Аллиумы

Ольга Раковецкая, 2021

«Аллиумы» – третий сборник малой прозы талантливого литератора Ольги Раковецкой. Герои эссе и рассказов – эстеты, сибариты и гурманы, молодые, красивые, образованные, не бедные; они живут в столицах, восторжены своей любовью и мучимы одиночеством в ней. Они, каждый по-своему, находят возможности для собственного развития в условиях изоляции из-за пандемии; они очевидно имеют вкус к жизни. Темой карантина в «Аллиумах» автор умело держит тональность декаданса и этим возвращает читателей к эстетике Серебряного века. Тонкие наблюдения за современниками и экспрессивный посыл привлекут к книге внимание новых читателей, а психологизм и узнаваемый стиль порадуют уже посвящённых в литературные опыты Ольги Раковецкой. Все герои являются вымышленными.

Распевы

Петербург томился в жаре. Конец мая играл всеми гранями и приводил жителей города в разные состояния. Один из классов прямо высыпал на улицы и площади Пальмиры.

Речь о бичах.

На площади Восстания, рядом с круглым выходом из метро на невысоком выступе один за одним (всего я насчитывала около восьми изо дня в день) лежали солдатиками бомжи, они грелись на солнце, разлагались. Своеобразный пляж. Рядом стояли бутылки с кефиром, из-за угла доносились крики уличных музыкантов, играющих когда как, но в основном плохо.

Бичи загорали, ждали подаяния. Напротив одного из центральных соборов их сидело около десятка на колясках для инвалидов, рядом валялись мандарины, немного хлеба и те же самые упаковки кефира. Совершенно безобидные ребята.

Помню, как однажды в патио (внутреннем колодце старых пятиэтажек) под самодельным навесом в углу пряталась от летнего дождя женщина в лохмотьях. Каждое утро её увозил оттуда такой же мужчина. Думаю, они были парой. Дама всегда передвигалась на инвалидной коляске. Раньше, пока я не знала о существовании этого человека, я выходила в патио бить дешёвые столовские тарелки. Мне нужно было выплеснуть куда-нибудь гнев, и владелец заведения, которому принадлежало патио, разрешал мне проходить порой подобную терапию. Фарфор чудесно разбивался о кирпичную стену, я правильно замахивалась и потом наслаждалась мигом разъединения частей. Никого в патио не было.

А потом появилось существо, и не просто появилось, оно там стало проживать спокойно каждую ночь, прятаться от дождя и ожидать свою половину, когда она заберёт её на следующее утро, и они продолжат прогулки по Петербургу в поисках денег или еды. Больше я не выходила в патио и не разбивала тарелки, я старалась пить пару раз в день успокоительные на валериане. Двадцать капель на пол-стакана и, кажется, порядок. Не дело разбивать свой гнев о стену, что защищает бездомную.

Как-то раз в Староневском районе я обратила внимание на идущих мне навстречу трёх бичей: двое мужчин и дама. Все ссорились. Я пыталась сразу же понять, по какому предмету. Дело было в худом букете искусственных цветов. Дама вертела его в руках и всё сомневалась, нести его дальше с собой или нет, а мужчины не понимали, в чём тут можно сомневаться. Наконец она подошла к первому попавшемуся подоконнику и бросила туда цветы.

— Правильно, — сказал один.

— Давно пора было так сделать, — отозвался громко второй.

Дама не казалась опечаленной или, наоборот, радостной, скорее задумчивой. Команда на обращала ни на кого внимания, но внутри их мира тоже происходили разного рода события, пусть и мелкие.

О, на улице было ужасно. В другой день я шла вдоль Гражданской, приближалась к узкому каналу. Солнце находилось в зените, у меня закружилась голова, я подошла к железным перилам и посмотрела вниз на воду в мелкой ряби. Она была мутного тёмно-зелёного цвета, под лучами казалось, с мелкими светлячками. Я присмотрелась: на дне хранился целый склад посуды. В основном поварёшки, вилки и битые, как сейчас мы их называем, боулы; голов Модильяни не находилось. На дне канала всегда можно было устраивать посиделки и кормить всякую нечисть. В такую жару эта посуда меня завораживала. Металл поварёшек блестел и в канальной пыли казался интересным.

Наверное, большая часть вен Петербурга украшена посудой. Как такое может быть? Что, люди от нечего делать просто подходили и подходят вплотную к воде и кидают туда кухонную утварь по традиции?

Жара стояла нешуточная. По вечерам на улицы выходили компании фольклористов. Я всё изучала в сумерках Старо-Невский и вдруг услышала приближение аккордеона, а вместе с ним человек двадцать, певших русские народные, залихватские.

Проспект голый, никого нет, а звуки становятся всё громче, и вот ты различаешь вдалеке толпу в нарядах, к ним сзади прицепился хвост из непосвящённых, они несут какую-то традицию, знания, они об этом громко поют, и в жарких сумерках это кажется полуреальным. Я представляю, как из каждого колодца в один миг выходят разные группы фольклористов и несут с собой и за собой шлейф определённого уклада. Они распевают слог. Каждая — свой. Металлические воротца открываются, и из каждого дома в замедленном движении выходят традиции и, не слушая друг друга, говорят о себе. Платки повязаны, длинные юбки тяжелы, бороды неухожены, но слоги длятся, как жизнь и, признаюсь, пойти за ними хочется. Всё, что происходит продолжительное время, кажется устойчивым, оно может куда-то привести.

Платок, круглое лицо, пальцы по аккордеону, рот открылся, из него летит слог. Из колодца рядом выходит то же самое. Потом я отхожу от видения, и проспект вновь становится голым. Звуки исчезли.

Когда остаётся одна жара, хочется петь.

В распевах есть традиция, в каждой общности — свой уклад. И к каждой можно понемногу принадлежать, а можно быть одной и, проходя мимо всех, загадочно улыбаться. В голове живёт своё подобие традиции, только откуда оно взялось?

Боюсь, от банальной жары.