Взгляд в прошлое. Великая Победа над фашизмом

Нелли Копейкина

Настоящий сборник составлен в ознаменование 75-летия Великой Победы над фашизмом и является данью памяти героизму многонационального советского народа, проявленному в годы Великой Отечественной войны. В нём представлены произведения современных авторов по тематике «Великая Отечественная война. Великая Победа».

Виктор Брылов

г. Видное, Московская область

Красные флаги

Опять Сергей скандалил с мастером:

— Я не буду больше здесь работать! Все руки порвал. Хочу туфли шить, как дядя Филипп, он меня к себе берет. У меня на туфли способности, вы же знаете… А валенки подшивать я не буду больше… Вы же обещали.

— Да, обещал, и я сдержу слово. Но сейчас, видишь, какие морозы стоят, фронту зимняя обувь нужна. Бригаде нашей их полвагона отремонтировать надо. Посмотри, Павел работает, а руки у него не здоровее твоих, да еще и осколком фашистским пораненные, — оправдывался мастер перед молодым сапожником.

— Все равно я не буду больше здесь работать, — упрямо твердил Сергей, и сел за верстак, перед которым висел яркий плакат: женщины-работницы изготавливают снаряды, внизу призыв «Все для фронта, все для победы! «Сергей смотрел на этот плакат, как на что-то уже привычное… И вот сейчас он уставился на этот плакат, и вспомнил дни, когда он ещё не работал в артели, вспомнил, как дома на столе дымились щи из кислой капусты, забеленные молоком, и мать, боясь уронить хотя бы крошку, разрезала на равные части горбушку черного хлеба. Сергей сидел рядом с пятилетним братишкой, который в правой руке держал деревянную ложку, а левую протягивал матери, ожидая свою порцию хлеба. Сергей же терпеливо ждал, когда мать сама положит около него небольшой кусочек, которого не хватало даже, чтобы доесть щи. Потом они ели чуть забеленную молоком картошку, но уже без хлеба. О хлебе все время думалось… А Витька Дорофеев показывал всем ребятам только что полученную продуктовую карточку, ведь он работал в артели, и ему доставалось хлеба, конечно, больше, чем Сергею, как иждивенцу. И вот теперь Сергей работает во фронтовой бригаде Павла — старшего брата Витьки, и тоже получает рабочую, хлебную карточку. Сергей работал проворно и аккуратно, потому и приглянулся старику-туфельщику.

Успокоившись, Сергей поднял с пола серый валяный сапог, осмотрел его кругом, и, пощупав толщину подошвы, начал подбирать к нему пару. Подошвы выкраивались из негодных для ремонта валенок. Взяв сапог и зажав его между колен, Сергей принялся править об оселок сапожный нож. Правил его он медленно, представляя мысленно, что именно в этих валенках какой-нибудь боец ходил по завьюженным дорогам, кидался в атаку и, очевидно не раз, по ним было видно. Вот сейчас Сергей положит на подошвы валенок хорошие стельки, пришьет их, и кто-то из воинов пойдет в них в бой. И будут другие бойцы бежать за своим командиром и за знаменосцем, и над их головой будет развеваться красное полковое знамя. С этими мыслями Сергей ловко полоснул острым ножом, зажатый между колен серый валенок, который развернулся и стал вдруг красным флагом. Пропитанный изнутри алой кровью, не успевшей ещё потемнеть, валенок напоминал красный флаг. Сергей замер, сердце его зашлось. В это мгновение крикнуть бы, но рука только крепче сжала нож. На другой день мастер привел новичка, и ему, Сергею, разрешили перейти к Филиппу-туфельщику. Сергей, на удивление мастера, наотрез отказался. Перед его глазами ярко горели половинки разрезанного, окровавленного валенка, которые казались ему красными флагами.

Топлёное молоко

До отхода поезда оставались считанные минуты. Я вошел в вагон, отыскал свое место. Рассовав вещи по полкам, поудобнее уселся, и на душе стало как-то покойно и даже радостно. Наконец-то я еду на родину. Напротив меня сидела женщина, ее по-крестьянски красивое лицо излучало улыбку и любопытство. Смутившись от такого пристального внимания к себе, я хотел отвернуться к окну, но в эту минуту в купе вошел мужчина и сел рядом с моей незнакомкой. Он был высок, приятен. На висках седина, глаза живые, веселые. С женщиной он был трогательно нежен. В их отношениях было столько взаимного тепла, что меня потянуло к ним, и мне показалось, что я когда-то уже видел их лица. Но вот где и когда? Я стал напрягать свою память, и, видимо, на моем лице отразилось это напряжение. И тогда моя попутчица, глядя на меня смеющимися глазами, в упор спросила:

— Вы, случайно, не до Приокской едете?

— Да, — издав вздох облегчения, ответил я. — И вас Валентином зовут?

— А вас Катенькой? — воскликнул я, сам того не ожидая. Тут уж и я заулыбался, потому что сразу вспомнил Катю. И хотя я знал ее девочкой, а сейчас передо мной сидела взрослая женщина, интонации голоса и неуловимые жесты сразу воскресили в моей памяти мою школьную подругу. Воспоминания одно за другим накатились на нас…

— Помнишь, как вы с ребятами после уроков за елкой ездили в лес, и ты палец отморозил?

— Я тогда варежку потерял, а она из белой шерсти была, сливалась со снегом, и пришлось её на ощупь искать, а уже темнело, когда мы с елкой к городу приближались, — выпалил я с мальчишеским задором. В эти минуты мне показалось, что мы — беспечные школьники. Но сколько тягот и забот обрушилось на нас в военные годы! Разве забудешь зашторенные окна класса, чернила из сажи, газетные обрывки вместо тетрадей? А после уроков оставались на сбор отряда. Особенно любили мы репетиции хора и инсценировки из военной жизни. И тут же всплыл образ нашего классного руководителя Софьи Яновны. Была она привлекательна, и ее обаяния хватало на всех, так что с занятий никто не убегал. Мы, мальчишки, тянулись к ней, как к матери, а о девчонках и говорить нечего. Строгость и доброта сливались в ней воедино, и мы, незаметно для самих себя, впитывали ценные, порой суровые, жизненные напутствия.

— Помнишь, Катенька, как мы готовились пойти в госпиталь к раненым с концертом? И ты первая сказала, что хорошо бы раненым молока топленого с пенками принести?

— Да я что-то уж и не помню. — И она смущенно поглядела на своего спутника. Тот нежно взял ее руку.

— Ты, Катенька, конечно, ты.

— Валь, а помнишь, как мы пришли в госпиталь? Вы, мальчишки, — в белых рубашках и красных галстуках, пели военные песни и читали стихи, а мы, девчонки, — в белоснежных халатах стояли в сторонке с четвертями топленого молока и с нетерпением ждали конца представления.

Раненые, которые не могли встать с кроватей, и те, кого принесли на носилках из других палат, подзывали нас к себе и пожимали нам руки. А когда мы пели, лица у всех были ласково-суровые, но в глазах отражалась радость. А потом нам долго аплодировали. От волнения и радости глаза наши сияли и были влажны от слез. После концерта Софья Яновна сказала:

— А теперь угощаем всех! Мы стали разливать молоко по стаканам и угощать воинов. И все дружно выпили… за победу! Когда мы с Катей обменивались воспоминаниями, мужчина с умилением смотрел на нас, как на детей.

— Кать, а помнишь, как мы навещали умирающего?

— Помню, как не помнить, — и она лукаво и в тоже время нежно посмотрела на своего спутника.

— Как мне его было жаль! Он такой молоденький был. И от молока-то он тогда отказался. Увидел, что мы чуть не плачем, нас стал подбадривать… Я слышал, ты потом ходила дежурить в госпиталь?

— Да…

— А тот… долго еще жил? — робко спросил я. — Ты его видела?

— А как же, видела, видела… и молоко топленое он у меня пил. — И озорно улыбаясь, добавила:

— Вот уже около тридцати лет смотрю на него… узнаешь? И она обняла сидящего рядом мужчину…