Точка невозврата

Николай Федорченко, 2023

"Точка невозврата" – продолжение романа "Туркестанский крест", вторая книга трилогии "Зачем Бог придумал ад?" Лейтенант Максим Кольченко заходит на второй круг афганской войны. Основано на реальных событиях, происходивших в провинциях Кунар, Нангархар и Лагман, ДРА, зона ответственности "Восток" в 1980-81г.

Глава вторая

В апреле бригада вышла на операцию в мятежную провинцию Лагман, в район, граничащий с не менее мятежным Кунаром. Она короткими перекатами перемещалась на север по долине реки Алингар, которая, спускаясь с гор Нуристана, пересекала всю провинцию с севера на юг. Красивая, плодородная низина была густо заселена самым разнообразным населением: здесь встречались и разбойничьи племена пуштунов, и трудолюбивые таджики, и даже воинственные нуристанцы. От пологих берегов Алингара влево и вправо разбегались живописные распадки и каньоны, которые плавно поднимались к основным кряжам скалистых гор. В паре километров на восток от временного лагеря бригады располагался вход в широкое, изогнутое ущелье, образованное двумя отрогами, уходящими в сторону высоченного хребта. Оно заканчивалось, прилепившимся к неприступным скалам, населённым пунктом, со странно звучащим названием Вудаву. Здесь произошло первое серьёзное боестолкновение с духами в ходе этого выхода.

Согласно плану проведения операции, этим кишлаком должен был заниматься пехотный полчок дружественной, афганской армии, пришедший из Джелалабада. Ему была поставлена задача скрытно выдвинуться к Вудаву, двумя батальонами окружить населённый пункт, а третьим — произвести в кишлаке зачистку и, попутно, осуществить призыв в армию. Казалось, так тому бы и быть, но штабные стратеги не учли одного — воевать афганская армия совершенно не желала. Отважно сражались лишь те, кого к этому обязывали законы кровной мести, а остальной контингент, получив в руки оружие, при первой же возможности бесследно растворялся в родных для них горах. Воинская часть из города Джелалабада не была исключением, и через пару дней из оставшегося в полку личного состава удалось сформировать всего лишь один сводный батальон, тоже, разумеется, не горевший желанием проявлять чудеса доблести и отваги при взятии Вудаву. Но армейские стратеги нашли выход из этой неловкой ситуации, заменив афганские батальоны советскими, ведь всё гениальное просто. Комбриг, получив приказ из штаба армии об оказании помощи «братьям по оружию», плевался и чертыхался, но приказы не обсуждаются, они, как правило, выполняются…

Выдвигаться к кишлаку было решено на бронетехнике. Ближе к левому отрогу шла колонна третьего мотострелкового батальона на боевых машинах пехоты, вдоль правого отрога — колонна ДШБ, на боевых машинах десанта. Воины «братской» армии, ехавшие на броне, после блокирования батальонами Вудаву, должны были войти в кишлак и выполнить стоящую перед ними задачу.

С двухчасовым опозданием, кое-как усадив бравых афганских воинов на свою бронетехнику, батальоны втянулись в безымянное ущелье. Вслед за ними, на двух новеньких боевых разведывательных машинах и одном трофейном БМП по центру ущелья в направлении Вудаву выдвинулась и разведрота старшего лейтенанта Казачёнка с корректировщиком артиллерийского огня лейтенантом Кольченко и двумя его бойцами. Рота имела не совсем обычное для неё задание: не ввязываясь в бой, стать на время глазами, находящегося в базовом лагере, штаба бригады.

Неожиданно движение колонн застопорилось. Дорогу технике перегородила гигантская трещина, проходящая по всей ширине ущелья. Она, скорее всего, была следствием недавнего землетрясения, эпицентр которого находился как раз где-то в Лагмане. Её ширина составляла от трёх до пяти метров, а глубина — от полутора до двух, такой вот, созданный природой, естественный противотанковый эскарп. За этой расщелиной ущелье сворачивало влево. Подразделения, покинув броню, продолжили выдвижение в пешем порядке по склонам хребтов, окружавшим Вудаву. Им предстояло пройти километра три.

Сам кишлак не попадал в зону огня артиллерийских батарей, занявших огневые позиции в районе временного лагеря; от снарядов его защищал нависший над ним высоченный горный отрог, и Максим на время превратился из активного участника событий в пассивного созерцателя. Температура воздуха ещё с утра зашкалила за пятьдесят, а, следовательно, про вертолёты можно было забыть. По центру повернувшего налево ущелья возвышалась весьма странная гора. Она была сложена из гигантских округлых валунов размером с хороший сельский дом. Внутри этой горы, среди образующих её камней, имелись многочисленные пустые пространства, замысловатые ходы и лазы. Со стороны это коническое сооружение напоминало сюрреалистичный громадный муравейник, достойный кисти Сальвадора Дали.

От расщелины до «муравейника», было метров шестьдесят, и Казачёнок решил устроить на нём свой наблюдательный пункт. Покинув бронемашины, раскалённые полуденным зноем, как сковороды чертей в аду, разведчики рассредоточились между валунами по всему этому каменному конусу. С высоты были видны выдвигающиеся батальоны, да и сам кишлак был, как на ладони. Вокруг царило спокойствие. Ни единого выстрела. Тишь, гладь и Божья благодать, но в песне жаворонка, зависшего в выгоревшей синеве неба, изредка проскальзывали тревожные нотки. С этого момента и начало срабатывать волчье чутьё командира разведывательной роты.

— Не нравится мне эта тишина, — Казачёнок направил бинокль на лежащий перед ними населённый пункт, — Макс, глянь-ка, на кишлак.

— По мне, кишлак, как кишлак, я его уже минут пять рассматриваю. Тихо и пусто, ни одного человека. Вряд ли «зелёные» там кого-нибудь найдут, — пожал плечами лейтенант.

— В кишлак нас не пустят. Будет счастьем благополучно унести отсюда ноги. Надо срочно остановить выдвижение батальонов… — озабочено пробормотал себе под нос Виктор, — Антонов! Связь с комбригом! Немедленно!

— Вить, да в чём дело? Что ты там такого увидел? — Максим недоуменно уставился на ротного.

— Как ты не понимаешь… В кишлаке — ни души, а по улицам пешком разгуливают куры. Ты что думаешь, что у духов не было времени эвакуировать свою живность? Да они просто уверены, что не пустят нас в посёлок. Наверняка ведь знали, что на зачистку пойдет афганский полчок, а уж они-то, мародёры знатные. Да сколько ж их тут, раз они двух наших батальонов не испугались?

— «Урал», «Урал», я «Маска», приём! — уныло талдычил в гарнитуру радиостанции радиотелефонист, вызывая на связь командование бригады.

— Беридзе! Вторую рацию сюда! На частоту третьего батальона! Живо! Макс, дай команду своему связисту настроить станцию на волну ДШБ, на прослушку. Да где же этот «Урал»? — ротный заметно нервничал, что было ему совершенно несвойственно.

— Товарищ старший лейтенант! Комбриг… — обратился к командиру связист, передавая ему гарнитуру.

— «Урал», я — «Маска», необходимо остановить батальоны и вернуть их к своим бронегруппам. На подходе к кишлаку — ловушка, я «Маска», приём.

— «Маска», на основании чего делаешь такой вывод? Я «Урал», приём.

— «Урал», по кишлаку разгуливают куры… Долго объяснять, остановите батальоны, иначе мясорубка будет похлеще, чем Харе и Нангаламе…Я «Маска», приём.

— «Маска», а бараны там у вас по улицам не гуляют? — куры, разгуливающие по улочкам Вудаву, у комбрига явно не ассоциировались с вероятной мясорубкой. — Действуем по плану, усильте наблюдение. Я «Урал», конец связи!

Казачёнок передал гарнитуру связисту и длинно выругался. Он поднёс к глазам бинокль и стал внимательно рассматривать, не успевшие ещё далеко уйти, батальоны. Во всей округе царила благостная тишина, но внезапно справа, со стороны горного хребта, по которому шёл третий батальон, послышались выстрелы.

— Ну вот, понеслась кирза в рай… — пробормотал себе под нос ротный.

Эфир наполнился переговорами и треском. Ротные наперебой докладывали комбату, что огонь был открыт по разбегающимся зелёным. Зелёными было принято называть солдат и офицеров афганской армии за их внешнюю схожесть с братвой из банды батьки Ангела, знакомыми всем по телефильму «Адъютант его превосходительства», за разнообразие военной формы и за отсутствие в их рядах воинской дисциплины.

— Сейчас они и от десантников сбегут, — тихо предсказал Казачёнок и в подтверждение его слов слева вспыхнула перестрелка, и эфир взорвался уже во всех трёх радиостанциях.

Суть переговоров сводилась к тому, что зелёные неожиданно пропали, словно сквозь землю провалились. Растворились без осадка, под прикрытием огня невесть откуда взявшихся моджахедов, как паршивый, индийский кофе, купленный в бригадной автолавке. Движение батальонов застопорилось. Блокировать кишлак теперь не имело смысла.

— Вот не думал, что нас спасут зелёные, — немного взбодрившись, произнёс ротный, — сейчас духи начнут стрелять по батальонам и перебрасывать людей и вооружение для блокирования выхода наших к бронетехнике. Они здесь все тропки знают. У нас на всё про всё есть час — час тридцать, чтобы избежать грандиозных потерь. Не больше.

Действительно, долина быстро наполнялась звуками разнообразной, но пока ещё далёкой стрельбы. Позиции батальонов, не успевших занять доминирующие высоты, были крайне уязвимы, и комбриг дал им команду на отход. Разведроте была поставлена задача, используя своё выгодное положение, контролировать и, по мере возможности, прикрыть отход подразделений к бронегруппам и только потом отходить самой.

— Теперь успех нашего безнадёжного дела будет зависеть от того, как быстро слиняют батальоны, и успеют ли духи передислоцировать ближе к расщелине свои крупнокалиберные пулемёты и гранатомёты с того места, где готовили нам ловушку. Я бы на их месте за час уложился, — Виктор был немногословен.

Батальоны торопить не требовалось. У комбатов опыта было — через край, они воевали в этих горах с самого начала боевых действий и прекрасно понимали, что фактор времени сейчас — решающий. Успеют в срок к бронетехнике, значит, сохранят жизни своих подчинённых, а не успеют… Геройски гибнуть, 66-й бригаде, конечно, не привыкать, но всё же лучше до этого дело не доводить.

Через полчаса, отделавшись несколькими ранеными, батальонные колонны тронулись в направлении базового лагеря, и разведрота получила разрешение на отход.

— Нет задачи неблагодарнее, чем прикрытие отхода более крупных подразделений. Все силы и средства противника, сосредоточенные им для боя с двумя батальонами, обрушатся вскоре на наши головы, и горе нам, если мы не успеем вовремя выскочить из захлопывающейся мышеловки. На нашей стороне лишь ширина ущелья, гарантирующая, что стрелять по нам будут с приличного расстояния, и время, необходимое духам для завершения передислокации тяжёлых пулемётов из глубины ущелья. Да ещё наша собственная удача, и если у противника не окажется под рукой снайперских винтовок, то мы проскочим. Должны проскочить! — разразился поучительной проповедью Казачёнок и отдал приказ на спуск роты к подножию горы-муравейника.

— Может долбанём по склонам отрогов рядом с расщелиной? — на всякий случай спросил Максим, прекрасно понимая, что эффект от артиллерийского огня скорее всего будет чисто психологический.

Так уж вышло, что траектория стрельбы проходила параллельно склонам ущелья, и поэтому большая часть осколков улетит в пустоту. Духи, расположившиеся в самом начале изгиба левого отрога, вообще недосягаемы для наших снарядов, а справа трещина упирается в небольшой каньончик, который накрыть огнём гаубиц Д-30 и «Града» точно не удастся.

— Нам это сейчас, как мёртвым припарки, разве что для острастки. Вертушки смогли бы выручить, да где ж их взять? На всякий случай, пристреляй близлежащие к расщелине склоны, но снаряды зря не трать. Для них наш огонь, что слону дробина, да и времени у нас в обрез. С горки спустимся, и начнётся свистопляска. Три минуты тебе на пристрелку, — Казачёнок ловко спрыгнул на нижний валун и, по-кошачьи соскользнув с него, скрылся в лабиринте проходов.

Радиотелефонист лейтенанта Кольченко, весёлый башкир по фамилии Галиев, связался с огневыми позициями и передал телефонную гарнитуру своему командиру.

— «Амур», я «Туман». Первой, цель 101, квадрат 16-09, по улитке 6. Третьей, цель 102, квадрат 37-14, по улитке 9. Осколочно-фугасным. По одному снаряду, основными, огонь! Реактивной, навести в цель 101 и 102 по одной установке, и учесть поправки, которые будут получены в ходе пристрелки стволами. Я «Туман», приём! — взаимопонимание с огневиками уже давным-давно было тщательно отработано, и офицеры-артиллеристы понимали друг друга с полуслова.

— Первая. Выстрел! Полётное время — 28 секунд, — голос далёкой огневой позиции казался напрочь лишённым эмоций.

— Принято, первая выстрел, — продублировал Галиев.

— Третья. Выстрел! Полётное 31.

— Принято, третья выстрел.

Разрывы снарядов, прилетевших к подножию гор, с высоты были видны, как на ладони.

— Первой, правее 00-30, дальше 300. Веер 003. Третьей, левее 00-10, дальше 150. Веер сосредоточенный. По одному снаряду, основными, огонь! — переданные ровным, спокойным голосом Галиева улетели в эфир скорректированные лейтенантом установки для стрельбы.

Снаряды рванули практически в намеченных местах и, передав на батареи незначительные корректуры, Кольченко с Галиевым приступили к спуску.

Разведчики готовились к броску через простреливаемую с двух сторон, открытую и ровную, как бильярдный стол, каменистую площадку, лежавшую между ними и боевыми машинами, стоявшими перед разломом. Камни подножия конической горки укрывали их от пуль, летящих с отрогов гор. Казачёнок, собрав в просторном гроте всю роту, приступил к инструктажу.

— Перемещаемся перебежками, в два потока. Правый поток регулирую я, левый — лейтенант Кольченко. Бежим зигзагами, без всяких там перекатов. С ходу спрыгиваем в расщелину. В ней не задерживаемся, она вся насквозь простреливается, выбираемся из неё, и каждый залезает внутрь той машины, на которых приехал сюда. По нам бьют с двух сторон, но сильно бояться не стоит — стреляют не прицельно. Сами знаете, на расстоянии семисот метров и дальше размер мушки прицела превышает видимый силуэт человека, так что все прячемся за мушками духов! А если серьёзно, то надо просто очень быстро бежать, чуть меняя направление движения. Макс, выпускаем бойцов по моей команде, с разными временными интервалами между парами. Последними уходим втроём: я, ты и твой Галиев. Вопросы? Вопросов нет. Разделились на две группы! Пятнадцать человек со мной, шестнадцать — с Кольченко.

Через несколько секунд ротный увёл свою группу к правому выходу из-под каменной горки, затем связался по рации с «коробочками», и те подошли к самому краю расщелины. Дело оставалось за малым: пробежать шестьдесят метров под свинцовым дождём, хоть и не прицельным, но достаточно сильным, преодолеть разлом и заскочить под защиту брони.

— Максим! Готов? — донёсся до лейтенанта голос Казачёнка.

— Витя, погоди чуток. Я сейчас вызову беглый огонь двух батарей по ближайшим склонам, как договаривались, минуты на три. За это время должны успеть пробежать все. Как говорится, не убьём, так хоть напугаем. С разрывом первого снаряда отправляем первую пару. Хоп?

— Хоп! — донеслось в ответ.

Общение с огневыми не заняло много времени, и через несколько секунд в телефонной гарнитуре радиостанции раздался знакомый голос.

— Выстрел!

— Секунд через двадцать рванёт, и сразу же запускаем первую пару! — крикнул лейтенант Казачёнку.

Испуганные громкими человеческими голосами, под сводами грота метались ласточки, явно не желая улетать от своих гнёзд, прилепившихся то там, то здесь к сводам этого гулкого каменного зала.

— Хоп! — скупо донеслось в ответ, и через небольшой промежуток времени, услышав в воздухе шелест пролетевших к дальнему отрогу снарядов, ротный скомандовал «Вперёд!»

То, что последовало за этим трудно описать словами. Разрывы артиллерийских снарядов, наверно, немного отвлекли душманов, но на плотности их огня это никак не отразилось. С появлением на открытой площадке первой пары солдат горы проснулись окончательно. Со склонов работало, по крайней мере, два ручных пулемёта и порядка двадцати карабинов и автоматов. Бойцы бежали, позабыв про зигзаги, пули выбивали каменную крошку и поднимали фонтанчики пыли вблизи их ног. Мировой рекорд в беге на шестьдесят метров, скорее всего, не устоял. Когда бежавшие первыми начали выбираться из расщелины, на смертельно опасную дистанцию ушла вторая пара, отвлекая часть вражеского огня на себя. Затаившиеся под горой, cжав кулаки, смотрели им вслед. Обстрел, становящийся всё интенсивнее, чем-то напоминал набирающий темп и силу дождь, когда первые капли, долетевшие до земли, медленно, но, верно, перерастают в настоящий ливень с градом. Капли и градинки ударяются о землю, то здесь, то там, оставляя на поверхности мокрые отметины. Количество капель-градин непрерывно возрастает, и вот уже они стучат по земле всё чаще, чаще, чаще, чаще… И вот уже невозможно сделать и шага, не угодив под летящую с небес шрапнель…

В это же самое время в одном из гротов на склонах хребта, нависающего над Вудаву, на камне сидел человек лет пятидесяти в белой чалме, типичном пуштунском одеянии, с чётками в левой руке. Морщины уже успели проложить свои борозды на его до черноты загорелом лице. У его ног лежал автомат Калашникова, а на груди висел полевой бинокль. Это был, так называемый, командующий восточным фронтом Афганистана Юнус Халес. Позади него стоял телохранитель, ещё один человек с радиостанцией сидел на каменном полу пещеры. Рядом с Халесом, на соседнем камне, расположился, облачённый в серые шаровары и длинную рубаху такого же цвета, Антонио Нери. У него на коленях лежала жилетка, в левой руке он сжимал снятый с головы паколь — традиционный мужской головной убор жителей этих мест, а правой держал поднесённый к глазам бинокль.

— Если честно, я не верил в твой замысел, но эти шайтаны действительно сами лезли в западню, — негромко сказал полевой командир, — Аллах для чего-то спас неверных, зато у меня появилась ещё одна сотня моджахедов.

— Никто бы их не спас, если бы ваши люди не открыли огонь без разрешения, — недовольно поморщился Антонио.

— Они вступились за единоверцев, это уважительная причина, — приглаживая бороду, возразил ему Халес.

Звуки разрывов артиллерийских снарядов заставили их вновь поднести к глазам бинокли. Шурави наугад стреляли по склонам хребтов. По дну широкого ущелья двумя колоннами уходила бронетехника советских батальонов, и лишь в районе пирамидальной горки сиротливо жались друг к дружке три боевых машины. В оптику были видны солдаты, перебегающие под обстрелом от подножия горы к своей бронетехнике.

— Эти тоже уйдут. Не успеет Аббас переместить туда свои ДШК и ЗПУ, — огорчился Юнус, — жаль, что наши «аисты» не умеют летать.

— Да, удача сегодня сопутствует шурави, — согласился с ним Нери.

— Но и мы не в проигрыше, — ожесточённо щёлкнул чётками Халес, — мы ещё заманим этих же шайтанов в смертельный капкан. Я уверен, что они обязательно сунутся в Салау, а там — кяризы по всей долине! Вот где мы возьмём их в клещи по-настоящему. Жаль, что миномётчиков с нами нет.

— Всему свой срок. Миномётчики у нас появятся не раньше лета. Фил Кроу с Усамой хоть и гоняют их до седьмого пота, но артиллерийская наука совсем не проста… — ответил Антонио. — Достопочтенный Юнус, скажи мне, зачем твои моджахеды впустую тратят патроны, паля по русским с расстояния почти в километр? Ведь всё равно не попадут.

— Никогда заранее не знаешь, попадёшь или нет, — глубокомысленно изрёк крёстный отец Нангархара, — на такой большой дистанции траекторией пули управляет Аллах, и только он знает, куда она полетит. Ты погляди, шурави бегут, петляя, как трусливые зайцы!

«Делать твоему Аллаху больше нечего, как управлять летящими пулями», — подумал про себя американец, а вслух сказал, — «бегут по правилам военной науки. Судя по всему, это разведрота во главе со своим командиром, за голову которого вы назначили немалое вознаграждение.

Халес со скрежетом сжал в кулаке бусины чёток и со злостью сплюнул на камни грота.

— Этот шайтан мой личный враг!

— Хотите поквитаться с ним за Сурхруд?

Халес молча развернулся в сторону американца и уставился на него вопросительным взглядом.

— Есть у меня одна задумка. Если бригада сунется в Салау, то скорее всего будет действовать по сегодняшнему шаблону: батальоны блокируют и прочёсывают кишлак, а разведчики, как и сегодня, ведут наблюдение за долиной. Запустим шурави в кишлак, пусть они поиграют там в кошки-мышки с «аистами» Аббаса. В кяризы они не сунутся, а когда пойдут обратно, ваши люди сядут им на хвост. Прикрывать их отход, кроме разведроты, будет некому, а в ходе боя отряд Ариана, вынырнув из-под земли, появится около разведчиков совершенно неожиданно.

— Мне по нраву твоя задумка. Да услышит тебя всевышний! — Юнус Халес молитвенно сложил ладони у груди и склонил голову. — Очень нравится.

Офицеры, выпускавшие солдат, подбадривали их, как могли, улыбались и шутили, прекрасно осознавая, что согласно теории вероятностей, после очередного удачного забега, шансы на благоприятный исход для оставшихся уменьшаются. Всё, как в русской рулетке, где с каждым последующим нажатием на курок, вероятность получить пулю в висок значительно возрастает. У любого везения, разумеется, есть предел, но в направлении боевых машин уже отправилась последняя солдатская пара, отчаянно сверкая подошвами горных башмаков. Тридцать бойцов целыми и невредимыми проскочили между струйками свинцового дождя. Боевые машины роты из своих пушек и пулемётов вели огонь по склонам, пугая засевших в скалах, духов, стремясь хоть как-то помочь своим товарищам.

Беглый огонь артиллерии, длившийся непрерывно все три этих долгих минуты, прекратился. Стало значительно тише. Стреляющие горы тоже взяли паузу: не вижу — не стреляю, закон и, если машины не уходят, значит, под горой ещё кто-то остался и, скорее всего, те, кто остался — командиры. В споре Удачи со Смертью был взят тайм-аут.

Казачёнок подошёл к лейтенанту и стоящему рядом с ним Галиеву, достал пачку сигарет, и все трое, молча, закурили. Четвёртым, незримым, участником перекура был страх, на который они, вроде бы, уже привыкли не обращать внимания, но куда от него денешься? Страх не терпит одиночества, ему не выжить без людей. Он, как конченный наркоман, всегда появляется там, где можно разжиться изрядной дозой адреналина. Он всегда должен быть с людьми. С живыми людьми… А те уже заканчивали короткий перекур, сигареты в их пальцах слегка подрагивали, ведь каждый из них понимал, что у подброшенной монетки не может всё время выпадать только решка…

В тени грота было сумрачно. Гулявший по переходам подземелья ветерок приятно остужал обожженную солнцем кожу, ласково трепал выгоревшие волосы офицеров и по-матерински нежно гладил остриженную наголо голову солдата, а за пределами пещеры, лениво наблюдая за людской суетой, слепило глаза, безжалостное афганское солнце.

— Чутьё-то, что подсказывает? Прорвёмся? — Максим старался не смотреть в глаза ротному, давая тому возможность ободряюще соврать.

Струйка сизого дыма от тлеющей сигареты причудливой спиралью тянулась к выходу из грота и растворялась в белёсой голубизне воздуха. Виктор щелчком отбросил в сторону догорающий бычок.

— На этой войне я многое повидал. И со смертью встречался, и удача не раз навещала, но такого везения припомнить не могу. Я, если честно, Бога молил, чтобы выжили все, а сам думал, что трёх-четырёх обязательно зацепит. А вышло так, как вышло… Они уже вытащили свой счастливый жребий. Теперь наш черёд. О теории вероятностей на время лучше не забыть. Главное — удачу не спугнуть. Докуривайте, и вперёд! Галиев по центру, мы с тобой по бокам. Как говорится, масть идёт лишь пять минут. Прикинь, как духи ждут последнего забега! У них ведь полный облом пока. Накажет их Аллах за это! Обязательно накажет. Не их день… Макс, залп реактивной установки сколько по времени длится? — неожиданно спросил Виктор, забрасывая за спину свой АКМ и поправляя снаряжение.

— Восемнадцать секунд, — с полуслова поняв намёк ротного, ответил лейтенант и посмотрел на Галиева, но тот уже протягивал ему телефонную гарнитуру своей радиостанции.

— «Амур», я «Туман», реактивщики по цели 101 и 102 готовы? Поправки предыдущей пристрелки учли? Приём.

— Поправки учли, по целям готовы. Приём, — ответила огневая.

— Не подведите, родные. Двумя БМ. Цель 101 и102. По полному пакету. С Богом, огонь! — облизнув языком пересохшие губы, скомандовал лейтенант.

— Пуск! Полётное 31. Удачи и до скорой встречи на огневой позиции!

— Ну что, мужики? Как ракеты завоют — бежим! Друг на другом следить! Сзади нет никого, подбирать нас некому будет… — заслышав приближающийся гул ротный первым двинулся в сторону боевых машин, стоящих, вроде бы, так близко.

Из-за яростного свиста в ушах не было слышно ни одиночных выстрелов карабинов, ни пулемётных очередей, ни даже грохота разрывов снарядов двух установок «Град». Лишь изредка, скосив взгляд на бегущих рядом, они видели фонтанчики от ложащихся им под ноги пуль, ну а пуль, летящих в них самих, они не замечали, и только выбитая ими каменная крошка слегка секла по ногам. Первым, как ни странно, цели достиг, бежавший с тяжёлой радиостанцией за спиной, Галиев, с самого утра жаловавшийся на подвёрнутую ногу. На десятую долю секунды позже него из расщелины показался Казачёнок. Следом за ними до брони добрался, стартовавший последним, Кольченко. Он немного задержался, чтобы оценить залпы своей родной реактивной батареи.

Духовский огонь к этому моменту достиг уже какой-то невероятной плотности. Оттолкнувшись ногой от стальной гусеницы, лейтенант одним прыжком взлетел на бэрээмку. По ней вовсю плясали пули, словно майский дождь по жестяной крыше. Сделал последний шаг, Максим рыбкой нырнул в открытый люк боевой машины. Он успел подумать, что наверняка разобьёт голову о какие-нибудь торчащие там железяки, но притормозить хоть на сотую долю секунды было выше его сил. Его голова и плечи уже начали своё погружение в десантный отсек, кровь в висках бешено пульсировала, а в мозгу синей птицей удачи билась восторженная мысль — живой!!! Но радоваться было рано. В БРМ смогла вместиться лишь верхняя часть туловища Максима. Неожиданно выяснилось, что машина была забита людьми до самого предела. Кильки в консервной банке, пожалуй, чувствуют себя свободнее. Ноги офицера гребли в воздухе, но это совсем не помогало ему погрузиться внутрь хотя бы на сантиметр. Свинцовый дождь, усилившись до ливня, яростно хлестал по стальной броне — духам очень хотелось прострелить геройски торчащую из люка задницу лейтенанта Кольченко. И в это мгновение случилось страшное — одна из их пуль всё-таки нашла свою цель.

Обжигающий поток раскалённой лавой хлынул по спине Максима, сковав душу и тело смертельным ужасом. В следующие мгновенье этот поток уже вовсю лизал своими жаркими, липкими языками грудь, плечи, шею. Лейтенант вскрикнул и, перестав дергаться, застыл. Боли он не почувствовал, в горячке боя так бывает. В этот момент он отчётливо увидел красавицу Смерть, как две капли воды похожую на молодую Джину Лоллобриджиду. Невзирая на трагичность момента, она умирала от смеха, буквально покатывалась, держась за живот. В её сверкающих карих глазах дрожали слёзы, естественно, то же от смеха.

«Сука!!!» — промелькнуло в лейтенантской голове.

Максиму было ужасно обидно, надо же, как не повезло, ведь эта пуля запросто могла разнести вдребезги его буйную голову, и он уже не испытывал бы ни малейших мучений. Но у него сроду всё никак у людей, а ей, дуре, смешно! Ранение в ягодицу в полевых условиях — смертельно. Кровь из перебитых артерий не остановить, а до медсанбата не добраться, ведь вертушки раньше вечера не прилетят. Вспомнился бой в Печдаринском ущелье, как долго и мучительно умирал раненый в горло солдат, пытаясь пальцами остановить кровотечение. Как он всё смотрел и смотрел на бегущих по камням муравьёв, словно пытался постичь некую, внезапно открывшуюся ему, тайну…

По обмякшему телу офицера прерывистой волной пробежала предсмертная дрожь. С его губ сорвался жалобный стон, и горячие, солоноватые капли покатились вниз на плотно сидящих бойцов. Оттуда, из глубины, как из тумана загробного мира, до него донеслись растерянные солдатские голоса:

— Лейтенанта убило! Лейтенанта убило!

Максим успел прожить на этом свете двадцать четыре года, но, как ни странно, кадры прошедшей жизни не мелькали перед его глазами. Лишь хохочущая, зараза Смерть, которая вот-вот подарит ему свой ледяной поцелуй. Вспомнилось, не к месту, что риск — это поцелуй Жизни в губы… Дорисковался. Оказалось, не Жизни, а Смерти… Поцелуй красавицы с карими глазами… Ему захотелось в последний раз глянуть на голубое небо, увидеть хотя бы маленький его кусочек, но как разлепить залитые кровью глаза? Кольченко поднёс слабеющую руку к лицу и провёл ладонью по слипшимся от крови векам, приоткрыл глаза: крови на руке не было, но она стала мокрой от какой-то горячей жидкости. Не кровь? А что же? Не может быть… Отказывающийся разумно мыслить, умирающий мозг лейтенанта ещё успел подумать, что, наверно, пуля пробила мочевой пузырь, и это всё равно смертельно. Лучше бы уж кровь, как-то романтичнее и красивее… Какая-то, уж совсем нелепая, Смерть…

Сидящие внутри БРМ бойцы, видимо сумели всё-таки сделать полный выдох, как-то поджались, и умирающий лейтенант проскользнул внутрь салона на подхватившие его солдатские руки. Когда истерзанная душа Максима уже собралась окончательно покинуть тело и отправиться в район третьего круга рая, откуда-то издалека, из уже остававшейся в прошлом жизни, раздался тихий голос, который растерянно, но очень ясно произнёс:

— Это не кровь. Это отвар верблюжьей колючки. Хлопцы, да у него ж просто фляжка прострелена!

Возвращение из мира мёртвых свершилось мгновенно.

— Фляжка — не ляжка!!! — во всю глотку заорал внезапно оживший лейтенант, он хотел ещё что-то добавить, но не успел — замкнутое пространство салона БРМ заполнилось раскатами гомерического хохота разведчиков.

Нервное напряжение после забега под душманскими пулями, наконец-то, нашло свой выход. Громче всех смеялся Максим, вспоминая, почему-то, хохочущую красавицу. Отставшая истерика, всё-таки, догнала его. Внутри боевой разведывательной машины царило дикое безудержное веселье, а по броне настойчиво, каплями смертельного, но уже не опасного, дождя продолжали стучать пули…

А экипажу соседней машины в это время было не до веселья. Трофейная БМП не заводилась. Сидевший рядом с механиком-водителем ротный, на секунду прикрыв глаза, представил, что с ними произойдёт, если духи развернут каким-то образом доставленную к разлому зенитную пулемётную установку. Она продырявит их недостаточно крепкую броню, как консервную банку. Стартер явно был не исправен, а вот внутренняя связь в машине работала превосходно.

— Церенов, у тебя буксировочный трос есть? — тихим, вкрадчивым голосом спросил Казачёнок у механика-водителя, маленького флегматичного бурята, с узкими щелочками глаз, сквозь которые пронзительно сверкали агатовые бусинки цвета спелой вишни.

— Так точно, есть, — как-то враз всё поняв, и заметно побледнев, ответил солдат.

Он снял руки со штурвала и слегка откинулся на спинку сидения. Чтобы взять на буксир трофейный БМП, стоявшая справа БРМ подъехала своей кормой к его носу. Вторая БРМ встала слева, стремясь максимально прикрыть от обстрела люк над головой бедолаги, которому предстояло вылезти из-под зонтика стальной брони под свинцовый дождик, спрыгнуть на землю, снять буксировочный трос, сцепить им машины и, по возможности, целым и невредимым вернуться обратно.

— Я предупреждал, что техника должна быть исправной? — грустно спросил у бойца командир роты. — Вперёд, боец, цепляй трос к БРМ.

Секунд пять рядовой Церенов сидел неподвижно, видимо молился каким-то своим буддийским богам. Потемневшие до черноты агатовые глаза, окончательно сузились и, не мигая, смотрели через триплекс на фаркоп гусеничной машины, подъехавшей спереди к его БМП. Сделав глубокий вдох, солдат открыл крышку люка и стремглав выскочил наружу. Внутри боевой машины повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь цокотом пуль, бьющихся о броню. Через пару секунд он ввалился обратно, сделал глубокий выдох и, расслабленно улыбнувшись, задраил тяжёлую крышку люка.

— Нет, Церенов, так не пойдёт! Быстро вылезай и цепляй трос, никто за тебя этого делать не станет! — начал злиться Казачёнок.

— Так я всё уже зацепил, товарищ старший лейтенант! Можно ехать! — теперь и эту машину посетил приступ бурного веселья.

Как можно было произвести сцепку машин за столь короткое время, навсегда останется загадкой, и ни сам Церенов, и никто из тех, кто присутствовал при этом, так никогда и не смогут понять природу этого свершившегося на их глазах чуда. Боевые машины разведроты, под мерное постукивание пуль по броне, двинулись к выходу из безымянного ущелья.

Это боестолкновение стало первым, но далеко не последним на той лагманской операции. Главные события были ещё впереди.

Разведрота в сплошной темноте упрямо карабкалась в горы. За плечами разведчиков было немало боевых выходов. И только для двух взводных, прибывших на прошлой неделе по замене из Закавказского и Среднеазиатского военных округов, этот выход был первым. Лейтенанты производили хорошее впечатление, но были не обстрелянными. Первый бой — суровый экзамен и далеко не каждый способен выдержать его успешно. При возникновении смертельной угрозы человеческий организм мгновенно перестраивается и начинает функционировать на пределе возможностей, работа органов чувств обостряется настолько, что порой удаётся каким-то образом взглянуть на самого себя со стороны. В первом бою всё страшно и непонятно: совершенно новые звуки, непривычные ощущения. Терпкий запах реальной опасности, как отравляющее вещество, пытается парализовать твою волю и сковать твоё тело. Первый бой отдалённо напоминает первый прыжок с парашютом, только всё в сотню раз круче и жёстче, да и длится он несравнимо дольше. Бой ждёт разведчиков где-то впереди, а пока цепочка, состоящая из тридцати трёх человек, ползла вверх по скалам.

По склонам соседнего отрога выдвигался десантно-штурмовой батальон. Впереди, там, где отроги соединялись седловиной, располагался перевал через основной хребет, а за ним, в долине Салау, находился кишлак с таким же названием. В нём, по данным каскадовской агентуры, размещалась база душманов.

Басмачи, населявшие долину реки Алингар, в тактическом плане были подготовлены, пожалуй, лучше других. При приближении Советской армии они оперативно уводили женщин и детей в безопасные места и занимали заранее подготовленные оборонительные позиции. На вооружении, кроме автоматов и пулемётов, у них имелись лёгкие миномёты, и даже горные пушки, которыми они весьма грамотно пользовались. Но основной тактической изюминкой считалась их умение мгновенно сближаться с противником на минимальное расстояние, не позволявшее подразделениям бригады использовать свои главные преимущества: помощь авиации и огневую поддержку артиллерии. Дистанция, с которой духи открывали огонь, как правило, была меньше величины вероятного рассеивания снарядов, а так как в бригаде уже имелись потери от «дружественного огня», то комбриг запретил применение артиллерии и авиации в подобных ситуациях. Одно дело, когда солдат гибнет от пули противника, и совсем другое, если убит своими. Мгновенно возникает сутулая фигура военного прокурора, и начинается нудный поиск виновного с последующим наказанием, вплоть до тюремного срока, ведь прокуроры, как всегда, правы. А называть душманов духами, скорее всего, начали именно здесь, в Лагмане, за то, что они всегда появлялись внезапно, как черти из табакерки, с той стороны, откуда их не ждали, а при необходимости, так же внезапно исчезали. Видимо, у них были хорошие инструкторы.

Десантный батальон выходил к заданной точке тремя ротными колоннами: первая рота шла по левому склону отрога, вторая рота и миномётчики — по правому, по гребню хребта продвигалась третья рота во главе с управлением батальона. В каждой роте было по сотне человек. Батальон со своими пулемётными и гранатомётными взводами и миномётной батареей представлял весьма грозную и мощную боевую единицу.

Численность разведроты во время боевых выходов обычно не превышала тридцати человек, в необходимых случаях ей придавался корректировщик огня артиллерии с радиотелефонистом и артразведчиком. Автоматы и три ручных пулемёта Калашникова — вот и вся огневая мощь, но основным и самым главным «оружием» роты, безусловно, был её командир — старший лейтенант Виктор Казачёнок.

Ротным он стал недавно. Здесь, в афганских горах, у него внезапно обнаружился редкий природный дар — дар настоящего воина. Он всегда знал заранее, когда и откуда начнет стрелять противник, и успевал оповестить об этом идущих с ним бойцов, но потом не мог объяснить, откуда к нему поступило это знание. Заложенные на пути следования мины и фугасы он, видимо, чувствовал подошвами своих башмаков. Виктор предугадывал, где роту ждёт подготовленная ловушка, и по какой тропе обойти западню. За время, проведённое на этой войне, он не ошибся ни разу. Судьба берегла, постоянно рискующего жизнью ротного. Пули и осколки облетали его стороной. Казачёнка трижды представляли к званию Героя Советского Союза, и трижды в вышестоящих штабах находили причины для отказа.

С наградами в первые годы войны было совсем плохо. Великая держава оказалась крайне скупа на железные ордена и медали для своих солдат. Не дай бог, вражеская разведка заметит увеличение их производства, как тогда врать на весь мир, что мы в Афганистане не воюем? Приезжавший в бригаду представитель ЦК КПСС именно так и ответил на прямой вопрос, заданный ему офицерами. Государственные награды спускались по разнарядке микроскопическими дозами, и командирам, зачастую, приходилось решать неразрешимую задачу, как после боевой операции разделить два ордена и пять медалей среди двадцати погибших, сорока раненых и между сотней вернувшихся с гор живыми и здоровыми, но явно заслуживающих награждения. Подлое было время…

Казачёнок, как всегда, вёл свою роту по маршруту, не совпадающему с предложенным штабом. Растворившись в темноте, стометровая цепочка разведчиков шла по правому полусклону отрога, пробиралась по почти отвесным скалам, чтобы без потерь и в назначенный срок прибыть в указанную точку, но с совершенно неожиданной для противника стороны. Максим шёл сзади ротного, по привычке ступая след в след, двигаясь приставными шагами по узким карнизам козьих троп. Он не понимал, почему Виктор выбрал именно этот путь, но был уверен, что это — самый безопасный и правильный маршрут. Лейтенант полностью доверял феноменальному чутью своего товарища. Боевой работы для корректировщика огня ночью не предвиделось, ведь главное правило боя, «не вижу — не стреляю», никто не отменял. Максим старался не делать лишних движений, максимально экономя силы, а чёрная афганская ночь, словно пытаясь его подбодрить, раскачивала в зияющей вышине яркую оранжевую звезду над непутёвой лейтенантской головой.

Ленточка джелалабадской разведроты змейкой скользила по скалистому склону горного отрога, забираясь всё выше и выше. Каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего. Едкий пот струйками стекал со лба, заливал глаза, сокращал и без того ничтожную видимость. От недостатка кислорода дыхание становилось всё более затруднённым, ведь воздух на высоте трёх тысяч метров был весьма разрежённым. А ещё Максима мучала жажда, но у разведчиков считалось дурным тоном пить, не закончив подъём, и он терпел. Новенькая фляжка, с горько-солёным на вкус отваром верблюжьей колючки, похлопывала по бедру, как бы напоминая, что она цела и невредима. Мол, цените нас, пока мы живы… Вспомнились события недельной давности, связанные и с самой целебной жидкостью, и с баклажкой, висящей на его солдатском ремне. Лейтенант улыбнулся.

Магическое Семиречье прокручивало на чёрном экране неба звёздную феерию немыслимой красоты, которую не увидишь на равнине. Вокруг всё было чужим и враждебным, но звёзды, висевшие над головой, были свои, до боли родные. Голубовато-белый Регул, золотисто-жёлтый Поларис, светло-изумрудный Мицар, оранжевый Арктур. Все четыре его звездочки, по две на погон.

Шёл восьмой месяц второй войны лейтенанта Кольченко. Крупные операции чередовались с непродолжительными рейдами. Тура-Бура, Сурхруд и Спингар сменялись Асмаром и Бар-Кандаем. Суруби, Мехтарлам и Улусвали-Алингар — Камой и Адой. Три мятежные провинции: Нангархар, Лагман, Кунар. Бригада металась по замкнутому кругу, как белка в колесе. Бесконечный спектакль в театре военных действий. В коротких промежутках между боевыми выходами, как в самом обычном театре, изредка случались антракты. Чаще всего — малые, но иногда, как и предсказывала Максиму его очаровательная волшебница, могли объявляться и большие антракты, в виде отпуска или командировки в Союз. На войне вся жизнь, от антракта до антракта…