский, прошедший осень, зиму и весну вместе с г. Буссе в новом Муравьевском посте — так названо было первое наше укрепление на Сахалине в честь ген. — губ. Восточной Сибири Муравьева-Амурского; оно находилось на берегу залива Анивы, в самом японском селении. Оба возражегия напечатаны нами (см. выше: август, стр. 907); в дневнике Буссе выражались его личные мнения о своих сотрудниках; теперь и сотрудники высказали свое личное мнение о Буссе, а потому все это дело мы должны считать поконченным. Но для истории самой экспедиции из этого личного дела является еще новая черта: мы видим теперь, что, кроме множества затруднений внешних и материальных, сахалинская экспедиция страдала внутренним несогласием, столь сильным, что и теперь, спустя почти 20 лет, его эхо довольно громко разразилось между нами. Кроме того, оказывается из возражений Невельского, что такой важный, ответственный пост, как пост начальника команды, на которого возложено было притом дело государственной важности, г. Невельской — по собственному его сознанию — вручил г-ну Буссе «единственно потому, что не было тогда в экспедиции другого свободного офицера». Как бы ни было все это мало лестно для Буссе, но нельзя оправдать и назначавшего, который теперь сознается, какими отрицательными мотивами руководился он в своем выборе лица. Мы думаем, что это самообвинение сделано г-ном Невельским a posteriori, и едва ли он решился бы поставить на такой важный пост лицо, которому он не доверял и которое — не уважал, а назначил только потому, что не было «другого свободного офицера», сознавая при этом, что назначенное им лицо ни к чему неспособно. Защищая г-на Невельского от самого его, мы сошлемся на отзывы Буссе о г-не Невельском: он, несмотря на то, что расходился с ним в том или другом мнении, постоянно называет его «человеком благородных чувств, деятельного и энергического характера». Назначение на важный пост лица, заведомо неспособного и недостойного, не могло бы быть оправдано ничем. Мы думаем вообще, что весь этот спор по поводу дневника Буссе возник от непривычки у нас публично обсуждать действия лиц, поставленных в оффициальное положение; даже наши почтенные моряки, имевшие более нас случай знакомиться с обычаями и нравами прессы других стран, разделяют однако общую всем нам чувствительность, когда о нашей оффициальной деятельности говорят публично. И эта болезненная боязнь печатного слова встречается у нас на каждом шагу: на печатное слово смотрят как на опасный бич, который для безопасности и следует держать постоянно в футляре и под замком, как в средние века не знали против зла, называемого огнем, другого средства, как известное ouvre-feu, и после заката солнца запрещалось строжайше держать огонь.

Но кроме изданной уже нами части дневника Буссе, породившей вышеупомянутые прения, сохранилось еще несколько тетрадей, которые теперь приведены в порядок и почерк их разобран. Эти тетради оставляют, по нашему мнению, весьма важный интерес в политическом отношении. В первой части, обнимающей осень и зиму на Сахалине с 1853-го на 1854-й год, автору приходилось описывать работы своей команды и отношения русских к одним туземцам, так как японцы большею частью удалились. Но весною 1854-го года должен был решиться вопрос: кто поспеет раньше на Сахалин — японцы ли с Мацмая, или русские с материка? В первом случае положение дессанта в 70 человек, из которых более сорока заболело цингою, было бы крайне затруднительно; а именно это и случилось. Вот потому в новой части дневника мы видим в первый раз русских и японцев (не рыбаков, а военных) лицом к лицу. Неизвестно, чем-бы кончилась эта драма, если бы наша Восточная война с Франциею и Англиею не изменила ход дела и не вынудила бы нас свезти дессант с Сахалина на материк. К сожалению, дневник Буссе обрывается на 19-м мая, когда ожидали прибытия гр. Путятина из Японии, чтобы окончательно решить вопрос о судьбе нашего занятия Сахалина. Как известно, мы оставили Сахалин и дессант возвратили на материк; степень затаенной вражды к нам японцев обнаружилась тогда в том, что они немедленно сожгли все наши постройки, еще в виду удалявшегося гарнизона нашей крепостцы. Дальнейшее наше упорство могло бы послужить для Франции и Англии поводом к занятию Сахалина, чего не случилось именно благодаря благоразумию военного совета на Сахалине под председательством прибывшего туда К. Н. Поссьета, из эскадры гр. Путятина.

Только около половины апреля начали появляться на Сахалине японские офицеры с вооруженными солдатами; а до того времени автор проводил конец зимы в экскурсиях по острову. Описанием одной из этих экскурсий начинаются последние тетради дневника Буссе; эта экскурсия была предпринята 8-го февраля 1854-го года.

Примечания

1

См. выше: 1871 г., окт. 782; ноябр. 161; дек. 648 стр.: «Остров Сахалин и экспедиция 1853 года».