И боги горшки обжигают

Ольга Тишина, 2018

Создав Вселенную, Творец огляделся, и из Глаз Его брызнули Слезы Радости и Грусти. Эти Слёзы рассеялись по Вселенной. Они – самая большая драгоценность в зримом и незримом мирах. Слёзы Творца – есть часть Его. Эти слезы способны зажечь Звезду. Они побуждают к Жизни. Но они же, могут уничтожить, разрушить все Сущее и развеять в пыль. Соня выясняет, что в её жилах течёт кровь могущественных архонтов титанов, властвующих на Земле многие тысячелетия назад. Теперь она должна овладеть Силой, способной повелевать стихиями, чтобы найти величайшую драгоценность Вселенной – Слезу Творца.

Часть 1 Наследство

Глава 1

— И смотри, сделай всё в точности, как я тебе сказала! — голос говорившей совершенно не соответствовал её внешности. Он был сильным, с нотками властности, без той хрипотцы или скрипучести, что обычны для очень пожилых людей. А старуха, что лежала сейчас на смертном одре, была не просто стара, а очень — очень стара.

Валентина Михайловна, сама давно разменявшая восьмой десяток, никогда не задумывалась о возрасте говорившей. Но мысли её неожиданно скользнули в далекую юность, и она с удивлением осознала, что тётка Варвара уже тогда была, что называется «в возрасте», и для себя подумала: «сколько же тебе годков-то тётушка ты моя?».

Она знала, что в далекие 20-е годы прошлого века, тетка то ли прибавила, то ли убавила свой возраст. В те времена неразберихи и всеобщего хаоса сделать это было вполне возможно.

— А сколько есть — все мои, — слова пронзили Валентину Михайловну словно током. Вытаращив глаза, она с ужасом уставилась на старуху.

— Да, хватит уж, пялиться. Смотри-ка, гляделки выпучила. Ты же вслух спросила, — рявкнула тетка.

Валентина Михайловна с облегчением выдохнула. «Неужели, и вправду, вслух сказала? Совсем что-то с головой плохо становится» — подумала она.

Но то, что тётка её была человеком не простым, могла подтвердить вся их деревня. Некоторые бабы, за глаза, называли ее ведьмой. Ведьма не ведьма, а кое-чего тётка Варвара умела: боль снять, роды принять, травы всякие знала, опять же. В деревне её уважали, обращались исключительно по имени-отчеству. Стоя у кровати старухи, сама давно уже не молодая, имевшая трех внуков и пятерых правнуков, Валентина Михайловна внимала последней воле умирающей.

Не сказать, чтобы та сильно жаловалась на своё здоровье или болела. Выглядела тётка хоть и древней, но вполне ещё справлялась со своим нехитрым хозяйством. Вчера же, перед закатом, придя в дом Валентины, просила зайти ту назавтра, часам к трем пополудни. И вот, придя в назначенный час, она застала старуху лежащей в постели во всем чистом, исподнем.

На вопрос что это значит, тётка объявила, что собралась сегодня помереть и на все уговоры отмахивалась рукой, а когда ей надоели причитания, просто рыкнула своим поставленным, зычным голосом на свою младшую родственницу, заставив последнюю замолчать на полуслове. Закончив же наставления, тетка взяла с Валентины слово, выполнить ее последнюю волю. Дав обещание, та ушла домой, оставив старуху одну. На следующий день, Варвару Прокопьевну Аннушкину нашли мертвой в своей постели без признаков насильственной смерти. И было ей на тот момент, по паспорту, ни много, ни мало — сто десять лет.

***

Автобус нещадно трясло и подбрасывало на ухабах. Дорогу от райцентра до деревни ремонтировали последний раз, видимо, ещё в прошлом веке. Зато пейзаж за окном радовал. Мимо проносились то березово-осиновые рощи, то пшенично-ячменные поля. Лето было в полном разгаре.

Автобус затормозил у остановки. До деревни оставалось еще около километра, которые нужно было пройти пешком.

Звук ПАЗика затих вдали, и наступила удивительная тишина. Нет, это не была тишина в полной мере. Звуки были: шелест листьев и трав, пение птиц, жужжание сумасшедше пролетающих мимо жуков, стрекот кузнечиков. Это была тишина для натруженных ушей заядлого горожанина, редко бывающего вдали от города и не привыкшего к звукам природы. Эта «тишина» объяла молодую особу, только что вышедшую из автобуса. Голова её на секунду закружилась от чистого воздуха и запахов цветущих трав, приносимых тёплым ветерком с лугов. Она ещё раз вздохнула полной грудью этот вкусный, сладкий воздух, поправила рюкзачок на плече и зашагала к деревне.

Дом подсказала продавщица магазина, по-видимому, единственного в деревне. Статная нарумяненная блондинка в синем переднике немного шепелявила. В этом был виноват отсутствующий передний зуб.

— Сресий (третий) дом справа, не перепутаесе. Там, у ворот берёска примесная (берёзка приметная). А вы как, по делу, иль в госси (гости)? Россвенниса (родственница) какая?

— Да. Родственница. Дальняя. Спасибо! — девушка, щурясь, вышла из неуютной утробы магазина на яркий солнечный свет и направилась в сторону нужного ей дома.

После жаркого полудня, оказаться в прохладе комнаты казалось совершенным блаженством. Валентина Михайловна — маленькая, щупленькая старушка — хлопотала у стола, накрывая к обеду.

— А я тебя ждала, ждала, да все жданки и кончились! — говорила она, накладывая в глубокую, фаянсовую тарелку холодную окрошку с квасом. — Почитай, два месяца прошло, как тётка Варвара-то померла, — она утерла платком в уголке глаза набежавшую слезу и, повернувшись в красный угол, скромно перекрестилась. — Царствие ей небесное, Варваре нашей!

— Никак не получалось у меня раньше приехать, тёть Валь! — пожаловалась гостья. — Вот отпуск получила и сразу сюда. Мне работу терять никак нельзя. Я одна и положиться мне не на кого. Сама о себе забочусь. Вы лучше расскажите мне про бабушку. Я ведь ничего ни о ней, ни о своих родителях не знаю. В детдоме мне не говорили о них, а выяснилось — вот как!

— Да, не бабка она тебе, — махнула рукой старушка.

— Как это? Вы же сами писали мне, — девушка растерялась. — И…, про дарственную писали, на дом!

— Не бабка, а прабабка, — успокоила ее Валентина Михайловна. — А на счет дарственной, так ты не волнуйся, есть она. Сейчас покажу!

Старушка выдвинула верхний ящик старинного комода и достала оттуда картонную коробку из-под обуви. Открыв её, она аккуратно вынула бумагу и протянула ее Соне. В документе действительно указывалось, что Варвара Прокопьевна Аннушкина 1908 года рождения, дарит ей, своей правнучке Софии, дом в деревне Николаево Александровского района N-ской области. Заверено нотариусом Петровым Г.В.

— Тёть Валь, а у вас фотографии прабабушки или моих мамы с папой есть? — поинтересовалась наследница. — Вы ведь знали их всех? Расскажите.

— Есть какие-то фотокарточки, сейчас, достану, принесу, — кивнула головой старушка и ушла в смежную комнату, откуда послышался скрип открываемой дверцы. Гостья же тем временем трепетала от происходящего с нею.

Когда Соня получила письмо от Валентины Михайловны, это был словно гром среди ясного неба. Конечно, в детстве она, как и все детдомовские дети, думала о матери и отце, сочиняла истории о них и мечтала о любви и родительской ласке. Но шли годы. И вот, прозвенел последний звонок, потом, учеба в техникуме, работа, заочно институт. Началась взрослая, самостоятельная жизнь.

Соня давно уже перестала надеяться узнать хоть что-то, о своем прошлом. И вот она держит в руках документ, который свидетельствует, что близкие люди были. И они знали о ней, о её существовании! К горлу подкатила горечь обиды.

Шаркая ногами, в комнату вошла старушка и водрузила на стол увесистый альбом зеленого бархата. Сразу, на первой странице, располагались две пожелтевшие фотографии. Валентина Михайловна ткнула крючковатым пальцем в лицо на первой из них:

— Вот она, Варвара Прокопьевна, твоя родственница и прабабка. Соня вгляделась. Из глубин прошлого на неё смотрела миловидная, темноволосая женщина. Фотограф запечатлел её сидящей на стуле. Скромно сложив на коленях, обтянутых темной юбкой, натруженные руки, она улыбалась милой, застенчивой улыбкой. Рядом, по-хозяйски положив на её плечо руку, стоял коренастый мужик с усами как у Чапая, в папахе, заломленной на затылок, гимнастерке, галифе и сапогах.

— А вот это, супруг её, а мне, значит, дядька родной по матери — Афанасий Андреевич, — дальше прокомментировала Валентина Михайловна. Соня взяла фотографию в руки. На обороте, наискосок, женским почерком, уже выцветшими чернилами было написано: «Любезной сестрице моей Анне Андреевне от любящего брата. 1936 год».

— Тётку Варвару, прабабку твою, дядюшка мой Афанасий привёз из райцентра, после гражданской войны, — продолжила рассказывать родственница. — Там она учительницей в школе работала. Я, сама-то, в сорок втором родилась, и всё это ещё не при мне было. А рассказываю со слов матери моей, Анны Андреевны, — старушка перевернула страницу альбома и показала еще одну фотографию.

— Так вот, привез он её, значит, как супругу свою законную, нате мол, знакомьтесь и принимайте. Жили они не плохо, но детей не нажили. А в тридцать седьмом, в деревню наведался бывший управляющий, что хозяйствовал тут еще при старых владельцах — помещиках. Усадьба их, с тех времён ещё, в райцентре стоит. И признал он в Варваре дочку своего бывшего хозяина. Говорят, кликнул её, да только другим именем, не Варвара Прокопьевна, а вроде как — Катерина Матвеевна. А та возьми, да отзовись. Потом говорит, мол, вы ошиблись. А он вроде, как, головой покачал, да и уехал. А дня через два приехали за ней, арестовать значит, как врага трудового народа. Да только не вышло у них. Убежала Варвара в Хитрую рощу. Это так мы лесок называем, километра два за деревней. Про рощу эту всегда рассказы странные ходили. Ходу туда никому из местных не было потому, как случались в этом лесу с людьми разные, непонятные и необъяснимые вещи! — она вдруг понизила голос до шепота:

— Были случаи, когда уходили в этот лес грибники или кто по дрова, а возвращались только через месяц. Их уже и «похоронить» успеют. А они живы — здоровы и говорят, что только несколько часов в лесу-то были. А другие вообще, возвращались полоумными. Да с седыми клочьями на голове. И добиться от них ничегошеньки-то было нельзя. Мычали только. Так что из наших, деревенских, никто туда носа по доброй воле не совал. Ни-ни, — Валентина Михайловна покачала указательным пальцем, словно погрозила кому-то.

— Но видимо у Варвары иного выхода не было. Семь бед, один ответ! Решила — уж лучше в лес, чем арест. А те, что за ней пришли, ни бога, ни черта не боялись. Что им лес? Лес как лес. Думали баба далеко не убежит. Бывший управ тоже с ними пошел, видимо для опознания личности. Только ушло их четверо, а вернулось дня через три — двое. Начальник ихний, комиссар, да Варвара. Уходил комиссар — был чернявый, вернулся седой и с ранением. Сел в телегу и… поминай, как звали! А Варвара потом рассказывала, будто бандиты на них в лесу напали и подстрелили всех, а комиссара она раненого нашла и из леса вывела. И так с тех пор получилось, что могла она спокойно в лесок тот ходить и возвращаться живой, да здоровой. И все, кто с ней ходил, тоже не терялись, — старушка устало замолчала, переводя дух.

— Еще был случай, — махнула она рукой. — Это я уже помню. Решили лесок этот под делянку отдать. Попригоняли тракторов, люди понаехали! Забурились они в лес, да и сгинули вместе с машинами! Милиция с собаками весь лес прочесала, нет и все! Что было! Да тут кто-то вспомнил про Варвару. Позвали её, значит. Она в лес зашла и через полчасика вывела всех делянщиков. Сколько разговоров потом было. Не шутки ведь, целая бригада рабочих пропала! Варвару потом милиция пытала, мол, где нашла, как нашла. А она им: зашла — говорит в лесок и нашла! Бились — бились с ней, да и оставили в покое. Всё-таки уж в приличном возрасте прабабка твоя тогда была, — добавила Валентина Михайловна к своим словам.

— А, кроме прочего, — понизила она голос, будто боясь, что кто-то мог их подслушать. — Дар у Варвары был. Могла лечить травками всякими, наговорами. Многим в деревне нашей помогала. Уважали её. Муж её, Афанасий Андреевич, на войне с фашистами, будь она неладна, погиб. Тётка замуж еще два раза выходила. Но те мужья её к рюмке тягу имели и померли от этого дела рано, — рука пожилой женщины шлепнула о столешницу, подводя итог своим словам. Но она тут же продолжила свой рассказ:

— Бабку твою, Анастасию, родила Варвара не знамо от кого. Так эту тайну никому и не открыла. Но точно скажу — не от наших деревенских. Было ей в ту пору, почитай уж, сорок пять годочков. — Соня удивилась:

— Да, в сорок пять родить не каждая решится.

Валентина Михайловна согласно кивнула.

— Настя, сестра моя двоюродная, непутевая выросла, — делилась она дальше воспоминаниями. — Пить, гулять, с мужиками таскаться рано начала. Нагуляла она твою мать в семнадцать лет и бросила на воспитание Варваре. А сама укатила куда-то на Север, там и сгинула. Ни слуха, ни духа. Мамка твоя, упокоится душа её грешная, росла послушной и тихой. Училась хорошо, во всем Варваре помощницей была. Да, беда с ней приключилась. Снасильничали её. В подробностях я мало знаю, потому как молчали обе, как рыбы. А живот-то как начал расти, так все и узнали. Чего там, шила в мешке не утаишь. Ой, ходила она тобой, а сама прямо таяла на глазах. Как время пришло, уехала в райцентр рожать. Варвара, как чуяла неладное, все отговаривала, мол, я сама роды приму. Но внучка рогом уперлась. Поеду, говорит, к врачам, как положено. А потом узнали, что на дочку, на тебя-то, она отказную написала. А сама с крыши спрыгнула, да и насмерть. Видать, с головой у неё что-то случилось, раз жизни себя так лишила. Вот такое горе на плечи Варваре выпало. Тебя она через время нашла в малюткином доме. Да, только никто тебя ей не отдал. Восемьдесят пять годков Варваре тогда уж было. Ну а потом вроде, как и удочерили тебя? Что, нет? — удивилась родственница.

— Нет, я в детдоме выросла, — Соня развела руками.

— Вон, как! А мы-то думали…, — Валентина Михайловна, уже в который раз покачала головой, тяжело вздохнула и продолжила:

— Дарственную на дом, Варвара мне, почитай, перед смертью передала. И адресок твой тоже. Откуда он у неё был, одному богу известно. Ну а дальше ты и сама все знаешь. Написала я тебе письмо. Ждала приезда. Я ведь сразу тебя признала, как увидела. Больно ты похожа на Варвару лицом.

— У меня такой родинки над губой нет. И волосы светлее.

— Да, родинка её приметная была, — согласилась с ней Валентина Михайловна. — И волосы потемнее, чем у тебя, когда не поседели ещё. А вот глаза, точь-в-точь, как у неё, зеленые в крапину.

Соня действительно отмечала удивительное свое сходство с прабабушкой, а рассказ родственницы потряс ее до глубины души. Уже ночью, засыпая, она продолжала думать о произошедшем с нею, обо всех тех людях, которых не знала, но частью, которых, была. Она вспоминала лица с фотографий, пытаясь оживить их образы в своей фантазии. Сон, такой реальный, такой правдоподобный пришел неожиданно.

Она стоит посреди богато обставленной комнаты. Перед нею мужчина. Он большой и сильный. Голос его густой, басовитый. Она знает — это её отец. Он смотрит на неё. В глазах бесконечная любовь и нежность. Он говорит:

— Дитя. Ты должна знать. В плохое время возвращайся всегда в родовое гнездо. Испокон веков эта земля спасала наш род от напастей. Она даёт нам силу. Помни дитя! Помни всегда!

Но вот декорации меняются. Она кружится в свадебном танце. Сердце её наполнено счастьем. Она любит! Она видит лицо молодого мужчины. Это он! Душа захлёбывается от чувств!

Теперь она бежит. Происходит что-то страшное! Её мир разрушен! Никого не осталось. Страх и боль. Неужели это конец!?

Новая сцена. Она едет на повозке, набитой людьми. Эти люди чужие, другие. Она знает, что должна стать такой, как они, затеряться среди них. Иначе смерть.

И вот она у стены дома. Там тайник. Маленькая шкатулка с детскими «сокровищами».

Неожиданно ее окружает лес. Перед ней вырастает Стена. Ладонь ложится на поверхность камня. Глаза видят темный провал. Сначала страх, потом любопытство.

И снова лес. Теперь она бежит. За ней погоня. Она знает, нужно добежать до Стены, там спасение. Люди с оружием гонятся за ней. Люди с оружием сходят с ума. Они видят трехголового пса — стража. Но она знает, пес не опасен. Он призрак, фантом. Люди не знают. Они стреляют и попадают друг в друга. Они в ужасе. Остался жив только один. Он без оружия и ранен.

И вот она в комнате. В руках маленькая шкатулка. Здесь её память о той, другой жизни. Надо спрятать. Где? Закопченная печная заслонка. Всё!