Constanta

Марьяна Куприянова (2024)

В жизни Яны Гарзач наступает черная полоса. Конфликты в институте, недопонимание в семье, финансовые трудности и комплексы по поводу внешности усугубляют ее проблемы с управлением гневом, порождая спонтанные и опасные вспышки ярости. Последней каплей становится чреватый исключением недопуск к экзамену. Но внезапно Яне начинает помогать странный преподаватель с другого факультета. Ненавязчиво решая одну проблему за другой, он ничего не просит взамен, однако его необъяснимый интерес не остается без внимания. Герои оказываются в щекотливом положении, пытаясь пресечь похабные сплетни о себе.

6. Аннигиляция

— взаимодействие элементарной частицы и античастицы, в результате которого они исчезают, а их энергия превращается в электромагнитное излучение.

Единственной, кто знала обо всем случившемся детально, посекундно, а также о моих глубоких переживаниях относительно Довлатова, была Ольга.

Уж она-то чуяла мою склонность к взрослым мужчинам и могла мне только посочувствовать. Ведь он женат, у него маленькие дети. А семья — это святое. Так что не видать мне его как своих ушей. Ну а если бы он оказался отъявленным бабником, мне все равно никогда его не добиться, пусть даже ради одной ночи: не та у меня внешность, чтобы мужчин завлекать. Хотя все твердят мне обратное и называют слишком самокритичной, но я-то не слепая, зеркало у меня есть.

После комиссии я его ни разу не видела.

Лишь от кого-то услышала, что он преподает у смежного направления во вторую смену, а я учусь в первую. Везение девяносто девятого уровня. Стоит ли говорить, что его страница в сети стала для меня некой сакральной святыней: я просиживала целые дни, просматривая до дыр его фотографии, от которых меня бросало в дрожь, и находя новые детали внешности еще более привлекательными, чем ранее.

Я делалась нервозной от беспокойства, когда видела его онлайн. Ради кого он заходит? С кем переписывается прямо сейчас? Улыбается ли, когда печатает кому-то сообщение? Мучение, которое слишком сложно вынести: знать, что он никогда не напишет первым, несмотря на проявленную на комиссии доброжелательность. И я, разумеется, тоже не сделаю ничего подобного. И это правильно, вот что самое обидное.

Снова и снова заходить на его страничку и чувствовать себя, будто волна, разбивающаяся о камень. Циклично на протяжении веков. А может, тысячелетий.

Обнаружилось, что он-таки добавил меня в друзья, только счастья мне это не прибавило: теперь я была одной из шестисот студенток, числящихся в его списке. Так ненавижу быть «одной из»! В этом плане мое самомнение превышает допустимые границы — я не могу и не должна быть песчинкой в пустыне, каплей в море! Особенно для него. Ведь я — особенная, точно такой же неповторимой больше нет (и слава богу!), а он просто не видит этого, как он может быть так слеп?

Легким намеком на шизофрению в странном симбиозе во мне сочетаются взаимоисключающие черты характера: самокритика и самовозвышение, самоуничижение и нарциссизм. Вся жизнь — сплошное противоречие. Из крайности в крайность, а по-другому и жить не получается. Но, когда две полярности уничтожают друг друга, на их месте, как правило, остается ноль. Пустота. Ею я и была.

Миновало две недели, и вопросы одногруппников вроде «Ну как, сдали? Сложно было? А кто был в комиссии? А как все проходило? А сильно мучали?» и тому подобные, иссякли. Не иссякли подозрительные взгляды Гали в мою сторону. Один раз она случайно подслушала, как я рассказывала Ольге свой сон, где упоминала Довлатова, и с тех пор ее настороженность только возросла. А сон был безобиден до детскости: я и он в большой толпе людей, я чего-то боюсь, а он стоит рядом и неожиданно берет мою ладонь, сжимая в своей, отчего мне становится спокойно и легко на душе.

И вот, в один прекрасный день, ничего не подозревающая я захожу в сеть и вижу сообщение от Валеры следующего содержания: «Ян, взгляни. Тебе будет интересно», и ссылка. Пройдя по ней, я оказалась на странице Гали, которая оставила у себя на стене следующую запись:

«То чувство, когда у тебя тройка лишь потому, что ты не спишь с преподом».

Несколько минут я сидела в полном молчании, с тем отсутствующим выражением на лице, которое у меня бывает только тогда, когда внутри идет ядерная война. Иногда, если я злюсь слишком сильно, мне кажется, что ярость начинает сочиться сквозь кожу — я не ору, ничего не ломаю, даже сердце бьется в обычном ритме. Но в то же время воздух вокруг меня будто сгущается и накаляется, мир сжимается в точку, тело абсолютно перестает что-либо ощущать — и все это лично у меня является верным признаком подступившего бешенства.

Я отправила Валере благодарность за информацию, щедро приправленную матом, а он спросил меня, что я буду с этим делать. Что-что, разбираться, конечно. А иначе как? Кто-то публично (пусть и в сети, но у всех на виду) макает меня лицом в дерьмо, а я буду молчать? Сидеть сложа руки? Нет, расплата не заставит себя долго ждать. Кое-кто скоро узнает, что за свои слова нужно отвечать. Валера пообещал всяческую помощь, если только она мне от него понадобится (этот чувак слишком хорошо меня знал).

Я рассказала обо всем Ольге.

«Может, сначала просто с ней поговоришь? Она ведь новенькая, тебя совсем не знает. Я в том смысле, она не знает ни того, что ты бы так никогда не поступила ради зачета, ни того, какие будут последствия», — написала мне Ольга. Как всегда, миротворец и парламентер, выступающий за мирное урегулирование.

Но я уже все решила.

Не так давно вышел закон, запрещающий носить с собой биты в общественных местах и перевозить их в общественном транспорте. Нет, главное, кастеты и ножи — пожалуйста, а безобидные деревянные снаряды — нельзя. А если я бейсболистка? Только сейчас запрет коснулся меня лично — но кого это колышет? У меня свои методы восстановления справедливости. Так уж сложилось.

На следующий день я приехала в институт не в плаще, балетках и с сумочкой, а в спортивном костюме, кроссовках и с рюкзаком, из которого подозрительно выпирало что-то длинное, по форме напоминающее трость.

Я была так умиротворена, улыбалась всем: прохожим, незнакомым и знакомым людям, студентам, преподавателям. Наконец-то, думала я, наконец-то предоставилась такая возможность — тряхнуть стариной, побыть собой, а не притворяться примерной ученицей и цивилизованным индивидом, что мне приходилось делать на протяжении вот уже второго года обучения.

Я — человек, привыкший решать конфликты либо физической силой, либо, что реже — силой страха и запугивания. Чаще всего это работало в симбиозе. Последний раз я била человека в школе, в одиннадцатом классе — уже чертовски давно, но такие навыки не стираются временем. Да, я в нужном возрасте попала в ненужную компанию, и я горжусь этим, как и своими принципами. Это сделало меня собой.

Валера понял все без слов и сказал, чтобы я рассчитывала на него, а вот Ольгу пришлось успокаивать.

— Оль, да мы просто поговорим, чего ты так нервничаешь? — улыбалась я подруге, взяв ее за предплечье и немного встряхнув.

— Да? А бита тебе зачем? — прошипела она, стряхивая мою руку.

— Для надежности. Хочешь мира — готовься к войне.

— Яна! Откуда это в тебе?

Я пожала плечами, хотя знала ответ. Просто он не имел значения.

— Почему ты такая упертая?

— Скорпион. Этим все сказано — я права, другого варианта нет. И если кто-то вроде Гали думает, что прав он, а не я, то мне приходится его разубеждать, — я погладила натянутую ткань рюкзака.

— Одумайся. Пока не поздно. Господи. Тебя ведь исключат! Если все это раскроется, если узнает декан, тебя вышвырнут! Ты с ума сошла! Неужели ты сдавала комиссию и такого страха натерпелась, чтобы снова оказаться под угрозой, но уже по личной прихоти?!

Надавила на больное. Ладно.

— Она сама перешла черту. Я не позволю никому так о себе высказываться, тем более безосновательно.

— Ну так просто поговори с ней, а? Неужели нужна такая радикальность мер? Может, она поймет, что ошибалась. И все обойдется.

— Эффекта никакого не будет. А если и будет, то только временный. Физическая боль запоминается лучше, чем разговоры. Словами это дело не решить.

— Еще как решить. Просто переубеди ее. Наедь на нее, с матами, набычься, как ты умеешь. Запугай. Но не бей! Я тебя умоляю!

— А ты почему так за нее волнуешься? На ее стороне? — я подняла брови.

— Я на твой стороне, Яночка, родная! Как же я буду тут одна, если тебя выгонят? Ради твоего же блага: не надо! Подави это в себе, ты же умеешь.

Я обещала подумать, и Ольга надулась на меня. После занятия я подошла к Валере и поведала ему свой план, в котором его роль стоять на шухере. Вместо следующей пары мы пошли в пиццерию перекусить, где обсудили все детали, обговорили сигналы.

Учебный день кончился, и мы вдвоем сидели на подоконнике, карауля Галю у женского туалета.

— О, Покидченко! — я соскочила с подоконника, заметив ее выходящей из аудитории. Она увидела меня и остановилась. — Привет. Пошли, поболтаем, что ли. Чего застыла?

Схватив ее за локоть, я без труда дотащила анорексичку до двери в туалет, которую любезно открыл, а после и захлопнул за нами Валера. С ходу отшвырнув ее к раковинам, я сбросила с плеча рюкзак и пока что поставила у ног. Вдруг и правда без этого обойдется? В ней кожа да кости, противник никакой.

— Ты че, охре..? — начала было она.

— Знаешь, что я не люблю в людях? — улыбнулась я, скрестив руки на груди и отрезая ей путь к выходу.

— Что?

— Когда они говорят гадости у меня за спиной, а не осмеливаются сказать мне их в лицо.

— Ты о чем? — нагло уточнила она.

— Не прикидывайся дурой, — скривилась я. — Ненавижу, когда делают вид, будто не понимают, о чем речь. Давай пропустим ту часть, где ты якобы не знаешь, почему тут оказалась.

У нее заметно задрожали руки. Она увела глаза влево, как делают все и всегда, когда собираются соврать.

— Если ты о той записи, это не про тебя.

— Ну если уж сама про нее вспомнила, точно про меня.

— Нет! Это о… об одном человеке. Я не могу рассказать.

— Да, конечно, — рассмеялась я, нагибаясь к рюкзаку и расстегивая молнию. — Разумеется.

— Ты что? Что там у тебя? Это… — она не договорила и прижалась спиной к стене. — Яна. Это действительно не про тебя.

— Галя, я чувствую ложь. К тому же по твоей мордахе видно, что ты врешь. Да это было видно еще сразу после комиссии — твои эти взгляды, психи, «не трогай меня»!

— Я просто была расстроена из-за тройки. А взгляды — тебе показалось! Подумай сама, стала бы я писать об этом только сейчас? Почему не написала сразу, если изначально так считала?

— Покидченко, ты себе своими же руками могилу роешь. Потому что все это время ты только подозревала, а на днях, когда услышала их моих уст его фамилию, уверилась в своей теории.

На ее лице мелькнуло то удивление, когда человек неожиданно находит решение загадки, над которой давно и безуспешно бился.

— Что, хочешь сказать, я не права? Да я по глазам твоим бегающим вижу, что все так и есть.

— Так ты все-таки спала с ним, да? Ай да я! Конечно! Можно было это сразу понять, — фыркнула она. — По тому, как он на комиссии на тебя пялился! «Довлатов не задавал мне вопросов»! — передразнила она, подражая моему голосу. — Так вот, где зарыты корни его странной лояльности в твою сторону! Я вот только не пойму, почему ты меня сюда притащила? Чтобы припугнуть? Чтобы я не разболтала всему универу вашу маленькую тайну? Не дождешься. Об этом узнают все, кому не лень, и декан в первую очередь!

— Ты закончила? — любезно спросила я, ухмыльнувшись краем губы. Злоба изнутри распирала уже нещадно.

— С тобой — да. Так что теперь выпускай меня, ты мне ничего не сделаешь, — гордо заявила она, вскинув подбородок. — И биту не надо было тащить, все равно ты бы ей не воспользовалась. Я знаю, что так делают, чтобы просто запугать, — язвительно улыбалась она.

Я приоткрыла дверь на тонкую щель и тихо спросила:

— Валер? Чего там? Никого рядом нет?

— Пустой этаж. Если что, я постучу. Помощь нужна?

— Не-а, — задорно ответила я и плотно прикрыла дверь. — Биту я действительно зря взяла, это ты верно заметила. Потому что если я буду ее использовать, то, скорее всего, проломлю тебе висок или выбью зубы. — Печаль в моем голосе была почти как настоящая. А вот у Гали изменилось лицо. — Чего ради марать любимую биту, когда можно руками обойтись?

— Ой, да что ты мне сде… — она договорить не успела, как, схваченная за волосы на затылке, врезалась лицом в стену: на кафеле появились разводы — я разбила ей губы. После короткого вскрика Галя захныкала. Она даже не пыталась отбиваться или защищаться, и я решила, что с нее и этого хватит.

— Ты меня слишком плохо знаешь, Покидченко, — довольно прошипела я ей на ухо.

— Оставь меня… я все расскажу декану…

— Ну что ты! — я заломила ей руку за спину и повела в кабинку. — Не нужно этого делать, поверь.

— Нет! Стой! — она, сплевывая кровь и слюни, поняла, наконец, что я собираюсь с ней сделать. — Я буду молчать, клянусь! Ничего не скажу!

— Про что конкретно? — издевалась я, остановившись у приоткрытой дверцы.

— Про то, что сейчас, — ныла она. — Отпусти… пусти меня! Мои родители…

— А вот им этого знать не следует, — я усилила болевой зажим, и Галя заверещала не своим голосом. Ну и тряпка, подумала я. Неужели настолько чувствительна к такой несильной боли?

— Тебя что, еще не били ни разу, что ты так орешь?

— Пусти, прошу!

— Странно. С твоей склонностью пускать сплетни и обсирать людей без причины… Давно надо было. Ну вот, я это исправила. И люди, с которыми ты после будешь общаться, должны сказать мне за это спасибо.

— Прости меня, прости, извини, а-а-а-ай, пусти, пожалуйста, больно… блять, больно! — взвизгнула она.

Я отпустила руку, ногой отправив Галю корчиться на плитку и подоконника.

— Ты меня тоже извини. Но только не надо было так плохо обо мне выражаться. Тем более за спиной. На будущее совет: всегда говори людям в лицо, что о них думаешь. И люди будут тебя уважать. А так… Знаешь, я всегда решала проблемы именно таким способом.

— Почему… — хныкала она, вытирая кровь с подбородка и с ужасом осматривая ладони.

— Ты не знаешь, откуда я?

Галя отрицательно помотала головой, осторожно касаясь крови на подбородке. Я почувствовала легкое разочарование.

— Понятно, — я помыла руки под краном и, застегнув молнию рюкзака, закинула его на плечо. — Напоследок: я ни с кем не спала, а вот что ты имела в виду, когда говорила, что он пялился на меня на комиссии, понятия не имею. Должно быть, тебе показалось. Как и мне показались твои подозрительные взгляды в мою сторону, да? Мне ведь показалось, что ты имеешь ко мне какие-то претензии, правда?

— Правда.

Девчонка схватывала на лету, это не могло не радовать.

— Славно. Смотри же: проболтаешься, и я не пожалею биты ради тебя. И еще, это, умойся тут. Приведи себя в порядок перед тем, как выйти и попасться кому-нибудь на глаза.

Галя обреченно молчала, не глядя на меня.

— До скорого, — пообещала я и вышла из туалета, плотно закрывая за собой дверь.

— Что-то она громко орала, — заметил Валера, пока мы спускались по лестнице. — Че ты там, резала ее? Битой?

— Да не. Просто низкий болевой порог, вот и все. Мало ее били, — отмахнулась я. — А стоило бы.

Настроение впервые стало действительно в норме, и я еще до самой ночи не вспоминала о ситуации с Довлатовым. Высвобождение внутреннего гнева через грубую силу всегда приносило мне какую-то несравненную легкость, вызывая почти наркотическую зависимость, и я не пыталась от этого избавиться. А стоило бы.