Душегуб

Николай Вингертер, 2022

Роман о жизни страны в трудное время 90-х годов, когда от каждого, несмотря на все перипетии бытия, зависело – оставаться добропорядочным гражданином или стать преступником. Действия происходят в одном из лесных хозяйств страны. Все персонажи и события вымышлены.

2

Нексин обвел кабинет директора лесхоза взглядом безразличным и скучным, словно не ему предстояло здесь работать и не его это рабочее место. Накануне он сюда заходил лишь на час, когда знакомился с сотрудниками конторы, поэтому не успел толком осмотреть кабинет. Ни в лесном деле, ни освоении такого богатства, как лес, он, юрист по образованию, не знал ничего, разве что встречал в прежнее время, когда был инструктором по идеологической работе в областном комитете партии, в отчетах бывшего руководства этого предприятия специальные термины: «расчетная лесосека», «подсочка деревьев», «выборочная рубка» и прочее.

Нексин достал из портфеля небольшой, оформленный паспарту, портрет любимой женщины и поставил перед собой на стол, отодвинув в сторону забытое или оставленное предшественником пыльное, очень искусно сделанное чучело филина, посаженное на кусок дерева с высверленными отверстиями для ручек и карандашей. Портрет явно проигрывал рядом с колоритной, около полуметра высотой, птицей с буро-черным мягким оперением сверху и желтоватой грудкой. Особенно примечательны были отличающие эту птицу плоские окологлазные круги. Сова смотрела на Нексина бусинами больших глаз, сделанных из желтого стекла, с аккуратно нарисованными зрачками, которые были покрыты лаком, блестели, и это создавало иллюзию, что птица живая; а в ее испуганно-удивленном взгляде был вопрос Нексину: кто он такой и почему здесь?.. Ему этот взгляд был неприятен, он перенес чучело в угол кабинета на тумбочку рядом с телевизором. «Так будет лучше, — решил Нексин. — Попрошу, чтобы и вовсе отдали чучело в краеведческий музей».

В кабинете все было очень скромно в понимании Нексина, привыкшего к подчеркнуто деловой, но дорогой мебели в обкоме партии, даже бедно. Здесь стояли посредине кабинета огромный письменный стол, к нему приставлен другой, чуть меньших размеров; вдоль стены десяток стульев, шкаф с бумагами, второй шкаф — платяной; в одном из углов в деревянном ящике росло старое, с корявым стволом лимонное деревце, похоже, никогда не плодоносившее; на стене за спинкой единственного кресла висела в раме под стеклом выгоревшая литография портрета маршала Жукова. Какое мог иметь маршал отношение к лесхозу, Нексин не знал, но решил, что портрету тоже не место в его кабинете: заменит на другой. Задумался — на какой? Сразу определиться не смог, из-за нелюбви к новой власти. Поразмыслив, решил, что вместо портрета повесит российский триколор. Нексин хотел поправить портрет маршала, который, как ему показалось, висел криво, но едва тронул — рама скользнула по стене, раздался грохот, и на пол вслед за упавшим портретом посыпалась сухая штукатурка, в которую, оказывается, без дополнительного крепежа, был вбит гвоздь. Нексин нагнулся, чтобы поднять портрет, в это время открылась дверь, и в кабинет заглянула секретарь дирекции Нина Викторовна Борец, она же по совместительству инспектор отдела кадров лесхоза, — на предприятии работник самый сведущий.

— Что-то случилось, Алексей Иванович?.. — спросила Борец с порога, но не дожидаясь ответа и несмотря на свои годы — была уже пенсионного возраста — живо подскочила к Нексину и забрала у него портрет. — Извините, я должна была сразу предложить свою помощь, чтобы подсказать что-то по кабинету, но постеснялась.

— В таких случаях не надо стесняться, а делать всё как положено, — сказал сухо Нексин. — Чертт-е как прибили гвоздь!.. Кто так вешает тяжелую раму со стеклом?.. — Он отошел в сторону и отряхнул с пиджака пыль, а когда снова повернулся к секретарю, то увидел, что она от страха или от растерянности продолжает стоять как вкопанная, держа портрет на вытянутых руках. — Что, так и будете его держать? — сказал Нексин. — Да положите же вы этот портрет и позовите уборщицу, чтобы прибралась.

— Я сама, — сказала Борец, приставила к стене портрет и мигом выскочила из кабинета, тут же вернулась с веником и совком в руках.

— Почему вы, а не уборщица?

— Вера Сизова отсутствует, но только на часок, корова у нее телится.

— Какая еще корова?..

— Слива… так ее кличут… корову… теленок у нее будет…

Было заметно, что Борец еще сильнее испугалась строгого, почти гневливого тона директора, который ей не приходилось слышать от прежнего директора. Она сжалась в ожидании следующего вопроса. Невысокая, полная, с простой короткой стрижкой, из-за чего голова казалась маленькой, но большим ртом на широком и скуластом лице со скошенным подбородком, секретарша показалась Нексину похожей на лягушку, какую рисуют к сказкам.

«Хорошо, что она некрасивая, — подумал Нексин. — Симпатичная секретарша, конечно, неплохо, но небезопасно, потому что близкие отношения с сотрудницей — это первый признак глупости и слабости руководителя». Ему нравилась эта мысль. Он на мгновение представил себя со стороны в этом убогом кабинете с его аскетической обстановкой, рядом с чудаковатой женщиной, и неожиданно громко рассмеялся. Борец, пытаясь понять его, тоже улыбнулась, но у нее получилась гримаса.

— Хорошо, Нина Викторовна, — сказал Нексин, — уберите сегодня сами, но в последний раз, на будущее запомните, что каждый должен заниматься своим делом, иначе не будет порядка, а я должен знать всегда: кто, куда и на какое время отлучается. Заведите для этого журнал. Да, вот еще что… Подмести будет недостаточно, на полу много пыли, нужно его помыть, и еще — пусть вынесут кадушку с лимонным деревом.

Когда она все убрала и собралась выйти, Нексин жестом ее остановил и спросил, указав на раму, почему именно этот портрет висит в кабинете. Борец, успокоившись немного после несколько неудачного знакомства с директором, сказала:

— Павел Иванович, наш прежний директор, должно быть слышали о нем, был участник войны. Он когда-то лично видел маршала, говорят, был даже знаком с ним; для директора маршал был непререкаемым авторитетом, поэтому здесь и висит портрет.

— Хорошо, — сказал Нексин, — для меня он тоже большой авторитет, но есть определенные требования к присутственным местам государственных предприятий, поэтому давайте уберем портрет, передайте его, например, в школу, а сюда нужно купить российский флаг.

— Я все сделаю, как скажете, Алексей Иванович. Тогда унесу отсюда и другие портреты. — С этими словами Борец полезла за платяной шкаф и вытащила оттуда еще три пыльные рамы с портретами Ленина и двух покойных генеральных секретарей.

— Что это? — удивился Нексин.

Борец стушевалась:

— Грешно будет сказать, но Павел Иванович, когда приезжала какая-нибудь комиссия из области, убирал портрет Жукова, а вместо него вывешивал генеральных секретарей, но так как они умирали один за другим, вывешивал портрет Ленина. Последний раз, то есть перед кончиной, Павел Иванович как вернул на место Жукова, так его портрет и оставался на стене до вашего прихода.

— Очень оригинально! — сказал Нексин, которому совсем не понравилось то, что рассказала Борец. И он вспомнил недавнюю встречу с Баскиным, который говорил «о пределе человека на земле». Нексину попалась снова на глаза сова, и он спросил:

— Это чучело тоже что-то означало для покойного Павла Ивановича?

— О да! — оживилась Борец. — Директор был заядлый, лучший, говорят люди, охотник в округе. А этот филин известный, можно сказать, трофей. С ним связана одна история, которая произошла довольно давно, я сама еще здесь не работала, училась в техникуме, но этот случай у нас знают все.

— Когда же это было?

— Ну, лет тридцать назад.

Нексин чуть не присвистнул от удивления, посмотрел с некоторым уважением на чучело.

— И что же тогда случилось? — сказал Нексин, опустившись в кресло. — Нина Викторовна, присаживайтесь, что стоять.

Борец стала рассказывать:

— В начале семидесятых здесь почти не было автомобилей, в основном тракторы и трелевщики леса, а народ, когда нужно куда-то поехать, пользовался лошадьми. Вы, наверное, еще не знаете всех сел и деревень в округе, но была раньше у нас деревня Цыбино, жителей в ней уже нет, теперь у лесхоза там самый дальний кордон. Дорога туда ведет все время лесом. И вот как-то в начале лета начали происходить странные вещи: стоило кому-то проезжать на лошадях, запряженных в бричку или телегу, по дороге на Цыбино, как из лесной чащи раздавался плач… Да, да! Самый настоящий плач, причем ребенка. Плач быстро переходил в страшный крик и хохот. Был он до того жуток, что лошади от страха чуть не выпрыгивали из оглобли, невозможно было остановить; случилось даже, что лошадь перевернула телегу и покалечила человека. Плач и вопли были такие душераздирающие — мороз по коже, — что паника охватывала не только животных, но и людей. Пошли самые невероятные слухи и истории, одна другой краше. Что только не придумывали: и о лесном человеке-невидимке, и, само собой, о чертях-леших, а также неприкаянной чьей-то душе. Последнее утверждение было, пожалуй, самым верным. Дело в том, что, как потом вспоминали, именно по этой дороге в том же году по весне в больницу один старик вез свою невестку с тяжелобольным внуком. Ребенок всю дорогу сильно плакал. Его так и не довезли, он умер… Одним словом, народ стал бояться ездить по той дороге, либо в поездку старались отправляться не в одиночку, а сразу по нескольку человек. Происходило это не каждый раз, иногда все было спокойно, начинали успокаиваться, но потом все повторялось. Понятное дело, раньше суеверными были жители в деревнях, а наши образованные работники из конторы лесхоза в чертовщину не верили, но и объяснить происходящее не могли. И тогда, чтобы прекратить все разговоры, Павел Иванович как-то сам и отправился в лес с кем-то из лесничих. Потом рассказывали, что где-то на половине пути в Цыбино услышали тот самый, как его назвал потом Павел Иванович, кошмарно-жуткий крик. Лошадь, шедшая до того спокойно, понесла, лесничий еле удерживал ее, но крик продолжал их преследовать откуда-то из чащи. В какой-то момент Павел Иванович увидел, как через дорогу перелетает птица с крыльями огромного размаха; но при этом летела легко и бесшумно. Она исчезла среди деревьев и густых веток, не натыкаясь на них, на другой стороне дороги. Он определил, что это был филин. Павел Иванович спрыгнул с телеги и дальше двинулся пешим, а лесничего, который держал лошадь, попросил подстегнуть ее. Как только лошадь пошла и заскрипели уключины колес, почти сразу с той стороны, куда перелетела птица, раздался плач, переходящий в жутко-кошмарный крик, временами похожий на хохот. И Павел Иванович выследил-таки в ветках пихты этого филина. Он потом рассказывал, как филин, совсем не боясь его, стал дрожать, фыркать и щелкать клювом, набирал воздух, надуваясь взъерошенным шаром из перьев, и издавал те самые страшные звуки. Когда птица пыталась взлететь, он ее подстрелил. Экземпляр был настолько хорош — очень крупная ушастая сова, — что из нее заказали чучело… Теперь оно перед вами…

— И что было дальше?

— Ничего. Плач, похожий на плач ребенка, и жуткий крик с того времени прекратился. А неподалеку позднее там же нашли и гнездо совы, оно было устроено прямо на земле в корнях упавшей старой ели.

— Очень любопытно, — сказал Нексин. — Неужели плач умершего ребенка и такое странное поведение птицы как-то связаны?

— Я восхищена тем, что вы очень все правильно подметили. Именно к такому выводу тогда и пришли. Кто-то узнавал у специалистов, и они подтвердили, что филин мог наблюдать трагедию на дороге, лошадь, тянущую повозку, в ней больного ребенка, главное, запомнил плач, а потом стал его имитировать каждый раз, как только снова видел на дороге повозку с лошадью. В этом нет ничего необычного, мы можем подобное подражание наблюдать среди многих птиц и животных, филин не исключение.

Нексин от похвалы, что правильно увязал крик совы с плачем ребенка (похвалы неожиданной, что делало ее вдвойне слаще), приятно потянулся в кресле. Он любил такие комплименты, гордился собой, что его оценивали, как незаурядного человека. Он поблагодарил Борец за рассказ о филине, а когда она вышла, задумался о своем.

Нексин совсем не знал коллектив, с которым предстояло работать. Сотрудников в нем было около ста человек, и он понимал, что каждый из них оставался самим собой, со своими интересами, потому с каждым следовало работать отдельно. Нексин знал много приемов общения с людьми, о чем писалось в умных книжках, но то была теория, он же по опыту понимал, что лучше всего действуют давно проверенные приемы, которые были, есть и будут среди людей. Для этого следовало знать прежде всего, кто из них что думает, что за душой имеет. Нексин понимал, что всякий подчиненный выполнит свои обязанности и без него, потому что выполнял и до него, и будет выполнять какую-то техническую работу тогда, когда его, Нексина, не станет здесь, но влиять на подчиненных не сможет, если не будет знать настроение каждого из них. На этом принципе (в этом Нексин был убежден) построена организация любого управления — от небольшого коллектива до целого государства. У государства для обслуживания власти есть целый аппарат самых разных органов, начиная от специальных служб и до правоохранительных, задача которых заключается вовсе не в охране прав граждан, как декларируется, а обеспечении возможностей для власти управлять гражданами. Нексину для этого не нужно было многого, достаточно одного-двух наушничающих, чтобы знать, что происходит в коллективе. Это была первостепенная для него задача в лесхозе, поэтому, разобравшись с филином, который ему понравился тем, что умел держать в страхе дураков, Нексин через десять минут по внутренней связи вызвал к себе Борец. Она вошла в кабинет в этот раз осторожно, вся во внимании, и покорно остановилась у двери.

— Нина Викторовна, мне нужны папки с личными делами сотрудников, подберите их и занесите мне. Можете прямо сейчас.

— На лиц инженерно-технического персонала? — спросила Борец.

— Я прошу дела всех сотрудников без исключения, в том числе уборщицы конторы или рабочего участка пилорамы.

— Но у нас есть личные дела только на инженеров и техников, на остальных заведены простые карточки, ну и… есть разные там приказы в нарядах.

— Непорядок! — Нексин встал из-за стола и прошелся по кабинету. — Теперь заведите дела на каждого работника; напишите мне на всех характеристики, попросите также начальников написать характеристики на своих подчиненных… Не удивляйтесь!.. Я потом их сравню. В деле должны быть также автобиографические справки, изложенные самими работниками… Ну и так далее… К вам что, никогда и никто не обращался с такими вопросами?.. Мне это даже странно… Может быть, Нина Викторовна, вам что-то непонятно по моей просьбы?..

— Я все поняла, — сказала Борец. — Имеющиеся дела занесу прямо сейчас.

Борец вышла от него слегка огорченной их диалогом, но скоро загадочно улыбнулась, подумав о некоторой доверчивости, если не наивности нового директора. Конечно же, к ней не раз и не два обращались с самыми разными вопросами из ведомств, которые не могут обходиться без официантов, таксистов, секретарш, тем более руководителей отделов кадров, — той категории работников или служащих, которые больше всех слышат, видят и знают о своих коллегах. Борец очень быстро исполнила часть указания директора — занесла ему кипу скоросшивателей, пошла было к выходу, но остановилась в нерешительности.

— Хотите что-то спросить? — сказал Нексин.

— Да. В бумагах невозможно все отразить, поэтому если нужно… — Она опять замялась.

— Вот тогда вы мне и расскажете о каждом такое, что не всегда бывает удобно изложить на бумаге в личном деле, — сказал спокойно Нексин.

— Именно это я и хотела сказать.

— Договорились!..

— И еще… Уже время обеда… У нас, как вы видели, есть своя небольшая столовая.

— Спасибо, Нина Викторовна. Что-то не хочется пока. Этот вопрос мы еще обсудим, наверное, завтра. Предупредите в столовой, что у них буду прямо с утра. А сейчас, пожалуйста, сделайте мне чаю, я должен заняться документами.

Нексин стал читать одно за другим личные дела сотрудников лесхоза. Это было для него привычно еще с прежней работы, по которой соскучился, и он теперь с увлечением занялся любимым делом. Так началось его знакомство с работниками лесхоза. Он внимательно рассматривал имеющиеся фото, читал приказы о поощрении и наказании, просматривал дипломы, характеристики, всевозможные справки… Это он считал для себя всего важнее, отложив вопросы производства, о которых ему немного успел рассказать главный инженер.

Перебрав к концу рабочего дня два десятка папок с личными делами, Нексин решил, что более подходящего кандидата на «своего человека» в лесхозе, чем Борец, нет. «Работает она здесь давно, — думал он, — а это значит, что хорошо знает каждого работника, ведь неспроста намекнула, что готова дополнительно предоставить информацию по каждому сотруднику. Опять же она некрасивая, поэтому, скорее всего, завидует красавицам сотрудницам и готова уже за одно это им мстить; а с другой стороны, следуя поговорке «Не родись красивой, а счастливой», должна сильно стараться, чтобы не потерять то, что имеет, — свою должность, которая ей, видимо, дороже всего на свете. Для этого должна выслуживаться, быть, если нужно, угодливой». Одним словом, Борец ему вполне подходила.

Часы показывали, что рабочий день закончился; за окном начало темнеть, и Нексин включил электричество. В сумрачном кабинете, окна которого выходили на лес, стоящий стеной в полусотне метров от конторы, было очень тихо. Никто его во второй половине дня ни разу не побеспокоил, не зазвонил телефон на столе. Нексин знал, что это Борец не позволила никому заглянуть, и такая мелочь, как и то, что обстановка здесь полностью зависит от него, директора лесхоза, что все и дальше будет, как он скажет, ему очень понравилась. Он осторожно вышел в приемную и увидел, как Борец, уставшая от его бесконечных требований, навалившись на стол, дремлет. Услышала Нексина и, резко вскочив, выпалила:

— Алексей Иванович, к вам хотели попасть наши сотрудники, что-то случилось с рабочим-лесорубом, травмировал то ли руку, то ли ногу, но говорят, что не сильно… Могу для вас уточнить… Но я сказала, чтобы сначала решали все с главным инженером… Еще звонили с телевидения. Корреспондент — это была женщина, — простите, не успела записать ее данные, сказала, что планирует приехать к нам, чтобы снять сюжет о лесхозе и взять интервью у директора. Я всем сказала, что вас нет, все вопросы завтра.

— Вы сделали правильно, Нина Викторовна, травматизмом в первую очередь должен заниматься Резник, как главный инженер, а вот с корреспондентом нужно было меня соединить. Впрочем, — он тут же изменил свое мнение, — это хорошо, что не соединили… — Нексин не стал ей говорить о том, что такой звонок его мог застать врасплох, чего он не любил, и не потому даже, что по телефону начал бы давать интервью, — это было исключено, — а его никак не устраивал сам факт его неподготовленности даже к предварительному разговору, в котором мог что-то не так сказать. Он должен сам сначала расспросить корреспондента, что за задание, какая цель репортажа, какие нужны условия для съемки и прочее.

Интервью для него всегда было непростым делом, к ним он готовился, старался ближе познакомиться и с репортером, и режиссером. Благо, что такое интервью было сродни кино, в котором, в отличие от театра, можно было сколько угодно раз переделать тот или иной эпизод, добиваясь большего эффекта. Поэтому Нексин терпеть не мог спонтанности и импровизации, его интервью были всегда постановочными, поэтому и выглядели прилично. Не должно было быть исключения и сейчас. Он понимал, как важно для него, человека, которого многие знали в лицо, а теперь вдруг увидят на экране в непривычной обстановке, чтобы интервью в новой должности приятно удивило людей и вызвало к нему интерес. «Любопытно, — задумался Нексин, — кто надоумил корреспондента обратиться в лесхоз?» Нексин еще раз для себя сделал вывод, что Борец — необходимый ему человек и сказал:

— Я вами сегодня доволен. Надеюсь, что будем и дальше единомышленниками. Нина Викторовна, идите домой.

После его слов Борец зарделась; ее улыбающийся, от уха до уха, широкий рот, растянулся еще больше, она заговорщически произнесла:

— Я буду очень стараться.

Нексин после ее ухода прошелся по коридору конторы лесхоза. Все кабинеты уже обезлюдели, только в угловой каморке сидел дежурный диспетчер, он же сторож, и смотрел транзисторный телевизор, в котором была очень плохая картинка, и он, стараясь разглядеть, сильно наклонялся к экрану. Нексин с ним познакомился. Дежурный был высоким жилистым стариком с крючковатым носом, глубокими глазами под нависшими бровями и шапкой седых, давно не стриженных волос, которые у него торчали даже из ушей и носа. Вид у него был неприветливый, и это делало его похожим на лесовика. Он представился как Заборов Анатолий. Нексин сказал, что знает, как его зовут, а кроме того, ему известно и то, что Заборов раньше был лесничим, в свое время награждался медалью за работу, а теперь на пенсии, но продолжает работать. У Заборова на лице появилось удивление по поводу таких сведений о нем у нового директора; немногословный, он попытался что-то сказать, но Нексин увлекся, собеседника не слышал, говорил еще и еще, не останавливаясь, о том, что раньше на таких, как Заборов, держалась вся страна, на таких работников равнялась молодежь, а теперь, к сожалению, стало все иначе… Похвалил Заборова за то, что он, несмотря на возраст, продолжает приносить пользу и трудиться. Заборов больше не пытался участвовать в разговоре, а когда Нексин замолчал, то пробормотал, что ежели директору понадобится провожатый в лес, то лучше его, Заборова, здешние места никто не знает, и по части охоты конкурентом ему был только покойный директор. Нексин сказал, что не охотник, но непременно хотел бы побывать на настоящей охоте. Нексин пожелал Заборову спокойного дежурства, но тут же поправился, что прежде сделает короткий звонок, потом уйдет. Он вернулся к себе в кабинет и набрал номер городской квартиры; услышав в трубке голос Елены Аркадьевны, представив ее лицо, счастливо округлил глаза. Хромова, на другом конце провода, как на докладе, стала ему рассказывать о том, как прошел у нее день. Нексин и без того хорошо знал все то, о чем она говорит, но ему хотелось подольше ее слушать, и он расспрашивал у нее то об одном, то о другом. Она знала, что эта словесная эквилибристика вызвана отчасти ревностью Нексина, который все время словно искал в ответах какие-то неточности и несостыковки, чтобы ее уличить. Она привыкла к таким разговорам: по телефону, и дома, когда Нексин возвращался со службы и она терпеливо рассказывала о дне прожитом, отвечала на его вопросы и ждала момента, чтобы спросить Нексина о чем-то его интересующем и, таким образом, сменить тему разговора. Вот и теперь она вдруг спросила в шутку, не заглядывают ли к нему в окна кабинета медведи. Нексина это оживило, вернуло в реальность, и он сам стал шутить. Сказал, что в окна не заглядывают, но в дежурной комнате конторы сидит существо, похожее на медведя. И начал объяснять, что это за «медведь» и какой колоритный тип здешнего жителя, а потом стал говорить и о других своих впечатлениях на новом месте, в том числе пересказал историю о филине. В результате он так долго разговаривал по телефону, что в кабинет заглянул Заборов справиться: все ли в порядке и не нужна ли его помощь?.. Только после этого Нексин пожелал Хромовой спокойной ночи, положил трубку, попрощался с Заборовым и ушел из конторы.

Поселили Нексина в Залесье временно в типовом сельском доме, построенном на двух хозяев. Одну половину занимала семья уборщицы Сизовой, вторая половина использовалась в лесхозе как гостиница. В этой половине было два отдельных номера, в которых обычно жили командированные проверяющие или специалисты из области, потому что от областного центра до Залесья было двести километров. Двор «гостиницы» был отгорожен от подворья Сизовой крашеным штакетником; посредине двора разбита цветочная клумба, вокруг которой стояли три оригинальные скамейки, сделанные из распиленного пополам, выструганного и покрытого лаком соснового кругляка. «Гостиница» имела максимум возможных для села бытовых удобств: водопровод, горячую воду из бойлера и даже местную канализацию; помещения отапливались от котла, который стоял на половине Сизовой, она же убиралась в номерах.

Нексин шел по поселку в эти номера. Гостиница была в противоположном от конторы лесхоза конце села, которое растянулось на километр широкой центральной улицей, а к ней прилегали переулки. За этой окраиной среди сельчан закрепилось название Черемушки, возможно, по аналогии с жилыми районами городов, а может быть, из-за густых черемуховых зарослей, росших по берегу ручья, что протекал за последними домами.

Ранний зимний вечер уже опустился над селом; было безветренно, и в холодном воздухе легкие клубы дыма от печек тянулись вверх ровными светлыми столбами, тающими в темном небе; а вокруг электрических фонарей по центральной дороге стояло красивое сияние от морозного искрящегося воздуха. Идиллию тихого сельского вечера нарушал только лай собак, подававших голоса то в одной, то другой стороне поселка.

Нексин, не склонный ни к мечтательности, ни к сентиментальности в силу своего урбанизированного склада жизни, все же был впечатлен увиденным. Сначала он было поспешил к себе, но замедлил шаг и с любопытством прохожего, который оказался случайно в незнакомом месте, разглядывал темные контуры домов, желтые квадраты окон с занавесками, стараясь угадать, какие и как там живут люди. Он пока их не знал, но так или иначе все здесь были связаны с лесхозом, и они все — и работающие в лесхозе, и не работающие — были невольно под его началом как директора, а значит, в его власти. Эта мысль была ему очень приятна — он тут же вспомнил, какое почтение и уважение к нему только что проявили Борец и Заборов, — и осознание своей значимости среди этих людей, пусть даже в таком глухом углу, захлестнуло, как бывало раньше, сладкой волной собственного величия. Нексин сразу перестал видеть красивое вечернее село и начал думать о том, как ему укреплять и поддерживать среди населения села и работников лесхоза роль сильного руководителя и человека незаурядного. И был несказанно рад, что удача сама шла к нему навстречу в лице неожиданно объявившегося корреспондента телевидения. Нексин заранее видел себя на телеэкране, представлял, как его услышат многие знакомые и бывшие коллеги в городе, ведь о нем давно уже не писали в газетах и не снимали его для телевидения. Он должен, обязан их удивить! С такими мыслями дошел до дому, лег спать, с этими же мыслями проснулся и рано заспешил на работу, совсем не замечая красоты зимнего сельского утра, рассеянно и запоздало кивая на приветствия попадавшихся на пути сельчан.

Нексин сперва-наперво позвонил Хромовой, справился, как дела, услышал в ответ — только проснулась; тогда он пожелал ей доброго дня и условился, что они созвонятся, как всегда, вечером. Это был его третий день в лесхозе. Первый неполный день он провел с главным инженером Резником, который показывал производство и рассказывал о лесхозе. Второй день успел познакомиться с коллективом, в основном работниками конторы и инженерно-техническим персоналом, и изучал их личные дела. Главный инженер отчего-то — Нексин и сам не мог объяснить, отчего — ему не понравился. Связано это было с тем, что ему, Нексину, далекому от лесного производства, Резник все показывал и рассказывал, как какому-нибудь школьнику, пришедшему сюда на экскурсию; еще Нексину не понравилась его манера держаться с ним, высокомерно-снисходительная, словно он и не директор. Вот и теперь, лишь успел поговорить с Еленой Аркадьевной и положить телефонную трубку, чтобы следом заняться подготовкой вопросника для разговора с корреспондентом телевидения, как к нему с лицом надменным и важным зашел главный инженер, за ним шел мастер заготовительного участка Варкентин, стараясь быть незаметным, прячась за спиной Резника. Борец в приемной еще не было, и они прошли в кабинет напрямую. Как оказалось, по поводу рабочего, получившего накануне травму. Была она вовсе не легкая, как сказала Борец, и травмировало ему не руку или ногу, а голову. Со слов мастера, лесоруб Кишкелс, оказавшийся очень близко к падающему дереву, комлем^[2] получил сильный удар в голову, некоторое время был без сознания.

— Что вы хотите услышать от меня? — сказал сухо Нексин, решив избрать в отношениях с Резником официально-деловой тон.

— Пришли поставить вас в известность, Алексей Иванович, — сказал Резник, насторожившийся неприветливостью директора. — Решить, как быть с этим случаем… С производственной травмой…

— Леонид Семенович, если вы пришли мне рассказывать о том, что такое производственная травма, то я без вас хорошо знаю, что это значит… Ближе к делу… Я так понимаю, что случай с Кишкелсом для вас не впервой в лесхозе… В таком случае какие ваши предложения?..

— Да, к сожалению, иногда бывает… Если все оформлять официально, получается, что год только начался, а мы по отчетности о травматизме уже попадаем во все обзоры, начиная с нашего же главка до контрольных органов… Дело даже не в этом, хуже, что нас включат, а я уверен в этом, в список предприятий, проверяемых по охране труда. Такое совсем не нужно. Вот я и подумал: может не регистрировать? Пришли спросить вашего совета…

— Леонид Семенович, а кто у нас в лесхозе отвечает за травматизм?.. — вкрадчиво и теперь уже с ласковой иронией в голосе спросил Нексин. Выждал паузу и продолжал: — Вы, насколько известно… Ну а что до моего совета?.. — Нексин на минуту замолчал, переводя взгляд с Резника на мастера. — Вот вам что скажу: когда у одного философа спросили: «Что на свете легче всего?» Он ответил: «Советовать другим…»^[3] Вот и я советую: решайте случай как нужно!.. Кстати, что теперь с лесорубом?..

— Он дома… — сказал мастер Варкентин.

— Думаю, что отойдет, — добавил Резник. — Я с ним сам поговорю, дадим возможность отлежаться дома недельку, а понадобится — дадим больше и закроем табель выходов на работу еще на неделю…

— Нехорошее слово вы, Леонид Семенович, употребили, не к месту, — сказал Нексин, словно и не слышал главного, сказанного Резником, предложившего скрыть травму. — Слово «отойдет» очень плохое в нашем случае, и как только вас угораздило вспомнить такое слово? Я, конечно, не суеверен, но не нужно было его употреблять, сказали бы «выздоровеет» или «поправится», а то «отойдет», словно собрался в иной мир… Пусть парень живет в этом мире… Рано ему еще «отходить»… Варкентин, а как вообще могло такое случиться?

— Он сам виноват. Работал без каски, в одном подшлемнике… Всегда им, видишь ли, спецодежда неудобная. Одел бы каску, таких последствий не было.

— На это обстоятельство, когда будете беседовать с Кишкелсом, сделайте сильный акцент, чтобы у него самого появилось чувство вины в случившемся, — сказал Нексин, — потом подумал и добавил: — Все же он пострадал, выплатите ему что-нибудь дополнительно… Премию… Он будет думать, что вы о нем заботитесь, невзирая даже на то, что сам и виноват…

Так начался третий рабочий день Нексина в конторе лесхоза. Он понимал, что придется ему сюда ходить точно так же и завтра, и послезавтра, иногда куда-то выезжать, бывать на производстве, — это обычная работа и серые будни. Он не знал, как долго может продлиться такая рутина, нормальная для простого человека, но не для него, незаурядного, живущего не для того, чтобы прозябать в этой глуши. И он снова задумывался о том, как найти себя в новой должности, как выделиться и заявить о себе. Для него это было похоже на навязчивую идею, как ожидание славы артистами и политиками. Нексину уже давно — с тех пор, как ликвидировали обком партии, — не хватало, как воздуха, ощущения собственной значимости и публичной похвалы. К тому же ему было важно, чтобы и Елена Аркадьевна — самый близкий ему человек, — думала о нем как о человеке необычном, не таком, как все.

И как только Резник и Варкентин вышли из кабинета, Нексин сразу же присел к столу и стал обдумывать и набрасывать на листе бумаги сюжет предстоящей съемки для телевидения. Как нельзя кстати представилась теперь для него удачная возможность рассказать о себе, показать себя. Он даже не сомневался, что все получится, но по-прежнему оставалась загадка: каким образом вдруг на телевидении решили снимать именно лесхоз в Залесье?

После полудня снова позвонила корреспондент. Когда она назвала себя Нексин ее сразу узнал по голосу и вспомнил, что встречался с нею, и не раз, когда для программы «Новости» снимали картинку с заседаний обкома партии. По первым же словам корреспондентки: «Алексей Иванович, это ваша старая знакомая… Как вам на новом месте?..» — Нексин понял, что о нем, как и следует для журналиста, справки навели. Голос у нее был доброжелательный, и это у Нексина убавило настороженности, потому что каждую минуту думал о том, что телевидение так просто не поедет, это всегда делалось по просьбе или по заказу. Нексину очень хотелось спросить у журналистки о том, каким образом вдруг лесхозом заинтересовалось телевидение. И Нексин очень осторожно, придав голосу дружеское, но с нотками озабоченности, звучание, спросил: «Чем мы заслужили такое внимание?» Илона Петрова, так ее звали, ответила, что имеет от редакции задание-поручение на съемку материала о положительном герое и хороших новостях, которые теперь такая редкость на экране. Они условились о встрече.

Приехала Петрова через два дня. Нексин встретил ее на пороге конторы лесхоза, а когда увидел, что автомобиль, на котором ее привезли, был с логотипом одного из центральных телеканалов (он-то ожидал местное телевидение), сильно удивился, но мгновенно сообразил, что покажут его всей стране, и в этом он увидел особый знак судьбы. Петрова поздоровалась и, увидев вопрос во взгляде Нексина, сказала, что теперь работает корреспондентом известного канала. Они прошли в кабинет Нексина, он предложил Петровой, ее сопровождающим — оператору и водителю — чаю. Они обрадовались, а еще больше зашумели при виде нескольких сортов варенья и домашней выпечки, выставленных заботливой Борец. Когда официально-гостеприимная часть закончилась, чай был выпит и все съедено замёрзшими и проголодавшимися в дороге людьми, Петрова попросила оставить ее ненадолго наедине с директором, чтобы проговорить детали предстоящей работы. Она сказала, что в эфир пойдет сюжет по времени не более трех минут. Показан он будет уже в субботнем обзоре новостей экономики. По указанию режиссера, материал должен быть ярким и привлекательным, рассказывающим о том, как в непростое время новых экономических реалий продолжает успешно работать предприятие лесного хозяйства.

— Что же можно показать за три минуты? — спросил Нексин.

— Очень многое, — сказала Петрова. — Мы покажем ваше прекрасное Залесье и его окрестности. Вы расскажете о своем производстве, и мы его также покажем. Можете продемонстрировать вашу продукцию.

— Но ведь это же реклама? — удивился Нексин.

— Совершенно верно! — подтвердила Петрова. — За тем и приехали.

— Очень интересно! — сказал Нексин. — Но, насколько я знаю, в лесхозе такую заявку не подавали и не оплачивали… Вы же меня понимаете… Кроме того, у меня вопрос: почему Залесье?..

— Алексей Иванович, у вас не должно быть никакого беспокойства на этот счет. Все, что снимем, вам покажем. У меня задание только на очень «хорошее кино» и задание от моих начальников, а у них, не сомневаюсь, от других важных персон. Просто так, смею вас уверить, мы не приезжаем за «хорошим кино». Так что мир тесен, видите, в какой мы с вами встретились глубинке.

После ее слов осторожный Нексин стал заметно нервничать, пытаясь в первую очередь вспомнить все в последнее время связанное со своим назначением. Он был всегда убежден, что во всяком деле есть обязательный личный или корыстный интерес кого бы то ни было. Но так ничего и не припомнил, кроме общения с Баскиным и несколькими лицами из своего главка. Неожиданно извинился перед Петровой, попросил небольшую паузу, сам вышел из кабинета и прошел в комнату дежурного, где набрал номер Баскина. Михаил Леонидович ответил сразу, и было слышно, как он почти торжествует по поводу звонка Нексина. Баскин подтвердил, что к Нексину должно подъехать телевидение, для этого он использовал свой административный ресурс, у него был разговор с кем надо. Но никак не ожидал, что так быстро выполнят просьбу, поэтому не успел предупредить Нексина. Еще Баскин сказал, что так решил помочь своему товарищу утвердиться в новом назначении, о Нексине должны знать, и уверен, что Нексин сам дальше все устроит, как никто, потому что он кому надо похвалил Нексина, а Алексей Иванович, самый тонкий психолог и знаток человеческих отношений из всех людей, кого Баскин знал до сих пор. В заключение пожелал удачи с телевизионщиками и сказал, что намерен скоро и сам заглянуть в лесхоз.

Нексин, вернувшись назад, еще раз извинился перед Петровой и стал быстро и дельно рассказывать, как ему видится телевизионный сюжет о лесхозе. Петрова выслушала его внимательно, улыбнулась и сказала:

— Алексей Иванович, думаю, что наш режиссер может просто позавидовать вашему умению уловить суть материала и правильно расставить все акценты; вы очень здорово все придумали. Дело за малым. Приступим.

— Илона, — ответил ей Нексин, — вы ведь на меня не обидитесь, если скажу, что просто снятый материал — это еще не работа, а что-то сродни наброскам и эскизам художника, а чтобы сделать хорошие наброски, нужно иметь и представлять себе замысел, который собираешься реализовать…

— У вас, Алексей Иванович, следует брать прямо-таки мастер-класс… Я постараюсь выполнить ваш замысел…

— Илона, один маленький вопрос…

— Да, пожалуйста, Алексей Иванович.

— Когда выйдет репортаж на телевидении, пожалуйста, сделайте мне отдельно видеокассету с записью?..

Примечания

2

Комель — толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем и корневищем. — Примеч. ред.

3

Слова позднеантичного философа Диогена Лаэртского.