Свергнутые боги

Олег Аникиенко, 2018

Главный герой романа приходит в сознание где-то в лесу. Кто он и что с ним случилось? Ответить на эти вопросы мужчина не может… Выбравшись к людям, он попадает в психиатрическую лечебницу, откуда вскоре сбегает с целью выяснить, кем он был раньше. В памяти Харитона Стольника – такое имя получает герой – всплывают картинки сражений расы Титанов с серо-зелеными богами. Что это, бред больного разума или реальные сюжеты из прошлого? Откуда в нем сверхъестественная реакция и недюжинная сила? Через знакомства с разными людьми, приключения и службу в Агентстве Международной Безопасности Стольник должен выяснить, что с ним произошло и правда ли в прошлой жизни он был языческим богом…

Глава 5. Жизнь в деревне

Спешить, действительно, оказалось некуда. Приехал дежурный из местного отделения милиции. Подробно записал показания. Стольник решил не рассказывать о встреченных гаишниках, ведь тогда придется говорить еще больше слов.

Дежурный после долгого совещания с начальством по телефону откатал пальцы для идентификации, согласился оставить найденыша прапорщику Василько под расписку для последующей доставки в психдиспансер города Орска для всестороннего обследования.

После длительных переговоров сторговались на том, что отделение милиции выделит транспорт для доставки в лечебницу — при условии, что Василь Иваныч обеспечит транспорт бензином. Было решено, что в ночь ехать не стоит и уазик с водителем Вовкой приедет на следующее утро в шесть часов.

На обед Света подала борщ и вареную картошку с селедкой.

— У шахтеров говорят: хоть всю жизнь не пей, а перед борщом выпей, — потер руки Максимыч и многозначительно посмотрел на хозяина дома.

Прапор тяжело вздохнул и сходил за бутылью с самогоном. Демонстративно налив в графин грамм триста, Василь Иваныч спрятал остатки алкоголя подальше от плотоядных глаз доктора.

— Только по одной, — сразу предупредил Прапор. — Мне разборок с твоей Татьяной не надо.

— Ну, ладно. Один пузырь — значит, один пузырь, — вздохнул врач, состроив несчастное выражение лица. — Стольнику ни в коем случае не наливать! — категорично заявил Максимыч через секунду, заметив, что Света принесла три стакана.

Прапор, наоборот, думал больше о состоянии Максимыча, так что наливал совсем небольшие порции.

— Ваше здоровье! — воодушевленно воскликнул Чехов, глядя на своего сегодняшнего пациента.

— Чтоб оно было, — угрюмо поддакнул Прапор.

Они выпили. Максимыч довольно крякнул и занюхал самогон хлебом. У Прапора на лице не дрогнул ни один мускул.

Оказывается, наблюдая за людьми, можно многое о них узнать.

— Слушай, Максимыч, а в какую его больницу поместят? — поинтересовался Василий Иванович.

— В какую? — Доктор отправил в рот жирный кусок селедки вместе с костями. — В Орскую психиатрическую больницу. Я главврача их хорошо знаю. Там специалисты грамотные и медикаментов специализированных достаточно.

— В психушку?! — Прапор хотел было изумиться, но, еще раз посмотрев на Стольника, задумчиво хмыкнул. — Вообще, наверно, да. Странно, что я об этом как-то не думал раньше.

От слова «психушка» разило каким-то сырым и затхлым страхом.

— Личность социально дезориентирована. Нуждается в восстановлении памяти. Квалифицированные психиатры обеспечат ему надлежащий уход. Милиция к тому времени, может, чего накопает, его ведь наверняка родственники разыскивают, — четко, как будто цитируя лекцию на кафедре, сказал Максимыч, при этом искоса разглядывая графинчик. — Хотя лучше времени амнезию ничего не лечит. Можно даже на дому лечить, если обеспечить надлежащий уход.

— Кто же за ним ухаживать будет? Я охранником работаю сутки через трое. Светка на учебе.

— И психотерапевтов нужной квалификации в нашем поселке нет, — поддакнул Чехов, поглядывая, как удав на кролика, на графинчик.

Прапор заметил взгляд и, покачав головой, налил еще по одной порции самогона.

— Гадостью всякой его колоть будут? — поинтересовался Иваныч после второй. Пили уже без всяких тостов, просто чокнувшись стаканами.

— Не знаю. Показаний к применению транквилизаторов вроде нет, а что там врач решит — это уже его дело. — Максимыч, несмотря на выпитое, смог без запинок выговорить сложное слово. — Да и вообще, в клинике главврачом работает доцент Федоренко. Грамотный мужик. Я его попрошу взять твоего гостя под особый контроль, он не откажет.

Нос доктора, казалось, из бордового превратился в пурпурный.

— Раз дал слово с нами завтра ехать, завязывай бухать, а то завтра тебя опять на себе таскать придется, — хохотнул Прапор, хлопнув доктора по плечу.

Хохот Прапора отозвался болезненным эхом в голове и желудке.

— Иваныч, обижаешь, обед только, два раза протрезветь успею, — обнадеживающе заявил доктор.

Потом последовала длительная беседа. За неимением своего жизненного опыта Стольнику пришлось слушать о чужом.

Максимыча звали Леонид Максимович Бельский. Он гордился своей фамилией, потому что в его предках числился какой-то прославленный родственник — правда, кем он приходится Максимычу, не знал никто. После смерти родителей от голода в блокадном Ленинграде его воспитывала бабушка Клавдия Ильинична.

Пока Чехов (Стольнику почему-то в подсознание запало это прозвище) учился в Ленинградском мединституте, он считался талантливым студентом и подавал большие надежды. В то время вся молодежь рвалась на целину и заселять Сибирь. Бельскому, как молодому идеалисту, тоже хотелось изменить мир. Поэтому, когда его распределили в маленький городок Аша на Урале, названия которого он до этого никогда не слышал, молодой врач даже не расстроился. Бельский вырос на произведениях Фенимора Купера, и, хотя он не обладал волевым характером и решительностью первопроходцев Америки, их слава не давала ему покоя. Отвергнув все попытки бабушки, известной всем почитателям Ленинградской консерватории скрипачки и заслуженного педагога детской школы музыки, похлопотать о том, чтоб внук мог остаться в большом городе, Леня поехал покорять советскую глубинку.

Действительность сильно разочаровала питерского интеллигента.

Просторы то прели, то засыхали под присмотром коммунистических надсмотрщиков, регулярно мирно разворовывались, поскольку «все вокруг народное, все вокруг мое». Стрелять, в отличие от первопроходцев Америки, приходилось редко, да и то сигареты из-за перебоев с поставками табачной продукции. Попытки вернуться Бельский прилагал, но сначала партийные руководители грозили, что, не отработав три года, он покажет себя недостойным дела партии. А потом, как порядочный человек, он женился на медсестре из своей поликлиники, рослой и симпатичной девице, младше его на пять лет, которая и стала его первой сексуальной реалией. Попытки перебраться обратно с семьей ослабли после смерти бабушки, ее квартиру перераспределили многодетной семье, а он уже был прописан в однокомнатной квартире, которую выдала ему районная администрация, как молодому специалисту.

Потом стали обещать перевод из райцентра в областной центр и двухкомнатную квартиру. Медицинская практика тоже не радовала. Лечили народ как попало. Медпомощь сводилась к выписыванию таблеток и редкому назначению уколов. Количество таблеток ограничивалось нешироким выбором самых распространенных и безобидных. Их чаще приходили съесть симулянты, у которых в тот день намечались дела серьезнее работы. Постепенно Леня дорос до должности главврача местной поликлиники.

В основном народ от всех болезней лечился народным методом — при помощи спирта. Постепенно Бельский, талантливый врач, тоже стал практиковать этот метод на других и на себе. На почве такого «лечения» у него появилось много «друзей», которые приходили и говорили, какой Леня хороший врач и как они его уважают.

Он как медик знал, что алкоголь в теле человека вырабатывается для расслабления мышц после нагрузки, но со временем организм привык к способам более легкого получения этого фермента извне. В медицине это называется алкогольная зависимость.

Мечта возглавить строящуюся центральную больницу города рухнула, когда приехавшая инспекция обнаружила недостачу спирта в поликлинике. Брать спирт под роспись было легко, о возникновении необходимости объяснения, куда девается спирт, задумываться не приходилось. Часть спирта удалось списать, но общая недостача поликлиники составила немалые пятьдесят шесть литров. Чтоб не посадили и все сошло на тормозах, помог влиятельный партийный деятель администрации города Клавдий Петрович, который уважал Бельского как перспективного специалиста. Пришлось «добровольно» перевестись рядовым врачом в поселок Бреды, некогда основанный как опорный пункт оренбургского казачьего войска, куда давно не могли укомплектовать полный штат медперсонала.

Так Максимыч осел в этих краях.

Параллельно с откровениями Чехова все больше и больше раскрывался Прапор. С каждым выпитым стаканом в его глазах прибавлялось горечи. Иваныч вспоминал, как солдатом-срочником повидал войну в Афганистане, как бессмысленно умирали молодые пацаны, как смерть ходила рядом. Все эмоции горьким ядом просачивались одним словом «гады» и постукиванием кулаком, с зажатым в нем стаканом, по столу. Чтоб смягчить воспоминания о войне, Василию Ивановичу пришлось еще не раз сходить и наполнить графин.

Когда Максимыч начал делиться своими планами по постройке трехэтажной больницы «со всеми удобствами» в селе, Прапор стал выпроваживать его домой. Обед слегка затянулся, солнце уже почти спряталось за горизонт. Уходить Максимыч явно не собирался, но тут хлопнула калитка, и в дверях кухни появилась крупная женщина, по ширине в плечах как прапорщик, но почти на голову выше.

— И что тут за попойка? — неласково поинтересовалась она. — Иваныч, ты опять моего мужа спаиваешь? У нас же недавно состоялся с тобой по этому поводу разговор.

При ее появлении Максимыч, как провинившийся ученик, вскочил на ноги, с трудом, правда, на них держась.

— Татьяна, ты давай мне здесь не это… — заплетающимся языком попытался показать, кто в их семье главный, Максимыч.

— Что «не это»? Опять нажрался, скотина? У нас с тобой разговор позавчера, кажется, уже был? Я предупреждала о последствиях. — Тетка медленно направлялась к Максимычу. Доктор в попытках спастись смог лишь обойти стол и прижаться к стене.

Прапор только исподлобья скосил глаза.

Стольник встал со своего места и перешел в другой конец кухни, чтоб удобнее было наблюдать за происходящими событиями.

— Нормально все, Татьяна, мы много не пили, нам завтра ехать в город — человеку помочь надо, — пробурчал Иваныч.

— Вижу я, как вы не пили. А этого из запоя ты выводить будешь? — гневно прошипела Татьяна. — А ну, быстро пошел домой, алкаш чертов!

Последняя фраза предназначалась мужу. Максимыч, не заставляя долго ждать и не прощаясь, вышел из избы.

— Иваныч, не ссорься со мной, больше предупреждать не буду, — гневно заявила Татьяна и вышла следом за мужем.

Глядя на ее грозный вид, Стольник понял, почему даже супруг называет ее полным именем. Такую громадину уменьшить не представлялось возможным, а видя гневные искры в ее глазах, ни одного человека не тянуло на ласку.

Стольник смотрел на блики света в полупустом графинчике водки. Зачем люди вводят себя в состояние иллюзии этой жидкостью? Наверное, их страшит окружающий мир и они не видят в себе сил изменить действительность? Не проще тогда им тоже потерять память?

— Молодец баба. Если бы не она, Максимыч уже давно бы совсем спился и под забором помер, лупит его, вот он ее боится и держится, понемногу пьет. Раз в месяц, правда, стабильно в запой уходит, дня три вот только как очухался, — не меняя позы, объяснил Прапор.

— Зачем тогда пьешь с ним? — фыркнула Светка, которую не радовали пристрастия отца.

— Молодая ты еще, не понимаешь совсем жизни. Это же Россия, с кем-то пить все равно надо. Пить одному — это алкоголизм какой-то получится, — глубокомысленно изрек Прапор, обнажая глубинную философию русской души.

Стольник подошел к окну, вглядываясь в сумерки, заполняющие улицу.

Загадочное слово «Россия» запало в память.