Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны

Николай Лейкин, 1888

Бытописец России конца XIX – начала XX века, сатирик Николай Александрович Лейкин как всегда точно ухватывает подсмотренные им в жизни образы соотечественников самых разных сословий и характеров. В этом, в чем-то смешном, а в чем-то грустном романе остроумно обыграны самые разные типы персонажей. Одинокий пожилой купец Трифон Иванович Заколов проникается теплыми чувствами к своей кухарке Акулине. Скромная и тихая женщина по-настоящему преображается под влиянием своего нового статуса в доме, и динамика между «сатиром» и «нимфой» кардинально меняется. Подруга-горничная дает Акулине полезные, с ее точки зрения, советы, а родственник из деревни просится на хлебное место, и далеко не сразу ясно, к чему приведет цепь событий, начавшаяся с простой симпатии.

XI. Нимфа карает и награждает

Было утро рождественского сочельника. Трифон Иванович только еще восстал от сна и, покрякивая, шмыгал туфлями по комнатам. На столе пыхтел самовар. Приказчики еще не уходили в лавку. В столовую вошел приказчик Андреян и поклонился хозяину.

— Что тебе? — спросил его Трифон Иванович.

— Акулина послала. Сказала, что вы требуете.

— Акулина! Сто раз вам повторять, что ли, чтоб вы не смели называть ее Акулиной! — закричал на него Трифон Иванович. — Акулина Степановна она для вас, а не Акулина. Сам я называю ее Акулиной Степановной, и вы должны так звать! Зачем она тебя прислала?

— Не могу знать-с.

Акулина уж и сама стояла в дверях.

— А затем, что вы мне обещали по шеям его прогнать, — ответила она и села на стул.

Трифона Ивановича всего передернуло.

— Ступай, матушка… Нечего тебе тут делать… — сказал он Акулине.

— А вот выдадите ему расчет да прогоните, так тогда и уйду.

Нужно было покориться. Трифон Иванович покраснел, пошамкал губами и, обратясь к приказчику, произнес:

— Увольняю я тебя… Прямо за непочтение увольняю. Не умеешь жить… Дрязги да свары… Смешки да зади ранья.

— Да когда же я вас, Трифон Иваныч…

— Еще бы ты посмел меня-то! Сейчас получишь расчет.

— Неужто, Трифон Иваныч, из-за этой самой кухарки, которая вас в руки забрала!

— Молчать! Сто раз вам было сказано, что она не кухарка.

— И пусть сегодня уходит, пусть сегодня, чтобы его духу не было! — заголосила Акулина.

— Молчать! Кто здесь хозяин? — вырвалось у Трифона Ивановича.

— Хозяин вы, да и я ведь теперь не обсевок в поле. Сами разными льстивыми словами сманили, сами уговаривали…

Акулина закапала слезами.

— Довольно, довольно, матушка… Ступай к себе в комнату. Я все сделаю.

— Скажите прежде при мне, чтобы он здесь сегодня не оставался, а шел на все четыре стороны, тогда я и уйду.

— Собирай, Андреян, свои пожитки и уходи. Сегодня же уходи. Не желаю я, чтобы у меня в доме на праздниках были смутьянства да ссоры.

— Да куда же я денусь на праздник-то, Трифон Иваныч? Эдакий у Бога завтра праздник…

— Найдешь место. По кабакам да по трактирам тебе места хватит, — пробормотала Акулина и вышла из комнаты.

Трифон Иванович взял книгу, свел счеты, отправился в спальню, вынес оттуда тощую пачку денег и, передавая ее Андреяну, сказал:

— Вот твой расчет… Тут твое зажитое… — Затем он опустил руку в карман халата, вынул оттуда красненькую бумажку и тихо прибавил: — А это тебе как бы на праздник… Возьми и спрячь… Праздник где-нибудь промотаешься, а потом я тебя откамердую Афанасию Петрову.

— Благодарим покорно, Трифон Иваныч… А только из-за смутьянки-бабы…

— Вон! — сделал повелительный жест рукой Трифон Иванович.

Приказчик исчез за дверью. Показалась Акулина. Она сияла улыбкой.

— Ну, вот за это спасибо, ну, вот за это благодарю! Ах, Трифон Иваныч, как после всего этого я вас любить буду, так просто ужасти, — проговорила она и хотела обнять его, но он отвернулся и сказал:

— Чего ты! Не понимаешь нешто, что сегодня сочельник и лизаться грех!

Трифон Иванович сел пить чай. Он хмурился и не смотрел на Акулину. Та села против него.

— Вот уж теперь и смутьянства будет меньше, — говорила она. — Одного выгнали, а другим это на нос зарубка, и они будут меня предпочитать. А вот теперь, которые ежели почтительные, тех побаловать надо и всякое им удовольствие за их ласковость… Вот, к примеру, наш Василий… Уж какой парень учтивый и ласковый! Ужасти какой ласковый… Вот ему выдайте теперь на праздник, на гулянку.

— Ну, уж это мое дело… — огрызнулся Трифон Иванович.

— А я хотела вас попросить, чтобы вы мне дали, а я ему передам.

— Так уж ты бы тогда шла в лавку да взаместо хозяина и за прилавок становилась.

— А что ж! Думаете, я не сумею? Очень чудесно сумею! Да и как ладно-то было бы! Вы в трактир чай пить, а я в лавке за прилавком… По крайности, тогда уж у вас ни копеечки бы не разворовали. Везде глаз.

— Ну, уж ты насчет этого, пожалуйста, отдумай! Никогда этому не бывать. Мало мне еще дома-то срамоты, так ты еще в лавку перетащить ее хочешь!

— Срамоты! А вы зачем льстивыми словами на срамоту-то соблазняли? Ах уж эти мужчины! Хуже их, кажись, на свете и твари нет! Сами соблазнят, а потом корят. Послушайте… Дайте-ка сейчас при мне Василию на праздник. «Это, мол, тебе за предпочитание Акулины Степановны». Малины ведь сушеной подарил нам…

— Не проси, Акулина, не проси… Все своим чередом совершится. Завтра утром поздравят меня приказчики с праздником, я им праздничную награду и дам.

— То, голубчик, само собой, а Василию за меня… За его учтивость и ласковость. Анисья! Подь-ка, милая, сюда! — кликнула Акулина кухарку.

— Чего ты кричишь? Что тебе? — спросил Трифон Иванович.

— А вот сейчас…

Вошла Анисья.

— Позови-ка, милая девушка, сейчас сюда нам Василия, — обратилась к ней Акулина. — Да так позови, чтобы потихоньку от других.

— Ну что же ты со мной делаешь, Акулина! — вскочил с места Трифон Иванович и заходил по комнате. — Не надо звать Василия.

— Ничего, ничего, Анисьюшка, зови. Хозяин это так только… Иди… И зачем это вы только, Трифон Иваныч, горячку порете! Коли человек Василий ласковый, то надо и его польстить лаской. А другие это себе на ус намотают и в понятиях будут. А коли все со мной будут ласковы, то будет у нас в доме тишь да гладь да божья благодать.

Вошел приказчик Василий и поклонился.

— Звать изволили? — спросил он хозяина.

— Да, Васильюшка, мы тебя звали, — отвечала Акулина. — Так как ты человек ласковый и ко мне почтительный, за настоящую хозяйку меня предпочитаешь, то хозяин хочет и тебе сделать ласку на праздник. Ну что ж, давайте же ему, что я сказала, — обратилась она к Трифону Ивановичу.

Трифон Иванович только тяжело вздохнул.

— Несите, несите… Нечего тут… Несите из спаль ной-то.

Трифон Иванович вынес из спальной десять рублей.

— Вот, Василий, бери, — сказала Акулина приказчику. — Это будто от меня самой. За ласковость твою и за почтение ко мне… За то, что ты меня предпочитаешь.

— Покорнейше вас благодарю, Акулина Степановна, Трифон Иваныч, благодарю покорно.

— От Трифона Иваныча само собой получишь, а это от меня только. Так и другим скажи: что вот, мол, мне что Акулина Степановна за ласку…

— Не надо. Не говори! — крикнул Трифон Иванович.

— Нет, скажи, скажи… Пусть все знают, — стояла на своем Акулина и прибавила: — Ну, теперь ступай… Больше ничего… Иди, иди с богом.