Хранители – перерождение

Радагор Воронов (2024)

Серия о Драгорне завершилась, но история о главном герои продолжается. Один его этап пройден, второй начинается. Это новая история, где у него иная личность, другое тело, не простая жизнь в иных мирах. Тот, кто был за гранью, с кем боролся Никита проявит себя.

Глава 5

Даниил никак не мог сосредоточиться. Серый туман, застилающий прошлое, не хотел расступаться. Наконец ему удалось проникнуть сквозь пелену, но образы минувшего безудержно скакали. Прикладывая неимоверные усилия, он все-таки смог сосредоточиться.

Теперь предстояло решить, как и с чего лучше начать рассказ. Поразмыслив, Даня кивнул, соглашаясь сам с собой. Он начал повествование, постепенно отрешаясь от реальности, погружаясь в глубину воспоминаний, где наряду с образами минувшего были запечатлены его чувства. События сами стали выстраиваться в хронологическом порядке, все предстояло пережить заново.

— Я не помню, где и когда родился, кто мои отец и мать, — начал он и, опустив голову, печально вздохнул. — Когда мне было около семи лет, мое окровавленное, полумертвое тело с разбитой головой нашли в канаве возле дороги.

* * *

Позже я узнал, что на обоз, в котором я ехал, напали грабители. Это произошло недалеко от города, куда мы, по всей видимости, направлялись. — Даня вновь тяжело вздохнул. — Бандиты не пощадили никого, в том числе и моих родителей. Я остался жив только потому, что был без сознания, и они посчитали меня мертвым.

Когда из города прибыли стражники, то меня не нашли. Как я оказался в глубокой канаве в ста метрах от сражения, об этом мне неизвестно.

Если бы не одна женщина, идущая на следующий день в свой поселок, то я наверняка бы умер. Ей каким-то чудом удалось увидеть меня и понять, что я еще жив.

Я не знаю, как очутился у нее дома. Ее не спрашивал, знаю только, что долго лежал без сознания. Рана на голове оказалась серьезной. Возможно, кто-то другой и посчитал бы, что лечить бесполезно, и, скорее всего, умру, но не она.

Не теряя надежд, женщина усердно меня выхаживала. Лечила своими методами, используя отравы из трав, применяя заговоры. Из-за своей бедности она не могла пригласить лекаря или мага, поэтому справлялась как могла.

Даже после того, как раны на теле и голове зажили, она опасалась, что внутренние повреждения могли оказаться слишком серьезными, и я не очнусь.

Но все обошлось. Из-за своей травмы ничего не помнил из детства. Лишь благодаря тому, что на рубашке было вышито имя, узнал, как меня зовут.

Без сознания пролежал больше месяца, но, когда все-таки пришел в себя, на поправку пошел быстро. Детский организм вскоре восстановил силы, а от ран не осталось и следа.

Женщина, которую звали Мара, жила одна и очень бедно в небольшом стареньком, уже слегка покосившемся доме на окраине поселка. Над входом в избу висел серп. Обычно прибивают подковы, почему серп, я спрашивал, но она только улыбалась и уходила от ответа. Мара была средних лет темноволосой и черноглазой красавицей. Вот только почему-то не имела мужа.

Из-за бедности содержать меня она не могла и долго думала, что дальше делать.

Выбор был небольшой, вернее сказать, всего один вариант. Когда ко мне вернулись силы, мы отправились к мельнику.

Хозяйство у него имелось обширное. Две мельницы, три пекарни, склады, в городе несколько лавок, собственный добротный жилой дом и отдельно постройки для работников.

Вот и решила она попросить его взять меня к себе. Человек он был зажиточный, даже по местным меркам богатый, возможно, и не откажет приютить ребенка. Хоть я еще маленький, но работать смогу.

Разговор у них состоялся непростой и долгий. Вначале мельник упирался, ни в какую не хотел меня брать, сетуя на возраст. Содержать просто так не желал, нахлебники ему не нужны.

К тому же была еще одна причина. Мое лицо и цвет волос говорили о том, что я не из простого люда. Внешностью отличаюсь от обычных детей, и случись что, если объявятся родственники или родители, у него могут быть большие проблемы.

Я тогда находился рядом с Марой и слушал, о чем они говорят, не понимая, что он имеет в виду. Почему из-за меня могут быть проблемы? Мне казалось, должно быть все наоборот. Если кто из родственников появится, то отблагодарит за предоставленный кров, но мельник считал иначе.

Женщина не сдавалась, предложила перекрасить мои золотого цвета волосы с помощью простенькой магии и вдобавок измазать сажей, сделать это было несложно. А на аристократическое лицо кто будет обращать внимание? Много ли у него посторонних людей ходит? К тому же, детишек во дворе бегает предостаточно, все при деле, одним больше, одним меньше.

Я тоже принесу пользу, не просто так буду жить, дело всегда найдется. Конюшни имеются, которые необходимо чистить, могу двор подмести, уж на это сгожусь. Да и мало ли чей сын, никто интересоваться не станет, а мои настоящие родители, по всей видимости, погибли. Работников у него много, никому и дела не будет, что еще один ребенок появился.

В итоге поворчав, он махнул рукой и согласился меня взять.

Вскоре к нам подошла упитанная, добротная женщина с приветливым, добрым лицом. Одета она была в длинное свободное платье с короткими рукавами, поверх которого имелся фартук, перепачканный мукой. Оглядев меня, женщина страдальчески покачала головой.

Я обнялся со спасшей меня Марай. Она всплакнула, погладила по голове и ушла, а меня повели в новое жилище.

Женщина сопроводила в дальнее помещение пекарни, где она работала. Там мне выделили угол в кладовке. Вскоре какой-то человек приволок простенькую кровать, матрас, подушку и совсем старое одеяло. Так я обзавелся своим жильем.

У меня даже было небольшое окно, которое находилось под самым потолком, через него я впоследствии любил смотреть на звезды.

Мне помогли убраться в чулане, вынести накопившийся за долгое время мусор. В кладовке имелся стеллаж, который я вскоре приспособил для своих вещей. Их было немного, пара сменной одежды, кое-какие мелочи, огарки свечей, но все же это были мои вещи. Это привносило хоть какой-то уют и чувство дома.

Буквально на следующий день мне принесли серый порошок, завернутый в кулек, показали, где помыть голову. Я натер им волосы, пожимая плечами и не понимая, зачем это надо. А когда смыл, то увидел, что они почти черные, и, как ни странно, брови тоже потемнели. Но этого оказалось мало, красящая магия быстро сходила, поэтому впоследствии приходилось их натирать сажей.

Первое время меня все разглядывали, особенно девочки. Цокали языками, улыбались, я только пожимал плечами, все было странно.

Просыпался я рано и сглатывал слюну. Так как жил в пекарне, то от свежеиспеченного хлеба шел умопомрачительный аромат, продолжать спать было просто невозможно. Умывался и бежал работать, помогая в пекарне и на конюшне, в саду, а иногда на мельнице.

Поначалу сильно уставал, никто не считался, что я ребенок. Управляющий часто повторял, постукивая слегка по спине прутом: «Если хочу есть, то должен работать». Вот я и трудился, со временем привыкнув.

Женщины на пекарне были хорошие и добрые. Они часто подкармливали меня свежим хлебом или булочкой. Мое лицо их умиляло, даже несмотря на перекрашенные волосы.

Вскоре у местных ребят стал своим. Пацанов и девчонок там жило много. Трудились все, никто просто так не бегал, помогали родителям, кто чем мог. Бывало, что меня отправляли помогать разгружать подводы со свежеиспеченным хлебом и сдобой. Помощи от меня, конечно, было мало, скорее всего просто для того, чтобы без дела не болтался, так как быстро справлялся с поставленными задачами. Так я и познакомился в таверне с наемником, который дал мне серебряные монеты и рассказал о маге.

Жизнь продолжалась, и все бы ничего, но у мельника имелся толстый, скорее пухлый сын, всего на год старше меня. Местные уверяли, что мальчик не от рождения такой упитанный, а разъелся на выпечке, он постоянно что-то жевал. Уж больно любил свежеиспеченные сладкие булочки.

Лицо заплыло жиром, отчего глаза сузились. На губах вечно присутствовала недовольная, мстительная улыбка. Короткие толстые пальцы, кривоватые ноги, из-за чего походка была вразвалку.

Он постоянно за всеми тайно подглядывал, а затем ябедничал папе, сообщая, кто о чем говорит. Кто, по его мнению, плохо работал, что-то уронил, сломал или пытался украсть.

Местные дети ненавидели его, старались избегать, не общаться и вообще поменьше попадаться ему на глаза. Вот только он назойливо присутствовал везде, высматривая, вынюхивая, подслушивая и запоминая.

Из-за этого часто многим ребятам доставалось. Причем, никто их не спрашивал и не выяснял, на самом деле они провинились или толстяк все придумал.

Подобное произошло при мне на конюшне. Управляющий выпорол совсем маленького мальчишку только за то, что тот якобы уронил корзину с овсом и вместо того, чтобы аккуратно его собрать, сгреб метлой.

Он страшно кричал от боли, молил не бить его, клялся, что ничего не делал, да кто станет его слушать. Мать не могла ничего сделать, батрачка она, хозяин сказал: «Виновен», — значит, так и есть.

Избили его розгами, раздев и привязав к столбу в конюшне. Да так, что малой несколько дней пролежал в бреду, прежде чем очнулся. Думали, не ровен час помрет, но оклемался.

Я знал, что он не совершал ничего подобного, так как был целый день рядом с ним. Попытался заступиться, но мужчина зло на меня посмотрел и стеганул прутом по спине, чтобы не вмешивался. Не моего ума дело, защитник еще нашелся, а коли не заткнусь, то и меня выпорет за компанию.

Затем как-то более взрослого юношу наказали, а через некоторое время еще одного. Все понимали, откуда ветер дует, но ничего не могли сделать. Стали откровенно побаиваться сына мельника, не хотелось получать побои ни за что. Он злорадствовал, довольно при этом улыбаясь, толстяку нравилось присутствовать на порке. Следил, чтобы не жалели провинившегося.

И вот как-то вечером, мне тогда исполнилось уже одиннадцать лет, мы своей компанией собрались втихаря в глубине сада. Всего десять человек, мальчишки и девчонки. Сидим, болтаем, яблоки грызем, болтаем о всяком. Вскоре к нам присоединилась Лера, хорошенькая симпатичная девочка, ее мама работала на пекарне.

Она присела рядом, а сама маленькую булочку в руке держит. Протянула мне, я в ответ лишь улыбнулся и отказался, другие ребята тоже не стали брать. Чем там делиться, она совсем маленькая, одной и то мало.

В этот вечер произошло событие, которое впоследствии изменило всю мою жизнь.

Внезапно из кустов выбежал сын мельника со злобной гримасой на лице.

Сжав кулаки, он подскочил к Лере и с ходу выбил у нее булочку из рук, закричав во все горло, что она воровка. Девочка испугалась, вздрогнула, вся сжалась, лишь моргала и испуганно смотрела на толстяка. А он стал тыкать в ее сторону пальцем, продолжает орать, что она вор. Все тут же притихли и медленно стали отодвигаться от Леры в стороны.

Сын мельника, скривившись в злобной гримасе, зарычал, схватил девочку за волосы и с силой бросил на землю. Больно ударившись, закрыв лицо руками, Лера заплакала.

Толстяк, злобно крича: «Будешь знать, как воровать, будешь знать, как брать чужое», подскочил к ней и стал со злорадством бить ногами, безжалостно нанося удары.

Она ревела, пыталась уворачиваться, кричала сквозь слезы, что не виновата, ей мама дала. Сын мельника не слушал, он показывал свое превосходство и вседозволенность, а ее слезы и крики только раззадоривали.

Народ притих, никто не хотел с ним связывать, зная его подлую натуру и то, что обязательно пожалуется отцу.

Я не смог наблюдать, как этот мерзкий толстяк топчет ее ногами.

Во мне вскипело негодование, тем более, как потом выяснилось, это действительно мать ей дала ту злосчастную булочку, причем заплатив за нее. Но тогда никто об этом еще не знал.

Сжав кулаки, наплевав на последствия, которые для меня могли быть очень тяжелыми, я подскочил к нему и врезал кулаком в глаз. От неожиданности и сильного удара толстяк грохнулся на свой толстый зад, закрыв его руками.

Нагнувшись к нему, сделав грозное лицо, полное ненависти и отвращения к этому мерзавцу, схватил его одной рукой за ворот рубашки. Замахнувшись, зло, сквозь зубы процедил: «Еще раз ударишь девочку, зубы выбью».

Но больше бить не пришлось. Он оказался самым настоящим трусом, способным делать гадости только исподтишка да нападать на девочек. Толстяк зарыдал, из испуганных глаз потекли слезы. Он совершенно не ожидал, что кто-то может с ним так разговаривать и дать отпор.

Я отпустил его, от вида, как ревет, прикрывая ушибленный глаз, злость прошла. Отойдя, просто отвернулся. Сын мельника поднялся и потопал домой, продолжая плакать. В этот момент все увидели, что штаны его мокрые, толстяк обмочился от страха.

Перестав обращать на него внимание, я подошел к Лере, присел и погладил ее по голове. Девочка, скорчившись, лежала на земле, закрыв лицо руками, и плакала.

Подбежали другие девчонки, стали ее утешать, вытирать слезы, помогли подняться, привели в чувства. Вдвоем, поддерживая под руки, повели домой. Внезапно Лера остановилась, повернулась ко мне и поблагодарила.

Сын мельника тем временем удалялся к себе, медленно переступая ногами, и каждый раз вздрагивал, слыша, как вслед несутся смешки пацанов. Ребята не могли удержать от его жалкого вида.

Побитый, мокрый и опозорившийся перед всеми, он скрылся за постройками, провожаемый до самого конца нашими взглядами. Меня окружили ребята, хлопали по плечу, восхищаясь смелостью и тем, что наконец-то этому упырю досталось по заслугам.

Вскоре, когда уже расходились, я видел, как пацаны сочувственно поглядывали в мою сторону. Девчонки отворачивались, вытирая слезы, все понимали, то, что случилось, не пройдет бесследно, но в тот момент я был для них героем.

Как ни странно, следующий день прошел спокойно. Вероятней всего, хозяин был в отъезде, а без его ведома даже мать толстяка не смела меня наказать.

Но как только он вернулся, без всяких сомнений, сынок нажаловался, и что он там наплел, как объяснил синяк под глазом, можно только догадываться, зная его подлую натуру. На следующий день расплата за содеянное мной все-таки наступила.

* * *

Даниил поежился и прервал рассказ. Данное воспоминание ему было весьма неприятно и приносило душевные страдания. Посмотрев по сторонам, наконец пришел в себя и сообразил, что сидит за столом в замке у мага. Он настолько глубоко погрузился в себя, что забыл, где находится.

Увидев бокал с напитком, схватил его и, выпив содержимое, расслабился. Прикрыв глаза, вновь погрузился в прошлое.

Пока Даниил рассказывал, его не перебивали и ни о чем не спрашивали. По мере того как он все больше и больше повествовал о своей жизни, лицо Ларкариана становилось мрачным.

Герман хмурился, сжимал кулаки, а мальчик продолжал говорить. В некоторых местах он вздрагивал, иногда тряслись губы, выступали слезы. Всхлипывая, часто утирался руками. Зачастую, превозмогая себя, морщился, сжимал кулаки, переживая все заново.

* * *

Сын мельника, скривившись в злобной гримасе, зарычал, схватил девочку за волосы и с силой бросил на землю. Больно ударившись, закрыв лицо руками, Лера заплакала.

Толстяк, злобно крича: «Будешь знать, как воровать, будешь знать, как брать чужое», подскочил к ней и стал со злорадством бить ногами, безжалостно нанося удары.

Она ревела, пыталась уворачиваться, кричала сквозь слезы, что не виновата, ей мама дала. Сын мельника не слушал, он показывал свое превосходство и вседозволенность, а ее слезы и крики только раззадоривали.

Народ притих, никто не хотел с ним связывать, зная его подлую натуру и то, что обязательно пожалуется отцу.

Я не смог наблюдать, как этот мерзкий толстяк топчет ее ногами.

Во мне вскипело негодование, тем более, как потом выяснилось, это действительно мать ей дала ту злосчастную булочку, причем заплатив за нее. Но тогда никто об этом еще не знал.

Сжав кулаки, наплевав на последствия, которые для меня могли быть очень тяжелыми, я подскочил к нему и врезал кулаком в глаз. От неожиданности и сильного удара толстяк грохнулся на свой толстый зад, закрыв его руками.

Солнце уже клонилось к закату, пришло время ужина. Работу я закончил, коней напоил, накормил, стойло вычистил, отряхнув одежду, ополоснул руки. В этот момент на конюшню вошел управляющий с двумя помощниками. Брови сдвинуты, сердитый взгляд, зыркнул по сторонам, увидев меня, указал кнутом, который держал в руке. Я замер, сердце учащенно забилось, тут и без слов понятно, что дальше последует.

Двое мужиков, которые пришли с ним, ни слова не говоря, подошли и, грубо схватив меня за руки, потащили во двор. Я сник, о сопротивлении речи не шло, бежать некуда, да и все равно догонят, будет только хуже. Опустив голову, просто смирился с неизбежным и стал дожидаться своей участи.

Меня приволокли на задний двор поместья, где жил мельник. Кирпичный двухэтажный добротный дом, фасад окрашен в белый цвет, покатая черепичная крыша. Возле сарая находились два вкопанных в землю столба, сверху с перекладиной.

Когда привозили с рынка живого кабанчика, его в этом месте разделывали, подвешивая тушу по центру между столбов на крюки. Один был по центру перекладины сверху, второй торчал из земли.

Меня раздели догола, ноги привязали к нижнему крюку, а руки к верхнему. Зафиксировав таким образом, чтобы не дергался. Они растянули меня так сильно, что веревка врезалась в запястья, боль пронзила руки.

Я взвыл, но никто не обратил на это внимание. Мужики ушли, оставив меня одного, дрожащего от ужаса предстоящего наказания.

Ждать пришлось недолго, вскоре вновь появился управляющий. Он гнал всех пацанов, подталкивая некоторых в спину. Лица у ребят были угрюмы, они старались не смотреть на меня, потупив взгляды. Когда подошли, их выстроили передо мной в ряд.

Из дома вальяжно вышел хозяин и направился в нашу сторону. Рядом семенил довольно улыбающийся сынок с большим фингалом под глазом. Сзади шли двое мужиков, неся ведра с водой, в одном из них торчали очищенные от коры прутья. Я скосил глаза на эту процессию и нервно сглотнул, холодок пробежал по спине, там были розги.

Приблизившись, мельник подбоченился, презрительно оглядев меня с ног до головы. Оставшись довольным, как меня привязали, утвердительно кивнул. Рядом поставили ведра, и оба работника отошли немного назад.

Судя по тому, что происходит, мое наказание будет показательным, а значит жестоким.

Сынок, стоявший возле отца и поглядывающий то на прутья, то на меня, злорадно улыбался. Подмигивая мне и кивая на ведра, демонстрировал тем самым, что они приготовлены для меня.

Хозяин с презрением глянул на понурившихся детей, глаза его злобно сузились.

— Этот мерзавец, — закричал мельник, указывая в мою сторону, — посмел ударить моего сына. Батрак, которого я, проявив сострадание и доброту души, приютил! Дал кров, еду, работу, и вот чем он отплатил! Едва не сделал сына калекой, еще немного и оставил бы без глаза. И это за то, что я проявляю к вам доброту и милосердие! — Он злобно взирал на детей, произнося свою речь. — Подобное не может сойти с рук никому! Вы будете стоять и смотреть, как наказывают тех, кто позволяет себе нападать на моего мальчика. И не сметь отводить глаза! — Рявкнул он, — смотреть на него!

Дети нехотя подняли головы, я увидел их испуганные лица, у младших появились слезы.

— Сын, — повернулся он к нему.

Толстяк ехидно и мстительно заулыбался и подошел к ведру. Тщательно осмотрев прутья, выбрал один, хлестнул им в воздухе и глянул на отца.

— Начинай, наказывай своего обидчика. — Они оба подошли ко мне и встали сбоку.

Толстяк нанес свой первый удар. Дернувшись, я сжал зубы и застонал, резкая боль обожгла спину. Удар стерпел, не закричал, лишь часто задышал носом, сжав зубы.

— Э, нет, — недовольно покачал головой отец, — Так не пойдет. — Забрав у него прут, с силой врезал мне по спине.

В этот раз боль была просто дикой. Я заверещал и что было мочи задергался, пытаясь извиваться, из глаз брызнули слезы. Было настолько больно, как будто к спине поднесли раскаленное железо.

— Вот как надо. — Наставительно произнес он, — Видишь, кровь потекла, шкуру пробило, так рубцы останутся, будет память на всю жизнь. Делай замах побольше и бей со всей силой и резче. Не жалей его, чем громче станет орать, тем лучше.

Сын учел сказанное и, как следует размахнувшись, врезал что было сил по моей спине. Боль стояла невыносимая и пробирала до костей. Мой крик разносился по всей окрестности, слезы лились из глаз, а он все бил и бил.

Я видел, как пацаны морщились, вздрагивали от каждого удара, некоторых трясло, но продолжали смотреть, помня слова хозяина.

Исполосовав спину, сменив окровавленный прут на новый, толстяк перешел ниже и стал бить по заднице.

Вскоре я почувствовал, как по ногам струится что-то теплое. Мельком удалось глянуть вниз. На земле возле ног были видны пятна крови. Еще немного и боль стала нестерпимой, сознание не выдержало, я отключился.

— Очнулся! — Удовлетворенно прорычал мельник, увидев, как открываю глаза, после того как меня окатили холодной водой.

— Давай, сынок, продолжай, не стой, только в этот раз бей еще ниже.

Боль была настолько нестерпимой, что дыхание перехватывало. Я не мог орать, лишь хватал ртом воздух, да дергался, а затем вновь потерял сознание, это повторялось еще дважды.

Меня вновь окатили водой. Она была соленой, от чего я заорал так, что все стоящие рядом ребята вздрогнули и отшатнулись.

Дергаться сил не было, стоять не мог и просто повис на руках, путы врезались в запястья, сдавив их. Плечи сводило, пальцы на руках сами по себе дрожали. От соли раны тут же стало разъедать, причиняя неимоверное страдание.

Толстяк, крутя в руке окровавленный прут, довольно его разглядывал.

Его отец зыркнул на меня, затем повернулся в сторону детей. Сзади них, поодаль, уже собрались работники, лица у мужчин были суровыми, мрачными, а женщины смахивали слезы, поглядывая на мое истерзанное тело.

— Если кто даст ему воды или даже просто подойдет, — закричал хозяин, чтобы слышали все, — будет безжалостно наказан! Эта мразь должна висеть до утра. Всем ясно? — Он обвел присутствующих гневным взглядом.

Понурив головы народ только вздыхал, возразить никто не посмел.

Мельник приблизился ко мне и схватив за подбородок приподнял голову.

— Я бы тебя живьем закопал, сучонок, за то, что поднял руку на сына моего. Благодари его, мальчик захотел сам тебя наказать. Только раньше времени не радуйся, падаль, думаю до утра не доживешь, сдохнешь как собака. Расходитесь, — Рявкнул он и отпустив меня направился домой.

Его сынок глянул в мою сторону и скорчив ехидную улыбочку посеменил рядом с папашей. Вскоре во дворе никого не осталось, продолжая стонать, я весел в одиночестве посреди двух столбов.

На дворе стемнело, несколько раз проваливаясь в забытье, приходя в себя и всхлипывал подвывая. Вскоре боль притупилась, рук уже практически не чувствовал. Все тело ныло, сильно хотелось пить, изредка я облизывал пересохшим языком потрескавшиеся губы.