Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

Николай Алексеевич Преображенцев, 2017

В историко-фантастичекой повести "Мы, Божией милостию, Николай Вторый…" рассказывается о путешествии во времени современного молодого человека, который попадает в Россию конца 19-го века и оказывается в центре событий до и после коронации Николая II. В повести приводятся интересные факты о жизни России того времени и о нравах ближайшего окружения последнего российского императора. Описываемые в повести события дают пищу для размышлений о движущих силах и противоречиях, которые привели к трём русским революциям, а также позволяют провести некоторые параллели с проблемами сегодняшнего дня.

Пётр Васильевич Секеринский

Императрица быстро пошла налево, на свою половину, а я знакомой уже дорожкой засеменил на правую половину, к своему (своему ли?) рабочему кабинету. У двери на стуле дремал Чемодуров. Сон его, видно, был не крепок, заслышав мои шаги, он тут же вскочил и спросил, кланяясь и смотря в пол: — Встретили, всё слава Богу? А тут вас в приёмной Секеринский, Пётр Васильевич(68) дожидается. Говорит, по срочному делу. — А кто это? — Начальник Петербургского Охранного отделения. — А который час? — Десятый, Ваше Величество. — Ну, ладно, зови его, всё равно спать не хочется. — Я вошёл в кабинет: казалось, бумаг в нём только прибавилось. Не успел я сесть в похожее на трон кресло, как дверь распахнулась, и в неё энергично влетел весьма тучный человек в генеральском мундире. Судя по его морщинистому лицу, ему было уже немало лет, но на его брюнетистой шевелюре не было и следа седины, а иссиня-чёрные, прямо-таки смолистые усы стояли торчком. — Красит он их, что ли? — пронеслось в моей голове. — Садитесь, садитесь, э-э-э… Пётр Васильевич, — сказал я, выходя из-за стола и пересаживаясь на менее фундаментальное кресло за низким столиком, заваленным, как и всё вокруг, бумагами несомненной государственной важности. Секеринский сел на такое же кресло напротив, слегка расставив ноги и пропуская между ними округлое брюшко. — Прошу прощения, государь, за внезапный визит, но меня привело к вам дело, не терпящее отлагательства. — Слушаю. — Я вчера узнал от своего надёжного филёра, что на вас, на супругу вашу и на всю августейшую фамилию готовится покушение во время коронации, а сегодня пришло подтверждение, что покушение готовится серьёзное, вся боевая организация социалистов-революционеров задействована, и все эти эс-деки, все осколки Народной Воли им помогают. Сообщают, что готовят не менее 50 бомбистов. — Я посмотрел на Секеринского. Оказалось, он тоже очень внимательно смотрел на меня и изучал моё лицо и одежду. — И что же делать… с этим? Отменять коронацию? — проговорил я растерянно. — Ну, это уж вам решать. Я думаю, не откладывая, надо посоветоваться с дядьями вашими, с некоторыми министрами и членами Государственного совета. Готов выступить на этом совещании и доложить. — Хорошо, я посоветуюсь и вам сообщу. Завтра. — Осмелюсь высказать соображение, — смиренно заметил Секеринский, — что отменять коронацию не стоит, надо только усилить охрану. А мы со своей стороны примем меры. В Москве Охранным отделением руководит Зубатов, Сергей Васильевич. — Они все Васильевичи, — зачем-то подумал я. — Это очень опытный и надёжный человек, он всех этих революционэров знает вдоль и поперёк. Мышь не проскочит. И вообще… он — большой оригинал, с ним вам было бы интересно встретиться и поговорить. — И он опять внимательно посмотрел на меня. — Ну и отлично, — сказал я. — Раз уж вы пришли, Пётр Васильевич, давайте поближе познакомимся. — Секеринский поднял брови, но ничего не сказал, только голову склонил. Мне показалась, что от его черноволосой головы исходила какая-то непонятная мне опасность. — Вы знаете, вы должны знать, как начальник Охранного отделения, что вчера вечером я сильно ударился головой и после этого ничего не помню. То есть совсем ничего. Память может быть, и вернётся, — Секеринский опять вскинул на меня брови, — но когда, не известно. А ждать, в особенности после того, что вы мне сейчас рассказали, непозволительно (слово-то какое нашёл). Поэтому расскажите мне всё с самого начала. — О чём рассказывать, государь? — Для начала о себе. Мы с вами встречались? — Пару раз, Ваше Величество, во время официальных, так сказать, мероприятий. — Что же, и регулярных докладов об обстановке, один на один не было? — Не положено по субординации, я докладываю начальнику Департамента полиции Добржинскому, он — министру, а министр уже вам. — А сегодня почему же пришли не по субординации? — А Антона Францевича, Добржинского — нигде разыскать не могут, говорят в карты играет, — заметил Секеринский походя, — а его превосходительство Иван Логгинович в Москву на поезде уехал, и с ним связи нет. — Странно, — подумал я, — как-то это всё странно выглядит. Что нужно этому человеку? — А вслух сказал: — Ну вот теперь будете мне регулярно докладывать, раз в месяц. Так этому… Добржинскому и передайте. — Секеринский опять поклонился. — А теперь давайте по душам поговорим, если не возражаете, — продолжал я. — Итак, кто вы и откуда? — Я родом, Ваше Величество, из варшавской губернии, родился в еврейской семье, но мать и отца не помню. Умерли, наверное. Голод был. А я слонялся без дела, попрошайничал и спал прямо на дороге. Тут-то меня варшавский наместник, фон Берг, и заметил. Прямо на дороге нашёл, в пыли и грязи. Велел окрестить и определил в кантонистскую школу. — В швейцарскую что ли? — Что вы, — улыбнулся нынешний начальник питерской охранки. — Кантонистские, уж не знаю почему они так называются, это такие специальные школы, основанные еще прадедушкой вашим, Николаем Павловичем, для беспризорных детей, чтобы их в солдаты готовить. Я учился с отличием, был принят в кадетский корпус. И потом постепенно, постепенно… вот дослужился. — И большое у вас… хозяйство? — Да филёров человек сто, по сменам работают, через день, и осведомители конечно есть, но они не на службе, так, докладывают время от времени, и ещё перлюстраторы… письма вскрывают. — И-и… много вскрывают? — Да что вы, ничтожную часть. Какие наши средства… Не на что осведомителей, не то что перлюстраторов, содержать. Они ведь люди учёные должны быть, с пониманием. Не то что филера, дело нехитрое. А я вот в единственной на всё Отделение казённой карете к вам сегодня приехал. — Секеринский махнул рукой. — А телефоны… прослушиваете? — Как же можно? В Петербурге всего тысяча аппаратов, и все они у людей заслуженных или у высших чинов, я уже не говорю о членах августейшей фамилии. Но… если потребуется… — А много на службе таких, как вы, — спросил я внезапно, — перешедших в православие? — Да что вы, — опять повторил Секеринский, — единицы. И на нас как на предателей смотрят и свои, и чужие. — Да ещё хорошо бы понять, кто свои, а кто чужие, — подумал я. — А вот иудеев в западных областях миллионы, — продолжал шеф охранки. — Вот, где кипящий котёл, вот где источник бомбизма и прочей смуты. А что касается угрозы при коронации, — ловко сменил он тему, — так я доложу по инстанции. А вы соблаговолите обсудить это завтра, может быть на заседании Государственного совета? — Да, да, — промямлил я, провожая его до дверей.