Точка невозврата

Николай Федорченко, 2023

"Точка невозврата" – продолжение романа "Туркестанский крест", вторая книга трилогии "Зачем Бог придумал ад?" Лейтенант Максим Кольченко заходит на второй круг афганской войны. Основано на реальных событиях, происходивших в провинциях Кунар, Нангархар и Лагман, ДРА, зона ответственности "Восток" в 1980-81г.

Глава первая

Под крылом самолёта проплывал безбрежный горный океан. Через два часа полёта транспортник ИЛ-76 начал резкое снижение и вскоре коснулся бетона взлётно-посадочной полосы кабульского аэродрома. Салют, столица древнего Хорасана! Здравствуй, загадочное Семиречье!

На пересыльный пункт, вместе с офицерами и прапорщиками, прибывшими из Союза на доукомплектование и замену, Максим не пошёл. Здесь ему всё было знакомо, и добраться до штаба армии он мог и сам. Около недавно приземлившихся самолётов стояло под загрузкой несколько бортовых машин, и большинство из них пойдёт в Тадж-Бек. И действительно: уже через десять минут лейтенант ехал по шумным улицам вечернего Кабула в нужном ему направлении, гордо восседая на новеньких оконных рамах, которыми под самую завязку был забит открытый кузов «Урала». Вскоре перед его глазами появилась видимая издалека бывшая резиденция Амина. Расстрелянное и обгоревшее во время декабрьского штурма величественное здание президентского дворца было слегка подремонтировано. Именно в нём теперь располагался штаб 40-й общевойсковой армии.

Начальник управления кадров этой самой армии, полковник Ковалевский, уже собирался идти на ужин, когда в дверь его кабинета громко постучали.

— Войдите, — произнёс он, не отрываясь от просмотра бумаг.

Массивная дверь открылась, и Максим шагнул через порог просторного кабинета с высоким овальным потолком.

— Товарищ полковник! Гвардии лейтенант Кольченко прибыл в Ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы, — опустив правую руку от козырька фуражки, офицер подошёл к обтянутому зелёным сукном столу и положил на него своё предписание, полученное в штабе округа. — Здравия желаю!

— Кольченко! Привет-привет! Присаживайся, располагайся по удобнее. Сколько же мы с тобой не виделись?

— Всего четыре месяца, Игорь Андреевич, — улыбнулся лейтенант.

— На войне, брат, не бывает «всего» четыре месяца, на войне всегда «целых» четыре месяца, хотя какая тут у меня война? Так, бумажный фронт, — махнул рукой полковник, — где собираешься служить на этот раз?

— Пока не знаю. На Ваше усмотрение, в предписании из штаба округа так и написано — в распоряжение командующего, — Максим подвинул сложенный вчетверо листок поближе к кадровику. — Так что, всё в ваших руках.

— Вот оно как! Ну, тогда сам выбирай место своей будущей службы, — полковник подвёл его к карте Афганистана, на которой были отмечены места дислокации частей и соединений армии, — рекомендую пятую «курортную» дивизию, бывшую кушкинскую. Герат, Шинданд… Там пока всё тихо, за исключением нескольких мятежных уездов в провинции Фарах. Почти все офицеры — наши, довоенные туркестанцы. Относительно спокойно в Мазари-Шерифе. Хорошо в Кабуле. Столица, она и в Африке столица!

— Игорь Андреевич, мне бы в 66-ю отдельную мотострелковую бригаду. Должок у меня в Кунаре остался. Так что, если есть такая возможность… — начал было лейтенант, но полковник, перебил его, не дав договорить до конца.

— Какой ещё должок? Даже не думай! Ни за что не направлю тебя в это пекло! Ты же каким-то чудом живым оттуда вырвался, не валяй, брат, дурака, — Андрей Игоревич строго глянул на Кольченко, собрал со стола документы, сложил в стопку и убрал в сейф, — отложим этот разговор на завтра, а сейчас я позвоню в гостиницу, распоряжусь, чтобы для тебя место подготовили. Что смотришь? У нас здесь теперь всё цивилизованно, даже гостиница имеется.

Он кому-то позвонил, отдал необходимые распоряжения и, положив трубку телефона, сказал:

— Пойдём в столовую.

Они вышли из штаба и спустились к подножию холма, на котором стоял дворец. Максим оглянулся. Ему вспомнилось, как по серпантину этой самой дороги, проложенной вокруг возвышенности, двадцать седьмого декабря семьдесят девятого, поднимались боевые машины мусульманского батальона, «Грома» и «Зенита». Из президентской резиденции по атакующим работали пулемёты и гранатомёты, а с соседнего холма по дворцу короткими очередями стреляли «Шилки». Пахло горелым порохом и человеческой кровью… А сейчас те же склоны холма украшали яркие цветочные клумбы.

— Что, Макс? «Былое и думы»? — полковник по-свойски похлопал его по плечу.

— Да так… слегка. Я и видел-то всё это издалека. Вон с того холма, из-под той «летающей тарелки».

— О, брат… Там теперь наша зона отдыха! В бывшем ресторане Амина нынче шикарный бассейн с голубой прозрачной водой… Офицеры штаба любят там загорать с «придворными» дамами — машинистками, официантками, поварихами… Этого добра у нас в Кабуле более чем достаточно.

— Да я уже обратил внимание, что тут у вас много симпатичных женщин. Только вот староваты они, моложе тридцати ни одной не заметил.

— Для кого староваты, а кому в самый раз. Были и помоложе, и покрасивее, но наши орлы стали из-за них самые настоящие дуэли устраивать. Пришлось подкорректировать отбор женщин, и теперь Ташкент присылает нам таких, из-за которых не стреляются. Вот останешься служить в Кабуле, найдёшь себе повариху или официантку и будешь, как сыр в масле кататься, — заговорщицки подмигнул лейтенанту полковник, — в отдельных полках и бригадах женщин практически нет. Со временем, может, и появятся, а пока нет, а те, что есть — чистые «двоечницы». Вот так.

— Что значит «двоечницы»? — Максим вопросительно глянул на своего старшего товарища.

— Это на нашем жаргоне — страшные и некрасивые женщины. Мои начальники отдали негласный приказ сортировать прибывающих из Союза дам по категориям: отличницы и хорошистки остаются в штабе армии, троечницы направляются в дивизии, ну а всем остальным достаются двоечницы. Или вообще ничего не достаётся, — усмехнулся полковник, распахивая дверь модуля.

Они зашли в офицерскую столовую, в вестибюле их встретила стайка официанток-отличниц, в белоснежных передничках поверх серых платьев.

«Как десятиклассницы-второгодницы, просидевшие в каждом классе минимум по два года» — вынес свой молчаливый вердикт лейтенант, а вслух сказал:

— Да у вас тут и, впрямь, как в раю!

— Ты предпочитаешь мясо или рыбу? — поинтересовался у него Ковалевский.

— И мясо, и рыбу… Мне всё равно, лишь бы побольше. Сутки не ел, — чистосердечно признался Максим.

Официантка, слышавшая их разговор, через пару минут принесла молодому лейтенанту на подносе сразу три тарелки: на одной громоздились аппетитные отбивные, на другой — несколько кусков рыбы, на третьей тарелке заманчиво возвышалась гора горячего картофельного пюре. Отличница грациозно поставила тарелки на стол, кокетливо улыбнулась и танцующей походкой отошла в сторонку.

— А ты — в Джелалабад, в Джелалабад… Там тебя так кормить не станут, — подмигнул ему полковник и, меняя тему, спросил, — как там наш город-не-герой поживает?

Разговор перетёк в русло довоенной жизни, которая виделась отсюда привлекательно шикарной и нереально далёкой.

Плотно подкрепившись, они вышли на свежий воздух. Игоря Андреевича ждала недоделанная работа, и он, объяснив Максиму, как добраться до гостиницы, начал своё очередное восхождение к стоящему на вершине холма штабу. За назначением лейтенант должен был явиться завтра в десять часов утра, а до этого как следует выспаться и определиться с будущим местом службы. Подхватив свой чемодан, Кольченко побрёл к месту предстоящей ночёвки.

Звено МИ-24, посвистывая лопастями, на малой высоте пролетело в сторону аэродрома. Внизу, укрытый сизоватой дымкой, в пригоршне гор лежал вечерний Кабул, через который лениво текла пока ещё не очень широкая горная речка с одноимённым названием. Лишь в Джелалабаде, после слияния с Кунаром, полноводный Кабул по праву становился первой рекой ведического Семиречья.

Именно туда, в 66-ю мотострелковую бригаду, получит завтра назначение гвардии лейтенант Кольченко. Ведь ему уже доподлинно известно, что рай и ад — это, по сути своей, одно и то же, всё зависит лишь от капризов Судьбы и от угла зрения на собственную жизнь. Рай и ад — крайние точки амплитуды вечно качающегося маятника, всё остальное прах, тлен и ложь. В его жизни, по большому счёту, всё предопределено. Не может же быть просто случайным совпадением его давний вещий сон про угрюмый каньон строптивой горянки Печдары, приснившийся ему после встречи с Эсмеральдой, и бесконечно долгий кровавый бой, в том самом, приснившемся ущелье. Встреча в Ашхабаде с красавицей Златой, как две капли воды, похожей на Эсмеральду, старинная родовая легенда княжны, древний амулет янтры Шамбалы на её груди, колдунья Любава.… За неполный год судьбе было угодно провести его сквозь страшные бои, тяжёлую болезнь, сквозь вспышку безумной любви, через кровь, смерть, жестокие испытания, через горечь разлук… Неужели это всё просто так, бесцельно?! До Семиречья остался всего лишь один шаг, какие-то жалкие сто сорок километров, и он обязательно сделает его. Ведь даже самой госпоже Судьбе иногда надо помогать!

На следующий день в нагрудном кармане гимнастёрки гвардии лейтенанта Кольченко лежало предписание о назначении его начальником разведки артиллерийского дивизиона 66-й отдельной мотострелковой бригады, дислоцированной в провинции Нангархар под Джелалабадом. Он был благодарен Ковалевскому за то, что тот всё-таки пошёл ему навстречу, ну а работа на должности главного артразведчика бригады давала стопроцентную гарантию пополнения скудных запасов адреналина, остававшихся в его крови после шального куража прошедшего лета. Полковник, прощаясь, по-свойски обнял Максима, попросил лишний раз не лезть под пули и пожелал ему ни на минуту не расставаться с «госпожой Удачей». Лейтенант пообещал быть предельно осторожным и осмотрительным. Соврал он вполне искренне, но Ковалевский вряд ли поверил его словам. Романтика боя вновь манила Кольченко под свои знамёна, ведь когда тебе всего двадцать три, то осторожность и осмотрительность зачастую кажутся банальной трусостью.

Всё складывалось на редкость удачно: машина, идущая в аэропорт, стояла прямо у выхода из штаба, командир борта командарма, летевшего по какой-то надобности в Джелалабад порожняком, милостиво согласился доставить его к новому месту службы в генеральском салоне новенького АН-26. Самолёт взлетел, сделал круг над Кабулом и, набрав высоту, ушёл на восток. Уже минут через двадцать, перевалив через несколько мрачных горных хребтов, он, свалившись на крыло, стремительно снижался в зелёные оазисы Джелалабада. Пробежав по взлётке, самолёт свернул на рулёжку и замер рядом со скромным зданием аэропорта. В иллюминатор были видны знакомые Максиму стройные пальмы и буйно цветущие розовые кусты. Летчики вышли из кабины, открыли дверь и спустили металлический трап. В салон ворвался обжигающий тело поток горячего, влажного воздуха. Парилка. Лютая пуштунская осень.

— С прибытием в джелалабадский ад. Удачи тебе, лейтенант! — сказал ему на прощание первый пилот.

Кольченко окинул взглядом стоящие на площадках вертушки, высматривая на их бортах две заветные двойки. Вертолёта с таким номером на аэродроме не оказалось.

— Дружище! — с улыбкой на губах окликнул он проходящего мимо сержанта с авиационными эмблемами в петлицах. — Не подскажешь, куда запропастился МИ-8 с бортовым номером 22?

— Подскажу, — улыбнулся тот в ответ, — «двоечников» ещё в июле в составе эскадрильи перебросили в Шинданд, а к нам, вместо них, прилетели новенькие МИ-24.

— Благодарю… — растерянно пробормотал Максим и, подхватив свой чемодан, понуро побрёл в сторону здания аэропорта.

Он шёл и размышлял о том, что судьба, зачастую, оказывается на удивление равнодушной и несправедливой. Сколько раз в своём воображении он представлял встречу со спасшим ему жизнь экипажем. Кольченко поднял глаза к выцветшему афганскому небу. Он мысленно поблагодарил неизвестных ему вертолётчиков, перебравшихся с самого востока Афганистана на его крайний запад, и пожелал им удачи.

На выходе из здания аэропорта, в узкой полоске тени, сидели на чемоданах три белолицых офицера, два капитана и майор, прилетевшие чуть раньше. Максим присоединился к ним. Через пару минут к заменщикам подошёл давно нестриженный, пехотный офицер. Звание его определить было трудно: на одном погоне у него было три маленьких звёздочки, а на другом — две.

— Для тех, кому надо ехать — карета подана, — он указал рукой на стоящий под пальмами ГАЗ-66, — места хватит всем. Ехать будем недолго, но быстро. Если вдруг в Соловьиной роще начнут стрелять — падайте на пол кузова.

Он забрался в кабину, громко хлопнув дребезжащей дверцей. Лязгнув затвором автомата, загнал патрон в патронник, привычным, отработанным движением просунул ствол наружу через распахнутую створку лобового стекла, закурил и выглянул в окно.

— Помните, самое главное — довести до бригады бутылки с водкой в целости и сохранности! — с абсолютно серьёзным выражением лица напутствовал он сидящих в кузове заменщиков.

Машина покатилась по асфальтированной дороге мимо мирных пригородных селений, мимо копошащейся в тени деревьев детворы, мимо мандариновых плантаций в сторону границы с Пакистаном. Казалось, что вторая война лейтенанта начинается весьма удачно. Но это только казалось…

До места постоянной дислокации бригады удалось добраться без приключений. Юркий ГАЗ-66 свернул с трассы Джелалабад-Пешавар, проехал метров триста вдоль широкого оврага, по дну которого тёк небольшой ручей и упёрся в шлагбаум КПП. Слева, на противоположном берегу, ютились убогие глинобитные постройки афганского кишлака, справа величественно возвышалась эвкалиптовая роща. Поднявшийся со скрипом шлагбаум пропустил машину на территорию воинской части. Проскочив сквозь заросли пальм и кипарисов и миновав затерявшийся в их зелени старинный особняк, ГАЗ-66 остановился у одной из штабных палаток. Сидевший в ней расторопный капитан, забрал у прибывших предписания и, покрутив ручку полевого телефонного аппарата ТА-57, оповестил через телефониста с позывным «Хуторный» нужных командиров о прибытии в их подразделения заменщиков. Заодно, попросил прислать провожатых, чтобы новенькие не блуждали в море однообразных брезентовых шатров в поисках своих подразделений.

Неподалёку от штаба, катил свои волны полноводный, суровый Кабул. Вниз по течению реки почти до подножия мрачного хребта, раскинулся огромный полевой лагерь. На первой линии палаточного городка стояли десятиметровые УСБ и УСТ, в которых размещался личный состав рот и батарей. В следующих полотняных шеренгах располагались штабы подразделений, ленинские комнаты, каптёрки и небольшие палатки для офицерского состава. Унылость пресловутого армейского подобия компенсировалась разнообразием расцветки парусиновых шатров. Они были и соломенного цвета, и ядовито-зелёного, оливковые соседствовали с выгоревшими до полной белизны. Между жилой зоной и парком боевой техники располагались ПХД — пункты хозяйственного довольствия, с вечно дымящимися трубами полевых кухонь и с оборудованными для приёма пищи местами. Ближе к горной гряде, в ложбинке, неумело прятался склад боеприпасов. Внушительные размеры этого под завязку заполненного хранилища не оставляли никаких сомнений, что в случае его подрыва всё славное боевое соединение будет сметено с лица земли. С тыла территорию бригады прикрывала заболоченная речка, поросшая камышом, и каменный уступ, рядом с которым вперемешку росли кипарисы, эвкалипты и тутовые деревья. Здесь же находилась санитарная зона с умывальниками и туалетами. По периметру лагеря было расставлено боевое охранение, минные поля закрывали все возможные подходы к расположению воинской части. Мероприятия по охране и обороне гарнизона были тщательно продуманы и скрупулезно воплощены в жизнь, что не мешало духам периодически обстреливать расположение бригады из всех видов имеющегося у них вооружения.

С момента обзвона прошло уже полчаса, а провожатые всё не появлялись. Позже выяснилось, что в бригаде был чрезвычайно популярен розыгрыш, считавшийся очень смешным: в подразделение звонили и сообщали, что такого-то офицера у штаба ждёт прибывший заменщик. Осчастливленный человек, не чуя под собой ног от радости, мчался под палящими лучами солнца к указанному месту, веселя томящихся от скуки шутников.

Осознав безнадёжность ожидания, Кольченко зашёл в штабную палатку и спросил разрешения самому позвонить в артиллерийский дивизион. В ответ капитан, скептично улыбнувшись, лишь указал рукой на телефон. Лейтенант крутанул ручку аппарата и, услышав в трубке позывной «Хуторный», попросил соединить его с артдивизионом.

— Дежурный по дивизиону сержант Роханский! — раздалось с другого конца провода.

— Роханский, друг любезный, позови, пожалуйста, к телефону лейтенанта Косенко, — попросил дежурного Максим, — скажи, что его спрашивает Кольченко из двенадцатой батареи. Именно так и скажи.

Лейтенант лично был знаком с офицером, которого ему предстояло сменить на должности начальника разведки дивизиона. Они учились в училище на одном курсе, правда, на разных факультетах и пересекались за время обучения крайне редко. Кольченко в курсантской среде был человеком весьма известным, и его фамилия для Косенко должна была прозвучать своеобразным паролем, по крайней мере, местные шутники её знать точно не могли.

— Косенко на проводе, — раздался настороженный голос в телефонной трубке.

— Привет седьмой роте! Я — гвардии лейтенант Кольченко, — Максим произнёс очередные кодовые слова и тоном, не терпящим возражений, добавил, — бросай все дела и беги к штабу части, встречай своего сменщика.

— Максим?! Кольченко, это, правда, ты?

— Правда, я. И, правда, что приехал тебе на замену. Уже почти час жду, когда ты меня отсюда заберёшь, это тоже, чистая правда, — подтвердил лейтенант и положил трубку на телефонный аппарат.

Вскоре со стороны палаточного лагеря показалась ковыляющая фигура Игоря Косенко. Пару месяцев назад, десантно-штурмовая рота, в составе которой он шёл корректировщиком, двигаясь ночью по горам, попала в засаду. Раненый Игорь в суматохе боя каким-то образом отстал от десантников. Весь день он прятался в расщелинах скал, а с наступлением темноты двинулся в сторону временного лагеря бригады. Под утро, едва живой, выполз к своим. Его вертолётом эвакуировали в Джелалабад, а оттуда, самолётом, в кабульский госпиталь. Восстановление шло медленно и было принято решение о его замене.

Лейтенанты издалека узнали друг друга, по-братски обнялись и, забрав из-под пальмы вещи Максима, побрели по пыльной дорожке в сторону расположения артиллерийского дивизиона.

К обеду следующего дня Кольченко успел представиться всем командирам и начальникам, сдать финансовый, вещевой и продовольственный аттестаты и познакомиться с подчинённым ему взводом управления дивизиона. Счастливое оружие Игоря, с которым тот умудрился выбраться из ущелья, кишащего духами, Максим переписал на себя, и уже почти закончил приём должности, когда раздался телефонный звонок. Старший помощник начальника штаба бригады язвительно поздравил Косенко с появлением второго, приехавшего к нему заменщика и, услышав в трубке растерянное сопение, ехидно уточнил, ждать ли третьего…

Старший лейтенант Гуськов прибыл из киевского военного округа, и предписание на должность начальника разведки того же артиллерийского дивизиона ему было вручено в Ташкенте, в штабе ТуркВО и, следовательно, было первично по отношению к предписанию штаба армии, входившей в его состав. Всесильный Ковалевский в этот раз ничем помочь не смог, а может, не захотел. Когда Максим по телефону связался с ним, то ему показалось, что тот был даже рад такому повороту событий. Дело в том, что в дивизионе была ещё одна вакантная должность — командир второго огневого взвода реактивной батареи «Град-1». Это то самое карьерное дно, ниже которого ступенек попросту нет, но служба на этой должности была безопаснее, чем исполнение обязанностей начальника разведки. Гуськову было далеко за двадцать. Досыта накомандовавшись взводом, он резонно рассудил, что лучше быть начальником, чем взводным. Пусть даже начальником разведки. Таких, как он, в войсках в шутку называют карьеристами, говоря, что ему, мол, ещё только тридцать, а он уже целый старший лейтенант!

Справедливости ради, надо заметить, что Гуськов понятия не имел, чем ему предстоит заниматься на этой должности в ходе боевых действий. Он не предполагал, что ему, с его грушевидной фигурой, придётся лазить по козьим тропам и карнизам, по которым не каждый снежный барс отважится пройти.

Максим, скрепя сердце, согласился служить в реактивной батарее. Но всё, что не делается — к лучшему, и в последствии он ни разу не пожалел о своём решении. Офицерский коллектив батареи был великолепен, сержанты, и солдаты — как на подбор. Своё невезение лейтенант тогда списал на неведомую силу, которая таким вот образом попыталась уберечь его от выходов в горы под пули душманов. Чтобы не идти наперекор судьбе, ему пришлось сделать вид, что он подчиняется ей.

Стремясь забыть вкус горечи постигшей его неудачи, Максим с головой погрузился в рутину армейских будней, проводя большую часть времени на занятиях с расчетами боевых машин, тщетно стараясь улучшить их боевую подготовку — солдаты и сержанты и так работали на огневой позиции на грани возможного, слаженно и быстро, с лихвой перекрывая все имеющиеся нормативы. Всё, что ему удалось сделать полезного в эти первые дни, заключалось в проведённой им выверке прицельных приспособлений пусковых установок и в организации работы поста для определения метеопоправок с использованием, найденного в бездонных недрах каптёрки запылённого десантного метеорологического комплекта.

Его боевым крещением в составе реактивной батареи стал выход в Спингар, в переводе с пушту — Белые горы. Есть там район на самой границе с Пакистаном, называемый Тура Бура, известный своими многочисленными пещерами. Расположен этот райончик в непосредственной близости от Хайберского прохода, по которому издревле пролегали основные караванные пути. Поговаривали, что в одной из тех пещер Алладин нашёл свою волшебную лампу. Теперь, в конце двадцатого века, там, высоко в горах, оборудовали свой укрепрайон мятежники. Он был расположен в восьмидесяти километрах к югу от Джелалабада и представлял собой сложную систему тоннелей, уходящих на глубину до четырёхсот метров, с множеством галерей, хранилищ, жилых помещений, складов вооружения и боеприпасов. Протяжённость его подземных лабиринтов составляла не менее двадцати пяти километров. Не исключено, что некоторые конечные станции этого пуштунского метро располагались уже на территории Пакистана, до границы с которым было не более часа ходьбы.

Той осенью вооружённые отряды воинственного пуштунского племени пачир, под предводительством полевого командира Гамхура, напали на один из родов племени вазири, проживающего в непосредственной близости от бригады. Старейшин, рискнувших выразить доверие новой власти, пачиры расстреляли на месте, а остальных двести пятьдесят человек, включая детей и женщин, угнали в горы. Это был явный вызов шурави, и освобождение заложников стало делом чести. Через какое-то время разведке удалось обнаружить место их предположительного нахождения. Захваченных людей укрывали где-то в районе Туры Буры, предположительно в ущелье Пачир Агам. Поиском похищенных занималась джелалабадская группа спецназа КГБ «Тибет», входящая в состав отряда «Каскад». Для освобождения заложников «каскадёрам» пришлось прибегнуть к помощи и поддержке подразделений бригады и вертолётного полка.

Саму бригаду, конечно же, гораздо больше интересовал покрытый флёром таинственности душманский укрепрайон. Этой совместной операции было присвоено кодовое название «Шквал» и началась она не совсем традиционно. Накануне боевого выхода намеренно была допущена утечка информация, что мероприятия по зачистке будут проводиться вдоль старокабульской дороги, западнее Джелалабада. Поднятые по тревоге батальоны с приданными им танковыми и артиллерийскими подразделениями выехали из пункта постоянной дислокации в сторону противоположную Тура Буре. Проехав через весь город, колонна ненадолго остановилась у перекрёстка. На обочине дороги, ведущей в Кабул, собралась внушительная вереница бурбахаек, грузовиков, расписанных красочными узорами и украшенных яркими гирляндами, как новогодние ёлки. Они пропускали вперёд бригадную бронегруппу. Дело в том, что на дорожном указателе красовалось написанное от руки объявление, предупреждавшее правоверных, что трасса на столицу заминирована и что сегодня на этой дороге моджахеды будут убивать неверных шурави. Духи, вроде как бы, извинялись перед единоверцами за доставленные неудобства.

К всеобщему удивлению, колонна армейской техники в сторону Кабула не пошла. На минуту замерев у дорожной развязки, она неожиданно свернула на север и, пройдя десяток километров, приступила к так называемой зачистке пригородов Джелалабада, демонстративно дефилируя по довольно-таки большому району. Во время проведения этой операции по всему маршруту не произошло ни одного подрыва. К позднему вечеру, завершив все эти малопонятные манёвры и собравшись в единую колонну, бригада совершила стремительный ночной бросок в район предстоящих боевых действий. Не ожидавшие такого подвоха, бандиты Гамхура не успели заминировать подъездные пути, и как следует приготовиться к обороне своей базы.

За полчаса до рассвета бригада подошла вплотную к входу в ущелье, ведущее к Тура Буре, и изготовилась к штурму душманской цитадели. «Каскадёры», усиленные мотострелковой ротой, сосредоточились у входа в другое ущелье, в ущелье Пачир Агам, и с первыми лучами солнца двинулись в сторону Нижнего Пачира на поиски заложников. За четыре часа они прошли всё небольшое ущелье и, прочесав Нижний и Средний, зашли в Верхний Пачир, расположенный на самой границе с Пакистаном. В покинутых своими обитателями кишлаках ни похищенных, ни следов их пребывания обнаружено не было. В уже не жарком осеннем воздухе барражировали вертолёты, из соседнего ущелья периодически доносилась канонада, там работала ствольная и реактивная артиллерия. Бригада готовилась к атаке на бандитский укрепрайон.

Не найдя следов заложников, «каскадёры» приняли решение выходить из ущелья по древней караванной тропе, минуя уже обследованные кишлаки. В районе Среднего Пачира, в покрытом зеленью предгорье, они буквально наткнулись на несколько компактно расположенных кошар, которые, почему-то, охранялись душманским караулом. После непродолжительного боя все часовые были уничтожены, и из овечьих загонов появились на свет все двести пятьдесят угнанных заложников. В сопровождении «Тибета» и под прикрытием вертушек похищенные вазири благополучно добрались до выхода из Пачир Агама, по дороге дочиста ограбив Нижний Пачир и унеся оттуда всё, что только можно было унести с собой. После этого, они были загружены на грузовики и под охраной афганской армии триумфально возвращены в свой кишлак. Шурави смогли достойно ответить на вызов мятежников, но штурм Тура Буры был ещё впереди.

Он начался ближе к вечеру, когда развернувшееся солнце стало слепить в глаза оборонявшимся. Грамотно выстроенная оборона духов насчитывала несколько ярусов, и огонь велся настолько плотно, что атака наступающих на пещерный комплекс мотострелковых батальонов захлебнулась практически сразу. Изломанный горный ландшафт опорного пункта противника не позволял эффективно использовать артиллерию, миномётный же огонь не мог поразить укрытые в вертикальных горных выемках огневые точки душманов в силу большой крутизны навесной траектории стрельбы. Танкам взобраться на это ступенчатое плато не удалось, а из долины амбразуры дотов были не видны. Оставалось уповать на помощь вертолётчиков, и они на этот раз не подвели. Пока очередная пара вертушек обрабатывала склон нурсами, пехота поднималась и зигзагами перемещалась на несколько метров к «мёртвой», не простреливаемой зоне, располагавшейся у самого подножия. Как только вертолёты, израсходовав боекомплект, уходили в сторону аэродрома, горы мгновенно оживали и с усиленной яростью обрушивали шквал огня на наступающие батальоны, и пехоте вновь приходилось укрываться меж камней. Эта «карусель» продолжалась до самого захода солнца. К тому времени пехотинцы успели сблизиться с противником почти вплотную, на расстояние броска ручной гранаты. Бой длился всю ночь и лишь к рассвету оборона духов была прорвана и укрепрайон окончательно перешёл под контроль наступающих. Оказалось, что все огневые точки душманов были оборудованы приспособлениями, позволяющими при обстреле с воздуха быстро закрывать амбразуру специально подобранными скальными глыбами, которые надёжно защищали оборонявшихся от поражения вертолётными нурсами.

От количества захваченных трофеев голова шла кругом: четыреста гранатомётов, более сотни крупнокалиберных пулемётов, около тридцати тысяч мин, средства связи, бесчисленное множество боеприпасов, продовольствия, вещевого имущества и даже развёрнутый в одном из пещерных гротов полевой госпиталь. Всё, что с точки зрения командования представляло ценность, было вывезено в расположение бригады, остальное — подорвано на месте. Взвившееся над местом подрыва гигантское облако дыма и пыли издалека напоминало гриб ядерного взрыва.

Стоя на броне МТЛБ, Максим наблюдал, как под порывами тёплого южного ветра тот гриб постепенно трансформируется в рваный серый парус невидимой небесной ладьи, плывущей неведомо куда. Лейтенанта одолевали противоречивые чувства: с одной стороны, за вчерашний день его пусковые установки выпустили по противнику более пятисот реактивных снарядов, сея смерть и страх в рядах оборонявших Туру Буру душманов, с другой стороны, за сутки боя над его головой не просвистела ни одна пуля. Всю ночь, пока батальоны штурмовали духовский укрепрайон, он просидел на футляре квантового дальномера, около разложенного на столе прибора управления огнём, и непрерывно курил, по привычке прикрывая ладонью тлеющий огонёк сигареты, чтобы не стать мишенью ночного снайпера. Расчеты боевых машин сидели, прислонившись спинами к колёсам своих ЗИЛ-131, готовые в любой момент к открытию огня, но из лежащих на столе наушников Р-108 раздавалось лишь однообразное шипение пустого эфира.

С одной стороны, Максиму, почему-то, было неловко оттого, что он во время боя находился в безопасном месте, с другой стороны, ему реально было как-то муторно, его ломало, словно наркомана, лишённого своей привычной дозы дури. Наркотиком лейтенанту служил адреналин, которого ему явно не хватало.

Начальник разведки дивизиона старший лейтенант Гуськов, по кличке Гусь, ту ночь тоже провёл на огневых позициях. Точнее, не на огневых позициях, а в кустах между реактивной батареей и третьей гаубичной. Он, с автоматом на шее и скомканным журналом «Огонёк» в руках, выглядел весьма комично и ему явно не нужен был никакой адреналин. Ещё со вчерашнего дня у него случилось внезапное расстройство желудка, и с разведротой в горы пришлось идти командиру взвода управления первой батареи лейтенанту Белецкому. Судьба на этой операции была добра к артиллеристам, все вернулись в расположение бригады живыми и невредимыми. Вызывало тревогу лишь физическое и духовное состояние старшего лейтенанта Гуськова, осунувшегося, с посеревшим от частых позывов лицом, внезапно сражённого приступом «медвежьей болезни». Здоровье уже в конце дня вернулось к Гусю, а вот его авторитет навсегда заблудился в окрестностях Чёрной пещеры Белых гор Спингара.

А в конце ноября бригада тщетно пыталась навести порядок в таинственных Чёрных горах, безуспешно гоняясь по мрачным ущельям за постоянно исчезающими из-под удара, бандами духов Хекматьяра и Халеса. Складывалось впечатление, что кто-то, хорошо осведомлённый, информирует басмачей обо всех наших планах. Агентурная разведка противника, под чутким руководством ЦРУ, работала отменно.

Вернувшись в конце ноября в пункт постоянной дислокации, помывшись в бане и выпив все запасы браги, настоянной на чистом мандариновом соке, и весь объём самогона, который успел выгнать из неё старшина реактивщиков прапорщик Баширов, батарея «Град» вновь отправилась на очередную войну. На этот раз в рейд по старокабульской дороге, на которой не на шутку распоясались бандиты, не пропуская без боя ни одной колонны в сторону Джелалабада. Взрывались камазы, под завязку загруженные боеприпасами, факелами пылали наливники, наполненные горючим, но, пожалуй, больше всех доставалось самым обычным гражданским автолавкам — за два месяца из Кабула до бригады не смогла добраться ни одна из четырёх отправленных военторгом машин. Все они имели светло-голубую окраску, и видимо именно эта внешняя необычность настораживала душманов, и они, раз за разом, усердно расстреливали машины с цивильными сигаретами, с печеньем и греческим апельсиновым соком в жестяных баночках. Лишь после перекраски автомобилей в защитный цвет дела у военторга стали понемногу налаживаться.

Распугав разбойников с большой дороги и под шумок сопроводив до расположения бригады в целости и сохранности размещённый на нескольких ЗИЛ-131 комплекс космической связи «Кристалл», который, как говаривали, стоил космических денег, реактивная батарея вместе с первым и третьим батальонами вернулась в расположение бригады. На носу было празднование нового, тысяча девятьсот восемьдесят первого года, и в это самое время на бригаду неожиданно и коварно напали вши.

Абсолютное большинство солдат и офицеров не видели их до этого ни разу в жизни и совершенно не представляли, как бороться с этим злом. Не помогало ничего: не полевая баня, ни прожарка белья и обмундирования в специальной машине. Маленькие шестилапые паразиты, расположившись во всевозможных швах х/б и нательного белья, оборонялись умело и стойко. Не спасал ни авиационный керосин, ни выдаваемые медиками растворы. Мелкие кровососы завелись даже в складских запасах постельного белья и новой формы одежды. Снятая с молодого солдата майка, брошенная на землю, шевелилась от обилия окопавшихся в ней внутренних врагов. Ту зимнюю кампанию бригада проиграла вампирам вчистую.

Офицеры, имевшие гораздо больше возможностей для личной гигиены, тоже подвергались постоянным атакам этого неуязвимого противника. С присущим младшему офицерскому составу здоровым юмором, по вечерам на гладкой поверхности приборов управления огнём проводились, так называемые, вшивые бега. Взводные выставляли специально отловленных бегунов, работал тотализатор, делались ставки. Забеги шестилапых были весьма азартным зрелищем: каждый спортсмен бежал по своей собственной дорожке, подгоняемый пламенем спички или зажигалки своего тренера. Если пламя располагалось относительно далеко от атлета, то тот бежал совсем вяло, а если слишком близко, то бегун вполне мог, лопнув от жара, не добравшись до финиша, лишив тем самым своего хозяина шансов на призовые. Со стороны всё это выглядело довольно смешно, но на самом деле всем было грустно. Кровожадные звери, пришедшие с наступлением джелалабадской зимы, бесследно пропали с её завершением. Животные оказались сезонными. Уже в марте, когда солнце начало припекать по серьёзному, шестилапый враг начал сдавать позиции, а в начале жаркого апреля на телах шурави пропали последние следы от укусов мерзких насекомых. Заодно выяснилось, что человек может выдерживать жару под шестьдесят, а вошь — нет. Но было бы странно, если бы та зима запомнилась только нашествием вшей.

Это была зима исторического двадцать шестого съезда КПСС, который проходил в Москве с двадцать третьего февраля по третье марта восемьдесят первого года. В своей речи, казавшийся вечным, генеральный секретарь, при нём Максим пошёл в первый класс, произнес всего лишь одну фразу про войну в Афганистане. Леонид Ильич обладал хорошим чувством юмора, и, наверное, в шутку сказал, что с душманами в ДРА покончено раз и навсегда, что братский афганский народ приступил к строительству новой жизни, уверенно шагнув в социализм прямо из феодализма. Ради этого, весьма спорного, высказывания, по распоряжению ЦК КПСС, во второй половине января сороковую армию практически в полном составе выгнали в горы, добивать ненавистного супостата.

Трудно даже представить, как были изумлены глупостью этого поступка местные басмачи, ушедшие на плановые зимние каникулы ввиду того, что все горные перевалы завалило снегом. Бригада одиноким волком рыскала по Кунару и Лагману, тщетно пытаясь отыскать недобитых супостатов, которые, прикинувшись мирными дехканами, недоумённо следили за хаотичными перемещениями колонн шурави со дворов своих убогих лачуг.

Жажда боя толкала бригаду на неоправданные поступки, и как-то под вечер в нарушении всех имеющихся договорённостей, бригада со стороны Асадабада через Бар-Кандай вторглась в пределы Нуристана. Вторглась всего лишь на километр, и очень предусмотрительно остановилась на ночёвку.

Нуристанцы официально не участвовали в джихаде против неверных, и в благодарность за это шурави обходили эту непризнанную провинцию стороной. Здесь пятилетним мальчикам принято дарить карабин, чтобы к семи годам этот пацан мог бить белку в глаз. Женщины стреляли не хуже мужчин. Это было государство в государстве, где под понятием государство подразумевалась суровая реальность духовно-религиозного мракобесия, от зороастризма огнепоклонника Заратустры — до воинствующего ислама.

Зимой в горах темнеет рано. С наступлением сумерек по гребням и вершинам гор то здесь, то там начали разгораться огоньки костровой сигнализации, а когда непроглядная мгла сгустилась окончательно, все окружающие горы пылали огнём. Благо, дров в том краю хватает. На высокогорное плато, на котором с большим трудом разместилась бригадная колонна, с чёрного неба крупными хлопьями падал снег, плавно ускоряя темп своего белого танца. Но даже усиливающийся снегопад был не в состоянии скрыть появления всё новых и новых языков пламени на мрачных склонах. Нуристан выходил на тропу войны.

Комбриг, надвинув на глаза капюшон, как Чапай, обдумывающий план предстоящего боя, застыл на броне своей «Чайки», командно-штабной машины на базе бронетранспортёра, напичканной разнообразными средствами связи. Он смотрел на завораживающе красивые переплетения цепочек рыжих огней, дрожащих на холодном ветру. Пехота озаботилась выставлением боевого охранения, танки разместились по периметру временной стоянки бронегруппы, артиллерия заняла огневые позиции. Дымок полевых кухонь напоминал, что близится время ужина. Температура воздуха снизилась до минус пяти градусов, порывы ветра становились всё сильнее и сильнее, снегопад на глазах превращался в пургу. Доподлинно не известно, принял ли командир бригады решение сам или приказ поступил из штаба армии, но после приёма пищи боевая техника пришла в движении. Снежный капкан, поставленный самой природой, захлопнуться не успел. Ювелирно развернувшись на пятачке высокогорного плато, колонна начала нелёгкий спуск в долину реки Кунар, а разбушевавшаяся не на шутку стихия ещё долго не могла успокоиться.

Съезд КПСС завершил свою работу, и 66-я бригада вернулась в Джелалабад. Это была одна из самых бестолковых операций афганской войны. В зону ответственности «Восток» стремительно врывалась весна, срывая белые шапки с горных вершин, освобождая из снежного плена перевалы. Зимние каникулы духов подошли к концу. Во второй половине марта наступило полноценное лето.

Солнце только что закатилось за зубчатую гряду Спингара, а ущелье уже заполнилось сиреневым сумраком, в котором растаяла группа людей, ушедших в сторону Тура Буры. Четверо мужчин и три симпатичные женщины, врачи и медсёстры из организации «Врачи без границ», в сопровождении десятерых, одетых во всё чёрное, моджахедов пересекли невидимую линию Дюранда, разделяющую Пакистан и Афганистан. Вдоль обочины грунтовой дороги выстроилась кавалькада запылённых джипов, чуть дальше, под одиноким деревом, маячили тени вооружённых пуштунов. Три человека, одетых по-европейски, сидели на прогретых солнцем валунах и молчали. Когда переправляешь через границу очередную группу гражданских, каждый раз становится не по себе, наверное, от того, что среди ушедших были женщины. Казалось бы, старые разведчики — прожжённые циники, а вот поди же…

Они жили своей маленькой колонией в пригороде пакистанского Пешавара и были заняты, в общем-то, одним делом: оказанием военной помощи моджахедам. Главой этого англо-саксонского поселения негласно считался американец Антонио Нери, представлявший ЦРУ. Он осуществлял общую координацию деятельности советников и инструкторов, а также курировал ход боевой подготовки диверсионно-истребительного отряда «Чохатлор», что переводится с пушту как «Чёрный аист». Англичанин сэр Харклорд, известный эксперт по контршпионажу, представлял организацию со странным названием «Холдинг Джона Донна». Действиями британской разведки, закамуфлированной под организацию «Служба кило-альфа», управлял бывший командир подразделения САС майор Ариш Тертл. В эту компанию обычно входили представители английской МИ-6, находящиеся в Пакистане под эгидой бюро «Кини-мини», что в переводе с суахили — «Змея в траве», профессиональный разведчик Дэвид Уокер и Эндрю Найтингейт, майор, спец по радиоперехвату. Двое последних сегодня были заняты и приехать на проводы французов не смогли. Все эти джентльмены не были друзьями, но совместная работа, к выполнению которой они относились весьма добросовестно, способствовала их сближению. Жизнь внутри изолированного коллектива в отрыве от родины и своих семей сделала их добрыми товарищами. Затянувшуюся паузу первым прервал Харклорд.

— Забыл рассказать… Вы все, наверное, в курсе, что вчера отряд Мовли Хуссейна в очередной раз заблокировал в старой крепости асадабадский гарнизон? Так вот, всю ночь русские отстреливались прямо из окон, а с рассветом в небе появилось звено вертолётов из джелалабадского полка. Батальонный радист выходит с ними на связь… «Беркут», «Беркут», я «Байкал»… А вертолётчики отвечают: «С сегодняшнего дня наш позывной «Святая инквизиция»! Я от смеха чуть наушники из рук не выронил…

— Это лишний раз подтверждает, что у русских с юмором всё в порядке, — отреагировал на его слова Ариш Тертл, — хотя, как знать… Может они считают вторжение в Афганистан некой разновидностью крестового похода?

— Должен заметить, сэр, что у британской разведки юмор гораздо тоньше, — усмехнулся Антонио Нери, — это ж надо было додуматься, назвать фирму, прикрывающую деятельность соратников Джеймса Бонда в честь средневекового поэта — «Холдинг Джона Донна». Наверное, для того чтобы все знали, по ком звонит колокол?

— Хочу обратить ваше внимание, сэр, на то, что во времена борьбы с испанскими пиратами, Донн пару лет посвятил службе в разведке её Величества, — изящно парировал колкость американца Харклорд, — а на сегодняшний день в нашей, как вы образно выразились, фирме собран цвет британских разведслужб. У вас ведь нет нареканий к нашим сотрудникам, не правда ли, сэр?

Нери промолчал, ему совсем не хотелось вступать в ненужный спор с умным, но уж чересчур чопорным представителем туманного Альбиона. Да и нареканий в адрес сотрудников «холдинга» у него действительно не было.

— А я был уверен, что фраза, про колокол, принадлежит Хемингуэю, — Ариш Тертл попытался разрядить внезапно возникшую напряжённость, — и всё же не может не радовать, что колокол пока звонит не по нам. Но, возвращаясь к нашим баранам, хочу отметить, что ваши, Антонио, подопечные из «Чохатлора» подготовлены несравненно лучше крестьян Мовли Хусейна и даже лучше солдат полковника Рауфа. Безусловно, они отчаянны, смелы и напористы, но зачастую им не хватает гибкости мышления. Порой складывается впечатление, что все они торопятся погибнуть, словно в мусульманском раю предвидится дефицит гурий.

— Точно подмечено, — согласился с ним Нери, — мне иногда кажется, что в голове у каждого из них сидит маленький мулла, управляющий их поведением. По части отваги и готовности к самопожертвованию равных им найдётся не так уж много, но именно это сочетание достоинств и недостатков привело к неоправданным потерям «аистов» Аббаса и Ариана в боях под Харой и Нангаламом.

— Ничего страшного, сэр Антонио, — съязвил Харклорд, — ваш новый любимчик, молодой миллионер из Саудовской Аравии, купит для «Чохатлора» новых наёмников, он, ведь, неплохо заработал на нашем нефтяном кризисе.

— Смею вас заверить, сэр, он уже с лихвой восполнил все потери и в придачу где-то прикупил десяток миномётов со всем необходимым к ним приданным, и скоро всё это хозяйство прибудет в Бадабер, — вполне дружелюбно ответил ему Нери, — скомплектуем из них пару секций. Кстати, все они будут находиться под его же началом, так что в самое ближайшее время Усаме предстоит засесть за изучение правил стрельбы и управления огнём артиллерии.

— Наконец-то наш бен Ладен станет реальной угрозой для аэродромов и пунктов постоянной дислокации русских, — криво усмехнулся Тертл, — сбылась мечта воинственного исламиста!

— Тоже мне, нашёл угрозу, — презрительно сморщился Антонио, — на прошлой неделе я присутствовал на совещании лидеров моджахедов, и там Хекматьяр клятвенно заверял, что только в его отрядах число воинов джихада уже превышает пятьдесят тысяч.

— Не скажу точных цифр по Хекматьяру и Гелани, а вот то, что у Юнуса Халеса в Кунаре, Лагмане и в районе Джелалабада поставлено под ружьё не менее двадцати тысяч, это точно, — поделился информацией Харклорд, — недаром его за глаза зовут «крёстным отцом» Нангархара.

— Кстати, он единственный из всех этих важных пуштунских бородачей, кто сам, с оружием в руках, воюет с Советами, — поддержал коллегу Нери.

— Халес, как полевой командир, достоин уважения. Но его патологическая склонность к садизму… Он, ведь, просто зверь. Наверняка, все наслышаны о практикуемых им казнях, — с отвращением в голосе сказал Тертл. — Вот французские врачи и медсёстры, которых мы только что проводили в бурлящий Афганистан, по-настоящему отважны. Страшно даже подумать, что с ними будет, если они угодят в лапы бабраковской контрразведки или царандоя. Да и для русских они диверсанты. Вот это и есть подлинное мужество и благородство.

— Это точно, — согласился с ним Харклорд, — а француженки, между прочим, просто куколки.

— Всё будет хорошо, — пытаясь успокоить коллег и самого себя, подытожил Антонио Нери, — с ними ушло две группы из подразделения Ариана. Они без проблем доставят их до места базирования госпиталя. Тура Бура совсем рядом, да и до Чёрных гор к утру доберутся. Шведов на прошлой неделе они благополучно довели до самого Пандшера. Что ж, пора ехать, а то время вечернего намаза застанет нас в пути, и мы будем иметь счастливую возможность в течении нескольких минут лицезреть торчащие к небу задницы наших сопровождающих.

— Да уж, зрелище, действительно, так себе… — согласился с ним Ариш Тертл.

–Аббас! — крикнул Нери в сторону сидящих под деревом вооружённых пуштунов. — Заводи! Возвращаемся в Бадабер!

Через минуту небольшой караван джипов, разрывая снопами света фар сгущающиеся сумерки, тронулся в сторону Пешавара.

Антонио стоял на крыльце своего дома и, задрав голову, смотрел на ночное небо, усыпанное яркими звёздами.

— Что, не хочется в пустой дом заходить? — услышал он голос Дэвида Уокера, раздавшийся из темноты сада соседнего особнячка. — У меня в холодильнике припрятана бутылочка самого настоящего «Gordon’s». И ледяной тоник там же. Предлагаю выпить перед сном по чарке джина. Надеюсь, что старинная колониальная забава поможет нам немного разнообразить этот не по весеннему душный вечер.

— Привет, дружище! Прекрасная идея! Не откажусь, — откликнулся американец, — сказочная ночь… Я бы с удовольствием посидел где-нибудь под открытым небом!

— На плоской крыше моего дома нас уже заждались кресла-качалки, проходи, поднимайся наверх и располагайся прямо под звёздами, — распахивая дверь, произнёс Уокер, — а я захвачу бутылки и через минуту присоединюсь к тебе.

Добрый джин, смешанный в правильных пропорциях с ледяным тоником, что может лучше утолить жажду жарким азиатским вечером?

— Как всё прошло? — поинтересовался Дэвид, разливая спиртное по бокалам.

— Как обычно — до обидного буднично, — ответил Нери, — хотя отправлять красивых женщин чёрту в зубы совсем неправильно.

— Храни их Бог… — Уокер на несколько секунд замолчал, — а у меня сегодня, между прочим, круглая дата. Ровно год, как я оказался в этих краях кричащих муэдзинов. Антонио, скажи честно, думаешь, всё это надолго?

— Думаю, да. Это всё началось ещё пару лет назад, в Иране. Джинн эпохи мусульманских завоеваний умудрился незаметно вылезти из закупоренного кувшина и загнать его обратно будет совсем не просто, — Нери стряхнул сигаретный пепел в хрустальную пепельницу, стоящую на столике, — радикальный исламизм — страшнее ядерной бомбы.

— Мне кажется, что ты излишне пессимистичен, — философски произнёс Дэвид, пуская табачные кольца, — как говорят у нас в Англии — не стоит пугаться раньше смерти!

— Сам по себе он, может быть, и не столь опасен, если бы мы с Советами, в четыре руки, так азартно не подыгрывали ему… — возразил ему Нери, откидываясь на спинку кресла.

— Неужели всё настолько серьёзно? — по-хозяйски разливая джин в опустевшие стаканы, поинтересовался у американца Уокер.

— Помнишь, старина Джимми после советского вторжения сделал заявление, смысл которого сводился к тому, что мы никому не позволим контролировать Персидский залив? — Антонио вопросительно поглядел на Дэвида. — Теперь это зовётся доктриной Картера. А нашамиссия здесь, между прочим, началась ещё за полгода до входа Советов в Афганистан.

— Знаю, — кивнул в ответ Уокер, — ваш Збигнев не зря считал операцию «Фарадей» отличной идеей, приманкой, чтобы заманить русских в афганскую ловушку.

— Бжезинский как-то сказал, что мы не подталкиваем Советский Союз к вмешательству, мы просто увеличиваем вероятность того, что он это сделает… — Нери с наслаждением отхлебнул из своего бокала и, вновь откинувшись на спинку кресла-качалки, неспешно продолжил свою мысль. — В тот день, когда Советы официально пересекли афганскую границу, у нас, наконец-то, появился шанс, втянуть их в свою полноценную вьетнамскую войну. Всё очень логично.

— В данный момент у свободного мира, как минимум, две угрозы: СССР и радикальный ислам. И нам было выгодно стравить их здесь, и теперь пусть они с наслаждением перегрызают друг другу глотки.

— Вот ты и ответил на свой первоначальный вопрос, — улыбнулся Антонио, — финансирование операции идёт полным ходом, религиозные фанатики слетаются сюда со всего мусульманского мира, как мухи. В «Чохатлоре» уже есть наёмники из тридцати четырёх стран.

— Советы, по всей видимости, завязнут здесь основательно, — задумчиво проговорил Уокер, — но, боюсь, потом нам с вами не пришлось самим, как говорят русские, расхлёбывать заваренную ими кашу!

— По-английски это, вроде бы, звучит — как заварил, так и пей?

— Совершенно верно… Ох, уж этот радикальный ислам, будь он неладен!

— Да он уже не радикальный, он уже воинствующий, — возразил ему Нери и тяжело вздохнул, — да и чёрт с ним! Всё бы ничего, только вот женщин не хватает… Какие симпатичные были француженки. Взяли и ушли в Афганистан. Пора бы уже и в Пешаваре открыть какой-нибудь европейский госпиталь.

— Дались тебе эти француженки! Ласковые пуштунки, вряд ли, им в чём-то уступят. На Востоке знают толк в любовных утехах, — хмыкнул Дэвид, — ты не смотри, что у них лицо чадрой прикрыто. Всё остальное, как и у всех женщин, вполне доступно. А уж индианки, скажу я тебе по большому секрету…

— Не береди душу, знаю я, о чём ты говоришь… — усмехнувшись, перебил его американец, — рановато мне ещё женскую любовь за деньги покупать. Спасибо за выпивку. Завтра тяжёлый день, пойду к себе, постараюсь выспаться. Чао!

— Бай-бай! — Уокер помахал ему в ответ рукой. — До завтра! А я ещё чуток полюбуюсь апрельским звездопадом…