Вдалеке от рая

Наталья Уфимцева

С высоты птичьего полета людское сообщество оборачивается многоточием прозы человеческой жизни. Взмывая через вату облаков в зыбь космоса, оно перестает существовать как отдельная единица. А если дальше, ввысь? Вращая Землю, космический ветер вселенной спасает её мир от неизбежной катастрофы, удерживая в атмосфере планеты всплески человеческой чудовищной жестокости по отношению друг к другу.

Глава 4

Кошкин медленно передвигался по кабинету, давая тем самым возможность посетительнице прийти в себя. Следователь не любил эпатажных людей. На них приходилось тратить в несколько раз больше времени, которое у сыщика было на вес золота.

Дама неопределенного возраста в огненно-красной юбке и такого же цвета, спускающихся ниже пояса бусах, нервно поправляла рыжие волосы. Своим присутствием она, непостижимым образом заполнила весь кабинет. Пальто Эмилия Хлебникова оставила при входе на вешалке, шарф ядовито зеленого цвета там же на стуле. Сумку, напоминающую торбу разместила слева от Кошкина, а сама уселась справа. У Степана Кузьмича от неё уже рябило в глазах. Всё бы ничего, но в звуковом плане происходила такая, же вакханалия. Дама вздыхала, охала, принялась было рыдать, но наткнувшись на холодный взгляд Степана Кузьмича, передумала.

В течение этого часа Кошкин знал про эту Хлебникову практически всё, и ничего из того, что ему бы хотелось, он не услышал. Разговоры о тетке, прекращались на полуслове.

— Эмилия Генриховна, вас назвали в честь вашей тёти?

— Возможно, такое редкое и пронзительное имя. Вы не находите?

Кошкин ничего не находил и тем более что-либо пронзительное. Она размахивала перед его лицом костлявой рукой в подобных по окраске бусам, гремящих браслетах. Степан Кузьмич взял дырокол, и со знанием дела вложил его в руку Хлебниковой. Та замолчала и уставилась на предмет в своей руке.

— Это мне?

— Да, держите его ровно, двумя руками.

— Это же…я правильно понимаю?

— Всё верно. Не отвлекайтесь. Просто держите ровненько, это поможет вам сосредоточиться на поставленных вопросах.

— Это что, специальное приспособление?

— Да, но оно не для всех.

— Да?

Кошкин хотел было ответить, что оно конкретно и исключительно для вас.

— Для очень неординарных женщин.

— О, какое понимание, спасибо! Действительно в моей жизни практически всё неординарное. Причем с самого начала. Когда я родилась…

— Эмилия Генриховна, это очень интересно, но давайте поговорим о вашей тёте. Как часто вы общались? Не припомните, когда это было в последний раз. Какое у неё было настроение? О чем вы говорили?

— Не помню.

— Не помните, о чем говорили, или, когда это было? Что конкретно вы не помните?

— Я с этой вашей штукой совсем не могу сосредоточиться.

— Эмилия Генриховна, вы по каким-то причинам не хотите говорить о вашей тёте? Она вас чем-то обидела?

Хлебникова сверкнула глазами и треснула дыроколом по столу. Провела рукой, гремящей браслетами, вдоль горла.

— Как можно охарактеризовать ваши отношения с Эмилией Францевной?

— Вынос мозга.

— Что простите?

— Это если кратко и точно.

— Чьего мозга?

Дама, отодвинувшись от Кошкина, забарабанила тонкими пальцами по краю стола. Красные браслеты застыли в вертикальной позиции. Только один, самый тонкий, отделившись от остальных, завис над запястьем.

— Моего разумеется.

— Поподробнее, пожалуйста.

Она взяла со стола дырокол и стала пробивать дыры в мифическом документе.

— Это долгая история.

Степан Кузьмич, глядя на её старания, подумал, ну, хоть что-то.

— Я никуда не спешу.

— Да это совсем не интересно.

— И всё же.

Хлебникова оставила в покое дырокол и стала наматывать длинные пряди рыжих волос на тонкие пальцы. Браслеты ожили.

— Понимаете, она просто ненавидела, поедом ела.

— Вас?

— Ну, причем тут я.

Эмилия Генриховна замолчала, ушла в себя, достала из своей сумки — торбы носовой платок, всплакнула. Кошкин с ужасом подумал, что сейчас начнется следующий акт драмы под названием «трагедии неординарной Эмилии Хлебниковой».

— Да, как она могла?

Женщина замахала платком, кивая головой и всхлипывая.

— Я просила её как человека. Нет, я её умоляла оставить его в покое. Какое ей дело, в конце-то концов!

— А тетушка не унималась.

— Какое там… старая ведьма! Она одолжила ему большую сумму денег на длительный срок.

Степан Кузьмич не видел в этом теткином поступке ничего предосудительного.

Чуть было не спросил: «В чем подвох?» Хлебникова опередила его. Она как-то сразу поникла, сложив выразительные кисти на колени.

— Вы понимаете, он вложил их в дело. А она… Непостижимо, чудовищно… через два дня Эмма потребовала их обратно. Бессердечная!

— Ну, подождите, так сразу и бессердечная. Она же пыталась ему помочь, следовательно, ей было его жалко.

— Я вас умоляю, тётя Эмма не знала такого понятия, как жалость. Она ненавидела его. С такой своей надменной улыбочкой. Я говорила ему, я предупреждала. Вы знаете, он прекрасный человек и так пострадал из-за неё. Эмма добилась, чего хотела.

— Но они, же родственники.

— Как бы ни так. Никогда она не породнится с обычными людьми. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Знаете, как она его называла? Безродный Эдя.

Брови следователя взмыли домиком, округляя глаза. Называть своего внучатого племянника Леонида каким-то Эдей.

— Почему Эдя?

— Потому что он — Эдуард. Ну, что вы так удивляетесь, Эдуард Петрович Хлебников, мой бывший муж.

Вот тебе неожиданный поворот, получите товарищ сыщик нового подозреваемого. А кто сказал, что эта рослая, крепкая, энергичная дама не решила отомстить ей сама. И точно в подтверждение его мыслей Эмилия Генриховна твердым голосом произнесла.

— Больше замуж я не вышла. У меня было много предложений, но я однолюб. А потом мне кажется, что Эмма извела бы любого.

— Почему?

— Как бы вам это объяснить. Я сама не сразу поняла такое отношение к чужому счастью. Если кому-то где-то хорошо, надо всё разрушить, восстанавливая справедливость.

— Какую справедливость.

— Чтобы у всех всего было поровну.

— Разве это возможно?

— Для отдельно взятых злодеев и злодеек видимо да.

— Вы до сих пор не можете её простить?

Хлебникова прикрыла глаза, сдерживая слезы. А потом посмотрела на Степана Кузьмича почти с сочувствием.

— Вы хотите знать, что я делала, когда это произошло? Я была на даче. Меня многие видели, соседи в том числе. Я простила её, не сразу, конечно. Ещё несколько лет назад, я была бы рада её смерти.

— А сейчас?

— Нет. Тётя имела всё и её ничего не радовало. Такое количество мужчин и нет искренней привязанности и любви, нет детей. Да, мой Лёнечка не безупречный сын. Но я родила его от любимого мужчины. В то время мы были так счастливы. С годами прошлое становится всё ближе. Ты вспоминаешь, детали, своё состояние, переживаешь по-новому.

Кошкин посмотрел на сидящую перед ним собеседницу с интересом, все-таки удалось, разговорил он её. Женщина с островком тихого счастья внутри. Сыщик подумал, что права она на все сто процентов. Мы носим в своей памяти дорогие воспоминания, своих любимых и близких людей, как бы далеки они не были и где бы ни находились. По сути, мы из этого и состоим, из любви, верности и преданности. Если этого нет, пустота, ненужность, неприкаянность, неприкосновенность.

— Эмилия Генриховна, где я могу увидеть вашего бывшего мужа.

Она молчала, закрыв глаза, по щекам сначала робко, а потом стремительно побежали слезы. Женщина покачала отрицательно головой.

— Вы не знаете?

— Мы встречаемся на Савеловском кладбище.

— Простите, я не знал.

— Ничего.

Она собрала свои вещи и направилась к выходу. Потом повернулась и тихо сказала: «Он покончил собой, выпрыгнул из окна восьмого этажа. Простите, я больше не могу вам ничем помочь».

Её действительно назвали в честь тетки, Эмилии Францевны Номвиль, но ей это имя свершено не подходило. И все домашние, потеряв при общении в быту первые два слога имени, называли девочку просто и ласково, Лия. И ей это очень нравилось.

Когда тетя Эмма сломала себе шейные позвонки, упав с высоты балкона собственного дома, Эмилия Хлебникова испугалась. Сколько раз она желала ей смерти страшной, ужасной, мучительной. Сколько раз она клялась на могиле мужа, что отомстит, что покончит с этой старой ведьмой. Но не то, чтобы отомстить, даже возразить не могла своей тетке, когда та после похорон Эдуарда продолжала говорить о покойнике плохо. Единственное, на что она тогда осмелилась, деликатно напомнить тетке о том, что об умерших не принято говорить в таком тоне. На что Эмилия Францевна, передразнив её, рассмеялась и обозвала племянницу странным словом — тетёха. Это непонятное слово Лию тогда совсем не обидело. Ей оно показалось каким-то тоже пострадавшим от её тетки. Лия собрала все свои силы, сжала кулаки и выпалила Эмилии Францевне в лицо страшные слова о том, что та никого не любит, что это она убила её мужа. Сказав это, Лия сама удивилась своей смелости. Потом стало легче.

— Не радуйтесь! Вам не сойдет это с рук. За всё воздастся. Вам отомстят!

Тетя Эмма была невозмутима. Казалось, что эта ситуация её даже забавляла.

— Кто?

— Кто надо.

— Уж не ты ли, тетёха?

Лия приблизилась к тетке и прошептала, пристально глядя той в глаза.

— Да пусть лучше тетёха, чем убийца.

— Замолчи, что ты несешь?!

— И не подумаю.

— Прекрати, говорю тебе, глупая, ты меня еще благодарить будешь, когда одумаешься. На что бы ты с ним жила, на его фантазии?

— Не ваше дело. Мы любили друг друга. Многие люди живут, не думая о богатстве. Понимаете? Им хорошо и без этого. Людям бывает всего достаточно, когда они любят.

— Ты больная. И такого же ненормального себе подыскала.

Тетя Эмма потеряла интерес к собеседнице и явно давала понять, что ей этот диалог надоел.

— Он нормальный, перестаньте говорить о нем гадости! Я не хочу это слушать.

— Да, пожалуйста, только нормальные люди в окна не прыгают.

— Вы что не знаете, почему он это сделал? Вы — ведьма, самая настоящая мерзкая ведьма! Это вы своими деньгами уничтожили его!

— Что ж он так легко купился?

— Он не купился. У вас не вышло его купить.

Тетка, как ни в чем не бывало, налила бокал вина и осушила его.

— Да? А что вышло?

— Вы не сломили его. Такие люди как вы, точно чума, зараза, от которой нет спасения.

— Ну, спасибо, не знала таких подробностей. Всё, достаточно на сегодня.

— Ты умрешь также ужасно и мучительно.

Лия произнесла это как заклинание четко и уверенно, почти по слогам. Тетка икнула.

— Я, проклинаю тебя всеми силами, существующими на свете, я заклинаю твою смерть в муках страшных! Ты будешь корчиться, распластавшись по земле и захлебываться собственной кровью. И никто, слышишь, никто не спасет тебя. Даже твой жук-скарабей не поможет. Это последнее, что ты увидишь, прежде чем сдохнешь, потому, что ты проклята, проклята, проклята.

Теткино лицо исказила гримаса. На какое-то мгновение, рефреном звучащие зловещие проклятия, озадачили её. Потом она оттолкнула Лию и стала пятиться назад. Молодая женщина продолжала наступать, беспрестанно повторяя одно слово. Тетка замахнулась и ударила племянницу со всей силы по лицу. Один, второй, третий раз, хлесткие удары наотмашь звучали, настигая друг друга. Лия потом вспоминала, что ничего тогда не могла сделать. Она стояла, как под гипнозом, совершенно не чувствуя боли, раскачиваясь из стороны в сторону, повторяя: «Проклята! Будь проклята!» Ей казалось, что это никогда не кончится. Что тетка сейчас убьет и её. Из разбитого носа потекла кровь, и только это остановило проклятую женщину. Она брезгливо вытерла руку о блузку племянницы. Цепкими пальцами схватила её за подбородок.

— Поняла? Поняла, я спрашиваю? Или мне продолжить?

— Не-на-вижу.

— А мне плевать!

— Ненавижу, ненавижу!

— Кто ты есть, чтобы меня ненавидеть? Иди, плачь по своему нищеброду, а ко мне не суйся.

Тут на Лию нахлынула такой силы злоба, что дальнейшее она помнила смутно. Схватив двумя руками тетку за волосы, она толкнула женщину на пол. Навалившись всем своим весом, Лия стала душить её. Прижав теткины руки крепко к полу, а коленями упираясь той в пах, она давила изо всей силы лбом ей прямо в горло, приговаривая: «Проклята. Будь проклята». Слезы вперемежку с кровью текли на белоснежный воротник теткиного платья. Она плакала и шептала: «Это тебе за Эдечку. Это тебе за моего Эдечку».

Женщина, лежащая под ней начала хрипеть и судорожно дергаться. И в это мгновенье Лия увидела его лицо, так четко и ясно словно наяву. Она увидела своего мужа здорового и молодого. Всё смешалось в голове, размывая границы реальности. Он улыбался ей и что-то тихо говорил, кажется, звал. Лия отпустила теткины руки и прикрыла глаза, в надежде, что муж не исчезнет. Не отнимая рук от лица, она встала на колени и потеряла сознание.

Эмилия Францевна в дальнейшем уговорит брата поместить племянницу в психиатрическую лечебницу. Но страшный кошмар здорового человека в сумасшедшем доме поможет со временем ей научиться жить без любви, жить без него, вернее выживать.

Чужая душа — потемки. Степан Кузьмич рисовал загогулинки на листочке бумаги, которые выстраивались в замысловатую цепочку. Вот так Эмилия Францевна, добрая душа. Правильно говорят: «Добрыми делами выстлана дорога в одно нехорошее место». И что теперь с этим делать? В какие тут три дня можно разобраться? Если практически каждый человек, судьба которого переплеталась с погибшей, желал ей недолгих лет жизни. Страшно подумать, прожил человек жизнь, долгую, сытую, ни в чем, не испытывая недостатка. А что потом? Что осталось после этой долгой и сытой жизни? Кто придет проститься и простить, кто искренне поплачет?

Он вспомнил похороны Эмилии Номвиль. Теперь ему стало многое понятно. Лия Хлебникова, названная в честь своей тетки. Простила ли она ей свою разрушенную психику и жизнь? Мать Лии умерла, когда та поступила в университет, не успев даже нарадоваться на взрослую дочь. Тетка, родная, ближайшая по крови для девочки, могла стать ей матерью, защитить, поддержать, полюбить. А что сделала она?

На столе сыщика мелодией Рыбникова из «Барона Мюнхгаузена» ожил телефон. Степан Кузьмич не шевелился. Прекрасная музыка наполняла воздушное пространство. Он не спешил отвечать. После таких мыслей ему не хотелось ни с кем разговаривать.

Странным и каким-то мистическим было совпадение способа гибели этих двух людей: Эмилии Францевны и её зятя, Эдуарда Хлебникова. Чуечка помалкивала. Может, существует некто третий, кто восстановил таким страшным образом справедливость? Возможно, это сын Леонид? Хотя Степану Кузьмичу он показался щупленьким и неказистым. Но для такого страшного дела много силы не надо. Подтолкнул бабушку в нужный момент, тем более, что та перед этим позвонила себе несколько бокалов яблочного бренди. Бутылка этого напитка останется стоять на столе, как безмолвный свидетель случившегося. Бабуля пила кальвадос в одиночестве. Значит гость, который сопроводил её в последний путь, был непрошенным.

Не всякая бабушка перед сном отдыхает со стаканчиком кальвадоса. Родился этот древний напиток в тысяча пятьсот пятьдесят третьем году. Технология производства сходна с коньяком, но, то из чего делается кальвадос, то есть сырье совершенно другое. В данном случае, это специальные сорта яблок, а если быть абсолютно точным, яблочный сидр. После перегонки напиток отдыхает и благородно старится в нормандских дубовых бочках, приобретая древесные глубокие чарующие ароматы. Но и это ещё не всё. Самое интересное начинается после, когда отдохнув и достаточно состарившись, смешиваются напитки разных возрастных категорий, для получения одного совершенного образца кальвадоса крепостью сорока градусов.

Comte Louis de lauriiston Hors d’Age. Надпись на бутылке, можно было понять как «слишком стар, чтобы определить возраст». Бабушка пила кальвадос с долгим и пряным послевкусием, который только за последние годы получил три золотых медали и одну серебряную. Кто, и по какой причине прервал это чудесное времяпрепровождение? Следы борьбы отсутствовали. Старушка по доброй воле шагнула, повернувшись спиной в небытие. Если бы не силуэт мужчины, который видел свидетель произошедшего, можно было бы всё списать на Comte Louis de lauriiston Hors d’Age. Но разве после таких напитков могут посещать голову беспокойные, черные мысли? Недаром его так уважают жизнерадостные французы.

Если, допустим, предположить, что бабушку навестил её внучатый племянник в такое позднее время. Она как гостеприимная хозяйка должна была предложить гостю выпить. И на столе появился бы ещё один бокал. Но это в том случае, если её не собирались убивать. Нет, ничего не получается. Леонида Хлебникова соседи знали в лицо. И со слов так «вовремя» захворавшего свидетеля в проеме балконной двери стоял крупный мужчина. Хотя, что значит крупный, насколько крупный, великан что ли?

Телефон оттрудившись, затих. Кошкин сидел неподвижно за столом и мысленно воспроизводил картину происшествия: зимний вечер, Эмилия Францевна достает плитку горького шоколада, разламывает её, нарезает тонкими ломтиками пармезан. Садится в кресло с высокой спинкой. Наливает себе кальвадос, наслаждается жизнью. Стоп, зачем она открыла балкон? Допустим, ей стало жарко. Не выходит, она одета в легкое, почти невесомое длинное шифоновое платье. В доме тепло. Приглушенный свет старомодного торшера. Она наливает второй бокал. Вытягивает ноги на маленький пуфик. Что-то засвербело и забрезжило в размышлениях сыщика. Он почувствовал, как в этой идиллии появляется некто, который и откроет этот злосчастный балкон. Зачем? Хороший вопрос. Может потому, что разговор состоялся слишком жарким и бабушка себя плохо почувствовала? А может именно для этого и открывается эта балконная дверь, чтобы бабушку того…

Одно Кошкину стало совершенно очевидным, это было не предумышленное убийство. Поздний гость его не планировал заранее. Случились обстоятельства, которые спровоцировали дальнейший ход событий. И, возможно, безмятежно отдыхающая Эмилия Францевна и предположить не могла, что крепкий мужчина, которого она приняла и не предложила выпить, решиться на такое. Что могло их связывать? Постороннего человека так поздно вряд ли она впустила бы. Курьера? Что он принес? Нет, не выходит, его бы бабуля встретила у входа. Даже, если предположим, что человек проник в дом сам. Каким образом? И о чем они беседовали? А именно это видел свидетель.

Конец ознакомительного фрагмента.