Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы – уже бывалые путешественники. Не без приключений посетив парижскую выставку, они потянулись в Италию: на папу римскую посмотреть и на огнедышащую гору Везувий подняться (еще не зная, что по дороге их подстерегает казино в Монте-Карло!). На сей раз компанию им составил купец-фруктовщик Иван Кондратьевич, который вообще не понимает, что он за границей делает и где находится в данный момент. Но как всякий русский человек, если что и решит, то выпьет обязательно. Путешественники с приключениями пересаживаются с поезда на поезд; едят не то, что хотят (боятся, что им подсунут лягушку или черепаху); зевая, осматривают окрестности и постоянно попадают в уморительно смешные ситуации из-за незнания языка и нежелания понимать нравы и обычаи Европы.

Водкопитие

Свайное здание, куда направилась компания завтракать, было и внутри величественно и роскошно. Оно состояло из зала в мавританском стиле, театра с ложами и ресторана, отделанного в китайском вкусе. Везде лепная работа, позолота, живопись. Ивановы и Конурин с большим любопытством рассматривали изображения на стенах и на плафоне.

— А уж и трактиры же здесь за границей! Восторг… — произнес Конурин в удивлении. — Москва славится трактирами, но куда Москве до заграницы!

— Есть ли какое сравнение! — ответил Николай Иванович. — Странно даже и сравнивать. Москва — деревня, а здесь европейская цивилизация. Ты посмотри вот на эту нимфу… Каков портретик! А вот эти самые купидоны как пущены!

— Да уж что говорить! Хорошо.

— Вот видите, а сами все тоскуете, что за границу с нами поехали, — вставила свое слово Глафира Семеновна, обращаясь к Конурину. — Тоскуете да все нас клянете, что мы вас далеко завезли. Уж из-за одних трактиров стоит побывать за границей.

— Помещения везде — уму помраченье, ну а еда в умалении. Помилуйте, ездим, ездим по заведениям, по восьми и десяти французских четвертаков с персоны за обеды платили, а нигде нас ни щами из рассады не попотчевали, ни кулебяки не поднесли. Даже огурца свежепросольного нигде к жаркому не подали. А об ухе я уж и не говорю.

— Французская еда. У них здесь этого не полагается, — отвечала Глафира Семеновна.

— Ну а закуски отчего перед обедом нет?

— Как нет? В «Гранд-отель» в Париже мы завтракали, так была подана на закуску и колбаса, и сардинки, и масло, и редиска…

— Позвольте… Да разве это закуска? Я говорю про закуску, как у нас в хороших ресторанах. Спросишь у нас закуску — и тридцать сортов тебе всякой разности несут. Да еще, помимо холодной-то закуски, форшмак, сосиски и печенку кусочками подадут, и все это с пылу с жару. Нет, насчет еды у нас лучше.

Разговаривая, компания уселась за столиком. Гарсон с расчесанными бакенбардами, с капулем на лбу, в куртке, в белом переднике до полу и с салфеткой на плече давно уже стоял в вопросительной позе и ждал приказаний.

— Катр дежене… — скомандовал ему Капитон Васильевич.

— Oui, monsieur. Quel vin désirez-vous?

Было заказано и вино, причем Капитон Васильевич прибавил:

— Е оде’вы рюс.

— Vodka russe? Oui, monsieur… — поклонился гарсон.

— Да неужели водка здесь есть? — радостно воскликнул Николай Иванович.

— Есть. Держут. «Вдову Попову» сейчас подадут.

— Ну, скажи на милость, а мы в Париже раза три русскую водку спрашивали — и нигде нам не подали. Так потом и бросили спрашивать. Везде коньяком вместо водки пробавлялись.

— То Париж, а это Ницца. Здесь русских ступа непротолченная, а потому для русских все держат. В ресторане «Лондон-Хаус» можете даже черный хлеб получить, икру свежую, семгу. Водка русская здесь почти во всех ресторанах, — рассказывал Капитон Васильевич.

Конурин просиял и даже перекрестился от радости.

— Слава Богу! Наконец-то после долгого поста русской водочки хлебнем, — сказал он. — А я уж думал, что до русской земли с ней не увижусь.

— Есть, есть, сейчас увидитесь, но только за нее дорого берут.

— Да ну ее, дороговизну! Не наживать деньги сюда приехали, а проживать. Только бы дали.

— Вон несут бутылку.

— Несут! Несут! Она, голубушка… По бутылке вижу, что она!

Конурин весело потирал руки. Гарсон поставил рюмки и принялся откупоривать бутылку.

— А чем закусить? — спрашивал собеседников Капитон Васильевич. — Редиской, колбасой?

— Да уж что тут о закуске рассуждать, коли до водки добрались! Первую-то рюмку вот хоть булочкой закусим, — отвечал Конурин, взяв в руку рюмку. — Голубушка, русская водочка, две с половиной недели мы с тобой не виделись. Не разучился ли уж я и пить-то тебя, милую? — продолжал он.

— Что это вы, Иван Кондратьич, словно пьяница приговариваете, — оборвала его Глафира Семеновна.

— Не пьяница я, матушка, а просто у меня привычка к водке… Двадцать лет подряд я без рюмки водки за стол не садился, а тут вдруг выехал за границу и препона. Вот уж теперь за эту водку с удовольствием скажу: вив ля Франс!

Мужчины чокнулись друг с другом и выпили.

— Нет, не разучился пить ее, отлично выпил, — сказал Конурин, запихивая себе в рот кусок белого хлеба на закуску и стал наливать водку в рюмки вторично. — Господа! Теперь за ту акулу выпьемте, что мы видели давеча на берегу. Нужно помянуть покойницу.

Гарсон между тем подал редиску, масло и колбасу, нарезанную кусочками. Водкопитие было повторено. Конурин продолжал бормотать без умолку:

— Вот уж я теперь никогда не забуду, что есть на свете город Ницца. А из-за чего? Из-за того, что мы в ней нашу русскую, православную водку нашли. Господа! По третьей? Я третью рюмку наливаю.

Собеседники не отказывались.

Гарсон подал омлет.

— Неси, неси, господин гарсон, назад! — замахал руками Конурин.

— Отчего? Ведь это же яичница, — сказал Капитон Васильевич.

— Знаем! В Париже нам в эту яичницу улиток зажарили. Да еще хорошо, что яичница-то, кроме того, была и незажаренными улитками в раковинах обложена, так мы догадались.

— Что вы, помилуйте, да это простая яичница с ветчиной. Видите, красная копченая ветчина в ней, — пробовал разубедить Конурина Капитон Васильевич.

— А кто поручится, что это не копченая лягушка? Нет, уж я теперь дал себе слово за границей никакой смеси не есть.

— И я не буду есть, — отрицательно покачала головой Глафира Семеновна, сделав гримасу.

Ели только Николай Иванович и Капитон Васильевич.

— Ведь это ты назло мне ешь, Николай Иваныч, — сказала ему жена.

— Зачем назло? Просто из-за того, чтобы цивилизации подражать. За границей надо все есть.

Вторым блюдом была подана рыба под соусом. Глафира Семеновна опять сделала гримасу и не прикоснулась к рыбе. Не прикоснулся и Конурин, сказав:

— Кусочки и под соусом. Не видать, что ешь. Кто ее ведает, может быть, это акула, такая же акула, как давеча на берегу показывали.

— Да полноте вам… Это тюрбо… Самая хорошая рыба, — уговаривал их Капитон Васильевич, но тщетно.

— Нет, нет, не буду я есть. Водки я с вами выпью, но закушу булкой, — сказал Конурин.

— А хоть бы и на самом деле акула? — проговорил Николай Иванович. — Я из-за заграничной цивилизации готов даже и кусок акулы сесть, коли здесь все ее едят.

И он придвинул к себе блюдо.

Кончилось тем, что Глафира Семеновна и Конурин ели за завтраком только ростбиф, сыр и фрукты. Конурин, раскрасневшийся от выпитой водки, говорил:

— Только аппетит себе разбередил, а сытости никакой. А уж с каким бы я удовольствием теперь порцию московской селянки на сковородке съел, так просто на удивление! Хороша Ницца, да не совсем. Вот ежели бы к водке и селянка была — дело другое. Нет, пожалуй, не стоит и запоминать, что есть такой город — Ницца.

— Забудь ее, забудь, — говорил ему Николай Иванович.

Компания смеялась.