Паргоронские байки. Том 4

Александр Рудазов, 2021

«Титаны – это своего рода живой адамант. Вместо кости у них чистый алмаз, вместо крови – прозрачный ихор, а вместо сердца – пылающая звезда. Внешне титаны похожи на очень рослых людей, но с людьми у них меньше общего, чем у жуков-палочников. Одни смертные считают титанов чем-то вроде земных богов. Это не так. Другие смертные считают титанов чем-то вроде буйных стихий, сородичей хтоников. Это тоже не так. Титаны – это сама воля мироздания, получившая зримое воплощение. А мироздание неоднородно и желает самых разных вещей…»

Прекращение страданий

8293 год до Н.Э., Парифат, колония № 22.

Титаны — это своего рода живой адамант. Вместо кости у них чистый алмаз, вместо крови — прозрачный ихор, а вместо сердца — пылающая звезда. Внешне титаны похожи на очень рослых людей, но с людьми у них меньше общего, чем у жуков-палочников.

Одни смертные считают титанов чем-то вроде земных богов. Это не так. Другие смертные считают титанов чем-то вроде буйных стихий, сородичей хтоников. Это тоже не так.

Титаны — это сама воля мироздания, получившая зримое воплощение.

А мироздание неоднородно и желает самых разных вещей.

Одни из немногих, титаны почти не страдали от того, что планета скована льдом. Уже восемьсот лет мир Камня переживал то, что потом назовут Тысячелетием Мрака. Таштарагис заморозил землю и остудил океаны. Превратил некогда цветущие края в бесплодные пустоши.

Лишь кое-где остались островки жизни. На экваторе зима по-прежнему сменялась летом — коротким и холодным, но летом. Эльфы сберегли несколько оазисов зелени, уберегли их от морозов своей магией. Арахниды ушли под землю, окталины — на морское дно. Огры и великаны возводили гигантские города, где всегда пылал огонь.

А титаны… титаны погрузились в какое-то оцепенение. Даже они почти утратили надежду.

Они трижды восставали против Таштарагиса. Трижды пытались разбить сковавшие их цепи.

И трижды потерпели крах.

Две трети титанов были истреблены. Убили даже Рузульвета Свободного. Оставшихся загнали в колонии. Когда-то Таштарагис мечтал, что однажды титаны все-таки покорятся, признают его владыкой, будут верно служить. Что новые их поколения станут его новым войском — неуязвимым, бесстрашным войском.

У Таштарагиса были его гиганты. Были его Низшие. Были союзники-демоны. Были великаны и остатки хтонических чудовищ. Но ему было мало, он хотел еще и титанов. Спал и видел, как те маршируют колоннами, выкрикивая его имя. Идут за Таштарагисом… куда? Он владел всей планетой — чего еще ему недоставало?

Таштарагис и сам не знал. Просто ему всегда хотелось еще больше.

И только поэтому титанов не уничтожили окончательно. Ломали, гноили, пытали, децимировали — но окончательно не уничтожали. Великаны создали для них резервации, окружили стенами до небес. Детей отбирали у матерей, растили отдельно, воспитывали в покорности.

Это не помогало. Титанов дух все равно прорывался. Тигра не заставишь есть картошку, титана не сумеешь сделать батраком. То и дело случалось, что какой-нибудь юноша с горящим сердцем находил жребий в бунте, в освобождении своего рода — и очередной колосс начинал крушить стены.

Таштарагису хорошо запомнился Аргей Огненный, что пытался растопить его льды. Запомнилась и Диафна Травница, напустившая на него оживший лес. Но все они сражались поодиночке. Таштарагис рассеял титанов по всему миру, разбросал по десяткам колоний. У них больше не получалось собрать силы в кулак. Даже обретя жребий, эти юноши и девушки оставались юношами и девушками — молодыми, горячими, рвущимися в бой прежде, чем подумать.

Титаны медленно взрослеют.

И сегодня на свет явился очередной из них. Явился посреди смерти и боли — в колонии № 22 как раз проводились чистки. Целая орда Низших явилась для очередного устрашения. Очередного усмирения.

Очередной децимации.

Сами ростом с титанов, но вдвое шире в плечах, с могучей головогрудью и толстыми ручищами, они шли волной — и убивали. Сами тоже гибли во множестве, титаны дорого продавали свои жизни… но Таштарагис никогда не ценил Низших. Они так быстро плодятся, что даже к лучшему, если их станет поменьше.

Среди погибших была молодая титанида. Прожившая едва ли сотню лет, она вынашивала первого ребенка — и была убита за несколько минут до его рождения.

Ее муж рвал Низших голыми руками, швырял их в небеса, вгонял в землю… но вот, услышал крик жены — и сам тоже закричал. Вопль титана расколол землю, обратил в пыль всех, кто с ним сражался… но было слишком поздно.

А потом раздался третий крик. Истошный плач младенца. Очнувшийся от горя титан наклонился — и вынул ребенка из мертвой титаниды.

— Мир тебе, сын мой, — печально произнес отец. — Твоя мать желала назвать тебя Марухом. На одном из древних языков это означает «избавитель». Будь достоин своего имени, Марух.

Перемазанный кровью Марух перестал плакать и с удивительной серьезностью взглянул на отца. Тот взял его левой рукой, покачал — и взлетел, оттолкнувшись от ледяной корки. Приземлился посреди ревущих Низших, схватил одного — и швырнул в остальных так, что убил сразу троих.

— В недобрую годину ты появился на свет, Марух, — сказал титан спокойным голосом. — Но плохие времена однажды закончатся. Все страдания рано или поздно прекратятся — хотя бы так, как прекратились у твоей матери.

Младенцы титанов так же несмышлены, как и младенцы людей. Марух не понял ничего из сказанного. Возможно даже, что его отец и не говорил ничего подобного, что это все сочинили уже потом, когда Марух вырос и стал тем, кем стал. Мы не знаем.

И его детство не было отмечено чем-то особенным. Он рос в колонии № 22, среди других титанят. Даже в кромешном аду Ледника, даже в апогее Тысячелетия Мрака дети ухитрялись радоваться жизни. Вместе с остальными Марух бегал по замерзшей земле, ловил в океане рыбу, играл в мяч чугунным ядром.

И постепенно подрастал.

Ему было сто тринадцать лет, когда он решил, что дальше так жить не хочет. Нет, он еще не обрел жребий. Просто молодые титаны созрели для нового восстания. Аэтернус уже вовсю смущал умы. Странствовал по всему миру, приходил в рабочие колонии, говорил с сородичами. Встречался с ним и молодой Марух.

Но он оказался из тех, кто не пожелал ждать. Из тех, кто посчитал Неразрушимого копушей. Из тех, кто ринулся сломя голову на Таштарагиса.

Их было всего десятеро. Десятеро молодых титанов. Не обретших жребий.

У них не было шансов.

Дальнейшие события во многом перекликаются с историей принца Хасталладара, не будем повторяться. Самоубийственная атака, гибель большинства юнцов. Маруха единственного взяли в плен и бросили в темницу. Точно так же Таштарагис подверг его пыткам, желая создать нового Хасталладара, еще одного верного подручного, личного убийцу.

Он уже неоднократно пытался работать с титанами. С более крепким материалом. Но они, в отличие от эльфов, не сгибались. Ломались, сходили с ума, превращались в озверевших чудовищ — но покорными не становились.

Марух провел в темнице восемьдесят восемь лет. Восемьдесят восемь лет не видел света. В этом узилище он встретил свой двухсотый день рождения.

А на двести первый вышел на свободу. Несокрушимый лед рассыпался, и в проем шагнул Аэтернус. Еще шесть титанов стояли за его спиной — а вокруг валялись трупы Низших.

— Свобода ждет, брат, — сказал Вечный.

Марух вышел из темницы не тем титаном, который в нее вошел. Он не согнулся и не сломался — но внутри него что-то изменилось. Взгляд стал холодным, в нем навеки застыла боль.

В каком-то смысле он по-прежнему был в заточении.

Возможно, ему стало бы легче, встреть он отца или кого-то из друзей. Но всех его друзей убили при штурме, а отец погиб, пока он был в заточении.

До конца Тысячелетия Мрака оставалось еще полвека — и эти полвека молодой титан не переставал сражаться. В нем не было ненависти, не было гнева — он просто… вычищал. Уничтожал Низших, уничтожал демонов, уничтожал гигантов.

Он убивал тех, кто нес другим страдания — но сами страдания от этого не прекращались. Оставались болезни, оставался голод, оставалась ледяная стужа. Жители Камня переносили бесконечные лишения. Даже титаны.

В конце концов Тысячелетие Мрака закончилось. Боги растопили Ледник, демоны отступились, Таштарагис сбежал. Остатки Всерушителей истреблялись, мир снова закипел жизнью. Солнце прогрело уставшую землю, и зима наконец-то сменилась весной. Над цветущими лугами опять зазвучали птичьи трели и эльфийские песни.

Но Марух этого будто не заметил. Он остался там, в зиме собственной души. Во мраке и холоде.

Сердце титана стало темницей для его собственного духа.

В эпоху Легенд титаны жили по всему миру. Но Война Бессмертных и Тысячелетие Мрака жестоко их проредили. Их осталась всего пара тысяч, и как-то само так вышло, что они стали собираться на острове, который был их прародиной. Возвращаться в Алмазный Рай, в развалины Города Титанов.

Некоторые остались во внешнем мире. Дасталлит Небодержец и другие отшельники. Но их было немного, да и они предпочитали места уединенные, где нет никого, кроме них.

Титаны устали от войн и битв, устали от шума и суеты. Им хотелось покоя. И они удалились туда, где их никто не тревожил.

Среди них был и Марух. В Алмазном Раю он надеялся забыть то, что пережил. Оправиться от заточения и пыток. Найти наконец свой жребий.

Годы текли. Десятилетия. Века. Алмазный Рай — огромный остров, и горстке титанов не было на нем тесно. Немало среди них было подобных Маруху — выжженных изнутри, потерявших себя. Одним удавалось излечиться, и они возвращались к чистой жизни, заводили семьи, приводили в мир новых титанят. Другие… другие продолжали медитировать на вершинах холмов, среди деревьев, у кромки прибоя.

Все титаны — мыслители. Годами они могут сидеть неподвижно, размышляя о мироздании, о сущем, о своей роли в нем. Каждый титан день за днем и год за годом ищет свой путь в этой жизни. Они никуда не торопятся, ибо некуда торопиться тому, кто бессмертен и ни в чем не нуждается.

В определенном смысле бессмертие — это тупик. Перестают сменяться поколения, новые лица становятся редкостью, а развитие затормаживается до предела. Почти все цивилизации бессмертных не знают прогресса — либо стагнация, либо медленный регресс.

Просто потому, что все основные достижения уже пройдены, добиваться больше нечего. Если не найти какую-то новую грандиозную цель, чтобы сохранять хотя бы статус-кво, от цивилизации со временем ничего не остается. Как давно не осталось ничего от цивилизации драконов, что были когда-то живыми богами, а ныне ведут существование говорящих животных.

Именно в качестве такой цели и появился жребий титанов. Не для всего социума, а для конкретных индивидов.

Иногда Марух оставлял свою келью и ходил к сородичам, с которыми давно утратил связь. Смотрел на юных, беспечно радующихся жизни. Смотрел на взрослых, нашедших жребий. А иногда… иногда видел тех, кто потерял себя окончательно.

Озверевших.

Излечиться удавалось не всем. Подобных Маруху в те времена было слишком много. Аэтернус наблюдал за каждым и некоторых сумел вернуть на прямую дорогу. Но титаны уважают чужой выбор, даже если он ужасен. Те, что предпочли спастись в забытьи, предпочли утратить разум, став бессловесными чудовищами… с ними просто прощались.

Марух стоял на возвышении, и смотрел, как изгоняют из Алмазного Рая Джаймхода. Некогда один из лучших воинов, из верных последователей Аэтернуса, он так и не сумел приспособиться к мирной жизни. Его уже прозвали Смрадным Титаном — изуродованный, с безумным взглядом, Джаймход источал такую вонь, что вокруг все гнило и разлагалось.

Его держал за плечи родной брат, Оксимор. Крепко стискивал, с болью смотрел на хрипло дышащего Джаймхода. Несколько веков они были неразлучны, сражались бок о бок — и Оксимор до последнего пытался вытащить Джаймхода из бездны.

Но сегодня роковая черта пересечена, и общество постановило, что Джаймход должен уйти. Титаны не убивают и не запирают себе подобных, ибо титан никогда не убьет и не лишит свободы другого титана. Просто переправляют куда-нибудь подальше — в пустыни, горы, дикие леса, необитаемые острова.

— Меня это всегда раздражало, — сказал Дегатти. — Титаны хотя бы представляют, сколько проблем у нас бывает от этих чудовищ?

— Кха-кха!.. Лиадонни!.. — кашлянул в кулак Бельзедор.

— Это другое!

Дело не в том, что титаны в принципе не могут убивать себе подобных. Могут. Просто для них это что-то невообразимо ужасное. Как для человека людоедство или еще что похуже. А скинуть сородича в какой-нибудь Хиард или другую тюрьму они считают даже более отвратительным, чем убить.

— Ну да, а смертные пусть разбираются, как хотят, — снова не выдержал Дегатти.

— А как еще ты предлагаешь им поступать? — неожиданно разозлился Бельзедор. — Титаны не признают казни или лишения свободы — только изгнание. И они оставили себе один-единственный остров, отдав всю остальную планету вам, смертным. Куда им еще изгонять — на луну?

— Но…

— А если вас что-то не устраивает — возвращайте планету титанам и проваливайте в анналы, — ткнул Дегатти пальцем в грудь Бельзедор. — Мы вас на Парифат не звали и мы вам ни кира не должны.

— Мы?..

— Дегатти, не тупи, — поморщился Янгфанхофен.

Джаймхода переправили в пустыню. В одну из самых больших и бесплодных пустынь планеты. По ней можно было идти много дней и не увидеть ничего живого. Озверевшие титаны склонны к оседлости, так что если никто не полезет к Джаймходу намеренно, вреда он никому не причинит.

Марух почти физически ощущал разлитое в воздухе страдание. Страдание Джаймхода, угодившего в темницу собственного безумия. Страдание Оксимора, теряющего брата. Страдание Аэтернуса, не сумевшего ничем помочь. Страдание остальных титанов, переживающих за сородичей.

И свое собственное страдание.

На мгновение у него даже мелькнула мысль, что все только выиграют, просто уничтожь они Джаймхода. Прекратив его муки и оградив от грядущих бед всех, кто попадется на его пути. Одна смерть, один быстрый всплеск боли — и остальные смогут жить дальше. Жить так же, как жили до безумия Джаймхода… только уже без него.

Но эта мысль мелькнула только на мгновение. Марух родился и был воспитан титаном. Убийство другого титана вызвало у него такое жгучее отвращение, что он проникся ненавистью к самому себе.

К тому же… он сразу понял, что это не прекратит страдание, а лишь изменит его. Сейчас Джаймход жив. Есть крошечная вероятность, что однажды он станет прежним. На памяти ныне живущих такого не случалось ни разу, но надежда на чудо остается всегда. Оксимору и другим эта надежда облегчает существование.

Если же Джаймход умрет, надежды не останется. Он будет потерян навсегда, окончательно. А страдание от необратимой потери — одно из самых сильных.

Нет. Смерть одного только Джаймхода ничего не решит. Нужно… нечто большее.

На следующий же день Марух покинул Алмазный Рай. Просто вошел в море и поплыл. Иногда опускался на дно и шагал по нему. Иногда всплывал и летел по волнам, как дельфин. Титанам не нужно есть и пить, не нужно дышать, не нужно даже отдыхать. Марух с легкостью пересекал океан, не переставая растить мысль, что вспыхнула где-то на грани восприятия.

Когда он выбрался на берег, то просто зашагал, продолжая размышлять. Погруженный в себя, Марух лишь изредка отвлекался, смотрел вокруг — и видел все то же страдание.

Все живые существа в этом мире страдали. Мучились от голода, холода и болезней. Голода и холода с окончанием Ледника стало гораздо меньше, но они никуда не исчезли. Болезней стало даже больше, потому что больше стало тех, кто мог переносить заразу.

А еще они сами же причиняли страдания друг другу. Убивали. Пожирали. Терзали.

Первое время Марух питался рыбой и дичью, но быстро прекратил. Он нащупывал свой жребий — и уже чувствовал, как страдает его добыча. Титану хватило нескольких дней, чтобы полностью перейти на плоды и коренья.

Но потом он оставил и их. Растения тоже страдали. Им не было так же больно, как животным, но они тоже не радовались гибели. Ничто в этом мире ей не радовалось.

Как и смертные, титаны испытывают голод и жажду. Только вот смертный, лишенный пищи, будет все больше слабеть и в конце концов умрет. Титан же может голодать годами… веками… тысячелетиями… Он не умрет и даже не ослабеет.

Только приятного в этом мало. Титанам нужно есть, и едят они много, поскольку энергию получают из обычной материи. К счастью, титаны способны переваривать любое вещество — от цианистого калия до урановой руды. При этом пищу они получают необязательно через рот — могут вдыхать или даже впитывать через кожу.

Марух мог питаться камнями и солнечным светом. Но большинство других существ вынуждено поглощать других существ… и это замкнутый круг. Гибель одного — жизнь другому.

Где же решение?

Титан ходил среди смертных. Минули века с окончания Тысячелетия Мрака, и планета вернулась к жизни. Снова расплодились прекрасные эльфы, снова расцвел бесподобный Тирнаглиаль. Возникли и другие эльфийские государства — на разных континентах, по всему миру.

Быстро плодились и чешуйчатые кобрины. Верно служившие Всерушителям, они вовремя переметнулись — и сохранили свои города, сохранили свои земли. К небесам поднимались храмы богов-драконов, все шире раскидывалась юная империя Великого Змея.

Появились и новые виды смертных. Ледник уничтожил многих без остатка, но на освободившиеся земли пришли другие. Из-за Кромки явились неказистые видом, но могучие тролли. Явились крохотные волшебники-гномы. Явились долгобородые кузнецы-цверги.

Одни из них жили хуже, другие — лучше. Но даже те, что казались совершенно счастливы, источали страдание. Марух слышал его в земле, слышал его в воде. Страданием полнился эфир.

Он двигался все медленней и осторожней, чтобы случайно не убивать насекомых. Но все отчетливей понимал, что это ничего не меняет. Титан пытался объяснить свои взгляды смертным, пытался отвести их от причинения страданий друг другу, и даже стал основоположником странного учения — хомунцианства.

Это случилось ненароком, само собой. Марух не ставил себе такой цели и не обрадовался тому, что горстка смертных стала ему подражать. Тем более, что они быстро отошли от того, чему учил их Марух, и пришли к какой-то чепухе.

Смертные вообще очень легко создают и принимают разные учения. В своих бесплодных попытках объяснить причины страданий они запутывают себя в хитросплетениях философии и религиозных воззрений. Их жизнь подчинена страху смерти, поэтому они измышляют все больше и больше небылиц, призванных защитить воспаленный осознанием конечности бытия ум.

За века своих странствий Марух узнал множество таких учений. И все они сводились к тому же самому, о чем так долго размышлял он сам.

Почему мы страдаем? Есть ли причина? Возможна ли награда? Не являются ли страдания испытанием, призванным очистить душу перед финалом? Получит ли мой обидчик свою долю страданий в ответ? Возможно ли возмездие? Есть ли справедливость? Как быть добрым и прощающим в мире, который не прощает ничего?

Смертные выдумывают ответы, способные оградить от монументальной, острой, холодной истины. Страдания — это просто естественная часть мироздания, не несущая в себе ни цели, ни справедливости, ни меры, ни причин, кроме таких же естественных вещей. Большая часть страданий — это не козни демонов и не кара богов, а нормальный ход событий. Случайные происшествия, ошибки, причины и следствия, в которых никто не виноват.

Причина, по которой твое дитя неизлечимо больно — обезумевшие в бесконечном делении хомунции. Несовершенство смертного организма, который иногда убивает сам себя. Убивает маленькое, теплое, бесконечно родное тело твоего ребенка.

Причина, по которой ты и твои родные голодают или мерзнут — случайное движение потоков воздуха, приведшее к частым засухам или заморозкам. Немного возросшая или упавшая активность солнца, к которой вы не могли быть готовы.

Причина, по которой любимый кот попал под колеса телеги — в недальновидности животного и невнимательности возничего. В несущихся друг к другу в трехмерной системе координат объектах, один из которых — просто кот, легко ломаемое существо из плоти. Его мягкая шерсть, которую ты так любил гладить, вздрагивая от искр статического электричества между вами, заляпана кровью, и ты отчасти умираешь вместе с ним.

Причина, по которой ты мертв — в том, что никто не может бороться вечно, а ты смертен. Причина, по которой тебя кто-то убил — в том, что некто хотел тебя убить и имел средства это сделать, а ты не смог воспрепятствовать.

Ничего личного. Просто часть естественного порядка вещей.

Нам тяжело осознать, что мир не создан для нас, что это не место, где мы — желанные гости, что это место, которое причинит нам боль даже тогда, когда мы думаем, что делаем все правильно, что мы хорошие. Тогда мы думаем — хорошо бы, чтобы смерть была вратами к чему-то лучшему. Что это не конец. Что потом мы продолжим жить… просто как-то иначе. Что нам воздастся. Что за последним порогом есть справедливость.

Мы хотим лучшего для себя, мы хотим лучшего своим любимым, мы хотим возмездия тем, кто нас обидел и причинил нам боль — потому что нам трудно принять мысль, что обидевшие нас разделят с нами доброе посмертие. Мы хотим снова встретить всех тех, кто наполнял своей любовью нашу жизнь, потому что без них счастье невозможно.

Счастье — это то, что произойдет когда-то потом, но так никогда и не происходит.

Значит, счастье — в небытии. Ибо только в нем нет страдания.

Марух обмысливал это очень долго. Титанов жребий может вспыхнуть молнией, явиться мгновенным озарением — но может и созревать целыми веками. И в конце концов Марух пришел к выводу.

Он понял, что живая плоть — суть оковы для бессмертного духа. Для монады, заключенной в душе любого живого существа. Что страдание зародилось одновременно с жизнью, и все мучаются в этом круговороте — от ничтожных хомунциев до всемогущих богов.

Он понял, что жизнь — это ужасная ошибка.

Единственный способ покончить со страданием — разрушить телесные оболочки, являющиеся проводником психической воли мириад душ. Уничтожить то, что формирует саму реальность — суммацию духовных сил. Суммацию разумов и сознаний.

И поняв это, Марух обрел свой жребий.

— В Госпитиум его! — не выдержал Дегатти. — У нас тоже так начинается: сидит-сидит себе волшебник в своей башне, чай пьет, в потолок глядит, думает о всяком… а потом как выйдет, да как начнет превращать всех в табуретки! Потому что у него табуретка сломалась, и он сделал вывод, что в мире слишком мало табуреток! А всего остального слишком много!

— Вот видишь, мы не такие уж разные, — ухмыльнулся Бельзедор.

Неизвестно, как бы сложилась судьба Маруха, родись он в другое время или хотя бы не попади в темницу Таштарагиса. Да и многие из попадавших туда потом сумели вернуться к нормальной жизни, сумели исцелиться.

Но в нем что-то повредилось необратимо — и в конце концов это вылилось в ужасающий жребий.

Он не боролся со своим жребием и не пытался его преодолеть. Это было бы нонсенсом. Жребий — это идея, которой охвачен титан. То, чего он хочет больше всего на свете и к чему стремится его сердце.

Цель всей его жизни.

Жребий может измениться, если изменится мировоззрение титана. Но боль и отчаяние наполнили сердце Маруха неизбывной жалостью ко всему живому, а поврежденный рассудок привел к парадоксальному, безумному решению.

Не зайди он настолько далеко — стал бы одним из титанов-подвижников. Великим спасителем, целителем, учителем. Многие титаны обретают жребий в чем-то подобном. Но Маруху все это казалось недостаточным, пустяковым. Он хотел изменить все глобально и окончательно.

— В Госпитиум, — тихонько повторил Дегатти.

— Не было тогда вашего Госпитиума, — огрызнулся Бельзедор.

Это началось в Магизии. Огромном северном континенте. Именно там находился Марух, когда его размышления окончательно оформились — и именно эти земли первыми увидели Маруха Уничтожителя.

Это были не очень обитаемые земли. Тысячелетие Мрака закончилось всего семьсот лет назад, и три четверти планеты оставались дикими, безлюдными. Большую часть Магизии покрывал лес, через всю длину тянулась великая горная цепь и только на крайнем западе поднимались гигантские замки Аррема, страны циклопов.

Но Марух, на их счастье, обрел жребий на другом конце Магизии. Он мог направиться на запад, к горам, а мог на север, в тайгу. Но он выбрал юг — и стал превращать леса в пепел.

Помните историю про Зодчих? Что они сотворили с западом Калладии? Рядом с Марухом Уничтожителем пришельцы со звезд показались бы смешными червячками. Поняв, чего хочет достичь, титан сам зажег в груди звезду — и стал воплощением уничтожения.

Он вырос до небес. Уперся головой в облака. Каждый шаг Маруха оставлял котлованы, способные вместить ипподром. Обычно титаны при масштабировании снижают вес и движутся очень осторожно, чтобы как можно меньше тревожить землю… но что было до таких пустяков Маруху?

Он излучал… некую энергию. То был не банальный огонь, превращающий все в пепел. Не была то и Тьма, этот абсолютный негатив. Нет, жребий Маруха преобразовал титанову силу в нечто, стирающее все в пыль, в первичную протоматерию. Полностью высушивал почву, лишал ее жизни на многие вспашки в глубину. Испарял малейшие капли влаги. Убивал всякую жизнь вплоть до хомунциев.

Марух шел — а за ним простиралась пустыня.

Он работал скрупулезно. Ему не хотелось потом возвращаться, поэтому он выжигал все так, чтобы никакая жизнь тут больше не закрепилась. Титан двигался, как гигантский пахарь, как оживший лесной пожар.

Мелкая живность удирала от него во весь дух. Птицы с криками летели прочь. Жившие кое-где арахниды обращались в пыль вместе со своими гнездами.

Когда Марух дошел до океана, то свернул на запад, сделал несколько шагов — и пошел обратно на север. Из его ладоней продолжали бить огненные столбы.

Безумный титан не знал усталости. Он слышал вокруг страдание — и радовался, что с каждым шагом его становится чуть меньше.

Он прекращал муки. Прекращал ту боль, что зовется жизнью.

Пока Марух Уничтожитель очищал Магизию, остальные континенты продолжали вести спокойное существование. Хотя как спокойное… Тысячелетие Мрака закончилось семьсот лет назад. В некоторых местах смертные уже так размножились, что снова взялись за междоусобные войны. Смертных постоянно надирает с кем-нибудь ссориться.

Большинство бессмертных тоже, впрочем.

Одним из самых кипящих жизнью континентов была Гульрания, что к югу от Магизии. Именно здесь раскинулся древний Тирнаглиаль, королевство эльфов.

И здесь же, чуть ли не на самой границе с землями прекрасных тир, в этот мир явились люди. Жалкие смертные создания, внешне очень похожие на эльфов, но уступающие им во всех отношениях.

И их сразу же было очень много. Мощный разрыв в Кромке переместил на Камень не одного человека или горстку, а целый огромный город.

Почти сто тысяч человек разом!

События тех первых лет тоже чрезвычайно интересны, но они слишком уведут нас в сторону. Поначалу ошарашенные и шокированные, люди быстро освоились. Уже через десять лет на карте Гульрании появилась новая страна — Человекия.

Вообще-то, назвали ее так эльфы, но первые люди были так неподдельно ими восхищены, что поначалу во всем слушались. Они принесли с прародины свой язык, но вскоре заговорили на эльдуальяне и вообще делали все, что им советовали эльфы. Те снисходительно взяли над юным народом покровительство, жалели их за ничтожно короткую жизнь и вообще помогали в первое время.

Очень скоро им это аукнулось.

Примерно через пятьдесят лет после появления людей в самом Тирнаглиале случилась война кланов, которая привела к расколу. Часть эльфов покинула страну, уплыла за моря и добралась до Сурении, где основала новую великую державу, Тирцехлиаль… но это тоже нашей истории не касается.

Важно то, что уже в следующем году на ослабленный междоусобицами Тирнаглиаль напала Человекия. За полвека люди умножили свою численность, переняли у эльфов многие секреты, научились волшебству — и отплатили эльфам тем, чем обычно люди платят за добро.

— Иди в анналы, — хмуро сказал Дегатти. — Я прекрасно знаю древнюю историю. Не такими уж и добрыми были эльфы к первым людям. Они относились к ним, как к низшим существам… некоторые даже охотились, как на животных.

— Это со слов людей, — сказал Бельзедор. — Эльфы излагают это иначе.

— Ну так и рассказывай обе версии.

Парифат — очень молодой мир, и Кромка в нем по сей день ослаблена. Не проходит и двухсот лет, чтобы на нем не появилось какой-нибудь группы… существ. Иногда прямо вместе с домами. Большая часть либо быстро погибает, не оставив о себе особой памяти, либо встраивается, находит незанятый уголок и как-то существует — благо Парифат громаден. На нем десятки маленьких стран, населенных такими вот народами.

Но некоторым недостаточно одной маленькой страны. Некоторые быстро плодятся и занимают все новые территории. Теснят соседей. Выдавливают их из исконных земель. И постепенно становятся доминирующим видом.

Люди в этом деле — настоящие чемпионы.

Даже гоблины не настолько эффективны, поскольку у них очень плохо со взаимовыручкой и гигиеной. Люди же — универсальный вариант.

Они активно плодятся — но не слишком. Поколения сменяются быстро — но не слишком. Люди умны — но не слишком. Люди сильны — но не слишком. Люди храбры — но не слишком. Люди изобретательны — но не слишком. Люди умеют колдовать — но не слишком.

Всего у них не слишком, а так, помаленьку. И словно тараканы, они распространяются везде, где есть подходящие атмосфера и еда. Если же условия подходят плохо, они измышляют какие-нибудь приспособления и все равно заселяют это место.

Так что нет ничего удивительного, что со временем люди стали доминирующим видом и на Парифате. Но в те времена их было всего-то полмиллиона, и они легко могли сгинуть, как сгинули десятки других малых видов. Если бы их не истребили разгневанные эльфы, то уничтожил бы безумный титан Марух.

Он, кстати, как раз появился на сцене. Очистивший от жизни Магизию, он много лет после этого ходил по океанскому дну, вымаривал воды. Потом выбрался на берег острова, который сейчас зовется Пустым. Ну а потом смертоносного колосса увидел северо-запад Гульрании.

Здесь Марух стал двигаться в другом направлении. Зашагал вдоль побережья на восток, туда, где жили… неважно, кто там жил в те времена, поскольку сейчас о тех существах никто не помнит. А обитатели северо-западных краев с облегчением вздохнули, глядя ему в спину.

Но через некоторое время Марух вернулся. Оставляя за собой выжженную полосу, он методично ходил по континенту из конца в конец. Осуществлял то же самое, что уже сделал с Магизией.

Работа спорилась.

Только тогда эльфы и люди прекратили сражаться. Только тогда до них дошло, что явился враг, в сравнении с которым Таштарагис — образец милосердия. Источник абсолютного уничтожения, с которым невозможно бороться.

И этот всеобщий враг положил конец войне.

Гульрания — огромный континент, и даже Марух не мог вычистить его быстро. Но каждые несколько дней полоса выжженной земли смещалась на юг, приближалась к Тирнаглиалю и Человекии. Вместе с ними смещались потоки беженцев, удирающих от ходячей стихии.

И никто не знал, что с этим делать.

— Он неистребим, — гортанно говорил Эмбетос Эд, нынешний царствующий жрец Тирнаглиаля. — Отряд из шестисот элитных витязей вышел против него — и не смог даже поцарапать. Отправлять новых бессмысленно — ни оружие, ни магия не действуют на это чудовище.

— А что титаны? — спросила владычица Иллария. — Все отмалчиваются? Или помогут? Вернулись ли гонцы?

— Титанов волнуют только титаны, — покривился Эмбетос. — Они размышляют, как всегда. Может, они и выступят против Уничтожителя, когда он дойдет до их острова… но пока они считают, что у них есть время.

— А он в это время уничтожает нас, — сказал Одриах, король Человекии. — Послушайте, мы готовы помочь всем, чем сможем, но у нас не так уж много средств, чтобы остановить… как, говорите, зовется это создание?

— Это высший титан, — угрюмо сказала Иллария. — Бессмертный и всемогущий. Почти как бог.

— Может, это небесная кара? — предположил пастырь Веаль. — Может, мы чем-то прогневили богов? Не разгневались ли они, что мы затеяли эту ужасную войну?

— Титан никогда не станет проводником божественной воли, — отмахнулась Иллария. — Только своей собственной.

Эльфы напряженно размышляли. Многие из них родились еще в эпоху Ледника и прекрасно помнили, насколько сильны титаны. Маруха они считали одним из озверевших — этих безумных чудовищ, слепо крушащих все, что видят.

Но обычные озверевшие титаны куда менее опасны. Ужасные обликом, агрессивные, не отдающие себе отчета в том, что делают, они не стремятся беспрестанно все уничтожать. В общем-то, они мало отличаются от огромных чудовищ — тех же драконов, бегемотов, кракенов. Их титанова сила ограничена, они сидят на одном месте и с ними вполне возможно бороться.

Марух же был чем-то из ряда вон выходящим.

— Мы победили Всерушителей, — сказал Эмбетос, опираясь на стол-пень. — Прогнали демонов. Расправились с Низшими. Неужели не справимся с одним титаном?

— Может, снова создадим купол? — робко предложил кто-то.

— Никаких больше куполов! — резко развернулся Эмбетос. — Это наша земля!

— Но у нас нет оружия, способного убить высшего титана! — повторила Иллария.

— Может, попросить драконов? — предложила чтица Эсветия. — Матриарх Орказаэль никогда не отказывала в нелегкую годину.

Эльфы переглянулись. Драконы… Может, и выйдет…

Но может и не выйти. Даже их мощь может оказаться недостаточна.

— Снова обратимся к титанам, — наконец сказал Эмбетос. — И к драконам. Соберем круг магов. Всех союзников, каких сможем. Я был в ледяной крепости Бычьеголового — сражусь и с этим.

— А тем временем призовем тир-браа, — добавила Иллария. — Если ты потерпишь крах, бессмертный Эд, придется покидать берега Гульрании. Понадобятся все корабли, что у нас есть.

— Они не вывезут и трети населения.

— Вывезут куда? — подался вперед король Одриах. — Что там, за океаном?

— Много чего, — отмахнулся Эмбетос. — Это вы явились прямо к нашему порогу, а большая часть Тан-Ог — земля, не знающая плуга.

Это прозвучало явным намеком, и король Одриах сразу понял оставшееся невысказанным. Среди его подданных и без того многие ворчали, что чем бодаться с могучей империей эльфов — не поискать ли лучше счастья за морями?

— Титаны и драконы, — продолжил Эмбетос. — Магия. Выставим кордоны…

— Создадим снова купол… временно! — сказала Иллария. — Как…

— Это не решение! — перебил ее Эмбетос.

— А что решение, бессмертный Эд?

— Отступим на юг, — предложил король Одриах.

— Как далеко? Гульрания не бесконечна!

— Что если уйти под землю? Тоннели, катакомбы… Эти бородатые карлики, что зовут себя цвергами…

— Это все временно! — кричал Эмбетос. — И мы не станем бегать и скрываться от одного индивида!

— А что мы будем делать — умирать?! — крикнула Иллария. — Я не хочу, бессмертный Эд!

— Слушайте, здесь было сказано много слов, но одного я не услышал, — раздался ленивый голос.

То заговорил Айзевир по прозвищу Принц-Бродяга. Старший брат Одриаха — известный на всю Человекию лодырь и недотепа. Он был настолько ленив, что даже отказался от короны после смерти отца. Сказал, что пусть младший брат занимается всякой чепухой — на то он и младший. А он лучше под деревом полежит, облака поразглядывает.

Нет, конечно, он не только валялся под деревом. На самом деле он постоянно где-то шатался. Блуждали его ноги, блуждал и его ум. В юности он учился у одного эльфа-отшельника, потом много лет плавал с морскими эльфами и вроде даже добирался до Алмазного Рая, страны титанов. И ладно бы познавал волшебство или искал сокровища — нет, просто шатался повсюду и таращился. Ему перевалило уже за пятьдесят, а он по-прежнему вел себя, как мальчишка.

— Айзевир, я позволил тебе прийти, потому что ты обещал молчать! — вспыхнул Одриах.

— Ничего я тебе не обещал, — фыркнул Айзевир. — Я просто сказал, что хочу послушать, что там скажут бессмертные эльфы. Но тут, я гляжу, каждая жопа имеет свое мнение — дайте уж и мне бзднуть.

Эльфы смотрели с каменными лицами. Принц-Бродяга говорил на прекрасном эльдуальяне, но два слова произнес на своем родном языке, которого никто из Народа не знал. Они считали ниже своего достоинства учить наречие людей.

Однако им сразу стало понятно, что эти слова — бранные, а брани эльфы не выносят.

— Нам пригодится любое мнение, — сказала все же Иллария.

— Ладно, так чего же ты не услышал? — недовольно спросил Одриах.

— Этот титан, — сказал Айзевир. — Если он всего лишь озверел — почему так хочет всех нас убить?

— А, очередной вздор, — закатил глаза Одриах. — Брат, я не знаю, зачем ты за мной увязался…

— Озверелый титан убивает того, кого видит поблизости, — терпеливо повторил Айзевир. — Или слышит. Или чует. Он не ходит по всему миру, уничтожая все так, что потом даже трава не растет.

— Что ты хочешь сказать, гемод? — спросил царствующий жрец Эмбетос.

— Он не озверел. Его просто все [цензура].

— Айзевир, следи за словами, — пихнул его в бок король.

— Я слежу. Они идеально подходят к ситуации.

— Если я правильно тебя понял… — наморщил лоб Эмбетос.

— Это может быть такой жребий, — сказал Айзевир. — У титанов они бывают идиотскими. Как пирог с глиной.

— Зачем делать пирог с глиной? — не поняла Иллария.

— Вот именно, — постучал по виску Айзевир. — Гляжу, вы начинаете понимать. Пирог с глиной — это безумие, но еще не такое безумие, при котором ты просто идешь на берег и запихиваешь в рот глину. Ты вначале ее готовишь. В безумии остается система: ты делаешь тесто, ты делаешь начинку, ты выпекаешь пирог. Ты знаешь, как делать пироги — значит, ты все еще не сумасшедший.

— Это и называется безумием, — холодно сказал Эмбетос.

— Ну так и объясните это титану. Кто-нибудь из вас, бессмертных эльфов, пробовал с ним поговорить?

— Поговорить?.. Это невозможно, он убивает всех, кто подходит ближе, чем на полет стрелы.

— И он такой громадный, что до него невозможно докричаться, — добавила Иллария. — Мы рядом с ним меньше муравьев.

— А попытки вообще делались? — спросил Айзевир.

Эльфы переглянулись. Они не были точно уверены.

Поначалу, возможно, и делались. Но если и так — они ни к чему не привели. И сейчас никому даже в голову не приходило, что с безумным титаном можно поговорить — его просто перестали воспринимать как разумное существо.

Слишком уж много народу он отправил в Шиасс.

— Ленивые дураки, — помотал головой Айзевир. — Я пойду и сам с ним поговорю.

— Если до разговора с тобой он просто всех убивал, то после разговора с тобой… хотя ладно, хуже стать не может, — пожал плечами Одриах. — Но ты делаешь ошибку, брат мой. Ты глупо сгинешь, я тебе этого не позволю.

— А, тогда ладно, — закинул ногу за ногу Айзевир. — Давайте сидеть и ждать, пока он сам сюда припрется. Тогда я все равно с ним поговорю.

— Пусть идет, куда хочет, — нетерпеливо сказал Эмбетос.

Он уже понял, что ничего разумного от этого гемод не услышит, и хотел поскорее вернуться к совещанию.

— Дайте мне что-нибудь летающее, — потребовал Принц-Бродяга. — Пока я дойду пешком, он там половину Гульрании сожжет.

— Эсветия, дай ему…

–…Пинка посильнее… — пробормотал король Одриах.

–…облаце — и пусть летит куда хочет.

Искусством творения облац даже среди эльфийских чародеев владеют немногие. Но чтица Эсветия была одной из лучших — и уже через несколько минут Айзевир закинул на плечи котомку, опоясался мечом, вспрыгнул на чудесное облачко, да и вылетел в окно. Немолодой для человека, двигался он по-прежнему легко, словно мальчишка.

Розыски Маруха не заняли много времени. Несложно найти того, кто упирается головой в облака и оставляет выжженную полосу шириной в семь вспашек. Без сна, без отдыха колоссальный титан мерно шагал на восток, проводя очередную линию смерти.

Уже скоро ему придется делать выбор. С юга на север в самую середку Гульрании врезается огромное море, деля континент на две части. Если Марух решит сначала заняться восточной половиной — у Тирнаглиаля и Человекии еще будет время в запасе. Если же он начнет с западной… времени не будет.

Хотя… что такое море для титана? Марух может бороздить его вброд.

Сейчас он пересекал реку. Страшные вспышки мгновенно вскипятили воду, убили всю живность на много вспашек вверх и вниз по течению. Правда, рекой все равно потом придется заняться отдельно, пройти по ней из конца в конец, чтобы убедиться в полном завершении работы. В том, что не уцелело ни одной икринки, ни одного рачка или головастика.

Что самой воды не осталось.

Гульрания населена гораздо плотнее Магизии. Если там Марух лишь однажды столкнулся с сопротивлением, с отчаянной атакой войска циклопов, то здесь на него нападали уже раз десять. Против него выступали рати, его пытались остановить волшебством, были даже безумные храбрецы-одиночки. И это только те, кого Марух Уничтожитель заметил, на кого обратил внимание.

Ему было бесконечно жаль этих созданий. Они не понимают, что так будет лучше. Марух нес гибель мгновенную, безболезненную. Одна вспышка — и больше никаких страданий, никогда.

А вот, кажется, еще один безумный храбрец-одиночка. Похож на эльфа, только более коренастого и с круглыми ушами. Рядом с Марухом он казался меньше муравья, но титан легко увидел даже цвет его глаз, различил даже грязь под ногтями.

И он летит на облаце. Гость из Сальвана, посланец богов?.. Марух родился в этом мире, и вправе творить в нем все, что пожелает, но он бы не удивился, если бы боги попытались ему помешать. Они вечно лезут не в свое дело.

Что ж, он убьет всех, кого к нему пошлют. Марух Уничтожитель чувствовал в себе большую силу, чем была у Катимбера. Обретенный жребий наделил его могуществом, которого нет даже у Аэтернуса.

Марух повернул голову к крошечному существу. Из глаз и рта титана вырвались снопы пламени. Испарился воздух, исчезли птицы, насекомые и воздушные хомунции. С воем улетучились духи — титанова сила выжигала все плоскости бытия.

Но облаце с круглоухим эльфом незнамо как успело переместиться. Оказалось прямо у виска Маруха… а потом исчезло. Крошечное существо запрыгнуло ему в ушную раковину.

— Мир тебе, титан, — раздался там тихий, но вполне отчетливый голос. — Может, сделаешь перерыв? Я долго до тебя добирался.

Марух так удивился, что действительно остановился. Не знающие усталости руки погасли, перестали уничтожать все вокруг.

— ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ БРОСИТЬ МНЕ ВЫЗОВ? — прогремело над полями и лесами.

— Не, это пусть другие делают, — донесся беззаботный голос. — Я драться ни хера не умею.

Круглоухий эльф говорил на титановой речи. Свободно и очень правильно. Впервые за много лет Марух услышал слова родного языка — и ему стало любопытно.

— Ты можешь уничтожить меня, титан, — прозвучало в ухе. — Но позволь вначале задать вопрос.

Марух заранее мог сказать, что за вопрос услышит. Зачем он это делает и нет ли способа его остановить. Он не всегда понимал языки циклопов, эльфов и других созданий, что отчаянно вопили под его ногами, но всегда догадывался о смысле их криков.

Есть ли смысл что-то объяснять? Какая разница, узнают ли они перед смертью о его мотивах?

— А вопрос такой, — прозвучало в ухе. — В чем смысл жизни?

— ВСЕ ОЧЕНЬ… ЧТО?.. — осекся Марух. — ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?..

— Я спрашиваю, в чем смысл жизни. А то ты, видно, уже все про все понял, раз решил уничтожить все к херам. Ну расскажи и мне, а то сдохну, так и не узнав, обидно будет.

— ТЫ НЕ БОИШЬСЯ СМЕРТИ? — искренне удивился Марух.

— До усрачки боюсь. А ты?

Марух не услышал страха в этом голосе. Тот звучал спокойно. Звонко, чисто, отчетливо…

— КАК ТЫ ГОВОРИШЬ ТАК ГРОМКО? — спросил титан.

— Рупор из ладоней сделал. Ты на вопрос-то ответь. Хотя бы на один из двух, но лучше на оба.

— В ЖИЗНИ СМЫСЛА НЕТ, — помедлив, ответил Марух. — И ПОЭТОМУ Я НЕ БОЮСЬ СМЕРТИ.

— Понятно, понятно. Сочувствую. Но в моей жизни смысл есть, представляешь? И у других существ тоже — мелкий такой смысл обычно, дерьмовый, но все-таки есть. И отсюда вытекает мой третий вопрос… но ты, может, уменьшишься? Или я и дальше буду тебе в ухо орать? Я так охрипну скоро.

— ПОЧЕМУ ТЫ РЕШИЛ, ЧТО Я БУДУ ОТВЕЧАТЬ НА ТВОИ ВОПРОСЫ, СМЕРТНЫЙ?

— Потому что ты не можешь меня убить, дубина. А уходить я отсюда не собираюсь.

Марух сунул палец в ухо. Поковырял там, ожидая услышать вскрик размазываемого эльфа. Но тот, видимо, погиб, не успев издать ни звука. Марух убрал руку и снова полыхнул вокруг всеуничтожающим излучением…

— Ты не можешь меня убить, — повторил тот же голос. — Я слишком глубоко залез. А вот я могу сделать очень многое.

— ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ, БУКАШКА? — чуть раздраженно спросил Марух, снова прерываясь.

— Например, могу сидеть тут и очень противно петь. Это полностью разрушит пафос твоего жребия. Это же твой жребий, верно? Раскатать нас всех в блин? Ты это замыслил, титан?

Марух с минуту стоял молча и размышлял. Проницательный смертный. Но что с того?

— А-ля-ля, ля-ля-ля, сегодня мы пойдем к бля…

— НЕ ПОЙ, — перебил Марух. — Я УДЕЛЮ ТЕБЕ ВРЕМЯ.

Он понял, что происходит. Смертный не надеется его одолеть. Он просто решил выиграть немного времени.

Видимо, там дальше — его деревня или город. Таким образом он хочет задержать Маруха, пока его соплеменники удирают от неизбежного. Такое с ним пару раз уже бывало, хотя и другими методами.

Что ж, ему не откажешь в самоотверженности. Он заслуживает того, чтобы узнать, что происходит.

И Марух масштабировался к минимальному росту. Сжался до того размера, в котором пребывают молодые титаны.

Крошечное существо едва успело выпрыгнуть из его уха. Под его ступнями снова возникло облаце, и эльф приземлился прямо перед Марухом. Он по-прежнему казался коротышкой рядом с титаном, но теперь разница составляла всего три головы.

Некоторое время они мерили друг друга взглядами. Марух, как всякий титан, был атлетически сложен, имел чеканное лицо, густые брови и крупный подбородок. Его глаза, глубокие и пронзительные, будто заключали в себе крошечные галактики.

А вот напротив стоял самый обычный, простецкой наружности смертный. Уже начинающий лысеть, с проседью в короткой бородке. Мутно-зеленые хитроватые глаза ощупывали титана, на тонких губах кривилась усмешка. Облачен он был в легкую дорожную тунику, а на поясе хоть и висел меч, но было видно, что это больше украшение, чем оружие.

— Ты не эльф, — заключил Марух. — Очень похож, но не эльф. Они бы ни за что не стали петь такие песни.

— Я человек, — сказал незнакомец. — Меня зовут Айзевир.

— Человек?..

— Ты про нас вряд ли слышал. Мы тут недавно появились. Как плесень на трехдневном хлебе — пока совсем чуть-чуть, пара пятнышек… но мы растем. Мы распространяемся. А если ты не прекратишь выжигать все живое, эта булка не позеленеет.

— И ты хочешь знать, зачем я это делаю, — наконец-то услышал ожидаемый вопрос Марух.

— Я знаю, зачем ты это делаешь, — отмахнулся Айзевир. — Чтобы убить всех, это и дураку понятно. А вот зачем тебе убивать всех… ну давай выслушаем твою версию. Я, в общем-то, уже догадался, но хочу услышать это из твоих уст.

— Если ты думаешь, что я хочу царить над миром смерти — ты ошибаешься, — сказал Марух. — Сидеть на горе черепов — не то, чего я желаю.

— О, правда? Жаль. Это, по крайней мере, было бы впечатляюще. Представь сам: миру конец, нигде не осталось ничего живого, и только на месте лесов Тирнаглиаля громоздится гора черепов, а на ней восседает безумный титан, держа один череп в руке. Это, разумеется, мой череп, поскольку я единственный, кто был тебе забавным собеседником.

Марух снова замолчал, пристально глядя на Айзевира. Не сумасшедший ли перед ним? Бесстрашен он до безумия, этого у него не отнять.

И… странное дело, но когда Марух смотрел на этого смертного, он не видел в нем страдания. Во всех живых существах видел, а в этом — нет.

— Ты неверно понимаешь меня, — наконец сказал он. — Я просто хочу все закончить. Подвести черту. Черепа и бесконечные смерти — это лестница в ничто, где никто не задаст в конце вопроса, потому что ответа все равно не прозвучит.

— Ох, как ты сейчас красиво сказал, — покрутил головой Айзевир. — Я не все понял, но ты должен меня извинить. Сколько тебе там лет, древний титан?.. тысяча?..

— Почти. Мне одна тысяча четырнадцать лет.

— Ну я в сравнении с тобой молокосос. Мне пятьдесят один годик. Но мы очень недолго живем, титан. Я еще не старый, но когда смотрю вокруг, то чаще вижу людей моложе себя, чем старше. Мы, люди, здесь новенькие. У нас еще полно тех, кто родился еще в старом мире… [цензура], да я сам в каком-то смысле тамошний, а не здешний. Я родился уже тут, на этом вашем сраном Тан-Ог, но зачали меня там, откуда мы все приперлись. Честно, я понятия не имею, как и зачем вышло так, что наш город перенесло сюда, к вам, но зачем-то это же все-таки случилось, верно? Будет [цензура] как глупо, если ты просто возьмешь и все испортишь в самом начале.

— Сколько вас сейчас, человеки? — спросил Марух.

— Тысяч пятьсот, и большая часть — идиоты, — пожал плечами Айзевир. — Но даже идиоты хотят жить.

Марух вздохнул. Он мог убить этого смертного усилием воли. Обратить его в пыль и продолжить свой долгий, упорный поход.

Но Айзевир — единственный, кто не кричит от ужаса, не стенает и плачет, не пытается убить Маруха. Единственный, кто пожелал с ним поговорить.

Да, он просто тянет время… или, возможно, надеется его отговорить. Но Маруху вдруг остро захотелось объясниться. Он взглянул в пытливые глаза смертного-однодневки и подумал, что они имеют право. Хотя бы в лице одного своего представителя — имеют право знать, что он не желает им зла, что он несет спасение.

— Рассказ будет долгим, верно? — как-то догадался Айзевир. — Пойдем туда, ниже по течению. А то здесь ты все так выжег, что даже присесть негде.

Марух пропустил мимо ушей укоризну. Молча кивнул, вырос в несколько раз и зашагал по борозде. Айзевир, которому эти рвы и овраги были непроходимы, чиркнул пальцами, сотворил новое облаце и воспарил в воздухе.

— Ты волшебник? — спросил Марух, глядя на это.

— Нет, — отмахнулся Айзевир. — Мне эту штуку эльфийская колдунья дала.

— Но сейчас же ты сотворил ее сам.

— Нет, просто она исчезла, когда я влез тебе в ухо, а теперь снова появилась.

— Разве магия облац так работает?

— Магия — это магия. Сраное волшебство. Оно работает, как тебе хочется.

Дойдя до зеленой травы, Марух и Айзевир остановились. Титан уселся прямо на землю, скрестив ноги, человек спрыгнул с облаца и скинул со спины котомку.

— Чай будешь? — предложил Айзевир, доставая фарфоровый кувшин и пергаментный сверток. — Отличный, эльфийский.

Марух не отказался. Вновь масштабированный до минимума, он глядел, как Айзевир разводит костер, как кипятит налитую в реке воду и сыплет в нее сушеную траву.

— Впервые я задумался о сути страдания, когда попал в темницу Таштарагиса… — начал он долгий рассказ.

Чай оказался терпким и бодрящим. Прихлебывая горячий напиток, Марух рассказывал свою историю и думал о том, что это последний раз, когда он с кем-то говорит. Последний час, который он посвящает чему-то, кроме следования жребию.

–…Так я понял, что жизнь — это ужасная ошибка, — закончил Марух.

— Какой глубокий вывод, — покивал Айзевир. — Но тебе не кажется, что ты слишком поспешил решать за всех? Я вот не считаю, что жизнь — это ошибка. И никто из моих знакомых так не считает. Давай проведем опрос и узнаем, сколько людей с тобой согласится, а? Вон, за рекой мужик какой-то на коне скачет — давай хоть его спросим.

— Жребий — это не то, о чем спрашивают у других, — терпеливо объяснил Марух. — Жребий — это внутренний огонь титана. К нему приходят самостоятельно, и он касается только меня одного.

— Не, вот тут ты ошибаешься. Тебя одного касается, что съесть на обед. И то лишь при условии, что ты не собираешься съесть меня, как тот огр. А если у тебя такой жребий — он, [цензура], касается и меня, и того мужика на коне, и вот этих муравьев, которые ползают у меня по штанам. Он всех касается.

— Нет, никого из вас это не касается. Особенно вас, людей. Я еще понимаю эльфов, которые были здесь задолго до моего рождения, но вы, люди… это не ваш мир. Вы только гости здесь. Всего пятьдесят два года назад на Камне не было ни единого человека.

— Но сейчас нас уже много. И станет еще больше. Мы очень быстро распространяемся.

— Я уже вижу. Истребление вас в самом начале будет благом для всех.

— Вот это — единственный пункт, в котором с тобой некоторые согласятся. Особенно эльфы. Но ты же не собираешься ограничиться только людьми. Или хотя бы разумными существами, которые, согласен, часто бывают теми еще муднями. Ты планируешь вычистить Камень вообще от жизни. Кстати, что насчет других титанов? Их ты тоже убьешь?

Марух не ответил. Это было больным местом в его жребии. Титан не убивает титана, это слишком глубоко сидит в подсознании.

Вероятно, со временем он придет к решению. Жребий адаптируется, противоречие будет разрешено.

— Ладно, вижу, ты еще не решил, — догадался Айзевир. — Но что все-таки ты будешь делать, когда закончишь? От горы черепов ты отказался… зря, кстати, охеренно бы смотрелось. Что же тогда? Просто сядешь посреди пустого места и будешь вечно сидеть и таращиться? Или убьешь самого себя?

— Так далеко я не заглядывал.

— А почему только Камень? Почему только эта планета? У нас тут нет монополии на страдание. Мир, откуда явились мы, жалкие людишки… знаешь, если верить моему покойному бате, там страданий еще больше. Не хочешь туда заглянуть? Может, вообще начать оттуда?

Марух молчал.

— А что насчет звезд? — указал на темнеющее небо Айзевир. — Я там не был, но болтал с мудрецами гномов — они говорят, что там тоже могут жить всякие типы. Наверняка они все идиоты… но вдруг они тоже страдают? Начни со звезд, не трать время на нас. Я вообще согласен, чтобы нами ты закончил… будет трудно, конечно, страдать тут все это время, но мы потерпим как-нибудь, ради благой-то цели.

— Ты насмехаешься надо мной, — спокойно сказал Марух. — Нарочно выставляешь мой жребий нелепицей в надежде, что я отрекусь от него.

— Нет, про нелепицу ты сам сказал. И раз сказал — значит, тоже об этом думал. Кстати, ты титан, ты должен знать — что там для нас всех планируется после смерти? В нашем старом мире были жрецы, которые обещали, что все будет так же, как здесь, только немного лучше. Но после того, как мы переместились сюда, они стали все переписывать, так что я теперь не знаю, чему верить.

— После смерти? — озадаченно спросил Марух.

— Да. Я там не был, я не знаю. Там ничего не будет? Если да, вопросов нет. Но если будет — ты никаких страданий не прекратишь, а просто переведешь всех в другое место. Или после смерти все будут под вечным кайфом? Скажи мне, титан.

Марух хранил гробовое молчание. Смертный задавал неудобные вопросы. Те самые, насчет которых он и сам неоднократно размышлял и надеялся в будущем разрешить… но пока не успел.

— Слушай, ты что, решил начать как получится, а мелкие детали продумать по ходу дела? — участливо спросил Айзевир. — Это несколько радикальный подход, тебе не кажется? Все-таки жизни миллионов. Если потом поймешь, что ошибся — уже не исправишь.

— Я не ошибся, — снисходительно молвил Марух. — Это мой жребий. Мир полон страданий — я слышу их.

— Ты так зациклился на страдании, что не слышишь ничего другого. А ведь кроме страдания есть и радость. Есть удовольствие. Есть счастье. Есть любовь. Ты испытывал когда-нибудь счастье и любовь, могучий титан?

— Когда-то испытывал, — проронил Марух. — Но страданий было гораздо больше.

— У тебя, — ткнул пальцем Айзевир. — Я, знаешь, тоже не всегда бываю пьян и весел. Я и голодал, и замерзал, и чуть не утонул один раз, и в котле меня сварить пытались…

— Поэтому ты и умрешь, — пообещал Марух. — Чтобы больше этого не происходило.

— Но хорошего в моей жизни тоже было полно! Я прямо сейчас пью вкусный чай — думаешь, я хочу этого лишиться? Я согласен претерпевать страдания, если это обязательная часть жизни! Потому что жить я люблю больше, чем не жить! Все любят!

— Но почему ты считаешь страдания обязательной частью жизни? — спросил Марух. — Кто сказал, что мир без них невозможен совсем?

— Ну это просто. Если не будет зла, то и добро перестанет быть добром, а станет нормой. Если оно станет нормой, то любое отклонение от нормы будет либо сверхдобром, либо злом. Понятия «сверхдобро» не существует. Поэтому всегда будут добро и зло.

— Это все демагогия, — отверг рассуждения Айзевира Марух. — В жизни есть лишь три настоящих вещи: любовь, страдания и смерть. И смерть — самое фундаментальное. Она подводит черту. Пока мы живем — мы живем в ожидании смерти. Все наши чувства и чаяния подчинены мыслям о смерти. Никакого добра. Никакого зла.

— Только смерть, — закончил Айзевир. — И страдания, правильно?

— Да.

— А любовь ты куда дел? Ты сам ее назвал первой. Куда ты спрятал любовь?

Марух издал приглушенный смешок. Смертный смотрел так требовательно, словно и в самом деле подозревал Маруха, что тот украл и куда-то спрятал любовь.

— Любовь очень быстро гаснет в мире, полном боли, — сказал титан. — И она бессильна перед смертью.

— Ладно, допустим. Но почему тогда ты играешь на стороне смерти? Неси нам любовь!

— Это бессмысленно. Многие титаны так делают — но число страданий не уменьшается. Этот путь — ложный и бестолковый.

— А почему ты считаешь, что жребий должен привести к некоему абсолютному успеху? Разве ваш жребий — не просто способ существовать? У него не должно быть конечного эффекта. Вот я встречался с одним из ваших, по имени Диагрон. К его жребию я отношусь с уважением. Я бы такой же себе избрал, родись я титаном. И он, заметь, не имеет конечной цели, он не стремится разом обрюхатить всех на планете. Просто делает что может, в своем темпе.

Лицо Маруха разгладилось. Он вспомнил добряка Диагрона, что тоже потерял всю семью в Тысячелетие Мрака, но нашел свой жребий в возрождении жизни.

— А парень по имени Кораглий сажает везде деревья, — продолжил Айзевир. — Восстанавливает леса там, где были замерзшие пустоши. Уже засадил целые континенты! Ты что же, хочешь саботировать их жребии? Жребии всех своих братьев?

В глазах Маруха что-то вспыхнуло. С такой позиции он об этом еще не думал.

Конечно, бывает, что жребии титанов противоречат друг другу. Что титаны хотят прямо противоположного. В этом случае они либо держатся друг от друга подальше, либо начинают противоборствовать.

Но они все равно не убивают друг друга. Это скорее похоже на соревнования.

Но жребий Маруха…

Он уже не думал о том, чтобы поскорее изложить смертному свои взгляды и вернуться к тому, что делал. Вопросы со стороны разбередили его собственные сомнения. Болезненные размышления, которыми он и без того был охвачен. Зашло солнце, потом снова наступило утро, а титан с человеком продолжали спорить.

— Марух, существование хорошо уж тем, что оно есть, — говорил Айзевир. — Как вещь в себе. Оно позволяет нам оценивать его. Небытие, да, не позволит нам страдать — но только потому, что не будет нас самих. Никто не порадуется подобному избавлению от страданий.

— Я знаю. Но это все же будет избавление.

— Избавление — дело каждого разумного существа и должно быть продуктом свободного выбора. И страдание — не абсолютное зло. У него тоже есть цель и смысл.

— Цель и смысл?.. Какие?..

— Вот посмотри — мне сейчас хочется пить, — сказал Айзевир. — Я страдаю от жажды.

— Да, — кивнул Марух, пристально глядя на него. — Я слышу твое страдание.

— И я сейчас… поем селедки, — достал из котомки вонючую рыбину Айзевир. — Она о-о-очень соленая.

— Она не утолит твою жажду.

— Даже усугубит, — впился в нее зубами человек. — Теперь мне хочется пить еще сильнее.

— Да, твое страдание усилилось.

— И вот теперь… я попью, — отхлебнул воды Айзевир.

Марух внимательно смотрел. Он слышал, как стихает страдание смертного. Как сменяется… удовольствием.

— Приятно ли мне? — сказал Айзевир. — Да. Очень. Но было ли бы это настолько же приятно, если бы я не мучился от жажды?

Марух молчал.

— Если бы не было страданий, радости бы тоже обесценились, — сказал Айзевир. — Ты не узнаешь, что счастлив, если не будет, с чем сравнивать. Одно неотделимо от другого, одно невозможно без другого. Мы не радовались бы здоровью, не будь болезней. Мы не радовались бы сытости, не будь голода. Тысячелетие Мрака было кошмаром, но оно закончилось — и как безумно все счастливы! Белое лучше всего смотрится на черном фоне, а черное — на белом.

Марух молчал.

— Это и есть жизнь — сочетание плохого и хорошего, переплетение добра и зла. Бурлящая гуща вечной борьбы, рождающая бесконечные оттенки серого… и прекрасную многоцветную радугу. А если Свет и Тьма однажды перестанут бороться, если кто-то из них окончательно победит… наступит стазис. Вечный, неизменный… и мертвый. Именно этого ты и добиваешься, титан.

— Именно этого я и добиваюсь, — эхом ответил Марух. — Но пример, тобою приведенный — это малое страдание. Временное. Что может оправдать страдание необратимое? Пытки, геноцид, убийства детей? Что их может оправдать?

— Ты оправдываешь это прекращением страданий, — пожал плечами Айзевир.

— Это снова демагогия. Мы говорим не обо мне.

— Нет, о тебе. Здесь только ты да я — и мы говорим о тебе. Но можем и обо мне поговорить, если хочешь.

Солнце поднялось и снова зашло. Наступила вторая ночь. Айзевир рассказывал Маруху байки из своей жизни, делился тем, что успел повидать. В сравнении с тысячелетним титаном он действительно прожил ничтожно мало, жалкие полвека — но эти полвека оказались полны приключений. Айзевир действительно встречал других титанов, в том числе Аэтернуса.

— Он упоминал тебя, Марух, — сказал Айзевир. — Говорил, что беспокоится о тебе. Что ты плутаешь в потемках, и он опасается за твое душевное здоровье.

— Правда?

— Возможно. А возможно, я это выдумал, чтобы повлиять на ход твоих мыслей. Мы, люди, умеем лгать.

— Да, — кивнул Марух. — Все умеют, кроме титанов.

— Титаны тоже умеют. Я встречал одну титаниду, которая обрела жребий в сочинении сказок.

— Гидея, — кивнул Марух. — Знаю. Но выдумка — это не ложь.

— Грань очень тонка, титан. Но даже если оставить это в стороне — что будет, если жребий титана потребует лгать?

— Что это может быть за жребий?

— Не знаю, какой-нибудь жребий Великого Лгуна. Кто из нас титан — ты или я? Допусти на минуту, что какой-то жребий может такого потребовать. Что в этом случае одержит верх — жребий или титанова правда?

— Жребий, поскольку титанова правда — это не в буквальном смысле правда, которая есть отсутствие лжи. Титанова правда — это быть искренним с самим собой и идти по миру, не стыдясь того, что делаешь. Слушать свое сердце и следовать пути, который избрал. Как следую ему я.

— Ты следуешь ему честно, — согласился Айзевир. — Но прямо сейчас лучший способ для тебя уменьшить число страданий в мире — прекратить делать то, что делаешь. Ты уничтожаешь все живое, и тем умножаешь страдания. Прекрати свою деятельность — и число страданий уменьшится.

— Парадоксально, но по-своему истинно, — согласился Марух.

Солнце снова поднялось. Уже третий день человек и титан беседовали на берегу реки. Они все чаще соглашались друг с другом, все меньше спорили. Когда наступила третья ночь, Айзевир и Марух уже просто сидели, смотрели вдаль и время от времени кидали в воду камни.

— Давай, кто дальше, — швырнул свой Айзевир.

Марух хмыкнул и тоже швырнул камень. Тот улетел дальше… гораздо дальше. Он улетел на другой берег и скрылся за горизонтом.

— Какой ты сильный, великий титан, — чуть насмешливо сказал Айзевир. — Скажи, если ты настолько убежден в правильности своего жребия — отчего просто не уничтожишь саму планету? Это в твоих силах. Ты можешь. Но ты истребляешь жизнь медленно, неторопливо, давая возможность заранее увидеть тебя и убежать. Значит, ты сам внутри колеблешься.

— Я не колеблюсь, — возразил Марух. — Ты переоцениваешь титанову силу.

— Думаешь? А мне кажется, это ты ее недооцениваешь. Ты колеблешься. Или втайне надеешься, что тебя остановят. Что придет ваш Аэтернус или спустятся с небес боги и скажут: стой, Марух, не смей! Надеешься, что тебе помешают следовать твоему жребию.

— Аэтернус не придет, — угрюмо сказал Марух. — Ни один титан не помешает другому титану следовать жребию. Наоборот — мы делаем все, чтобы помогать друг другу в этом. Даже если жребий кажется ужасным.

— Кажется?..

— Не будем снова переливать из пустого в порожнее, — сказал Марух, глядя на занимающуюся зарю. — Мы уже трое суток говорим об одном и том же. Я был рад познакомиться с тобой, Айзевир, но…

— Но я тебя не переубедил. И теперь ты убьешь меня, чтобы прекратить страдания.

— Таков мой жребий.

— Ладно, не трудись, — сказал Айзевир, вставая с камня и подходя к воде. — Избавлю тебя от хлопот и убью себя сам.

— Что?.. — захлопал глазами титан. — Не надо!

— Почему? — вошел в воду Айзевир. — Какая разница, как я умру?

— Я… я бы сделал это быстро и безболезненно. И ты… это необязательно должно произойти сегодня. Я уже несколько лет следую своему жребию, но успел обработать только один материк. У тебя есть облаце, ты можешь… да и ты прав, мне необязательно начинать с Гульрании. Я могу оставить ее на потом… окончательное исполнение моего жребия займет века!

По мере того, как Айзевир входил все глубже, голос Маруха становился все тревожнее. Погрузившись по плечи, человек повернулся к нему и участливо спросил:

— У тебя ведь нет семьи, титан Марух? И друзей тоже нет? Кажется, во всем этом мире я единственный, кому ты не хочешь… прекратить страдания.

А потом он сделал еще шаг — и провалился в бочаг. Мгновенно ушел с головой. Марух вскрикнул, переместился следом — и выбросил Айзевира на берег. Мокрый, облепленный тиной, тот выплюнул струйку воды и укоризненно сказал:

— И вот ты снова не дал мне выбора. Вы, титаны, больше всего на свете цените свободу, но ты вначале не позволяешь мне жить, а теперь не позволяешь умереть. Зачем ты меня спас, если все равно планируешь уничтожить?

— Не знаю, — тихо ответил Марух.

— Мы тоже хотим быть свободными, титан, — еще тише сказал Айзевир. — Нам не нужна твоя помощь, чтобы расстаться с жизнью — каждый легко может сделать это сам. Некоторые так и делают — и это их личный выбор. Почему ты лишаешь нас этого выбора? Почему лишаешь нас свободы, Марух? Разве такова титанова правда?

— Иногда жребий зовет нас совершать то, чем мы не гордимся.

— В самом деле? А я-то думал, что жребий — это смысл жизни титана. То, чего он больше всего хочет и чем сильнее всего гордится.

Марух открыл рот, чтобы возразить. Но потом вдруг сказал то, чего говорить не собирался.

— Ты прав, — произнесли его уста. — Следуя своему жребию, я изменю титановой правде. А оставшись верным титановой правде, я изменю своему жребию.

— Это называется парадоксом, — хмыкнул Айзевир. — Я их всегда терпеть не мог. Сраные загадки без ответов. Хорошо хоть, они существуют только в нашем воображении — реальный мир не настолько тупо устроен.

— Этот парадокс существует внутри моего разума, — коснулся лба Марух. — Я не могу отринуть свой жребий. Это превыше меня. Но я и не могу ему следовать — ибо сознаю теперь его парадоксальность.

— Так может, тебе взять паузу? Переосмыслить свой жребий?

— Ты не понимаешь, — покачал головой Марух. — Я его уже обрел. Мой разум горит огнем, мое сердце желает продолжать. Трехдневной дискуссии недостаточно, чтобы я отвернулся от того, к чему шел пятьсот лет.

— Хочешь поговорить еще? Я никуда не тороплюсь.

— Нет. Я уже пришел… к решению.

— И каково же оно, твое решение? — пристально посмотрел на него Айзевир.

— Точку в этом парадоксе может поставить… моя гибель, — печально произнес Марух.

— Это будет грустный конец, — сказал Айзевир. — Но в то же время это будет соответствовать твоему жребию. Ты ведь должен прекратить и собственные страдания, титан Марух? Всегда нужно начинать с себя, если рвешься изменить мир.

— Да, — наклонил голову Марух. — Теперь ты понимаешь. Спасибо, что не пытаешься отговорить.

— Ты свободный титан, — повел рукой Айзевир. — Твои решения — только твои.

— К тому же моя гибель действительно избавит от страданий очень многих, — вздохнул Марух. — В том числе и тебя.

— Не стану лицемерить. Я тоже был рад с тобой познакомиться, титан, но если ты пойдешь топиться — я не стану тебя спасать.

— Топиться?.. Меня не убить воде, попавшей в ноздри. Меня… не уверен, можно ли вообще меня убить. Титаны не убивают титанов, а никто из смертных этого не сумеет.

— Думаю, я все-таки сумею, — сказал Айзевир, берясь за рукоять меча. — Не знаю уж, насколько это будет быстро и безболезненно… я, извини уж, херовый мечник. Но мне сказали, что на эту штуку достаточно надавить.

Он обнажил клинок — и Марух не смог удержаться от вздоха. В лучах солнца блеснул сиреневый металл… тот самый металл, что собирал повсюду Таштарагис, копил в своей ледяной цитадели. Тот самый металл, который достался Аэтернусу, когда тот взял цитадель штурмом.

Тот самый металл, для которого нет бессмертных.

— Адамант, — изумленно произнес Марух. — И оружие работы Макроденита. Я везде узнаю его изделие.

— Макроденит делал его столько же, сколько мы с тобой проговорили, — сказал Айзевир. — Три дня и три ночи. Закалял в собственной крови. А потом еще и ножны для него смастерил… из какого-то особенного дерева.

— И он отдал его тебе? Простому смертному?

— Титаны не убивают титанов. Ты сам это сказал.

Марух уселся лицом к солнцу и откинул волосы с шеи. Он внезапно испытал… облегчение. Какое-то удивительное спокойствие, которого не было с ним… да, с тех самых пор, как он попал в темницу Таштарагиса.

Сейчас он освободится по-настоящему.

— Мы о многом переговорили за эти три дня, — сказал Марух, глядя вдаль. — Об одном лишь я забыл спросить — кто ты вообще такой, Айзевир? Какой-то философ? Святой мудрец?

— Философ из меня говенный, а святости во мне меньше, чем в куске дерьма, — сказал Айзевир. — Я сын покойного короля, так что вроде как сраный царевич… но по сути я просто бомж. Меня так и прозвали — Принц-Бродяга. На нашем языке — Маши’б-Ухер.

Когда голова Маруха упала на землю, Айзевир убрал меч в ножны и некоторое время смотрел вдаль. Размышлял о бренности всего сущего, о сути мироздания, о пути в нем человека и титана. Думал о том, что нет начала без конца и нет конца без начала.

Ему подумалось, что если бы он был бессмертным и лучше понимал Маруха… или хотя бы был старше и имел больше жизненного опыта… быть может, тогда бы ему хватило мудрости и силы духа на большее. Не просто загнать титана в логический тупик и навести на мысль прекратить существование, а убедить его изменить жребий. Излечить его душу.

А может, дело и не в бессмертии и вообще не во времени. И даже не в мудрости. Есть вещи за пределами бытия, которых так остро жаждал Марух, но он был так ослеплен душевной болью и перенесенными в юности страданиями, что просто не смог найти свой настоящий жребий.

Ведь не зря же он назвал в числе прочего любовь.