Между строк

Полина Александровна Раевская, 2022

Писать в армию незнакомому парню от лица его возлюбленной? Легко! Без памяти влюбиться в этого парня по переписке? Проще простого! Но что делать, когда он вернется из армии и узнает правду? Сможет ли он простить или его ненависть сожжет все дотла, прежде чем он поймет, что иногда любовь рождается задолго до встречи, где-то между строк, идущих от сердца. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

— Ключи давай, — выдыхает рвано Шувалов, прижимая Машку спиной к стене.

— Ой, — выныривает Скопичевская из чувственного дурмана, вспомнив, что выбежала без ключей. — Дверь, видимо, от ветра захлопнулась.

— Ма-ша, — чуть ли не рычит Боря, втягивая с шумом воздух. Оно и понятно, Шуваловское «нетерпение» так и упирается в Машкино бедро. Ей и самой не сладко, от желания так ломает, что Скопичевская почти готова заняться сексом в подъезде. Боре, будто читая ее мысли, недолго думая, широкими шагами преодолевает этаж, отделяющий их от чердака.

— Шувалов, я не буду трахаться на чердаке! — предупреждает Скопичевская.

— Я тоже, — невозмутимо отзывается Боря и, спустив Машку на пол, с пинка вышибает хиленький замок.

— А что ты тогда будешь? — скептически уточняет она и, скривившись, оглядывает заросшее паутиной пространство.

— Любить тебя буду, Манюнь, — насмешливо сообщает Шувалов и, снова подхватив ее на руки, заносит на чердак.

— Боря, ты с ума сошел, я не буду в этой бомжарне! — визжит Машка, пытаясь вырваться, но куда ей против такой груды мышц.

— А ты представь, что мы с тобой бомжи, — веселится Шувалов и, захлопнув дверь, прижимает к ней Машку и начинает целовать ее шею.

— А может, тебе представить, что мы уже потрахались? — выдыхает Скопичевская со стоном, когда Боря спускает лиф ее платья и обхватывает сосок губами.

— М-м, — качает Шувалов головой. — У меня фантазия слабая.

— Борь, ну я не хочу, — предпринимает Маша еще одну слабую попытку, которая тут же признана неубедительной, стоит Шувалову сдвинуть ее влажные трусики и коснуться ее между ног.

Скопичевская, закрыв глаза, стонет от прошившего удовольствия, у Бори же от ее стона окончательно сносит крышу.

Не церемонясь и не нежничая, разворачивает Машку к себе спиной и, задрав платье, заставляет прогнуться.

— Боря, это самое что ни на есть «трахаться», а не «любить», — замечает Скопичевская, пока он спускает штаны.

— Ну, так любя же, — насмешливо выдыхает Шувалов ей на ушко, медленно входя в нее и, закрыв ей рот поцелуем, начинает двигаться, сводя на «нет» все возражения.

Через полчаса никого уже не смущает «бомжарня». Вспотевшие, растрепанные и обессиленные они сидят на грязном полу и, обнявшись, смотрят сквозь заросли паутины на кусочек заката в мутном окне, думая, где взять сил, чтобы вынести два года разлуки.

— Юсь, как я без тебя буду? — шепчет Машка с тяжелым вздохом, рисуя на Борькиной ладони какие-то каракули. Шувалов тяжело сглатывает, ибо тот же самый вопрос занимает и его, но вслух ничего не выражающим голосом произносит:

— Всё нормально будет. Если что, Гладышев поможет.

— Ага, Гладышев, — закатив глаза, бормочет Машка.

Этого высокомерного индюка она на дух не выносила и вообще не понимала, как Боря может общаться с таким придурком, но свое мнение благоразумно держала при себе, ибо Шувалов сразу дал понять, что Гладышев входит в священный список людей, которых ни при каких обстоятельствах нельзя критиковать и порочить, если, конечно, не хочешь огрести. Огребать Манька не хотела, тем более, из-за такой ядовитой сволочи, как Гладышев, поэтому тихо ненавидела, мечтая, чтобы он свалил уже куда-нибудь подальше. Их городок слишком тесен для такого раздутого самомнения.

— Манюнь, ну, ты чего? — ласково журит ее Боря, услышав всхлип.

Машку опять накрывает, стоит только представить, что скоро она останется одна. Шувалов приподнимает ее личико и, поцеловав, крепко сжимает в объятиях, вдыхая аромат ее волос.

— Не плачь, Машуль, всего-то два года. Пролетят, не заметим, а когда вернусь, сразу заявление в ЗАГС подадим, я к бате в ЖЭК пойду, нам тогда хату дадут, а потом, может, и на заочку куда поступлю. Всё хорошо будет, — заверяет ее Борька, вот только на Скопичевскую перспективы утонуть в мещанском болоте наводят тоску.

Ей хотелось всего и сразу, тем более, что ситуация в стране позволяла богатеть в одночасье, стоило лишь рискнуть. Конечно, вслух она этого говорить не видит смысла. Всё равно еще два года впереди.

— Юсь, пообещай, что будешь писать мне каждую неделю и подробно, а не три строчки, как Анькин Витя, — просит она спустя некоторое время.

— Да о чем там писать-то, Манюнь, если каждый день одно и тоже?

— Ну, ты придумай, — подмигнув, провокационно парирует она.

— Что-нибудь в духе твоих романчиков про тупые копья, влажные гроты и напряженные сосцы? — насмешливо уточняет он и тут же заходиться смехом, вспомнив, как застал Машку за чтением этого бреда, и потом весь вечер декларировал отрывки, отчего Скопичевская едва не сгорела со стыда.

— Дурак, — смутившись, смеется она и толкает его в плечо. — Возьми, да и придумай своё.

— Не, мне такие сравнения ни за что не переплюнуть.

— Ты не зарекайся. Кто знает, на что тебя воздержание вдохновит.

— А-а, это поэтому этих авторш так прет или они че — то особое курят?

— Ну, вот и выяснишь.

— Да мне как-то пофиг, тебе же читать.

— О, я уже мечтаю…

— Ну, пока-то чего об этом мечтать? Иди, — хлопает он себя по бедру и, ухмыльнувшись, выдает, — копье готово к пещерным приключениям.

— Шувалов, придурок, блин! — возмущенно хохочет Скопичевская.

— Иди, иди, папочка соскучился по сосцам, — тянет он ее на себя, и Машке ничего не остается, как оседлать любимого, и закрыть ему рот поцелуем, чтобы не нес всякую ерунду.

Когда «пещерные приключения» заканчиваются, Машка выглядит едва живой и засыпает на ходу, что Борьку радует. За свою недолгую сексуальную жизнь он сделал вывод, что, если девочка после секса бодра и весела — значит смело можно ставить себе «неуд», ибо хорошо отлюбленная способна только нечленораздельно бормотать, что его Машка и делает.

— Манюнь, не спи. Пойдем, твоя мама, наверное, уже пришла, — с улыбкой шелестит Шувалов, скользя губами по ее шее.

— М-м, не хочу, — капризно отзывается Маша и продолжает тихонько сопеть у него на плече.

— Надо, малышка, уже поздно, меня гости ждут, — тяжело вздохнув, напоминает Боря. Маша нехотя отстраняется.

— Может, не пойдешь? — предлагает она без особой надежды, но все же с мыслью — чем черт не шутит.

— Ага, меня мать на британский флаг порвет.

— А ты в армию сбежишь, уж за два года-то она перебесится.

— Ты, видимо, плохо знаешь мою мамку, — хмыкает Боря, Машка же кривиться.

— Да уж знаю… Мою до сих пор ни в одну нормальную школу не берут.

— Вот только ты не начинай! — открещивается Боря, ибо сыт по горло родительской драмой, а учитывая, что дома наверняка ждет очередная головомойка на эту тему, так вообще — свят, свят, свят. Но в следующее мгновение Шувалов понимает, что лучше пусть Машка продолжает мусолить их родителей, чем несет какой-то фееричный бред.

— Борь, может, все-таки останешься? Тебе что, важнее какие-то родственники, чем я?

— Маш, чушь не неси! — отрезает Шувалов. Отвечать что-то еще на столь глупую претензию ему просто лень. Если человек не понимает элементарных вещей, то хоть объясняй, хоть голову расшиби, всё равно не поймет. У Бори же было строгое правило — любовь любовью, а долг семье отдать обязан, поэтому его раздражали Машкины ультиматумы в духе «либо я, либо твоя семья». Что вообще за глупость?

К счастью, продолжения не следует. Маша, конечно, пару минут играет в обиженку, но как только они оказываются возле двери ее квартиры, и приходит время прощаться, бросается Шувалову на шею, выкинув из головы всякую ерунду.

— Юсечка, — только и хватает ей сил выдохнуть прежде, чем она опять заходиться в слезах.

Шувалов и сам держится из последних сил. Сжимает ее в объятиях крепко, вдыхает аромат ее духов и не может надышаться. Внутри свербит, печет раскаленным железом. Борьке кажется, будто он с мясом от себя свою Машку отрывает. От бессилия хочется на стену лезть, заорать дурниной, чтобы уши заложило, но вместо этого сжимает покрепче челюсти, преодолевая внутренний протест, и отстраняется.

— Не плачь, Манюнь, а то я не выдержу и не поеду никуда.

— Ага, и посадят тебя за дезертирство лет на пять — хорошие перспективы.

— Пусть сначала поймают, — ухмыляется Борька. Маша хмыкает и, пристав на носочки, легонько касается Шуваловских губ.

— Я уже скучаю, — шепчет она.

— Айда со мной, — предлагает Боря, зная, впрочем, что дурацкая это идея.

— Хочешь, чтобы твоя мама порвала на британский флаг меня?

— Ну, ты уж прям чудовище из нее сделала.

— Она и без моей помощи справляется, — морщится Машка. Вся эта ситуация с родителями ужасно напрягает.

— Ее понять можно, — вступается Боря за мать, и Скопичевская не находит, что возразить.

Несколько минут они стоят, обнявшись, вновь погрузившись каждый в свои мысли, пока Боря в очередной раз с сожалением отстраняется, ибо тянуть — уже просто свинство по отношению к матери.

— Ты придешь завтра на вокзал? — уточняет он, чтобы хоть как-то заполнить тягостное молчание.

— Конечно.

— Тогда я не прощаюсь, — улыбается Шувалов натянуто и начинает потихонечку спускаться, до последнего, не отпуская Машкиной руки.

— Люблю тебя, — шепчет она и, улыбнувшись сквозь слезы, напоминает. — Буду ждать твоих сочинений.

— Не переживай, будет тебе секс по переписке, — подмигнув, заверяет Боря и, дойдя до следующего пролета, тихо произносит. — Ну, давай, заходи в квартиру.

Маша несколько секунд смотрит на него, не мигая, запоминая любимые черты, а потом, сглотнув тяжело, скрывается за дверью.

Как только щелкает замок, у Шувалова внутри поселяется какая-то пустота. Он и представить не мог, что будет так тяжело, а ведь это только начало. О том, что будет дальше, он даже думать не хочет, поэтому, чтобы не растравливать душу, окидывает взглядом Машкину дверь напоследок и спешит домой, надеясь, что в праздничной суете удастся отвлечься от тяжелых мыслей. И не ошибается.