Месть из 1995-го

Натали Винд, 2020

Мистический ретродетектив. Главный герой, простой школьный учитель, и его девушка проводят лето, полное странностей, мистики и непонятных смертей. Чтобы выжить, они вынуждены искать причины: кто, когда и за что обрек их на эту битву со злом. Корни уходят в детство: в девяностые годы, где фото печатаются и клеятся в альбомы, где нет уличных камер, где негодяям так легко скрывать свои преступления. Так кто же ответит за грехи прошлого?

Глава 1

Конец августа, ветер гоняет по тротуарам старого городка охапки листьев. Мужчина и мальчик идут по городу. Мальчик чуть отстает, он уже устал и хочет пить. Он знает, что жаловаться бесполезно. Отец уже порядком зол — цены на детскую одежду во всех магазинах, что они обошли, мягко сказать, не радовали. Оставался последний шанс одеть мальчика к первому классу на местной толкучке. Мужчина ступил на проезжую часть, инстинктивно подал руку назад, чтобы перевести сына, но наткнулся на пустоту. Еще пара шагов по инерции, не замеченная вовремя машина, визг тормозов и крик мальчика, отошедшего попить из колонки.

— Козел! — водитель был багровым от гнева, — козел, куда прешь!

— Езжай, езжай, — мужчина держался одной рукой за сердце, второй крепко обнял подбежавшего сына.

— Прет не пойми куда, пацана сиротой хочешь оставить? — водитель, громко возмущаясь, завел свою «девятку» и укатил.

Мужчина, отдышавшись, вдруг схватил сына за ворот рубашки и закричал, с визгом и брызгами слюны:

— Ты! Поганец! Все ты! Ты! Из-за тебя все!

Начало июля. Экзамены в школе окончились, оттанцевали выпускные, началась пора тишины, запаха масляной краски и старых библиотечных книг, гулких шагов по длинным и прохладным коридорам третьей городской гимназии. Это сейчас она гимназия. А когда-то, в девяносто пятом, была обычной, не самой лучшей школой.

Я — Михайлов Роман Андреевич. Сейчас я учитель русского языка и литературы, а в 1995 — обритый под ноль первоклашка в старом свитере и перешитых брюках. Тот год я помню как сейчас: в мужских туалетах не продохнуть от густого табачного духа, в компоте из столовой можно найти совершенно неуместный там животный белок, а директриса топает ногами и орет: «По вам по всем коррекционка плачет!».

Как я умудрился не получить прививку от этой системы образования — загадка. Я каким-то чудом смог полюбить не только родной язык, но и переосмыслить все эти тошнотворные вопросы вроде «что хотел сказать автор». Как я не попал под прицел иглы, как не запил, подобно многим своим одноклассникам — ума не приложу. Все предпосылки же были. Отец ушел из семьи в девяносто шестом, мать подалась в торговлю и постоянно моталась за товаром в столицу области. Присматривать за мной часто оставалась соседка, но присматривала она больше за очередным хахалем.

Прошел мимо стенда в коридоре на первом этаже. Чувствую гордость и улыбаюсь сам себе в отражении оргстекла, пока никто не видит. Вот мое фото с выпускного, «гордость школы», на фото мне шестнадцать. Сейчас — двадцать девять. И у меня есть все, что нужно.

Я не чудак и вовсе не бессеребренник. Но детство и юность научили меня радоваться тому, что есть. Квартиру, однушку в доме сталинской застройки, мне оставила мать. Она переехала за город, как всегда мечтала. Я не фанат гаджетов, меня вполне устраивает недорогой смартфон. Что там ещё? Машина. Пару раз я задумывался, а не пойти ли выучиться на права, но что-то все время меня останавливает. Иногда мне кажется: это что-то — иррациональный, необъяснимый страх. Впрочем, копаться в этом вопросе подробнее мне не хочется.

Жена и дети. Тут я особо не тороплюсь. Полгода назад я расстался с девушкой по вполне бытовой причине — не хватило денег на билеты до Таиланда. А если мужчина не может позволить себе и подруге билеты до Таиланда, он нищеброд. Так решила девушка, а я не возражал. Ей виднее, да и пусть будет счастлива.

Здороваясь, я кивнул завхозу, Ольге Петровне. Она тяжело, с одышкой спускалась по лестнице. Лестница широченная, человек семь могут спокойно пройти в ряд. Но Ольга Петровна будто специально повисла на моей руке.

— Роман Андреевич, зайди ко мне, будь добр. Твои же охламоны будут батареи в классе красить?

Я кивнул — мой девятый класс должен прийти на летнюю практику, покрасить батареи в классе. Вообще, я знаю: практика подобных отработок не поощряется, права детей, так-то. Но директор нашей третьей гимназии старается поддерживать порядок в здании руками учащихся. Он уверен, что так дети задумаются, прежде чем портить имущество. Спорно. Но, к счастью, никто из родителей не возражает, а детям даже нравится — на практике в полупустой школе можно поорать в свое удовольствие, сделать селфи на пожарной лестнице или со скелетом, пробраться на чердак, а оттуда на крышу. И цена всему этому удовольствию — пара часов общественно полезной работы.

— Будут, — подтвердил я, — только они не охламоны, они Орда.

— Кто? — переспросила завхоз, — вечно ты, Роман, шутишь. В общем, зайди ко мне, или орду свою пришли. Путь возьмут краску и газеты. Подложите на пол, а то весь линолеум угваздаете.

Ольга Петровна попыхтела дальше, вниз, в свое царство хозяйственности и порядка. А я поспешил наверх, к себе на третий этаж.

Когда-то в этом кабинете тощая историчка, которую звали Сталиниада Григорьевна, вдруг упала посреди урока в обморок. Больше в школу она не возвращалась. Ходили слухи, что призрак учительницы до сих пор гуляет по коридорам школы. Очи ее горят праведным и алым огнем, а на каждом пальце руки — по серпу.

В классе уже сидели ученики. Не весь класс, конечно, в основном пришли компаниями, кто с кем дружит. Не пришли совсем уж яркие индивидуальности и те, кто уехал из города. В основном все копались в телефонах, изредка переговариваясь вполголоса. Мое приветствие, пожалуй, вышло излишне громким и бодрым в этом ленивом летнем царстве

— Здравствуйте!

Кто-то по привычке подскочил с места, его одернули, послышался смех. Очарование тишины было нарушено, все снова стали прежними, живыми, беспокойными и непоседливыми.

— Роман Андреич, в какой цвет будем красить? — спрыгнул с парты долговязый Макс.

— В радужный, — заржали с задних парт, и непонятно, к кому это относилось: то ли к светлокожему, чувствительному Максу, то ли ко мне самому (они давно и безуспешно сватают мне географичку).

Я и бровью не повел:

— Это мы узнаем, когда кто-нибудь принесет от Ольги Петровны краску. И не забудьте газеты, она просила на пол подстелить. Добровольцы есть?

Добровольцы вразвалочку отправились к завхозу, остальные вернулись к своим занятиям. Я сел за стол, вытянул ноги. Из открытого окна долетал прохладный ветерок. Тюль раздувался в такт дыханию деревьев за окном, а через их изумрудные листья струился свет. Мне кажется, этот свет и эти деревья всегда были такими. И тогда, и сейчас, и будут, наверное, всегда. У меня приятно сжалось в груди — просто от того, что день такой летний и хороший, что можно запросто любоваться всем вокруг.

— Роман Андреич! А что такое «Дура лекс, сед лекс»?

— О, Егор, да ты знаком с латынью! — отозвался я, — это значит, «закон суров, но это закон». Где прочел такое?

— Да вот, в паблике, — отмахнулся Егор.

— Кто может объяснить, о чем это? — поинтересовался я.

Люблю заставлять свою Орду подумать. Но Орда сегодня была слишком ленива.

— Это о том, — продолжил я негромко, — что закон одинаков для всех. И о том, что незнание не освобождает от ответственности.

— Прям для всех? — с издевкой переспросил середнячок-троечник Савостьин, — а что ж когда мой батя скорость превысил, ему штраф, а когда мажорики на своих тачках под кайфом гоняют, это ничего.

Савостьин явно был задет за живое. Он был из небогатой семьи и тема «мажориков» и денег его трогала до глубины души. Ох, не о том думает мальчик. Мечтает, как бы все отнять, да поделить. Мало кого такие раздумья доводили до добра.

— Это уже не ко мне вопросы, — сухо ответил я, — во времена рождения этой фразы люди верили, что закон будет един для всех и все будут подчиняться законам.

Тут в класс ввалились гонцы с банками краски и кипой газет. Газеты выскользнули из их рук и рассыпались по полу. Отдельные листы, подхваченные ветерком, закружились между партами.

Это происшествие разрядило атмосферу, мои ребята побросали телефоны и бросились собирать газеты. Тени зависти и раздражения развеялись, движение развеселило всех, обернуло легкой шуткой почти назревший конфликт.

Я присоединился ко всем. Собирая газеты, я обратил внимание, что все они датированы июнем девяносто пятого.

— Что там у вас смешного? — заглянула через плечо любопытная Милашевич.

А я как будто вынырнул из прошлого — вдруг вспомнил и тот сентябрь, и свою первую линейку, и учительницу.

— Вы так улыбались, я думала что-то смешное.

— Я в девяносто пятом в первый класс пошел, вот, вспомнил.

— А вы в этой школе ведь учились?

— Да.

— Зашквар, — хмыкнула Милашевич.

— Нормально, — отозвался я.

Начали и закончили без происшествий. Покрасили обе батареи, свернули в мусор газеты, замочили кисточки и отдали обратно Ольге Петровне. Я предложил всем колы или холодного чая, но у Орды были свои дела, они торопились в лето, к беззаботным подростковым приключениям, к солнцу и душному покою июльского полдня.

Я закрыл окна, опустил тюль и с радостью закрыл кабинет на два оборота. Отпуск. До середины августа я совершенно свободен.

После прохладных коридоров третьей гимназии уличный зной ощущался еще острее. У меня на секунду перехватило дыхание, в горле сразу же зацарапал песок. Благо, совсем рядом магазинчик с напитками. Я спешил через дорогу к нему, как к оазису. Расплатился, нетерпеливо открыл бутылку, неловко облившись, выпил залпом половину.

И услышал негромкий, приятный смех.

— Вы так спешили, у вас вся рубашка мокрая.

Рядом стояла припаркованная «шеви». С водительского места, приоткрыв окно, на меня смотрела темноволосая, голубоглазая девушка. Она открыла бардачок, перегнулась через сиденье и подала мне в окно пачку бумажных салфеток

— Возьмите, вам пригодятся. Извините, что смеялась.

— Ничего, — улыбнулся я, — просто торопился. Высохнет, жара-то какая! Спасибо, салфеток не нужно.

Я хотел добавить что-нибудь, но не нашел слов и попрощался. Иду вдоль тротуара и слышу за собой шуршание шин.

— Как вас зовут? — у незнакомки было игривое настроение и она явно никуда не торопилась.

— Так со мной девушки еще не знакомились, — усмехнулся я.

— Все бывает в первый раз, — заметила собеседница, — садитесь, подвезу.

— Нет уж, — отказался я, — лучше продолжим общение на нейтральной территории.

Вскоре мы уже сидели в летнем кафе неподалеку. В отделке веранды было много голубого и белого, от чего тот знойный день почему-то казался прохладнее. Незнакомка попросила у официанта безалкогольный мохито и мороженое, а я, особо не думая, заказал то же самое.

— Лизавета, — лукаво улыбнувшись, представилась девушка.

— Роман. И давай сразу на ты.

Мы шутливо чокнулись и сделали по глотку.

— Прохладный, это прекрасно, — облегченно выдохнула Лиза, — а скажи, кем ты трудишься? Медик или педагог?

— Учитель, а как ты догадалась?

— У меня есть теория, что врачей и учителей очень легко узнать в толпе. Эти профессии накладывают отпечаток на внешний вид. Ты можешь быть хоть в байкерском прикиде, но я всегда узнаю, кто ты на самом деле. Что ты преподаешь?

— Русский и литературу.

— Я любила в школе эти предметы. У нас была хорошая учительница. Думаю, много зависит от учителя, — она удобно облокотилась на спинку стула и прищурилась, — насколько он сумеет заинтересовать, настолько ты полюбишь предмет. Знаешь, какое произведение мне больше всего нравилось в школе? «Преступление и наказание».

Лиза улыбнулась, ожидая реакции.

— Необычно, — удивился я, — в основном все вспоминают «Войну и мир» или «Мастера и Маргариту».

— А мне нравилось читать детектив про убийство старушки, — фыркнула Лиза, — было интересно, сознается Раскольников, или нет? Настигнет ли его закон или карма? Очень хотелось подсмотреть, но я честно держалась до конца.

— Наверняка с такой любовью к детективам ты стала юристом или следователем?

— Нет, — отмахнулась девушка, — я фотограф. Хотела стать экономистом, но вовремя поняла, что совсем не так представляла себе экономистов.

Принесли мороженое. Мы замолчали на минуту, поглощая холодный десерт. Я заметил тогда, что даже молчать с Лизой было приятно.

Где-то в глубине кафе играла музыка. Я долго вслушивался, прежде чем понял, что это «Маленькая страна». Исполняла её в свое время певица Наташа Королева, а сейчас она мелькает только в скандальных телешоу. Именно «Маленькая страна» была хитом дискотек у старшеклассников, когда я был даже младше своих нынешних учеников.

— Рома! Роман!

— Отвлекся на мелодию, — извинился я, и признался, — не поверишь, но сегодня меня просто преследуют отсылки к девяносто пятому году. Газеты, эта песня…

Лиза понимающе покачала головой.

— Ясно. Ты удивишься, но я родилась в девяносто пятом. Так что, твои приключения еще не окончены.

— Ну, так и день не окончен.

— Хочешь, закончим его вместе? — вдруг предложила Лиза.

Мы не только завершили вместе этот день, но и встретили новый в моей квартире.

У меня прохладно даже в сильную жару. Если лечь на разложенный диван в единственной комнате, головой к окну, то можно было видеть кусочек темного неба с россыпью звезд. Пока Лиза рассматривала созвездия, запрокинув голову, я изучал затейливую татуировку под ее левой грудью.

— Фотоаппарат, маска, розы, кисти, арфа. Ты, я вижу, разносторонняя личность.

— Я сделала ее после того, как бросила учебу. Чтобы было не так обидно. Трудно признать, что сделал неверный выбор, а так я показала себе, ради чего оставила экономику.

— И не пожалела?

— Пока нет. Даже если и пожалею, я сама так решила. Буду терзаться муками о прошлом — посмотрю на тату.

— Что ты любишь фотографировать?

— Людей, — Лиза поднялась, облокотилась на руку, — иногда у людей бывают такие лица и такие глаза, что кажется, можно прочитать по ним всю их жизнь. Я хочу показать в своих работах, кто мы, какие мы разные, как научиться понимать друг друга. Еще, конечно, хочу стабильного заработка, признания и всеобщего обожания, — рассмеялась она.

— Всеобщего обожания не обещаю, но я, кажется, уже без ума от тебя, — я притянул ее к себе и поцеловал.

— Такой необычной девушки мне еще не приходилось встречать. Она не стеснялась себя и своих поступков, но и не была вульгарной. Она наслаждалась тем, что было вокруг, но не была жадной. Она казалась иногда странной и не от мира сего, но вместе с тем здраво рассуждала о земных практичных вещах.

По привычке я проснулся рано и увидел, что Лиза еще спит, что она не ушла и наверняка пробудет здесь еще долго. Я был этому рад.

— Есть планы? — поинтересовалась Лиза за завтраком.

— Пока никаких. Планирую предаваться гедонизму. Ты со мной?

— Нет, к сожалению, — ответила девушка, — нужно отметиться дома. Живу с родителями, а они слишком бережно относятся ко мне. Даже если я звоню им по скайпу, здоровая и вполне бодрая, это еще не значит, что меня не похитил и не держит в сыром подвале ужасный маньяк. Но, — заметила Лиза, — вечером я готова к тебе присоединиться. Скажем, в парке Ветеранов? В восемь.

Я проводил гостью и остаток дня посвятил разбору бумаг и папок, накопившихся за прошедший учебный год. Это уже давно стало моим ритуалом в первые дни отпуска. Все, что мне не нужно, что вызывает неприятные ассоциации, я собираю в сумку и везу к матери, за город. Там мы вдвоем разжигаем мангал и «в дыму воспоминаний», как смеется мать, жарим шашлык.

Из дома я вышел в семь и решил неспешно прогуляться до парка. Жара спала, а в тени деревьев и вовсе было прохладно. Люди оживали, слышался гомон детворы из дворов. Из открытых окон гремела музыка, орали воробьи и свистели стрижи в синем небе. Жизнь была сочной и я вдыхал ее полной грудью, тем более впереди было свидание. Возле парка я купил букет ромашек у бабушки. Почему-то я был уверен, что Лизе они точно понравятся.

От нее пришло сообщение: «Уже выхожу, встретимся возле грота». Я понял, о чем идет речь. Парк Ветеранов недавно полностью перестроили. Теперь он посвящается участникам всех международных конфликтов двадцатого века. В конце главной аллеи — печальный памятник солдату, без лица и в форме, сочетающей в себе элементы разных поколений. От памятника мощеные аллеи поуже уходят в разные концы парка. Ни аттракционов, ни кафе, ни танцевальных площадок в этом парке нет. Если пойти направо, окажешься на детской площадке, налево — на площадке для игры в шахматы и прочие настольные игры. Там же стоят ящики буккроссинга.

Но если зайти за памятник, в сырую тень дубовой рощи, то увидишь тропинку, которая приведет тебя прямиком к гроту. На самом деле это родник, над которым более полувека назад выстроили каменную башенку. И поместиться в ней мог бы разве что котенок, но те, кто в теме, называли его «гротом».

Ждать долго не пришлось. Лиза вскоре появилась, благодарно приняла букет, понюхала его, пояснила:

— Знаю же, что не пахнут, но каждый раз нюхаю.

— Как родители?

— Успокоены. Я сказала им, что познакомилась с респектабельным госслужащим.

— Это не совсем правда, но уж точно не вранье, — улыбнулся я.

— У меня сюрприз для тебя, — Лиза достала из кожаного рюкзачка квадратный футляр, а из футляра, я не поверил своим глазам, «Полароид».

— Вчера ты говорил, что девяносто пятый преследует тебя? Так вот, этот аппарат был куплен в год моего рождения, ты помнишь какой. И кассеты в нем тоже из прошлого. Давай сфотографируемся?

— С удовольствием, — я не подал виду, но чуть разозлился — уж слишком много разговоров вокруг прошлого. Не самого приятного, скажем сразу.

Лиза выставила вперед руку с фотоаппаратом и сделала снимок.

— Так, сейчас нужно подождать, — тоном фокусника возвестила она.

Спустя несколько минут снимок в ее руке остался таким же темным, как и вначале.

— Я, кажется, вижу что-то, но фото, конечно, запорото, — Лиза с разочарованием вздохнула, — ничего, сейчас еще попробуем, мне для тебя не жалко.

— Не надо, — остановил я ее и сунул снимок в карман, — давай еще погуляем.

Мне очень не понравилось то, что я увидел. Вместо двух силуэтов — один, темный, на весь лист. Казалось, он смотрел прямо на меня. Но все это ерунда, ведь кассета давно просрочена.

Глава 2

Мальчик стоял на крыльце школы, прикрываясь от дождя портфелем. Всех первоклассников уже увели по домам, или они разбежались сами, стайками, каждый в своей компании. Уроки давно закончились, даже у второй смены. Мальчик вздохнул и с тоской оглянулся на окна школы — там было тепло, но оттуда его выгнала сердитая вахтерша, тетя Мотя. Звали ее Матрена Васильевна, так что тетя Мотя она и была.

Похолодало. Октябрьский дождик, ветер — мальчик поежился и робко поставил ногу на ступеньку — может, пойти домой? Нет уж, отец сказал, чтоб он ждал его тут, у школы, отец сам придет и заберет его домой. А если мальчик ослушается и уйдет раньше, то может здорово получить по пятой точке.

Первоклашку била крупная дрожь, он готов был разрыдаться, когда увидел, как под зеленым, кислотного цвета зонтом, к школе бежит мама. Она сама едва не плакала. Взлетела на крыльцо, сняла с себя куртку, укутала сына, и, неловко держа сразу и зонтик, и ребенка, и его портфель, понесла домой.

— Нельзя, мам, папа обещал забрать. Ругаться будет, — бормотал мальчик.

— Это мы еще посмотрим, кто будет ругаться, — прошипела мать, шагая прямо по лужам, которые доходили ей едва ли не до щиколоток.

Дома мальчик согрелся в тепле, и засыпая, на волнах открывшегося у него жара, сквозь дрему слышал на кухне голоса родителей

— Ты обещал ему! Он ждал, шесть часов тебя ждал, ты это понимаешь? Если он серьезно заболеет, пеняй на себя! — это мать.

Ей отвечал отец, в голосе которого сначала слышалось удивление, а потом злоба

— Не обещал я ему ничего, о чем ты? Сказал, пусть после уроков сразу домой идет! Что ты меня пугаешь? Что пугаешь? У него ума с гулькин нос, снова придумал себе невесть что, а теперь сам верит!

Дальше мальчик не слышал ничего. Он крепко спал.

Я ехал за город, к маме. Маршрутка летела по ухабам мимо посадок и полей, березки сменялись угрюмыми соснами, ветер влетал в приоткрытый люк. Вокруг сидели и дремали чужие люди. С огромным удовольствием я бы держал сейчас за руку Лизу, но от приглашения навестить мою маму вместе она вежливо отказалась. И я ее понял. Слишком мало прошло времени с нашего знакомства, чтобы устраивать еще и знакомство с родителями.

Маршрутка резко остановилась, кто-то вышел, кто-то зашел. Мне выходить через две остановки, это примерно минут сорок езды без правил. Глаза слипались, пришлось надеть наушники и врубить музыку погромче.

Конец ознакомительного фрагмента.