Вдалеке от рая

Наталья Уфимцева

С высоты птичьего полета людское сообщество оборачивается многоточием прозы человеческой жизни. Взмывая через вату облаков в зыбь космоса, оно перестает существовать как отдельная единица. А если дальше, ввысь? Вращая Землю, космический ветер вселенной спасает её мир от неизбежной катастрофы, удерживая в атмосфере планеты всплески человеческой чудовищной жестокости по отношению друг к другу.

Книга Премудрости Соломона.

© Наталья Уфимцева, 2023

ISBN 978-5-0060-9640-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Он шёл несколько часов, не разбирая дороги. Спотыкался, бежал, превозмогая себя, падал и снова шёл. Когда он останавливался и замирал, чтобы перевести дух, дышать становилось трудно, дышать было нечем. Воздух, как раскаленное пламя, врываясь внутрь, обжигал тело и уже отчаявшуюся жить, душу.

Одна единственная мысль, ставшая насущным смыслом, раздавалась набатом в каждой капле его бурлящей крови: «Её больше нет!»

Он смотрел на свои руки и не осознавал. Как такое возможно? Зачем? Откуда в них эта, пульсирующая дрожью, гнетущая и разрушающая сила? Пальцы не слушались, деревенея на январском морозе. Ему казалось, что это не он — другой человек, чужая воля, чужое тело, не его руки.

Покидающий его душу мир и этот смех, её невыносимый смех, повисший в воздухе точно меч, рассекающий всё на две грани бытия. А за ним, точно эхо, смертельный звук её тела, где-то там внизу, на земле, глухой и жестокий. Он снова посмотрел на замерзшие пальцы, содрогнувшись со страшным, животным стоном. Стоя на коленях, заметаемый снежной пеленой метели, он безответно кричал в черное бездонное небо своей невыносимой болью погибающей души.

Упав лицом в снег, он затих на какое-то мгновение, в изнеможении почувствовав облегчение. В тишину ночи издалека вплывал звук приближающегося поезда. «Спасибо» — прошептал небу одними губами. Это то, что ему сейчас необходимо, единственно возможное решение. Рывком, преодолев слабость, он встал сначала на колени, а затем, выпрямившись в полный рост, быстро пошёл на мост. По железнодорожному полотну желто-белой вспышкой приближался состав. Сейчас всё закончится. Сейчас, главное не струсить. В луче яркого света магическим танцем вращались снежные хлопья. Душа, проливаясь последними слезами, молила Всевышнего о помощи. Жизнь, посланная в бесценный дар, становилась невыносимой мукой. Он в последний раз посмотрел в далекий космос и подумал, что ответит за неё там, высоко, перед дарившим,…если только хватит сил, если достанет на это мужества.

Железный поручень, лестница… и он на мосту. Остались секунды. Они пульсом стучали в висках, сливаясь с рёвом приближающегося поезда. Мужчина ещё раз посмотрел на свои пальцы, отчего-то сделавшиеся синими, и перевесился через железную ограду.

Глава 1

«Фараон Мааткара Хенеметамон Нового царства Древнего Египта из XVIII династии в молитвенном жесте поднятых к небу изящных рук, заклинал время, которое точно застыло над раскидистыми макушками пальм и вершинами вечных пирамид. Он, божественный, поднося тонкие ладони к ярко очерченным, прекрасным глазам молил его о снисхождении.

Фараон стоял подобно могучему колоссу, обращая свой царственный взор на восток, где в лучах кроваво-красного египетского, предрассветного солнца решалось благополучие его страны. Больше всего земного он желал увидеть в солнечных лучах голубые всполохи прекрасной звезды «Владычицы Дня года». Если этого не случится, Нил, могучий, полноводный и спасительный не выйдет за свои пределы, не разольется на ставшие в период засухи бесплодными, бывшие плодородными земли.

Свершилось! Отливая голубым перламутровым сиянием в лучах небесного светила, показался Сириус. Свершилось, ещё один год её великолепного правления начинал свой отсчет. Великого правления божественной Хатшепсут, женщины — фараона».

Следователь Степан Кузьмич Кошкин, находясь в своем рабочем кабинете, нахмурившись, читал неопубликованное произведение известного востоковеда, египтолога Эмилии Номвиль. В это хмурое утро история Древнего Египта интересовала сыщика меньше всего. Как обычно следователь по особо важным делам расследовал убийство той самой дамы преклонных лет, Эмилии Францевны Номвиль, выпавшей из окна своего собственно дома при весьма странных обстоятельствах.

Личность погибшей была публичной и выдающейся. Дело обещало стать резонансным, но вот беда, с самого начала оно уже было тупиковым. Длились четвертые сутки. Степан Кузьмич, оторвавшись от женщины фараона, приготовился к худшему. И оно не заставило себя ждать. На пороге кабинета возник импозантный полковник Рындин. Степан Кузьмич одними губами магически произнес: «Свершилось. Отливая голубым перламутровым сиянием в лучах небесного светила, показался Сириус».

Бодрым шагом полковник пересек разделяющее их пространство и уставился на египетское письмо.

— Я не понял. Что?

Ответа не последовало. По голосу своего начальства Кошкин понял, худшее началось.

— Здравие желаю, Дмитрий Сергеевич!

— Как же, будешь тут во здравии. Ты, знаешь, откуда мне сегодня звонили? Молчишь?

Степан Кузьмич, примирительно кивнул и аккуратно пожал плечами.

— Эх, Степан Кузьмич! Ну, давай, дорой мой, активизируйся, как ты умеешь! Что, никакого просвета?

Дмитрий Сергеевич развернул к себе литературное произведение погибшей женщины. С высоты своего роста настороженно прочел первые строки: «Фараон Мааткара Хенеметамон Нового царства Древнего Египта из XVIII династии…»

— Час от часу не легче. Кузьмич, родной, давай думай. Скоро тут такой Ханаомон начнется, мало никому не покажется.

— Никто, ничего и никого не видел. Правда, есть один свидетель…

— Вот, молодец!

— Далеко ещё до молодца, Дмитрий Сергеевич. Свидетель этот, подслеповатый сосед, которому якобы показался в окне, а точнее сказать на балконе погибшей, нависающий над несчастной, силуэт высокого мужчины.

— Так надо всё проверить.

— Работаем.

— Вижу я, как вы тут работаете.

Рындин назидательно ткнул пальцем в египетскую женщину фараона — божественную Хатшепсут.

— Судя по всему этот призрак, совершив своё черное дело, тут же испарился или удачно телепортировался на Сириус.

— Шутите, Степан Кузьмич, это хорошо. А что эта Номвиль фантастику писала?

— Какую фантастику?

— Проегипетскую, какую ж ещё.

— Ничего фантастического в этом нет. Это история.

— Чья?

Степан Кузьмич Кошкин сдерживался с трудом. Ему очень захотелось, скорчив гримасу, пропищать тоненьким голоском прямо в ухо своему любимому начальству: «Проегипетская». Только ни один мускул не дрогнул на доброжелательном лице сыщика. Закрыв литературный опус, Кошкин отправился заваривать кофе.

И вот в облаке кофейного аромата, в результате увлекательного повествования сыщика, раскрасневшийся от жаркого воздуха кабинета полковник Рындин уже представлял некогда реально существующую божественную Хатшепсут — женщину фараона Мааткара Хенеметамон Нового царства Древнего Египта из XVIII династии.

Поглощая маленькими глотками бодрящий напиток, который был разлит в две миниатюрные чашечки, сыщик продолжал: «В летний месяц Тот в грядущий день солнцестояния повелитель Египта, фараон не отрывая взгляда, с тревогой смотрел на небо. Бездонная колыбель вечности с миллиардами звезд — то, куда однажды им всем предстоит вернуться. Фараон ждал восхода Сотис, божественной звезды из созвездия Большого Пса, красавицы Сириус. С восходом которой в лучах солнца, на земле Египта, наступал Новый год. На берегах Нила он так и назывался «Пришествие Сотис».

Летящий на землю снег, застывая в невесомости своей сверкающей белизной, играл невероятными переливами чистоты. Удивительное состояние умиротворения природы так не совпадало с внутренней нестройностью мыслей сыщика. Степан Кузьмич замедлил шаг, потом вовсе остановился. Мимо него торопились люди по своим земным, неотложным делам. Они спешили, обгоняя друг друга, с котомками наперевес и просто налегке, хмурые, уставшие, редко целеустремленные, говорящие по телефону, переводящие дух на автобусной остановке, для дальнейшего пешего броска.

В этом снежном потоке людской обыденности Степан Кузьмич наткнулся на маленькую девочку, отставшую от долговязова родителя по своему неотложному делу. Она ела снег, тот, что застывал крошечными белыми льдинками на её рукавичке. И делала она это с таким удовольствием, как будто ничего более вкусного и приятного не существовало на всем белом свете.

Кошкин поймал на ладонь некоторое количество снежинок, соединил их в маленький комочек и отправил по-мальчишески в рот. Ощущение детства теплой волной захлестнуло сердце. Он закрыл глаза, прислонившись к раскидистому дереву. Далекое, шустрое детство — вот они с пацанами несутся на горку. Как явно ему вспомнились их лица, розовые, смеющиеся и такие родные. Столько лет они все живы в его памяти. И такой же снег, искрящийся и лохматый, летящий через года с вечернего неба.

В эти детские, воспоминая сыщика, вплыла другая картина нынешнего времени: хлопья снега, покрывающие свежую могилу Эмилии Номвиль. Вот и этот предел безмолвно покроет небо своим белым омофором.

Кошкин медленно зашагал в сторону дома. Что рассуждать о вечности из глубины трехмерного сознания? Все равно, что ползущей по земле вдоль горизонта, поникшей гусенице, предлагать перевоплотиться в порхающую бабочку, убеждая её в том, что где то в её теле притаились потенциальные крылья. Ей бедолаге в крошечную голову ни коем образом не может прийти такое перевоплощение.

Вернувшись в будни, он пересматривал в памяти с особой тщательностью моменты похорон погибшей женщины. Многочисленные, скорбящие, эпатажные, сверкающие гранями каратов. Он не мог вспомнить ни одного искренне горюющего человеческого лица. Может быть, ему так просто казалось? Эмилия Францевна была весьма состоятельной, одинокой дамой в преклонных летах. Почему одинокой? Степан Кузьмич прервал свои рассуждения. У неё был родной брат.

Кошкин снова остановился. Стоп, почему собственно говоря, был? Куда он мог подеваться? Скорее всего, он благополучно существует в настоящем времени. Генрих Францевич Номвиль, толи искусствовед, толи коллекционер. А может и то и другое, почему бы и нет? Дочь этого Генриха сыщик помнил отчетливо. Эксцентричная особа, слишком эмоционально реагирующая на происходящее. Что-то в ней настораживало Степана Кузьмича. Его пресловутая милицейская чуечка аккуратненько посылала маячки в светлую голову сыщика. И ещё один родственник, внучатый племянник Эмилии Францевны, сын этой эксцентричной особы, контрастно отличающийся от своей матери. Он даже не опустил бабуле три положенных пригоршни могильной землицы. Отрешившись от богемной публики, молодой мужчина всем своим видом, как-будто давал понять, что ничего общего не имеет ни с ними, ни с той, которую с таким пафосом они отправляют в последний путь.

Нил катил свои великие воды в двенадцать стран Африки. Тихий, кроткий, замерший на время, он вдруг набирал силу, подчиняя себе всё вокруг. Полуобнаженные люди в светлых одеждах с покрытыми, такими же светлыми тканями, темноволосыми головами строили какое-то грандиозное сооружение. Казалось, что замыслы их архитектора и прораба не могут, ни при каких обстоятельствах увенчаться успехом. Но усердные строители, не знавшие этого и безоговорочно доверявшие мысли творца, осуществляли грандиозный замысел. Глыбы блоков для сооружения сплавлялись по воде. Люди в светлых одеждах, точно муравьи, водружали их друг на друга с титаническом упорством, притирая эти глыбы в одно непостижимо — величественное целое. И с высоты птичьего полета, из глубин небесного горизонта угадывался замысел земного мастера. Невообразимое сооружение, возвышаясь в золотистых песках, принимало формы и очертания женской фигуры. Огромной, величественной, увенчанной головным убором и другими отличиями фараона.

Люди в светлых одеждах, изможденные жарким солнцем Египта заканчивали свой труд. Приклонив колени перед тем, что они с такими муками сотворили, повернулись лицом на запад. Солнце, скользя по коленям великанши, клонилось к закату. Красное, кровавое солнце, покидало людей, погружая их во мрак. Люди подошли к берегам Нила и обнажили головы. Что-то должно произойти… Полковник Рындин напрягся до предела. Во сне он почувствовал отсутствие одеяла, которое видимо в результате просмотра египетского сна благополучно съехало на пол. Дмитрия Сергеевича начинал бить озноб. Он хотел позвать на помощь, но язык не слушался его. Люди, как заколдованные марионетки, подходя к краю воды, прямиком отправлялись в пасть к крокодилам.

«Да что ж это такое?!» — кричал мысленно во сне полковник. «Прекратите это безобразие! Вы за всё ответите! Не сметь!» — бушевал он. Но очередь приносимых в жертву людей только увеличивалась. И вот уже всё в его сне было кровавым: и пасти ужасных крокодилов, и воды реки, и окунувшееся целиком в эту реку солнце.

«Какой кошмар! Какая дикость!» — тихо причитал Дмитрий Сергеевич. Совершенно выбившись из сил, он сидел на кровати, не в состоянии больше двигаться. Последнее, что он помнил из этой страшной ночной вакханалии, это его собственный голос. Громко и трубно Рындин закричал: «Кошкин! Кошкин, чего вы медлите? Вперед! Захват!».

Какое счастье, что вторая половина полковника в момент его пробуждения находилась на пробежке и не слышала этого призыва действовать. К её приходу, совершенно счастливый от пробуждения Дмитрий Сергеевич, завтракал. Он намазал абрикосовым джемом хрустящий тостер, поднес его к губам и окончательно проснулся. «Какое прекрасное, чудесное утро!» — подумал полковник. «А вот кому-то сегодня явно не поздоровится. Историк проегипетский. Нет, чтоб делом заниматься. Это ж надо начальству своими байками так мозг уделать, можно сказать, до основания» — продолжал начальственно рассуждать, уплетая аппетитный круассан с сыром, господин полковник.

В отличие от Дмитрия Сергеевича «историк проегипетский», не догадываясь о начальственном гневе, пил утренний кофе вприкуску с домашним печеньем курабье. Сон сыщика был темен и крепок, как этот бодрящий, созревший под ароматной, пенной шапочкой, напиток.

Утро сыщика, начавшееся с сонной улыбки жены Евдокии, было покойным и приятно-обыденным. Аккуратненько, на цыпочках покинув супружескую спальню, размявшись с гантельками, позавтракав, Степан Кузьмич разложил на кухонном столе научные опусы. До выхода на работу Кошкин запланировал на сегодня, бегло ознакомиться с научными изысканиями Эмилии Францевны Номвиль, коих оказалось бесконечное множество.

Одна из монографий имела весьма красноречивое название «Путешествие душ жителей Древнего Египта». Но к своему удивлению Кошкин обнаружил вполне себе внятное повествование о конкретных музейных экспонатах, находящихся в Москве, в Пушкинском музее. Речь шла о прахе, который в музей доставили египтологи. И вероятнее всего, что госпожа Номвиль принимала в этом непосредственное участие.

Научный труд содержал конкретное разъяснение некоторых моментов погребения в Древнем Египте: вскрытия, которое проводили специально-обученные люди по особым канонам и правилам; мумифицирования, раскладывания органов погребенного человека в четыре алебастровых сосуда, по форме напоминающих кувшины, называемые канопами. Именно об одном из таких наборов и шла речь. Да, чтиво оказалось не для утреннего кофе.

Все канопы — кувшины покрывались крышками разной формы. Они напоминали живых существ. В том кувшине, крышка которого напоминала человеческую голову, находилась печень погребенного человека. Самый крупный внутренний человеческий орган, через который проходят все обменные процессы. Именно его — печень, в древнем Египте считали самым человеческим. Далее, во втором сосуде, крышка которого напоминала голову крупной обезьяны, находились легкие. В третьем кувшине с головой сокола, а возможно ястреба, покоился кишечник человека. И наконец, в последнем с крышкой с головой шакала, находился желудок. Вот как-то так. Не все органы для древних египтян были равнозначными по их важности в загробном путешествии.

«А где же сердце?» — подумал Степан Кузьмич и даже взгрустнул. Вероятно, в Древнем Египте этот орган был нужен, чтобы банально толкать кровь? Оказалось, что не только для этого. Сердце вообще не отделялось от тела. Шло, как говориться в комплекте с ним. Именно этот орган в своем загробном путешествии человек отдавал на весы своим египетским богам. Именно оно помогало человеку оправдаться на высшем, страшном суде.

Не смотря на всю, с точки зрения современного жителя, нелогичность написанного известный египтолог и востоковед Эмилия Номвиль грамотно и лаконично подавала материал. И совсем другое дело самиздат о женщине фараоне, обнаруженный у неё дома. Что это? Литературное хобби? Проба художественного пера? Может быть, это перо вовсе не имеет никакого отношения к автору на обложке, и мадам Номвиль присвоила чужой труд? «Ну, да, скажи ещё, Степан, что именно за это её и уканопили».

Когда следователь Кошкин начинал активный диалог с самим собой, это означало следующее — дело сдвинулось с мертвой точки и пора на свежий воздух.

«Нетленный Царю веков, содержащий в деснице Своей все пути жизни человеческой силой спасательного Промысла Твоего! Благодарим Тебя за все ведомые и сокровенные благодеяния Твои, за земную жизнь и за Небесные радости Царства Твоего будущего. Простирай нам и впредь Твои милости, поющим: Слава Тебе, Боже, вовеки». Отвергая жизнь, отказавшись от бытия, в надежде на избавление, душа человеческая застывает между мирами на перепутье.

«Слабым, беспомощным ребенком родился я в мир, но Твой Ангел простер свои светлые крылья, охраняя мою колыбель. С тех пор любовь Твоя сияет на всех путях моих к свету вечности…» Да, он родился слабым и беспомощным, никому на белом свете ненужным и вопреки всему выжил.

«Господи, хорошо гостить у тебя; благоухающий воздух; горы, простертые в небо; воды, как беспредельные зеркала, отражающие золото лучей и легкость облаков. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки. И птицы и звери носят печать Твоей любви. Благословенна мать земля с ее скоротекущей красотой, пробуждающая тоску по Вечной Отчизне, где в нетленной красоте зовут: Аллилуия!»

Он попытался разомкнуть глаза, получилось больно и не сразу. В полумрак окружающего его пространства остро врезалась тонкая полоска желтоватого, теплого света. Часть её уходила вверх, очерчивая прямоугольник без одной стороны.

«Ты ввел нас в эту жизнь, как в чарующий Рай. Мы увидели небо, как глубокую синею чашу, в лазури которой звенят птицы; мы услыхали умиротворяющий шум леса и сладкозвучную музыку вод; мы ели благоуханные сладкие плоды и душистый мед. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях.

Слава Тебе за праздник жизни.

Слава Тебе за благоухание ландышей и роз.

Слава Тебе за сладостное разнообразие ягод и плодов.

Слава Тебе за светлую улыбку пробуждения.

Слава Тебе за земную жизнь, предвестницу Небесной.

Слава Тебе, Боже, вовеки»

Он вспомнил…

После кричащей вспышки поезда, эта полоска света, расплывающаяся в нижнем пределе пространства, казалась трогательно живой и настоящей.

«Силою Духа Святого объят каждый цветок, тихое веяние аромата, нежность окраски, красота Великого в малом. Хвала и честь Животворящему Богу, простирающему луга, как цветущий ковер, венчающему поля золотом колосьев и лазурью васильков, а души — радостью созерцания. Веселитесь и пойте Ему: Аллилуия!»

Может его уже не существует? И эта тонкая полоска света — прошлая, пролетевшая жизнь. И где — то там осталась земля, его родная планета?

«Как Ты прекрасен в торжестве весны, когда воскресает вся тварь и на тысячи ладов радостно взывает к Тебе! Ты — источник жизни. Ты — победитель смерти. При свете месяца и пении соловья долины и леса в своих белоснежных подвенечных уборах. Вся земля — невеста Твоя, она ждет Тебя, Нетленного Жениха. Если ты траву так одеваешь, то как нас преобразишь в будущий век воскресения, как просветятся наши тела, как засияют души! Слава Тебе, изведшему из темноты земли разнообразие красок, вкуса и аромата!

Слава Тебе за радушие и ласку всей природы Твоей!

Слава Тебе за то, что Ты окружил нас тысячами Твоих созданий.

Слава Тебе за глубину Твоего разума, отпечатленного во всем мире.

Слава Тебе, благоговейно целую следы Твоей незримой стопы.

Слава Тебе, зажегшему впереди яркий свет вечной жизни.

Слава Тебе за надежду бессмертной нетленной красоты.

Слава Тебе, Боже, вовеки».

Что это? Чьи это мысли? Загадочные слова источала, ставшая родной теплая полоска света. Он почувствовал удушье. Зачем? Почему он пошел на этот проклятый мост?

«Как Ты услаждаешь думающих о Тебе, как животворно слово Твое святое! Мягче елея и сладостней сота беседа с Тобой. Окрыляет и живит молитва к Тебе. Каким трепетом тогда наполняется сердце, и как величава и разумна становится природа и вся жизнь! Где нет Тебя — там пустота. Где Ты — там богатство души, там живым потоком изливается песнь: Аллилуия!»

Он вслушивался в каждое слово как в музыку, затаив дыхание. Больше всего страшась того, что сейчас полоска исчезнет, всё стихнет и закончится. И его не станет. А разве не этого он хотел?

«…Слава Тебе в тихий час вечера.

Слава Тебе, излившему миру великий покой.

Слава Тебе за прощальный луч заходящего солнца.

Слава Тебе за отдых благодатного сна.

Слава Тебе за Твою близость во мраке, когда далек весь мир.

Слава Тебе за умиленные молитвы растроганной души.

Слава Тебе за обещанное пробуждение к радости вечного невечернего дня.

Слава Тебе, Боже, вовеки».

Он понял, это Ангел или Архангел произносит молитву. И как только она закончится, его душу заберут на высший суд. Значит всё это, правда. Ему стало страшно.

«…Я вижу небо Твое, сияющее звездами. О, как Ты богат, сколько у Тебя света! Лучами далеких светил смотрит на меня вечность. Я так мал и ничтожен, но со мною Господь. Его любящая десница всюду хранит меня.

Слава Тебе за непрестанные заботы обо мне.

Слава тебе за промыслительные встречи с людьми.

Слава Тебе за любовь родных, за преданность друзей.

Слава Тебе за кротость животных, служащих мне.

Слава Тебе за светлые минуты моей жизни.

Слава Тебе за ясные радости сердца.

Слава Тебе за счастье жить, двигаться, созерцать!

Слава Тебе, Боже, вовеки».

«Прости!» — он кричал внутри себя, всем своим существом что было мочи, зажмурив глаза и стиснув зубы — «Прости, прости меня. Я не знал. Ну, я же ничего не знал».

«Как Ты велик и близок в мощном движении грозы. Как видна Твоя могучая рука в изгибах ослепительных молний. Дивно величие Твое. Глас Господень над полями и в шуме лесов, глас Господень в торжестве громов и дождя, глас Господень над водами многими…» Глас Господень — что это? Нет, ему не будет прощения. Но разве он виноват? Нет, пожалуйста, не надо.

«Как молния, когда осветит чертоги пира, то после нее жалкими кажутся огни светильников, так Ты внезапно блистал в душе моей во время самых сильных радостей жизни…» Он вспомнил маму, ту которая выпросила, вымолила его, её глаза, улыбку. Мамочка, может мы скоро встретимся?

«В дивном сочетании звуков слышится зов Твой. Ты открываешь нам преддверие грядущего Рая…» Мама, мамочка, родная моя мне теперь к тебе нельзя.

«Наитием Святого Духа Ты озаряешь мысли художников, поэтов, гениев науки. Силой Сверхсознания они пророчески постигают законы Твои, раскрывая нам бездну творческой Премудрости Твоей. Их дела невольно говорят о Тебе. О, как Ты велик в Своих созданиях! О, как Ты велик в человеке!

Слава Тебе, явившему непостижимую мудрость в законах вселенной.

Слава Тебе — вся природа полна знаков Твоего бытия.

Слава Тебе за все, открытое нам по благости Твоей.

Слава Тебе за то, что Ты сокрыл по мудрости Твоей.

Слава Тебе за гениальность человеческого ума.

Слава Тебе за животворную силу труда.

Слава Тебе за огненные языки вдохновения.

Слава Тебе, Боже, вовеки».

Он с трудом разомкнул глаза и прошептал полоске говорящего света: «Прости меня, Господи, слышишь, ну, пожалуйста, прости. Я же ничего о Тебе не знал».

«Как близок Ты во дни болезни. Ты Сам посещаешь больных, Ты склоняешься у страдальческого ложа, и сердце беседует с Тобою. Ты миром осеняешь душу во время тяжких скорбей и страданий. Ты посылаешь нежданную помощь. Ты — Утешитель, Ты — Любовь, испытующая и спасающая. Тебе поем песнь: Аллилуия!»

Слезы текли, омывая его лицо с двух сторон, собираясь в углублениях и на кончиках ушных раковин. Он ощущал эти влажные потоки прикосновением таинственного пространства к его безжизненному телу. Глупец, смерть не приносит облегчения, не прекращает муку. Он к ней не был готов.

«Слава Тебе, исполняющему во благо желания мои.

Слава Тебе, бодрствующему надо мной день и ночь.

Слава Тебе, прежде прошения посылающему обилие благ.

Слава Тебе, врачующему скорби и утраты целительным течением времени.

Слава Тебе — с Тобою нет безнадежных потерь, ты даруешь всем вечную жизнь.

Слава Тебе, Ты одарил бессмертием все доброе и высокое, обещал нам желанную встречу с умершими!

Слава Тебе, Боже, вовеки».

А что ждет его? Сознание обособленно прибывало в иступленном болью теле. Он не ощущал его границ, может, они уже не существовали?

«…Слава Тебе, посылающему нам неудачи и скорби, дабы мы были чутки к страданиям другим.

Слава Тебе, положившему великую награду в самоценности добра.

Слава Тебе, приемлющему каждый высокий порыв.

Слава Тебе, возвысившему любовь превыше всего земного и небесного.

Слава Тебе, Боже, вовеки».

Он понял, что ад — это поздно. Не страшно, не жутко, а именно поздно! И от этого осознания сердце стало работать с перебоями, замедляя свой ритм. Любовь превыше всего земного? Может он здесь, потому что жил без неё, без любви?

«Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть, но Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадежно потерявшим её. С Тобою нет непоправимого. Ты — весь Любовь. Ты — Творец и Воссоздатель. Тебя хвалим песнью: Аллилуия!»

Он плакал как ребенок и больше всего земного и потустороннего хотел жить. Господи, как он хотел жить, видеть этот теплый свет и слышать этот тихий голос.

«…Через ледяную цепь веков я чувствую тепло Твоего Божественного дыхания, слышу струящуюся Кровь. Ты уже близок, цепь времени распалась, я вижу Твой Крест, Он ради меня. Мой дух — прах пред Крестом: здесь торжество любви и спасения, здесь не умолкает вовеки хвала Аллилуия!»

Он жил, в каком — то другом непостижимом качестве. Был в другом мире наполненный до края радостью покаянных слез.

«…Слава Тебе, призвавшего меня к жизни.

Слава Тебе, явившему красоту вселенной.

Слава Тебе, раскрывшему предо мною небо и землю как великую книгу Премудрости.

Слава Твоей вечности среди мира временного.

Слава Тебе за тайные и явные милости Твои.

Слава Тебе за каждый вздох груди моей.

Слава Тебе за каждый шаг жизни, за каждое мгновение радости.

Слава Тебе, Боже, вовеки»

И в этом другом мире он был не одинок. Где-то там, вдалеке существовал тот, кто оставил ему жизнь, после всего… После всего, что он с собой сделал.

«Нетленный Царю веков, содержащий в деснице Своей все пути жизни человеческой силой спасительного Промысла Твоего! Благодарим Тебя за все ведомые и сокровенные благодеяния Твои, за земную жизнь и за Небесные радости Царства Твоего будущего. Простирай нам и впредь Твои милости, поющим: Слава Тебе Боже, вовеки».

Иван подумал, что этот свет и звук и есть Бог. С этой мыслью реальность перестала существовать. Все завертелось, полоска теплого, живого света растворилась в глубине сознания. Внутри что-то сжалось прямо в области сердца. В последний раз он прошептал: «Спаси меня, спаси…» Что-то теплое опустилось ладонью на лоб, и тихий голос позвал его по имени. Он понял, когда ровно запульсировала кровь, успокаивая разум, смерти нет, её для нас не существует.