Осада. Повести и рассказы

Николай Николаевич Наседкин, 1993

В сборник вошли криминальные повести и рассказы. Если у вас слабые нервы – вам будет тяжело читать эту книгу. Но прочитать её стоит: по сути она – оптимистична, посвящена Жизни, а не Смерти. Да, в этих произведениях людей убивают, калечат, унижают, запугивают… Но если человек не подастся агрессии, не струсит – его сломать, испугать и даже убить невозможно…Многие произведения сборника ранее печатались в журналах («Сыщик», «Кредо», «ФиС» и др.).Впервые книга «Осада» вышла в московском издательстве «Голос» в 1993 году.Содержит нецензурную брань.

ТВАРЬ

Рассказ

1

Кривить душой не буду: сердце у меня ёкнуло.

Ещё бы!

Так всё неожиданно, нелепо. Любой бы на моём месте струхнул. И, главное, я сразу понял: это — не галлюцинации, не бред. Вот что самое жуткое. Хотя я, конечно, поначалу и пытался себя убедить: мол — допился, голубчик, допрыгался.

Но я в тот день не так уж много выпил. Утром пива три кружки. В обед бутылку на двоих с приятелем разлили. Потом в кафе «Лель» я таки выпросил у Нинки, буфетчицы, сто пятьдесят, хотя кобенилась, сучка, кричала: пока, видите ли, пиво не продаст, водкой торговать не будет. Паскуда! Хлебом её не корми, дай человека унизить. Это она со мной, с приятелем, хотя и бывшим, так, а что она с простыми похмельными бедолагами вытворяет?

Тьфу!

Так вот, домой я пришёл вполне в норме. Себя помнил. Разогрел суп. Распечатал банку бражки. Сам её квашу: слабовата, ещё не дозрела, но к водке чуть добавит градусов. Пойдёт. Выпил кружку, супу похлебал. Супец жиденький, из консервов, третий день уже на лоджии киснет, но вроде ничего, есть можно. Я ведь потом, когда это началось, ещё подумал между прочим: не отравился ли я супцом?

Похлебал, посуду сполоснул — с этим у меня строго: порядок в доме какой-никакой должен быть, иначе очень легко окончательно в свинтуса превратиться. Животным быть не хочу.

Нацедил ещё порцию бражки, прихватил в комнату, включил телевизор. Жена с собой много чего забрала, «Горизонт» цветной тоже прихватила, так что мне вот этот недокормыш маленький и бесцветный остался — «Сапфир». Сверкает, долдонит чего-то и — ладненько. Засветил я его, кресло любимое откатил от стены, устроился. Сижу, потягиваю хлёбово, смотрю. Какой-то мордатый дядя в галстуке, с щетинистой причёской, на кабана похож, нагло убеждает: мол, чтобы жить лучше — надо цены снова повысить. Осклабился похабно, харя мясистая лоснится: голодать, товарищи, полезно — врачи советуют…

Мерзавец!

Переключил на второй канал. И вот странно: телек бормочет, за стеной, слышно, вода в ванной у соседей журчит, за окном дети кричат и взвизгивают, а в комнате — тишина. Как бы луч звуковой от «Сапфира» падает, от стены лучик пульсирует, мелкие волны-крики из-за открытого окна всплёскивают, а в остальном пространстве моей квартиры — вязкая масса тишины. Давящей тишины. Я то и дело без нужды откашливаюсь, нарочито соплю, всхохатываю якобы над фильмом, гмыкаю, а порой даже и бросаю два-три слова в сторону экрана. Чёрт, надо было хоть Нинку сегодня вечером к себе затащить — всё живая душа. Чего там говорить, одному по вечерам тошно…

И вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд. Я как раз допил брагу, потянулся поставить кружку на журнальный столик, отвернулся от «Сапфира» и уловил отблеск зрачков. На меня кто-то пристально из полумрака смотрел.

Вот тут-то я ухмыльнулся и сказал себе: поздравляю, голубчик, — допился, допрыгался.

Я постарался сохранить беспечный вид, откинулся на спинку кресла, напряжённо уставился в экран. Напрасно: я всё время чувствовал — кто-то в упор на меня смотрит. Притом откуда-то снизу, почти от пола. Спину враз защекотали мурашки. Я передёрнул плечами, резко повернулся в ту сторону: два горящих в полутьме зрачка вперились в меня из угла.

Я громко произнёс в пространство:

— Так-так-так! Берём себя в руки. Ус-по-ка-и-ва-ем-ся. Три раза глубоко вдыхаем. И — смотрим телевизор.

Трижды вдохнув, я демонстративно потянулся, резво подрыгал ногами и старательно приклеил взгляд к дрожащему студню телеэкрана.

Безуспешно. Через минуту я, не выдержав, скосился — светящиеся точки из темноты угла буравили меня.

Чёр-р-рт! Я вскочил, опрокинув кресло, кинулся к стене, врубил верхний свет. Обернулся: угол — пуст.

Переведя дух, я погладил через рёбра прыгающее сердце, ещё раз, уже облегчённо, чертыхнулся: нервы, чёрт бы их побрал! Впору валерьянку начать пить вместо водочки и бражки. А кстати — хлебнуть бы надо, для успокоения.

Свет я не выключил. Пошёл к столику за кружкой. И вдруг решил: дай-ка гляну за шифоньер. На всякий случай. Между боковиной шкафа и стеной чернела ниша. Сверху заглянуть в неё трудновато: труба отопительная мешает. Внизу же она изгибается к батарее, пространство — пошире. Я встал на колени, подсунул голову под трубой к самой стене, посмотрел в нишу…

— Ах! Ой!..

Отпрянув, я шарахнулся виском о проклятую батарею. В глазах потемнело.

За шифоньером сидела, прижавшись к полу, какая-то тварь. Она походила на грязно-белую кошку. Может, и в самом деле — кошка? Но уж больно взгляд осмысленный и неестественно горящий, да и морда какая-то странная — крупная, несоразмерная с телом, уродская.

Секунд десять я, перемогая боль в голове, корячился у батареи. В мозгу тюкало одно и то же: бред… двери были закрыты… Бред! Двери закрыты!

Наконец я опомнился: ах ты тварь! Я вскочил, бросился в ванную за шваброй. На бегу глянул в кухню: а-а-а, вон что — на лоджию-то дверь распахнута… Но ведь — пятый этаж!.. Однако ж, думать и гадать пока некогда.

Выставив швабру ручкой вперёд, я сунулся в нишу — пусто. Я снова упал на четвереньки, заглянул в узкую щель под шифоньером. Никого. Пополз по периметру комнаты, заглядывая под тумбочку, под диван, под стол…

Ха, конечно, — почудилось! Фу-у-у… Однако ж… Хе-хе! Шуточки плохи…

Я отключил бубнящий телевизор, отнёс швабру на место, постудил висок под краном, выпил ещё кружку бражки и, постелив, лёг спать.

Эх, хорошо бы сразу уплыть в сон, но — куда там. Колючие мысли засвербели в голове, не давали боли успокоиться. Да-а-а, тварь эта мерзкая привиделась мне, понятно, неспроста — сигнальчик, звоночек. Я и сам в последнее время подспудно чувствовал: порю хреновину, так недолго и брыкнуться. А жить-то, братцы вы мои, ещё очень даже хочется и желается. Да ладно, если кувыркнёшься, голубчик, а что, не дай Бог, если крыша совсем съедет? Будешь по квартире на карачках ползать и слюни до полу распускать…

Откровенно говоря, я не ожидал, что так скоро начнутся вот такие всякие проблемы. Всего полгода, как я живу один. Я давно мечтал об этом празднике одиночества. Как же я ненавидел порой жену свою, готов был, кажется, убить. Скандалы, скандалы, сплошные скандалы. Особенно стали они хроническими и горячими, когда мне пришлось уйти с прежней постоянной службы. Не то что поддатым, даже с запахом домой придёшь — визг, тарарам, слёзы.

В один из вечеров сцена вышла уж совсем чересчур безобразной. Я был только слегка подгазован, чуть-чуть на взводе. Невыносимо хотелось выпить ещё. Хотя бы глоток. Я знал: у жены в заначке хранится бутылка шампанского — к Новому году. Я понимал: просить бесполезно. Жена сидела сзади на диване, вязала. Я — в кресле, смотрел телевизор. И как назло, показывали фильм дурацкий, где каждую минуту пьют и пьют — только пробки хлопают.

Где же у неё может быть «шампунь» запрятан? Я позевал, похрустел суставами.

— Ну его, это кино дебильное, пойду лучше чайку хлебну.

И замер: вдруг благоверная моя тоже загорится чаю попить? Но она, ворчнув: «Тебе всё бы хлебать», — отпустила меня с миром. На кухне я для блезиру поставил с грохотом чайник на плиту и бросился шарить по шкафам. Тщетно. Чёрт её подери, наверное, в комнате где-нибудь заныкала… Стой-ка, стой-ка, а — ванная?

И точно, в шкафу со стиральными порошками и мылом покоилась праздничная бутылка. Потея от усилий и страха, я бесшумно свернул ей на кухне блестящую головку, нацедил в чайную чашку шипучей радости, залпом заглотил. Чуть не закашлялся. Быстренько налил новую порцию: скорей, скорей!

Но дверь из комнаты уже хлопнула, приоткрылась кухонная. Я сунул бутылку под стол, бросился к жене, вытолкал её обратно в коридор.

— Уйди отсюда! Уйди, я сказал!

— Что ты там делаешь? Что ты там, подлец, делаешь? — с ходу завизжала она. — Тварь ты такая! Как ты посмел шампанское взять?..

Я, стиснув зубы, держал дверь. Жена её дёргала, била. И — трах! — рифлёное стекло разлетелось в мелкие дребезги. Лицо жены — страшное, перекошенное. Кулак её окровавленный. Она, распахнув донельзя рот, завыла в голос.

Мне бы остановиться, но я захлебнулся злостью, тоже взревел, взвыл от ярости, схватил тяжёлую бутылку из-под стола, замахнулся… Жена, подавившись криком, отскочила, прикрылась красным кулаком. Я жахнул бутылью о край стола.

— На-а-а, дура! Подавись своим паскудным вином!..

2

Я понял: уснуть вот так сразу не удастся.

Мысли-воспоминания давят — это бы ладно. Однако ж, и наваждение не кончается. Я изо всех сил склеивал веки, но продолжал ощущать на себе чужой упорный взгляд. Я же убедился: никого в комнате нет. Чего ещё надо? Нет, нет, нет! Ни-ко-го. Я — один.

Чуть разлепив ресницы, я всмотрелся в темноту. Два зелёных фонарика висели надо мной. Усилием воли я заставил себя не шевельнуться, распахнул глаза во всю ширь: светящиеся зрачки не исчезли. Надо ж было — эх, не подумал! — шторы открыть. В такой тьме что угодно может пригрезиться. Стараясь двигаться плавно, я выпростал правую руку из-под одеяла, занёс её за голову, нашарил тумблер торшера, щёлкнул.

Тварь!

Когда я сплю один, диван-кровать раскладывать нет смысла — постилаю так. И вот теперь на возвышающейся спинке дивана, прямо над моим лицом сидел этот грязный кот, хищно всматривался в меня. Пасть его щерилась совсем по-собачьи: вот-вот, и он вцепится мне в горло.

Скорее от страха, чем осознанно, я наотмашь шарахнул тварь правой рукой по морде. Зверь отпрыгнул, клацнул клыками, выгнул спину, вспушил хвост.

— Брысь! Пшёл, сволочь!

Я вскинул одеяло, хотел накрыть, поймать урода, но он громадным прыжком махнул на тумбочку с радиолой, оттуда — на журнальный столик. Я бросился к нему, запустив тапком. Кот зыркнул на меня бешеным взглядом, сиганул на штору, в мгновение ока повис под самым потолком. С ходу я вцепился в шторину, с проклятием рванул вниз. Гардина рухнула, я еле успел увернуться. Тварь с шипением перемахнула на телевизор, чуть не сорвалась, заелозила по стеклу лапами. Я пнул её с размаху, но угодил по экрану и присел от боли. «Сапфир» влепился в стену и тяжко грохнулся об пол. Враг мой сгинул без следа.

Снизу, от соседей раздался настойчивый стук: кончай шуметь! Я глянул на часы — полвторого ночи. Голова раскалывалась, трещала. Прихватив с собой флакон одеколона, я плотно, на защёлку затворил комнатную дверь. На кухне я разбавил «Гвоздику» водой, превозмогая тошноту, запихал в себя отвратную мутную смесь, залил сверху брагой. Ну всё, докатился, дошёл окончательно — одеколон начал жрать. Но, вроде, полегчало. Вскоре я отключился прямо на стуле, уронив голову на липкий стол.

Ах ты тварь такая! Горло мне хотела перегрызть.Шиш тебе с хреном!

Я ещё поживу…

3

Наутро, разбитый и вконец больной, я, стараясь не смотреть по углам и не обращать внимания на кавардак в квартире, оделся, выпил кружку своего лекарства и ушёл.

В те дни я подрядился продавать исторический роман «Ярмарка» местного автора Яковлева. Каждая книжка стоила девять рублей, из них рублишко — мой. Часам к пяти вечера я наторговал себе восемнадцать целковых. Хватит. Домой идти не хотелось. Куда же податься? Да в «Лель», конечно, больше некуда.

В этом заплёванном гадюшнике я проторчал до самого закрытия. Хорошенько вдарил. Намешал пива с водкой так, что закачало. Вот и славненько! Ещё Нинку прихватить с собой, и — никакие твари нам не страшны. Хе-хе! Мы и сами, когда вмажем, — как твари.

Но Нинка меня ошарашила:

— Не пойду, и всё.

— Да как это ты не пойдешь, сучонка ты разэдакая?

— А вот так, не пойду, и всё, промежду нами всё закончено!..

Упёрлась и — ни в какую. Я и просил, и грозил, и умолял. Даже пытался было всё как есть объяснить: дескать, тварь какая-то в доме завелась, страшно мне одному. Куда там! Нинка как про тварь услышала, окончательно, дрянь такая, заартачилась. Ладно, плюнул я, стребовал у неё откупную бутылку взаймы, поплёлся один.

Дома я первым делом заглянул в комнату, включил свет. Мерзкая тварь с хвостом сидела на самом виду, посреди комнаты, злобно на меня зырилась. Надо бы испугаться, но выпивка надёжно бодрила. Я смачно харкнул в сторону зверя, обложил его матерно, ушёл на кухню. Нахлюпал полный стакан водки, достал горбушку хлеба, вскрыл консервы. Сейчас булькну залпом двести пятьдесят и — бай-бай. Пусть хоть вся преисподняя здесь шабаш справляет. Я приложился к краю стакана и, запрокидывая голову всё сильнее, начал медленно втягивать тёплую муторную жидкость.

Вдруг что-то тяжёлое и мягкое ударило меня в затылок. В лоб впились острые иглы когтей. Нестерпимая боль пронзила голову. Я вскрикнул, дёрнулся, опрокинулся навзничь вместе со стулом, хряснулся теменем о плинтус.

Тут же вскочив, я зажал лоб ладонями, чувствуя — кожа содрана, сочится кровь. Кот, изогнувшись дугой на столе, напружинился, вот-вот снова на меня прыгнет. Сердце у меня стиснуло: почему он меня совсем не боится? Почему?! Я, с ужасом глядя на взъерошенную дикую тварь, пошарил рукой сзади себя: чем бы её садануть? Если она ещё раз в меня вцепится, я заору на весь дом.

Рука наткнулась на кастрюльные крышки: они сушились на стене в специальном ярусном каркасе. Выхватив нижнюю, самую тяжёлую, я запустил её в кота. Тот увернулся, соскочил на пол. Я цапнул другой эмалированный диск, с маху швырнул: на! Он, вращаясь, разрубил бы тварь надвое, если б попал. Но — опять мимо. Ах, тебе мало? Не боишься, гадина? Зверь презрительно меня рассматривал. Я сгрёб двумя руками чайник с плиты и обрушил на кота: гром, грохот, звон, брызги… Тварь, наконец, растворилась за дверью. Снизу послышался раздражённый стук.

Да пошли вы!

Я опустился на стул и сидел, застыв, с полчаса, тупо уставившись на бутылку. Потом налил водки в ладонь, смочил израненный лоб, заскрипел зубами. В бутылке плескалось ещё порядочно. Хотел налить в стакан, но, удивив сам себя, опрокинул поллитровку над раковиной, вытряхнул всё до последней капли. Посидел ещё, подумал, достал из-за стола пятилитровую банку с остатками браги, тоже слил в канализацию.

В ванной глянул на себя в зеркало: ничего себе — видок! Словно в драке побывал. Залез под холодный душ, полоскался, пока не посинел. То и дело в голове мелькала мыслишка: не кликнуть ли соседей на помощь? Однако ж, чёрт его знает: упекут ещё в психушку. Соседи у меня те ещё типы, да и любовью ко мне не пылают — жена постаралась в своё время, настроила.

Хмель окончательно выветрился. Голова, хотя и гудела, но работала ясно. Я прошёл в комнату, всмотрелся по углам — пусто. Где же может он прятаться? А-а-а, да вот же где! Я подкатил журнальный столик к шифоньеру, на столик взгромоздил стул, вскарабкался, заглянул на антресоль. Так и есть, кот лежал на самой верхотуре.

Он опять вёл себя как-то странно: лежал обыкновенно, по-кошачьи, укрылся хвостом, спокойно, мирно щурился на меня золотыми щёлками зрачков. Ещё бы замурлыкал, подлец, тогда б вообще идиллия. Словно не он час тому назад чуть не выцарапал мне глаза.

Я смотрел на кота в упор, но ни страха, ни злости в себе тоже не находил. Устал, видимо. Вдруг мысль юркнула в мозгу: уж не моя ли это благоверная? А что? Она ж ведьма ведьмой. Обернулась хвостатой тварью и терзает теперь меня, мучает…

Впрочем — бред. Пора кончать. Я спустился, принёс из кухни консервы, которые чудом каким-то устояли на краешке стола, подсунул банку коту (или кошке — чёрт там разберёт) под нос. Зверь хмуро на меня взглянул, равнодушно свернулся калачиком, затих. Почему он ничуть не тревожится? Ведь я могу схватить его сейчас и… А что, если топорик отыскать?

Кот, словно учуяв мои мысли, приоткрыл один глаз: мол, хватит глупостей.

— Ну и бес с тобой, — устало сказал я и оставил его в покое.

Только лишь я коснулся подушки головой, как провалился в тёмную, бездонную — без сновидений — пропасть.

4

Бывшая тёща искренне обрадовалась, увидев меня на пороге.

Это меня вдохновило. Мы с ней вопреки поговоркам-анекдотам друг на дружку никогда не злобились. Журила она меня, бывало, за лишнюю рюмашку, но — жалостливо, с сочувствием. И когда доводилось ей при баталиях наших семейных присутствовать, чаще мою сторону держала, дочку свою от излишней злобы урезонивала.

Жены дома не оказалось — в баню она пошла. Я вспомнил: сегодня же воскресенье — Божий день. Значит — Бог в помощь. Тёща начала удерживать: здесь дождись, чай вот закипел, щи разогреваются. При слове «щи» я сглотнул слюнки, но всё ж решительно взялся за ручку двери: пойду встречу. Ждать не было сил.

Городская баня дымила на соседней улице. Я встал у крыльца и вскоре увидел свою Галину Фадеевну. Она меня не заметила. Шагов полста я шёл за ней вплотную в странном волнении, никак не находя решимости окликнуть. Наконец проглотил ком в горле.

— Галя!

Она обернулась и — вспыхнула, качнулась ко мне. Лицо её, розовое, сияющее, было детски беззащитным без косметики, милым и родным. Но тут же она нахмурилась, насупилась, отступила на шаг.

— Чего тебе? Зачем припёрся?

— Галь, не надо… Я прошу… Я по-серьёзному…

Меня бодрила-подбадривала её первая реакция, непроизвольная: не безразличен же я ей?

Долгим, тяжёлым, мучительным, изматывающим получился тот наш разговор. Жена поставила жёсткий ультиматум: лечиться. Как я ни корчился, ни извивался — пришлось согласиться. Тёща по радостному случаю обрадовано колготилась, потчевала меня соленьями-вареньями и всё приговаривала:

— Так-то лучше, ей-Богу. Мирком да ладком — оно и справнее. Без водочки-то куда как слаще жить…

Она знала, что говорила: муж её, Галин отец, сгорел от пьянства.

5

— Ты кота завёл? — жена удивлённо разглядывала грязно-белое животное.

Я тоже с неприятным удивлением воззрился на тварь, которая — вот новости! — задрав палкой хвост, делала поползновения потереться о наши ноги. В глубине души я надеялся, что этот мохнатый чёрт с появлением жены исчезнет из квартиры напрочь. И вот — здрасте вам! — чуть не ластится, корчит из себя мирную домашнюю живность.

— Да скучно одному было, — пробормотал я. — А тут он или она, до сих пор не знаю, появился. Через лоджию, что ли, влез.

— Через лоджию?

— А что ты думаешь, коты, знаешь, какие шустрые.

— Ты хоть помыл бы его.

Я невольно хмыкнул. Помыть… Такого зверя, пожалуй, помоешь.

Но, как ни поразительно, жена без лишних разговоров действительно прополоскала кота (он оказался всё же «мужиком») в тазу с антиблошиным шампунем. Кот мирно фыркал и не царапался. Он вообще теперь притворялся обыкновенным домашним котом. Небольшие, правда, странности за ним остались. Он, например, не ел. Совершенно. По крайней мере, на наших глазах. И не гадил. Оно бы и к лучшему, однако ж — раздражает. Как же это: живое существо и не ест? И ещё: почему эта тварь не мурлычет, не мяукает? Немая, что ли? Да разве бывают кошки немые? Бред какой-то!

Пробовал я ещё пару раз шугануть зверя из квартиры, но быстро отступался. Кот мгновенно впадал в ярость, раздувался до чудовищных размеров, изготовлялся к прыжку. Это поддатому можно с такой дикой тварью сражаться, у трезвого — коленки слабоваты. Чёрт с ним, ещё перегрызёт ночью горло…

Ладно, как-нибудь всё образуется, потом, когда жизнь окончательно и полностью в нормальную колею войдёт. Пока же я старался не обращать внимания на мохнатого выродка, да и не до него было: каждый день таскался в клуб трезвости «Оптималист» на лечебные сеансы, искал работу, вечера проводил у жены с тёщей. Гале же странности кота в глаза особо не бросались: она, по уговору, жила пока у матери, дома бывала изредка. Раз только мимоходом спросила:

— Ты его к порядку приучаешь? Надо в определённые часы ему дверь в туалет открывать. Приучаешь?

— Ха, учёного учить… — скривился я, но, чтобы замять разговор, успокоил: — Приучаю, приучаю, уже почти приучил.

Для себя самого успокоительное объяснение странностям кота я вроде нашёл: двери на лоджию всегда открыты, он шастает на улицу, там и ест, и пьёт, и всё такое прочее. Пятый этаж? Такой твари — хоть десятый. Тварь она и есть тварь. Тем более, когда совсем даже не Божье, а — чертовское создание.

6

Я сбился с ног. Устал.

Часа три уже мотаюсь я по городу. Моросит дождь. Проклятый октябрь! Я совершенно продрог. И главное, что бесит — впустую бегаю. Во всех магазинах — хоть шаром покати. Лишь опухшие от безделья, зевающие продавщицы. Просил, унижался, чуть не плакал. Ну ведь есть же у них под прилавком, есть, я знаю. Собаки наглые! Ещё голос повышают, покрикивают.

Мне надо одну только бутылочку. Хоть чего. Хоть паршивой «Стрелецкой». Хоть портвейну вонючего. Хоть… Чёрт, может, одеколон дешёвый есть?

Я вприпрыжку помчался в универмаг. Ха! Французская туалетная вода за сто сорок. А у меня всего-навсего — червонец. Ни копья больше. И Нинка, корова потная, как назло в отпуск ушла. Приспичило ей. Где ж взять-то? В кабаке четвертной надо, да ещё — выпросишь ли? И — деньги, деньги, деньги!

Я глянул на часы, уже шесть вечера… Стоп, ребята! Это идея. Часы у меня приличные: «Полёт», восемнадцать камней, будильник. Таким в наши дни цена — за две сотни. Я срываю их с руки: скорей, скорей!

Однако ж, торгашом быть, оказывается, совсем не просто. Покупателя надо бы за грудки хватать, а я вместо этого мямлю, краснею, отвожу взгляд.

— Ворованные, што ли? — глумливо кривится плюгавый лысый старикан.

Видела бы моя покойница матушка, до чего я дошёл. Впрочем, это всё скоро кончится…

И тут меня осенило: надо — в духе времени — бартер провернуть. Я кинулся в «Лель». Сменщица Нинки, расплывшаяся размалёванная баба в кудряшках, чуть-чуть меня знала. Я без обиняков сунул ей под толстый нос часы и мятый червонец: нужна бутылка. Мерзавка поманежила меня, помучила, но мне отступать было некуда — упросил.

Домой я бежал рысью. Скорей, скорей, уже невмочь. Только б Галя не припёрлась. Я уже не могу ждать, не могу…

Кот, взъерошенный, свирепый, сидел в прихожей. Я не удивился, знал, что так будет. К чёрту! Я с порога, не раздумывая, шуганул его пинком.

— Пшёл!

Он увернулся, шарахнулся прочь, бессильно сверкнул фосфорным взглядом.

— Потерпи, тварюга! — прикрикнул я. — Сейчас по-твоему всё будет, позабавишься.

Замки я запирать не стал, только накинул цепочку, чтобы сразу можно было догадаться: я — внутри…

7

КРИМИНАЛЬНАЯ ХРОНИКА. Сегодня утром в доме № 8 по улице Энгельса обнаружен труп гражданина А. По предварительным данным, гражданин А. более года назад был уволен по сокращению. Нигде не работал, сильно пил. Попытки лечиться от алкоголизма в клубе «Оптималист» результатов не дали. Месяц назад гражданину А. с его согласия было вшито в мышцу средство «эспераль» (так называемая «торпеда»), полностью исключающее употребление спиртного. Причиной смерти А. и стала водка: опорожнённая бутылка валялась рядом с трупом.

Обнаружена записка странного содержания: «Не могу больше видеть кабанов, призывающих голодать!!!», — которая предполагает версию самоубийства. Не исключено, что А. был болен белой горячкой. На магнитофонной кассете обнаружены также весьма странные записи о каких-то «тварях» и «чертях», надиктованные голосом А.

И ещё одна деталь: на лице и горле трупа имеются кровавые царапины и ссадины. Предположительно, это следы кота, который, по словам бывшей супруги А., жил последнее время в квартире. Однако самого кота обнаружить не удалось.