Круги ада

Нина Еперина, 2016

Каждому человеку Бог дарует возможность исправления, если его жизненный путь не совпадает с предначертанным, но…, а если он совпадает? А если это кармическое и жизнь, которую тебе дали в этой инкарнации является одной из учебных для возможности понятия, что такое хорошо, а что есть плохо. Ведь не просто так рождаются на свет Чикатило или в нормальной семье ребенок вдруг становится нетрадиционной ориентации? Что это? В наказание или для опыта? Почему Души наши должны пройти разными дорогами и испытать за время проживания своих семидесяти или более жизней разные судьбы? Монаха или бандита, проститутки или «синего чулка», судьи или преступника? В этом романе женщине выпала суровая судьба, судьба человека с самого дна человеческого общества. Проститутки. Но, даже посылая нас на Землю с такой страшной судьбой, ОН дарует нам варианты выбора, как поплавки, за которые мы можем ухватиться. Вопрос? А хотим ли мы хвататься за эти поплавки или поплывем по течению жизненного потока в черную стремнину будущего, в надежде на что? На удачу в следующей инкарнации?

«Из-под камня, камня чёрного вызываю силу тёмную,

силу тёмную, дело грешное, тоску, сухоту, сердца ломоту,

смерти хворобу с рабы Анастасии снимите, на собаку пошлите.

Чёрт-сатана, копыта, рога, мне, слуге твоей, помоги, вместо

Анастасии рабы собаку сгуби, схорони, часы жизни

назад поверни. Аминь»

Старинный языческий заговор от смертельной болезни.

Анастасия

Из зеркала на неё смотрела очень красивая молодая женщина, вся какая-то ладненькая и складненькая. Коротенькая стрижечка «под мальчика» ёжиком, очень шла правильному овалу лица и делала его и моложе, и по мальчишески задорнее. Стрижечка открывала всё его целиком и выдвигала впёред, как из рамы зеркала выдвигалась и вся её фигура, а густые волосы, обрамляющие лицо, были совершенно чёрного цвета, как «воронье крыло» и украшали его не просто рамой, но утончённой и богатой рамой, как бы ещё раз подчёркивая выступающее содержание. Внутри этой рамы всё было правильно и на месте. Красивые, чёрные, овально-ломанные, неширокие и высоко нарисованные брови, подчёркивали красоту лица. Чуть, чуть приподнятые в середине и разбросанные к концу вольным взмахом кисти художника, они оставляли много места для глаз, не придавливая их собой и не нависая по-плебейски сверху. Глаза светились задором, и блестели вполне привлекательно, и не очень вызывающе, и не очень отпугивающе, а именно так, как и должны блестеть красивые глаза у красивой молодой женщины, двадцати пяти лет от роду, которая прекрасно осведомлена о своей красоте и правильно ею пользуется.

Глаза, и, правда, были очень хороши. Большие, чёрного глубокого цвета, с густыми чёрными ресницами и даже то, как они были по-восточному прорезаны Божественной рукой, оставшись распахнутыми и выразительными, заставляло задуматься о примеси восточной крови, что совершенно не портило вид, а только добавляло какой-то изысканности.

Изысканности добавляли и скулы, подчёркивая ещё раз восточный след в генной памяти крови и правильной красоте естественного человеческого отбора. Эту правильную красоту укрепляли красивые, пухленькие и чуть капризные губки. Они были припухлыми чуть, чуть, в самый раз, и не больше чем надо, приближая к вульгарности, и не меньше, чтобы не закрадывалась мысль о скверности характера хозяйки. Между губами и глазами пролегал аккуратненький и правильный носик, охваченный с двух сторон «трепетными крыльями» ноздрей, немного капризными, которые одни только и выдавали возможные бурные страсти, кипевшие внутри.

Вся эта красота опиралась стройной шейкой на очень стройную фигурку миниатюрной женщины, про которую правильно говорила французская пословица — маленькая собачка до старости щенок. До старости было ещё очень и очень далеко, но за плечами уже накопился немалый опыт житейской мудрости, подкреплённый внутренней интуицией. Эта мудрость и интуиция научили правильно одевать и подавать, и это красивое тело, и это красивое лицо, не «пересаливая» его косметикой и не одевая вульгарно.

Она ещё раз осмотрела себя несколько пристальнее, чем следовало это делать в общественном месте, которым являлся вестибюль гостиницы, чуть-чуть повертевшись только одними плечами и головкой, потом приблизила своё лицо к стеклу почти вплотную, прищурилась и поправила длинным ухоженным маникюром мизинца чуть слипшиеся от туши ресницы. Общее впечатление из зеркала ей самой очень понравилось.

Она была близорука и поэтому издали видела себя в размытой дымке собственной любви к себе любимой. Но сегодня она действительно была очень хороша, даже придраться было не к чему. Близкое рассмотрение себя в зеркало не обнаружило совершенно никаких изъянов. И губы подкрашены аккуратно и правильно, не вылезая из общей точной картины лица, и платье одето именно такое, которое выразительно подчёркивало мягкие контуры стройной фигурки и туфельки, совершенно в гамме подобранные к сумочке и всему облику, смотревшей из зеркала красоты. Она провела рукой по ёжику, как бы ставя точку этому своему осмотру, гордо посадила голову, вся выпрямилась и пошла ко входу в зал ресторана.

Зал был «забит битком». Все люстры сверкали и переливались яркими, большими шарами и разливали по залу радугу красок, преломляясь в близоруких глазах вспышками микро салютов, как через мокрое стекло расплывается неоновая реклама. Она гордо шла по проходу и чувствовала внимание к себе всего этого зала, потому что несла себя именно гордо и правильно, ровно так, чтобы это было и красиво, и в меру вызывающе, так, чтобы мужчины могли подумать о ней:

— Ах! Какая женщина…! Мне бы такую…! Но она для меня недоступна!

Мужчины и предположить себе не могли, до какой степени она была доступна. Она здесь «работала». Обслуживала очень богатых «клиентов» из наших русских богатеев или иностранной публики. «Работала» уже давно, с тех самых пор, когда из-за мелкого конфликта не нашла общего языка на своём старом месте работы, в гостинице «Белград». Там она работала простой дежурной по этажу, а уже по совместительству зарабатывала деньги и на тряпках, «фарцуя» среди раздетой московской публики, и на богатых «клиентах», зазывающих в номера поближе к полуночи или и того позже. Клиенты были иностранные, других бы она к себе и не подпустила в то время, не позволяя опускаться, потому что понимала, только с богатым клиентом можно заработать себе на жизнь. Такая «работа» требовала большой конспирации, поэтому с иностранцами было надёжнее, они никогда не позволили бы себе распространяться перед персоналом о ночных развлечениях. Но потом нашёлся завистливый женский глаз, подсмотрел её ночные хождения по номерам, и настучал «куда надо»…. Пришлось срочно уносить ноги «по собственному желанию» и совету умной администраторши в её смене.

Было это ещё в восемьдесят пятом году, когда в моде были лживые моральные ценности, основанные на обязательном доносе друг на друга. Потом её долго, лет около трёх-четырёх, прибивало к разным берегам, нигде не могло остановить на длительный срок, потому, что характер у неё был хотя и тихий, и молчаливый, но гордый и независимый, детдомовский и ершистый. Но вот уже почти три года, как её прибило сюда, в ресторан гостиницы «Пекин», где она и нашла общий язык с местной «мамочкой», крутой сутенёршей, самой выросшей в детском доме и сильно не притеснявшей её. На дворе вступал в свои права девяносто первый год, на Россию и Москву нахлынула Перестройка, и всё вокруг неё совершенно изменилась, как и у всей Страны…