Мгновений след

Сборник, 2022

«Какие стихи вы пишете, Марина… Вы возмутительно большой поэт», – обращался Борис Пастернак к Марине Цветаевой, появившейся, словно яркая путеводная звезда, на небосклоне «Серебряного века». Для поэтессы творчество было сродни волшебству и диалогу с миром, необходимому для высвобождения душевных терзаний. Цветаевская лирика – это облачённое в художественную форму откровение Поэта о жестоком мире, лишённом духовного начала, о мире, где царствуют несчастная любовь, одиночество и смерть. В сборник «Мгновений след», посвящённый творчеству Марины Цветаевой, вошли лирические произведения современных авторов, нашедших своё вдохновение в философских темах добра и зла, жизни и смерти, любви и ненависти, которые сегодня, в век современных технологий, являются как никогда актуальными.

ISBN 978-5-907557-65-9

© Издательство «Четыре», 2022

* * *

«Меня… земною не сделаешь солью…»

Кто-то из моих довольно близких людей однажды сказал мне, что для меня самое главное в жизни — любовь. И что это, дескать, не очень правильно, но вместе с тем очень трудно. Зачем, мол, это тебе надо…

Я промолчала. Но внутри была удивлена и не согласна.

А как можно жить иначе, если не по любви?

Как и чем можно заряжать свою душу, если не любовью?

Где брать силы и энергию, если не в любви?

В конце 80-х, когда многое стало доступно, в том числе из литературы и истории, мне попались первые — газетные тогда ещё — публикации о Марине Цветаевой, посвящённые какой-то её дате.

И я отчётливо вспомнила уроки литературы в 10-м классе, когда мы, потрясённые и притихшие, слушали нашу удивительную классную, преподавателя литературы.

Слушали о Цветаевой и Рильке, Пастернаке и Булгакове, о незнакомом Есенине и потрясающем Блоке. Слушали с другой, взрослой, подчас страшной стороны, слушали об их настоящей жизни, без прикрас и вранья. Эта правда объясняла очень многое в творчестве этих людей.

Чуть позже, совсем в неожиданном месте — на книжном развале рядом с военно-морским санаторием, — где я, гарнизонная девочка, тогда отдыхала, я увидела томик Цветаевой.

Там была обширная биографическая статья Анны Саакянц, там были уже цитаты из цветаевских дневников, и были стихи — и самые начальные, и более поздние, зрелые.

Там, в этом томике, я увидела столько боли и столько любви, столько жертвенности и столько гордости, силы, мужества, достоинства…

Там я увидела такую тонкую, ранимую из ранимых, изорванную в клочья собственной щедростью, даже жертвенностью, и безграничным терпением, трудолюбивейшую и беспримерно талантливую душу…

Я увидела за этими льющимися-рвущимися строчками какую-то абсолютно неземную, божественную, космическую мощь…

Я увидела образ невероятной женщины, жившей исключительно любовью…

И я полюбила мою Цветаеву однозначно и навсегда.

* * *

Выберу те из её стихов,

где есть слово «любить»…

Сколько мне нужно сенных мешков,

чтобы их всё уложить?

Выберу те из её стихов,

где есть слово «любовь»…

Сколько же нужно дней и трудов,

чтобы прожить их вновь?

Выберу те из её стихов,

где есть слово «люблю»…

Сколько же нужно друзей и врагов,

чтоб их в душу вместить свою?

«Дай» равно «На»…

Ведь не зря так она?

Через вёрсты, годы и смерть…суметь,

чтоб любовь была жизни равна!

Всё на разрыв, на пределе, через кровь.

Всё — через сердце!

Будь то любовь к человеку, обыкновенному, обычному, пусть и талантливому, живущему с ней в одно время, или боль за страну (стихи о Чехии), или к своей оставленной родине, или обращение к дорогим и ушедшим собратьям по цеху…

Всё, чего ни касался бы взгляд Марины Ивановны, обретало совершенно невероятную энергию, говорило просто и ярко о, казалось бы, самых обычных вещах.

Но как! Боже мой, как! Как это говорилось!

И больше всего меня потрясает в её творчестве огонь любви — она всё время горела.

Она не могла без этого огня.

Она сама разжигала его, и питала, и поддерживала…

Сильнейшие мужчины не выдерживали этого накала.

Все катаклизмы мира не могли загасить этот огонь.

Если только на минуточку представить, сколько было ею пережито — не на одну судьбу отмеряно.

О, нет! Она далеко не идеальна! И ошибок совершено множество.

Но её верность и преданность выбранному ремеслу оправдывает многое.

Так чувствовать и так передавать свои чувства может только невероятный талант.

И при этом оставаться женщиной со своими страстями и желаниями, трудным материнством и ответственностью перед семьёй, с разочарованиями и предательством самыми близкими.

Но она очень долго сохраняла мужество и выдержку, стойко и безропотно сносила все тяготы и лишения того времени и тех обстоятельств.

И только полное осознание ненужности любимым людям, ощущение собственной помехи и осложнения для их жизни позволили ей совершить уход.

Не слабость, нет.

Не безволие.

Нет.

Только жуткое понимание того, что она стала никому не нужной.

«Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черёд…»

Настал, настал черёд.

Читать. Изучать. Восхищаться. Плакать…

* * *

Стихотворение про кошку я написала в самом начале своих поэтических экзерсисов.

И каково же было моё удивление и неописуемый восторг, когда я прочла похожие мысли о кошках в её стихотворении, обращённом к Максу Волошину:

Они приходят к нам, когда

У нас в глазах не видно боли.

Но боль пришла — их нету боле:

В кошачьем сердце нет стыда!

Смешно, не правда ли, поэт,

Их обучать домашней роли.

Они бегут от рабской доли:

В кошачьем сердце рабства нет!

Как ни мани, как ни зови,

Как ни балуй в уютной холе,

Единый миг — они на воле:

В кошачьем сердце нет любви!

1911 год

И вот моё, написанное в тридцатилетнем возрасте, в 1987 году:

Бегать бы кошкой да ластиться к людям:

Кто приголубит — хорош.

Ласки фальшивой ведь не убудет,

Сколько ни отдаёшь.

Кошка потрётся жёсткою шёрсткой —

станет теплее ладонь.

Всё, что имеет, сплошное притворство —

Сердца не тронет огонь.

В сердце не будет любовной проказы.

Сердце кошачье — мираж…

Ласковый мех со светящимся глазом…

Лживая кошка, я — ваш!

* * *

Наверное, женщинам привычно проводить аллегорию между собой и кошкой, ибо мы тоже мечтаем быть независимыми, гордыми и не болеть от любви…

Но Цветаева говорит обо всех, об очень разных гранях любви.

И о любви к Родине она говорит, как никто другой.

«Тоска по родине… Давно разоблачённая морока» — одно из самых моих любимых стихотворений. Каждый раз на строчке: «…но если по дороге куст встаёт, особенно рябина…» перехватывает горло и наворачиваются слёзы.

Потому что чувствую её боль…

Её тоску. Горечь. Беспросветное одиночество и непризнанность. И то, как она мучается, без вины виноватая…

В творчестве Марины Ивановны для меня нет ничего, что бы заставило поколебать мою любовь.

Всегда предельно честная перед собой и читателем: «Вы знаете, я правдива. До вызова. До тоски…»

Всегда достающая из совершенно немыслимых глубин души такие чувства и эмоции, о которых ты даже сам не догадывался.

Всегда, давая уникальную возможность поплакать о своём, принимает и понимает своего читателя…

Всегда безупречна по рифме, ритмике, образности и искренности стиха.

* * *

Скоро уж из ласточек — в колдуньи!

Молодость! Простимся накануне…

Постоим с тобою на ветру!

Смуглая моя! Утешь сестру!

Полыхни малиновою юбкой,

Молодость моя! Моя голубка

Смуглая! Раззор моей души!

Молодость моя! Утешь, спляши!

Полосни лазоревою шалью,

Шалая моя! Пошалевали

Досыта с тобой! — Спляши, ошпарь!

Золотце мое — прощай — янтарь!

Неспроста руки твоей касаюсь,

Как с любовником с тобой прощаюсь.

Вырванная из грудных глубин —

Молодость моя! — Иди к другим!

Это написано сто один год назад — 18 ноября 1921 года.

А как будто для меня сегодняшней.

Написано без позёрства, без зависти, без сожаления.

Ибо всё было в том прекрасном времени, которое зовём молодостью. «Пошалевали досыта!»

И я вместе с дорогим моим другом Мариной Цветаевой отпускаю свою молодость к другим.

* * *

Когда я буду бабушкой —

Годов через десяточек —

Причудницей, забавницей, —

Вихрь с головы до пяточек!

И внук — кудряш — Егорушка

Взревёт: «Давай ружьё!»

Я брошу лист и пёрышко —

Сокровище моё!

Мать всплачет: «Год три месяца,

А уж, гляди, как зол!»

А я скажу: «Пусть бесится!

Знать, в бабушку пошёл!»

Егор, моя утробушка!

Егор, ребро от рёбрышка!

Егорушка, Егорушка,

Егорий — свет — храбрец!

Когда я буду бабушкой —

Седой каргою с трубкою! —

И внучка, в полночь крадучись,

Шепнёт, взметнувши юбками:

«Кого, скажите, бабушка,

Мне взять из семерых?» —

Я опрокину лавочку,

Я закружусь, как вихрь.

Мать: «Ни стыда, ни совести!

И в гроб пойдёт пляша!»

А я-то: «На здоровьице!

Знать, в бабушку пошла!»

Кто ходок в пляске рыночной —

Тот лих и на перинушке, —

Маринушка, Маринушка,

Марина — синь-моря!

«А целовалась, бабушка,

Голубушка, со сколькими?»

— «Я дань платила песнями,

Я дань взымала кольцами.

Ни ночки даром проспанной:

Все в райском во саду!»

— «А как же, бабка, Господу

Предстанешь на суду?»

Свистят скворцы в скворешнице,

Весна-то — глянь! — бела…

Скажу: « — Родимый, — грешница!

Счастливая была!

Вы ж, рёбрышко от рёебрышка,

Маринушка с Егорушкой,

Моей землицы горсточку

Возьмите в узелок».

1919 год

Автору этих строк было всего-навсего 27 лет…

Читаю её и мечтаю…

Мечтаю не сожалеть ни об одном прожитом мгновении…

И обещаю, что долго-долго проживу в согласии с собой и миром…

Чтобы мне не было ни в чём — ни в помыслах, ни в деяниях — стыдно перед моей Мариной!

* * *

Знаю, умру на заре! На которой из двух,

Вместе с которой из двух — не решить

по заказу!

Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!

Чтоб на вечерней заре и на утренней

сразу!

Пляшущим шагом прошла по земле! —

Неба дочь!

С полным передником роз! —

Ни ростка не наруша!

Знаю, умру на заре! — Ястребиную ночь

Бог не пошлёт по мою лебединую душу!

Нежной рукой отведя нецелованный

крест,

В щедрое небо рванусь за последним

приветом.

Прóрезь зари — и ответной улыбки

прорез…

Я и в предсмертной икоте останусь

поэтом!

1920 год

Да, она только в стихах могла мечтать пройти по земле «пляшущим шагом», но зато до последнего вздоха свято и мужественно исполняла данную в ранней юности клятву: всегда оставаться поэтом!

А ведь это так трудно: быть поэтом… И во главу угла всего своего существования поставить служение Любви и Музе.

Говорят, что цветаевский стих сложен. Что чаще, чем легковесному читателю хотелось бы, он резок и жёсток…

А мне иногда кажется, что она просто трогает своими строчками моё сердце, и оно болит, и вместе с тем замирает от счастья.

Она всё предвидела. Впрочем, настоящий поэт часто провидец. Она знала, что не исчезнет, что останется — мощно, ярко. «Серебрясь и сверкая» — останется с нами своим творчеством.

Предисловие написала Ирина Владимирова