Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии

Николай Лейкин, 1897

Глафира Семеновна и Николай Иванович Ивановы – уже бывалые путешественники. Не без приключений посетив парижскую выставку, они потянулись в Италию: на папу римскую посмотреть и на огнедышащую гору Везувий подняться (еще не зная, что по дороге их подстерегает казино в Монте-Карло!). На сей раз компанию им составил купец-фруктовщик Иван Кондратьевич, который вообще не понимает, что он за границей делает и где находится в данный момент. Но как всякий русский человек, если что и решит, то выпьет обязательно. Путешественники с приключениями пересаживаются с поезда на поезд; едят не то, что хотят (боятся, что им подсунут лягушку или черепаху); зевая, осматривают окрестности и постоянно попадают в уморительно смешные ситуации из-за незнания языка и нежелания понимать нравы и обычаи Европы.

Мошенники и грабители

На другой день Конурин проснулся с сильной головной болью у себя в номере, припомнил обстоятельства вчерашнего вечера и пробормотал:

— А и здорово же я вчера хватил этого проклятого коньячищи! А все Ницца, чтобы ей ни дна ни покрышки! Такой уж, должно быть, пьяный город. Пьяный и игорный… Сколько я вчера проиграл в эти поганые вертушки! В сущности, ведь детские игрушки, детская забава, а поди ж ты, сколько денег выгребают! Взрослому-то человеку на них по-настоящему и смотреть неинтересно, а не только что играть, а играют. А все корысть. Тьфу!

Он плюнул, встал с постели и принялся считать переданные ему вчера Николаем Ивановичем деньги, оставшиеся от разменянного вчера пятисотфранкового билета. Денег было триста пятьдесят два франка с медной мелочью.

— Сто сорок восемь франков посеял в апельсинной земле, — продолжал он. — Да утром на сваях за такую же плепорцию икры заплатил. Ой-ой-ой, ведь это триста франков почти на апельсинную землю приходится. Триста франков, а на наши деньги по курсу сто двадцать рублей. Вот она, Ницца-то! В один день триста французских четвертаков увела… А что будет дальше-то? Нет, надо забастовать… Довольно.

Он умылся, вылил себе на голову целый кувшин воды, оделся, причесал голову и бороду и пошел стучаться в номер Ивановых, чтобы узнать, спят они или встали.

— Идите, идите. Мы уже чай пьем… — послышалось из-за двери.

— Чай? Да как же это вас угораздило? — удивленно спросил Конурин, входя в номер. — Ведь самовара здесь нет.

— А вот ухитрились, — отвечала Глафира Семеновна, сидевшая за чайным столом. — Видите, нам подали мельхиоровый чайник и спиртовую лампу. В чайнике на лампе мы вскипятили воду, а чай я заварила в стакане и блюдечком прикрыла вместо крышки. Из него и разливаю. Сколько ни говорила я лакею, чтобы он подал мне два чайника — не подал. Чай заварила свой, что мы из Петербурга привезли.

— Отлично, отлично. Так давайте же мне скорей стаканчик, да покрепче. Страсть как башка трещит после вчерашнего, — затараторил Конурин, присаживаясь к столу.

— Да, хороши вы были вчера…

— Ох, уж и не говорите! — вздохнул Конурин. — Трепку мне нужно, старому дураку.

— И даму компаньонку себе нашли. Как это вы ее нашли?

— Вовсе не искал. Сама нашлась, — сконфуженно улыбнулся Конурин.

Начались разговоры о вчерашнем проигрыше.

— Нет, вообразите, я-то, я-то больше двухсот франков проиграла! — говорила Глафира Семеновна. — Взяла у вас ваш кошелек с деньгами на хранение, чтоб уберечь вас от проигрыша, и сама же ваши деньги проиграла из кошелька. Николай Иваныч сейчас вам отдаст за меня деньги.

— Да что говорить, здесь игорный вертеп, — отвечал Конурин.

— И какой еще вертеп! Игорный и грабительский вертеп. Мошенники и грабители.

И Глафира Семеновна рассказала, как какой-то старичишка присвоил себе выигрыш, как крупье два раза заспорил и не отдал ей выигранное.

— Вот видите, а вы говорите, что Ницца — аристократическое место, — сказал Конурин. — А только уж сегодня на эти игральные вертушки я и не взгляну. Довольно. Что из себя дурака строить! Взрослый мужчина во всем своем степенстве и вдруг в детские игрушки играть! Даже срам.

— Нет, нет… Сегодня мы ждем на праздник цветов. Разве вы забыли, что мы взяли билеты, чтобы смотреть, как на бульваре будут цветами швыряться?

— Тоже ведь, в сущности, детская игра, — заметил Николай Иванович.

— Ну что ж, ежели здесь такая мода. С волками жить — по-волчьи выть, — отвечала Глафира Семеновна. — Эта игра, по крайности, хоть неразорительная.

Послышался легкий стук в дверь.

— Антре!.. — крикнул Николай Иванович и самодовольно улыбнулся жене, что выучил это французское слово.

Вошел заведующий гостиницей — француз с наполеоновской бородкой и карандашом за ухом, поклонился и заговорил по-французски. Говорил он долго, Конурин и Николай Иванович, ничего не понимая, слушали и смотрели ему прямо в рот. Слушала и Глафира Семеновна и тоже понимала плохо.

— Глаша! О чем он? — спросил жену Николай Иванович, кивая на без умолку говорящего француза.

— Да опять что-то насчет завтрака и обеда в гостинице. Говорит, что табльдот у них.

— Дался ему этот завтрак и обед! Вуй, вуй, мусье. Знаем… И как понадобится, то придем.

— Жалуется, что мы вчера не завтракали и не обедали в гостинице.

— Странно. Приехали в новый город, так должны же мы прежде всего трактиры обозреть.

— Вот, вот… Я теперь поняла, в чем дело. Вообрази, он говорит, что ежели мы и сегодня не позавтракаем или не пообедаем у них в гостинице, то он должен прибавить цену за номер.

— Это еще что! В кабалу хочет нас взять? Нон, нон, мусье… мы этого не желаем. Скажи ему, Глаша, что мы не желаем в кабалу идти. Вот еще что выдумал! Так и скажи!

— Да как я скажу про кабалу, если я не знаю, как кабала по-французски! Этому слову нас в пансионе не учили.

— Ну, скажи как-нибудь иначе. Готелев, мусью, здесь много и ежели прибавка цен, то мы переедем в другое заведение. Волензи так волензи, а не волензи, так как хотите. Компрене?

— Чего ты бормочешь, ведь он все равно не понимает.

— Да ведь я по-иностранному. Пене анкор — нон. Дежене и дине — тоже нон, — сказал Николай Иванович французу, сделав отрицательный жест рукой, и прибавил: — Поймет, коли захочет. Ну а теперь ты ему по — настоящему объясни.

— Да ну его! Потешим уж его, позавтракаем у него сегодня за табльдотом. К тому же это будет дешевле, чем в ресторане. Завтрак здесь, он говорит, три франка.

— Тешить-то подлецов не хочется. Много ли они нас тешут! Мы им и «вив ля Франс» и все эдакое, а они вон не хотели даже второй чайник к чаю подать. Срам. В стакане чай завариваем. Это что, мусье? Не можете даже для русских по два чайника подавать, — кивнул Николай Иванович на заваренный в стакане чай и прибавил: — А еще французско-русское объединение! Нет, уже ежели объединение, то обязаны и русские самовары для русских заводить, и корниловские фарфоровые чайники для заварки чая.

— Ну, так что ж ему сказать? — спрашивала Глафира Семеновна.

— Да уж черт с ним! Позавтракаем сегодня у него. По крайности, здесь в гостинице ни на какую игорную вертушку не нарвешься. А то начнешь ресторан отыскивать и опять в новый игорный вертеп с вертушками попадешь, — решил Конурин.

Николай Иванович не возражал.

— Вуй, вуй… Ну, деженон ожурдюи ше ву, — кивнула французу Глафира Семеновна.

Француз поклонился и вышел.