Седьмая тень

Наталья Викторовна Любимова, 2019

Однажды студенты медицинского института отправляются на практику в маленький, богом забытый городок. Никто из них и не подозревает о том, что их туда собрала сама судьба. Что отныне их жизни тесно переплетутся, и они поймут, что случайностей не бывает…Герои книги попадают в круговорот странных событий и загадочных приключений. Они еще сами не знают, кто из них окажется главной фигурой на шахматной доске, а кто только пешкой в жестокой игре Добра и Зла? За кем будет идти смертельная охота? И кто станет хранителем древнего артефакта?..

Глава 6 «Ящик Пандоры»

Антонов долго не мог уснуть в эту ночь. Даже смертельная усталость не помогала забыться. Мысли все время возвращались к одному и тому же: почему их не было всего одну ночь, а все говорят, что вернулись они только через трое суток? Кто, та женщина в лесу, которая вправила ему руку и указала дорогу, если не бабка Лукерья? И что вообще происходило в этом странном лесу? Не мог же он все это придумать. А может быть, ему действительно все это померещилось? Надо будет поговорить с Тоней, — решил Антонов. Обсудить что с ними случилось им так и не довелось, потому что их, как на ринге растащили в разные стороны и объявили таймаут.

Дальше его мысли стали кружиться вокруг Тони, ее растерянных глаз, ее растрепанных струящихся волнами волос, испуганного худенького тельца. Интересно кто она? Почему выбрала медицину? Что собирается делать после колледжа? Все эти и множество других вопросов всплывали в уставшем мозге Романа Антонова. Он старался представить себе, как они с Тоней будут говорить обо всем этом, как она расскажет ему о себе, как они будут, держась за руки, идти вдоль реки, любуясь вечерним закатом, как ему будет хорошо и спокойно. Эти мысли плавно вытекали одна из другой, и наступала пьянящая дремота. Только Антонов начал опускаться в нее, как вдруг из-за плакучей ивы, что росла у берега речки вышла темная фигура и преградила им путь, Антонов поднял глаза и увидел лицо Тихомирова.

— Вот, гад! Ведь почти уснул, — вырвалось вслух у Антонова. А дальше уже про себя добавил: «все так было замечательно, пока ты не выперся, что тебе надо в моем сне? Теперь точно не усну».

Мысли начали виться и жужжать вокруг Андрея Тихомирова, потом перешли на надоедливого Максима Самохина, который сопел теперь в две дырочки на соседней кровати и смешно раздувал щеки. Ему, наверное, Светка сниться, а не всякие там Тихомировы, заключил Роман, повернулся на другой бок, и стал считать овечек.

Семьдесят третья повернулась к нему своей кучерявой мордой, и стала корчить рожу похожую на Тихомирова, семьдесят четвертая овца была похожа на Самохина, семьдесят пятая на Караулова семьдесят шестая на Губкина. Потом овца с рожей Губкина, хитро подмигнула ему, и начала рассказывать о предстоящем фронте работы. Откуда-то появился овца-Северский, который шевелил протезом вместо копыта и манил его в какой-то кабинет. Антонов шел по коридору за Северским в образе овцы, пока тот не остановился перед дверью с табличкой:

«Профессор медицины и секретных наук,

Бабка Лукерья.

Ведущий специалист в области парапсихологии, хирургии, кардиологии».

Антонов хотел спросить у Северского, что значит «секретных наук», но Северский жестом показал ему: «Тихо!» И Антонов промолчал. Бывший хирург открыл скрипучую дверь, там было темно и сыро: «Как в лесу подумал Антонов», его с силой толкнули в темноту, он упал на коленки и стал обшаривать пол, потому, что Северский закрыл за ним дверь. Что-то теплое и мягкое дышало ему в нос. Роман подумал, что это, наверное, семьдесят четвертая овца снова начинает корчить ему рожу Самохина. Он попытался разглядеть ее, и изо всех сил раскрывал глаза, но ничего не видел, только услышал, как завелся трактор, а потом тракторист стал расталкивать и трясти его. Овца вдруг приобрела рыжей цвет и превратилась в кота, а тракторист обрел лицо Максима Самохина.

— Ну, ты дрыхнешь! Не разбудишь тебя. Вставай быстрей, Маринка уже два раза приходила звать на завтрак.

— Это рыжее чудовище когда-нибудь задушит меня во сне, — сбрасывая недовольного кота на пол, зевая и потягиваясь, произнес Роман.

Быстро позавтракав, пришли к больнице. На улице уже Губкин раздавал поручения девчонкам. Тоня стояла в белой косынке с кисточкой в руках, и в ответ, на указания Губкина молча кивала ему головой. Заметив приближающихся ребят, она улыбнулась, и махнула им рукой. Остальные девчонки тоже обернулись в их сторону и замахали.

Славка с Андреем расчищали кладовку, выносили старую рухлядь, которая уже не подлежала ремонту, скопленную предшественниками Губкина и им самим за время работы в больнице. Ту мебель и допотопную технику, что еще не совсем развалилась, и могла быть починена, по мнению главврача, следующими практикантами, выносу на помойку не подлежала. Максим с Романом аккуратно складывали ее в углу, так чтобы места хватило для новой рухляди, принесенной из палат.

В обеденный перерыв все снова собирались в столовой. Андрей специально, как понял Роман, задержался у крана с водой, заметив подходивших к нему девчонок. Поэтому и Роман в обеденный зал сразу не пошел, хотя его туда с силой тащил Максим. Вкусно пахло едой, очень хотелось есть, но чувство соперничества было сильнее. Желудок предательски заурчал, но Роман не стал идти у него на поводу. Он достал сигарету, нехотя покрутил ее в пальцах, снова затолкал в пачку и подошел к девчонкам:

— Ну, как трудовое утро прошло? — поинтересовался он. Фронт работы выполнили? Без потерь и эксцессов?

— Нормально, — ответила Тоня, и улыбнулась. Ее глаза светились, и на душе Романа разлилось теплым бальзамом чувство блаженства.

— Кошмар какой-то, — отозвалась Лена Самохина, этот Губкин просто садист и маньяк. Я уже не чувствую ни рук, ни ног. А мой маникюр? Это что руки медицинского работника, фармацевта? — вытянув перед Романом свои длинные пальчики, пропела Лена. — Это руки доярной колхозницы! — заключила она тоном, не допускающим возражения.

— Колхозной доярки, — поправил ее Антонов.

— Какая разница, — не унималась Лена. — А волосы? Что теперь будет с моими волосами? Они пропитались этой вековой известковой пылью, я их теперь не отмою. У меня уже эта пыль впиталась в кожу, в легкие и, и…

— В мозги, — добавила за нее с иронической улыбкой Света.

— Я позвоню деду, пусть он накажет этого Губкина, у него есть связи, или заберет меня домой. Я больше не могу пахать здесь как на каторге, я ему не крепостная работница! — продолжала бушевать Лена.

— Крепостная крестьянка, — опять поправил ее Роман.

— Ой, никуда ты не позвонишь! — услышал за своей спиной Антонов, голос Максима. — Дед палец о палец не ударит, — и изменив голос, парадируя деда, произнес: — «Леночка, ты должна быть сильной, в жизни надо уметь преодолевать трудности, учись жить самостоятельно, как все. Благо не бывает вечным, оно ценнее тогда, когда ты сам его добиваешься».

Все засмеялись, а Лена метнула на него презрительный взгляд и театрально заплакав, уткнулась в плечо Антонова. Роман опешил. Что делать в такой ситуации? Он мельком глянул на лицо Тихомирова, тот стоял и довольно ухмылялся, Тоня повернулась и пошла в сторону обеденного зала, на миг Роману показалось, что она улыбнулась себе в плечо, Максим не скрывал своего счастливого, мстительного взгляда.

Все пошли обедать, а Роману теперь нужно было успокаивать эту «крепостную, доярную работницу».

На этот спектакль ушло сорок минут времени, все уже пообедали, желудок Антонова уже в голос подавал ему сигналы, издавая непристойные звуки, а Ленка все не унималась. Наконец, Антонов вырвался из ее цепких рук, уговори ее пойти поесть, набраться новых сил для вселенских подвигов во имя процветания медицины и хороших отметок по практике, а также рекомендаций «главврача-садиста».

В столовой они сидели одни, обед уже давно остыл, остальные отобедав вышли на улицу, и весело щебетали. В окно столовой Антонов видел, как Тихомиров с довольной рожей стоял рядом с Тоней, невинно улыбался ей, а сам ненасытным взглядом пожирал ее, радуясь тому, что так легко отделался от Антонова.

В столовой Роман еще двадцать минут слушал о бедах и несчастьях всех Самохиных, потом о конкретном невезении несчастной внучки, которая вынуждена прозябать в трущобах в лучшие годы своей жизни, а дед-тиран тем временем не желает им помогать и надавить на кого следует. Наконец обеденный перерыв закончился, и Антонов со вздохом облегчения, сообщил Лене, что ему пора на свой участок фронта.

Весь трудовой день Антонов ждал его окончания. Чтобы наконец-то поговорить с Тоней о приключении в лесу, обсудить так волновавшие его вопросы, узнать, что она рассказала девчонкам об этом происшествии.

Фронт постепенно отступал, погруженный в свои мысли Роман, машинально, как робот выполнял свою работу. Самохин уже в десятый раз предлагал сделать перерыв, но он его не слышал. «Ныть и жаловаться это у них семейное», — поставил диагноз Роман.

Губкин не мог нарадоваться своим практикантам. Все сделали хорошо, даже отлично, причем за короткое время. Остались сущие пустяки, на них уйдет еще пару дней, и ребят можно будет отпускать с хвалебными рекомендациями. Если бы не поиски этой потерявшейся парочки в лесу, то сегодня бы он их уже отпустил по домам на каникулы. Но три дня были потеряны, работа не клеилась, да и как тут будешь работать, если над тобой навис «Дамоклов меч», но слава Богу, все обошлось. Этот Антонов большая умница, операцию провел блестяще. Северский осмотрел мальчика и пришел к выводу, что у парня «золотые руки и голова», и что даже он не сделал бы ее лучше. На днях прооперированного мальчика можно будет выписать, родственникам он уже сообщил. Жаль, конечно, что бабушка умерла, но что поделать, так устроена жизнь.

За полчаса до окончания рабочего дня, прибыла машина с продуктами и медикаментами. И Илья Петрович попросил ребят помочь разгрузить ее. Андрей и Максим влезли в кузов грузовика и стали подавать ящики и коробки Роману и Славке. Работа спорилась быстро, не смотря на усталость, все хотели побыстрее разделаться с этим, как все надеялись, последним на сегодня поручением Губкина. У всех были свои планы на вечер. Но то, что случилось чуть позже явно не в чьи планы не входило.

Последний ящик оказался очень тяжелым и громоздким. Водитель объяснил, что его попросил по пути подвести и выгрузить в больнице, председатель соседнего колхоза, мол, это запчасти для ремонтной мастерской, в их машину этот ящик не поместился, они за ним приедут завтра и заберут. Сам он круг давать не будет, по «накладной» лишние сорок километров, он не поедет, «поди, потом объясни начальству, что ты не шабашил».

— Так, что выгружайте, господа-медики, мне еще обратно по вашему бездорожью два часа трястись, — похлопав по плечу Славку Караулова, заключил водитель.

Вчетвером они еле придвинули ящик к открытому борту машины, но как его снять, вопрос стаял открытым.

— Может скинем его? — предложил Максим.

— А вдруг там что-то хрупкое лежит, — возразил ему Антонов.

— У Андрюхи большой опыт по части разгрузки вагонов, пусть он нам предложит, как его снять, — кивнув в сторону Тихомирова, объявил Славка.

Уложили широкие доски, сделав тем самым из них подобие горки, обвязали ящик веревками и начали потихоньку спускать его, но на полпути он во что-то уперся и не двигался с места. Андрей отдал свой конец верки Антонову и спрыгнул с машины на землю, чтобы посмотреть, во что уперся ящик. И в этот момент произошло то, что никто не мог предвидеть. Почему ящик вдруг не с того не с сего резко начал съезжать вниз по доскам? Роман уперся ногами в борт машины, но его сил не хватило, чтобы удержать его. Веревки впились в руки так, что трещали суставы, и казалось, сейчас ему их вырвет. Хилого Славку вместе с ящиком стащило вниз. Максим выпустил конец своей веревки, чтобы не полететь вниз за Славкой. Тихомиров видимо хотел задержать ящик снизу, видя, как Антонов из последних сил старается его удержать, и не дать рухнуть на Тихомирова стоящего внизу под ним, но тут веревка, как натянутая струна лопнула, Антонова откинуло назад в кузов машины, а Тихомирова как-то повело в сторону и притянуло к земле. В одно мгновенье Роман вскочил на ноги и в один прыжок оказался на земле.

— Быстрее! — крикнул он Славке с Максимом, — поднимайте ящик. Руки, перетянутые веревками, онемели и не слушались его, но из последних сил собрав всю свою волю, он вместе с подоспевшими парнями приподнял ящик.

Рука Тихомирова напоминала кусок мяса, вываленного в грязи и соломе. Струйками по ней стекала кровь. Большой палец правой руки неестественно повис и напоминал раздавленный огурец.

Славке стало плохо, он как-то весь обмяк, побледнел и рухнул на землю рядом с Андреем Тихомировым.

— Какого черта переться в медицину, если ты такой слабонервный, — в сердцах выкрикнул Антонов. Схватил под руки Тихомирова, приподнял его и спросил, стараясь не смотреть ему в глаза:

— Ну, как ты? Сам дойдешь?

Тихомиров в ответ только кивнул и медленно побрел в сторону амбулатории, Антонов шел сзади. За те полминуты, что они шли к больнице в его голове пронеслись вереницы мыслей. Видимо за последний период жизни они ускорили свой бег до бешеной скорости, уж в том, что они опережали скорость звука, Роман уже не сомневался.

«Что делать?» — било барабанной дробью в мозгу, — артерия не задета, кости в пальце раздроблены, палец вырван, Господи, в этой больнице нет даже рентгена. Оборудования для микрохирургии тоже нет. Пока Тихомирова довезут до райцентра, уже поздно будет делать операцию, ткани отомрут и палец ампутируют. Прощай мечта, стать кардиохирургом. Делать операцию в слепую, собрать кости, пришить палец, а потом будь, что будет. По крайне мере будет с пальцем, отрезать его ему всегда успеют. А может не рисковать, вызвать вертолет со спасателями. На это уйдет время, вдруг потом его не хватит, чтобы спасти руку. А как сам Андрей отнесется к тому, что я буду делать операцию? Тут, ход его мыслей прервал сам Тихомиров, как будто прочитав его мысли:

— Собирай палец, все у тебя получится. Времени все равно нет, — заключил он.

***

После почти часовой подготовки к операции, собирании из подручных средств оборудования для ее проведения, и четырехчасовой сборки раздробленного пальца, Антонов не чувствовал ничего от усталости. Все силы покинули его, нервы были напряжены до предела, руки, перетянутые веревкой во время снятия ящика, еще давали о себе знать, и начали лихорадочно трястись, потому что во время операции Антонов приказал им выполнять все безупречно, от этого зависела дальнейшая жизнь и судьба человека, находящегося под его скальпелем.

Когда операция завершилась, и можно было перевести дух, Роман вышел на крыльцо амбулатории и уже по привычке уселся на него. Он пытался вынуть сигарету из пачки, но никак не мог этого сделать, в итоге закрыл ее и положил обратно в карман. Захотелось есть, но столовая уже была закрыта. Время давно перевалило за полночь, девчонки ушли в общежитие, Самохин вызвался их проводить. Славка Караулов после перенесенного стресса был отправлен домой еще часа три назад. Губкина тоже выпроводили. Он все время винил себя, проклинал водителя, который навязал им этот ящик, еще больше председателя соседнего колхоза, который наверняка «умаслил» водителя.

— «Черный ящик Пандоры», а не запчасти, зачем я заставил вас его сгружать? Как же теперь этот мальчик будет жить? Сможет ли он стать тем, кем мечтал? — причитал пьяный Губкин. Он уже хватил неразбавленного спирта в ординаторской, занюхал рукавом медицинского халата, и теперь слезы ручьем текли по его морщинистым щекам. Никогда у меня не было таких замечательных студентов, как вы, но и никогда не было таких происшествий, то вы выбиваете себе плечи, то теряетесь, то пальцы отрываете. Что за напасть! Как будто вас заколдовали, — вытирая слезы, и всхлипывая, жаловался главврач.

— Все нормально будет, — успокаивал его, и Антонова Тихомиров. Ромка классный хирург от Бога, операцию провел уникальную, все срастется правильно, я чувствую это. Идите домой поспите, а завтра все наладится.

— Мне бы твоей уверенности, — произнес Антонов. Хорошо, что ты успел сам отскочить, честно говоря, я подумал, что ящик упал прямо на тебя.

Тихомиров с собранным и загипсованным пальцем присел рядом с Антоновым. Дежурившая сегодня пожилая медсестра согрела чайник, и раздала парням бутерброды с колбасой.

Ели молча, у Антонова не было сил разговаривать, а Тихомиров все это понимал. Медсестра принесла подушку на старенький диванчик в коридоре, Антонов с благодарностью опустил на нее голову и сразу же отключился. На этот раз он словно провалился в какую-то черную яму без всяких снов.

Проснулся от яркого света, бьющего по глазам из окна. Это солнце грело и щекотало его своими лучами. Больные и медицинские работники, пришедшие утром на работу, по просьбе все той же медсестры ходили на цыпочках, старались не шуметь, разговаривали шепотом, чтобы не разбудить Романа. Он потянулся на столько, насколько позволял диванчик, сощурил глаза от яркого солнца, встал и взглянул на часы. Уже был полдень. Вышел на улицу, вздохнул полной грудью летнего воздуха и пошел по направлению к крану с водой умыться.

В дальнем углу больничного двора он заметил девчонок, беливших с наружи хозяйственные постройки, но Тони среди них не было. Сначала Антонов хотел к ним подойти и спросить где она, но потом передумал. Там была Ленка Самохина, чего доброго опять начнет жаловаться и виснуть на него. Поэтому после водных процедур он пошел в палату к Андрею, узнать как дела, но его там тоже не оказалось. Кровь прихлынула к его щекам и ушам, мерзкое чувство подозрительности и ревности сверлило его сердце, мозг, душу.

«Спас на свою голову, палец пришил, самому веревками чуть руки не оторвало, а этот паразит клеиться к девушке, которая вот уже несколько дней ему дороже всего на свете», — пронеслось в мыслях Антонова. «Но, а с другой стороны, разве он смог бы поступить иначе? Нет не смог бы», — сам себе ответил Роман. «Совесть мучила бы всю оставшуюся жизнь и не давала покоя, он просто бы возненавидел себя. Вот такая у него натура, не может, да и не хочет он быть подлецом. А насчет Тони, решил для себя в этот момент Антонов, насильно мил не будешь, пусть сама сделает свой выбор. Тихомиров ведь, в конце концов, тоже не виноват, что влюбился в нее, да и хороший он человек, настоящий, надежный, без выпендрежа и тщеславия. Там у машины он тоже мог, просто отскочить в сторону, как Славка с Максимом, но держал этот проклятый ящик до последнего, чтобы мне руки им не вырвало. И о себе он подумал в последнюю очередь. Одним словом, достойный соперник. Он конечно мне не друг, но я бы хотел, чтобы он был им».

Снова войдя в душный коридор амбулатории, Антонов заметил там Северского, он о чем-то беседовал с Губкиным, у обоих под глазами были темные круги, и от обоих, наверное, несло перегаром, умозаключил Роман. Он хотел подойти поближе поздороваться с ними, но из крайней палаты вышел Витька Силиванов, его первый пациент, в сопровождении Нинель и Тони. Увидев Антонова, он заулыбался, протянул ему, как взрослый руку, и важно произнес:

— Здравствуйте доктор, я уж и не надеялся вас увидеть, сегодня за мной тетка приезжает, вот иду собираться. Когда вы потерялись с этой, — махнул он головой в сторону Тони, — я плакал, думал, вас Черная Берегиня в озере утопила, но потом сказали, что вы нашлись, а ко мне все не шли.

Нинель поздоровалась, и пошла готовить мальчика к выписке, на ее лице ярким пятном красовался свежий синяк, который она пыталась скрыть несколькими слоями пудры. Запахом табака и перегара «благоухали» ее всклокоченные волосы. Тоня осталась с мальчиком, держала его за руку, как будто боялась выпустить.

— Прости брат, Илья Петрович, нас так работой загрузил, что я просто не мог к тебе вырваться, — ответил Антонов. Ну, как ты себя чувствуешь?

— Да, нормально, побежал бы уже, да эта не разрешает, — он опять махнул головой в сторону Тони, — ох и вредная она, что вы только в ней нашли? — заключил Витька.

— Не понял, ты, о чем? — удивился Антонов.

— Что я не вижу, что ли, как вы на нее смотрите, со мной разговариваете, а на нее смотрите, да и этот ваш другой доктор тоже, тот, которому вы ночью палец пришивали, с обидой в голосе пояснил Витька.

— А у вас тут слухи быстро разносятся? — с улыбкой спросил его Антонов.

— Так, это ж деревня, мы только называемся городом, а на самом деле, просто большая деревня. Все друг друга знают, все всё видят, больше-то заняться нечем, — со вздохом закончил Витька свою преамбулу.

— А она, — Антонов тоже махнул головой в сторону Тони, — не вредная, а заботливая. А бегать тебе не разрешает потому, что тебе только вчера швы сняли, нельзя делать резких движений, поднимать тяжелое, бегать, прыгать, а то они могут разойтись, и снова придется тебя зашивать, и в футбол играть ты тогда еще долго не сможешь, понял?

— Понял, понял, что тут не понятного. И отведя глаза в сторону, чтобы не показать наплывших в них слез, продолжил, — меня, наверное, теперь в интернат сдадут. Мать моя лишена родительских прав, у тетки своих детей трое, муж алкаш, живут в двухкомнатном бараке в Сосновке. Я им ясное дело не нужен.

— Ну, ничего, в интернате тоже люди живут, ведь ты туда не насовсем, а временно. Вырастишь, отучишься, будешь сам жить, как тебе захочется. Там и футбольная команда есть, правда тренер у них не очень, но ведь это не главное, — вступила в разговор Тоня.

— Откуда ты знаешь? — с недоверием покосился на нее Витька.

— Знаю, сама оттуда, — ответила Тоня.

— Так, у тебя тоже никого нет? — уже мягче спросил Витька.

— Никого, кроме Зои Михайловны, это медсестра из интерната, очень хорошая, добрая женщина, — улыбнулась Тоня, она хотела погладить мальчика по голове, но Витька отклонил голову в сторону и гордо заявил:

— Не надо мне этих ваших телячьих нежностей, я мужик, и не надо меня жалеть, сам справлюсь.

Тоня одернула руку и спросила:

— Слушай, Витька, а кто это «Берегиня»? Ты еще говорил, что подумал, что она нас в озере утопила.

— Да, сказки все это, бабушка рассказывала, что живут они в лесу, одна — добрая, другая — злая, что они могут менять возраст, кому-то являются молодыми и красивыми, а кому-то старыми и страшными, как баба-яга. Могут человека с ума свести, или в озере утопить, или в лес завести так, что тот заблудится и назад дороги не найдет. А грибники говорили, что иногда они наоборот им дорогу домой указывали, чтоб не пропали в лесу. Да брехня все это. Говорю же сказки.

Вернулась Нинель, взяла вещи мальчика, и, шмыгнув носом, объявила:

— Идем, там тетка за тобой приехала, ждет уже.

Витька пожал руку Антонова, и уже повернулся, чтобы идти за Нинель, вдруг остановился и через плечо обратился к Антонову и Тоне:

— Ну, это. Спасибо вам. И до свидания, что ли. А в интернате, правда, нормально?

— Не бойся, самое главное будь человеком, и тогда к тебе будут относиться по-человечески, — ответила Тоня, — и добавила, — хочешь, я буду тебя навещать.

Витька заулыбался, глаза его заблестели, но радость в голосе он все же попытался скрыть:

— Навещай, если делать тебе нечего. И тут же спросил, — а как ты узнаешь, что я уже там?

— Узнаю, я туда каждую неделю хожу, по выходным, Зое Михайловне помогаю.

— А, ну тогда пока. И он побрел сначала медленной неуверенной походкой к выходу, но постепенно его походка становилась все уверенней и тверже.

— Этот пробьется, — заключила Тоня и вернулась в палату.

Сегодня она замещала заболевшую процедурную сестру. Ставить капельницы и делать уколы Губкин поручил ей. Так как Светка, по его мнению, была вертихвосткой, а эта Ленка и вовсе неумехой. У Антонова отлегло от сердца, и он пошел искать ребят.

— Молодой человек! Роман Иванович! — услышал он за своей спиной голос Северского. — Я хочу с вами поговорить.

Антонов остановился:

— Здравствуйте, Иван Николаевич, я вас слушаю, — отозвался Антонов.

— Хотел вам лично выразить свое признание, у вас золотые руки, вы провели воистину уникальную операцию, без специальной техники, без многолетней практики. Я восхищен! — Северский все время пока произносил свою хвалебную речь, тряс плечо Антонова своей целой рукой, и дыша на него перегаром, заглядывал в глаза. — Вы станете великим хирургом, я это чувствую. Жаль, что я не могу работать с вами, но видит Бог, мне этого очень бы хотелось.

На опухшем лице хирурга блеснула прозрачная слеза. Он был такой трогательный, такой искренний и такой несчастный в этот момент, что Антонову захотелось обнять его, утешить, сказать, что все еще будет хорошо, но он понимал, что хорошо для хирурга без руки уже не будет. Поэтому стоял, как истукан и не знал, что ему делать, и от этого ему становилось все хуже. Он боялся еще раз посмотреть в глаза хирурга, потому, что когда он это сделал в первый раз, там у леса, ему показалось, что в них есть что-то близкое самому Антонову, но тогда он не понял, что именно. Сейчас, когда их глаза встретились, у Романа мурашки пробежали по коже, он видел эти глаза раньше, этот взгляд, эту скупую слезу, не то разочарования, не то надежды, но где и когда не знал. «Дежавю не иначе», подумал Антонов, и перевел разговор на другую тему:

— Иван Николаевич, а как же вы тут работали в таких условиях, без оборудования, и специального персонала? Я слышал, что вы очень хороший хирург.

— Был когда-то хирургом, теперь так, никчемная личность, спившийся интеллигент, — с грустной улыбкой ответил Северский. — Когда теряешь смысл жизни, теряешь все.

— Но можно найти другой смысл, и тогда жизнь даст новый побег. Как старое дерево, сохнет, сохнет, потом его спилят, и кажется все конец ему, а оно пускает новые побеги и постепенно преображается. На нем появляются сначала почки, потом листочки, потом цветочки, а потом оно начинает плодоносить, — заключил Антонов.

— Наверное, вы правы, но я не могу определить, в чем должен быть этот новый смысл. Если бы у меня была семья, дети, то, наверное, смысл бы заключался в них. Но у меня нет семьи, теперь я еще и профнепригоден, — вздохнул Северский.

— Но вы могли бы учить нас молодых, ведь наверняка у вас большой опыт, много знаний, вы могли бы составить конкуренцию многим светилам отечественной, да я уверен и зарубежной хирургии. Вы ведь практиковали в тяжелых условиях, почти в слепую и все ваши операции можно назвать своего рода уникальными, — не сдавался Антонов.

— Конечно это сложно всегда идти на риск, потому, что нет выбора, и людям больше не от кого ждать помощи. Но одно дело теория, и совсем другое практика. А практиковать я больше не смогу, — почти шепотом произнес Северский, и продолжил, — практика теперь ваша прерогатива, вы теперь настоящий хирург, и если бы вы были моим сыном, я бы вами гордился. Мне не довелось присутствовать на ваших операциях, но Илья Петрович очень лестно отзывался о вас. Я очень хочу, чтобы вы и дальше развивали свой талант.

— Спасибо, Иван Николаевич за вашу высокую оценку, но я не считаю себя гением, просто так сложились обстоятельства, и кто-то свыше помог мне их преодолеть. Вы знаете, — после небольшой паузы продолжил Антонов, — мне иногда кажется, что это не я проводил операции, а кто-то незримый моими руками. Я знаю, это звучит нелепо, но все было именно так.

— Скромность вас еще больше украшает, молодой человек. Как бы я был счастлив, если бы у меня был такой сын. В вас есть что-то, что напоминает мне ее, какие-то неуловимые черты, природный магнетизм, который притягивает людей и уже никогда не отпускает, — объяснял Северский, скорее себе, чем Антонову.

— Я не понял, о ком вы говорите, Иван Николаевич, — перебил его размышления Роман.

— Ах, да, — как будто вспомнив о нем, остановился Северский, — простите ради Бога, старею, сам с собой начинаю вступать в полемику. Это я так, вспомнил былое. Как вас там, в лесу с девочкой, увидел, так каждую ночь Лиля стала сниться, жена моя. Ну, не буду вас задерживать, вы торопились куда-то. И сам резко развернувшись, почти бегом, пошел по коридору к выходу.

Антонов так и остался стоять с полуоткрытым ртом. Что имел в виду, этот странный хирург он не понял. Да и ход его мыслей нарушил Тихомиров вдруг появившийся из неоткуда:

— Здоров! Протянул он ему больную руку.

Антонов пожал ее чуть выше запястья:

— Как дела? Пойдем в перевязочную, посмотрим на результат работы. Сам как думаешь, получилось? Потянул его за локоть Роман.

— Если честно, то мне очень страшно, — остановился на полпути Андрей, — отек спал, ткани вокруг розовые, значит, палец приживется, но вот смогу ли я им работать, пока не знаю.

— Ты прости меня, если я сделал, что-то неправильно, или плохо. Я ведь не могу дать тебе стопроцентной гарантии, — посмотрев в глаза Тихомирову, произнес Антонов.

— Ты все сделал правильно, я смотрел за твоей работой. Лучший хирург, даже с большим стажем, едва ли сделал бы лучше. Андрей помолчал несколько секунд и продолжил, — Это моя судьба. Не знаю, уж за что она меня наказывает всю жизнь. Чем я провинился? Или предки мои? Но у меня есть еще одно дело, и я хочу его сделать. Не знаю только, успею ли, а теперь еще и смогу ли? — с грустью произнес он.