Великая Женская Любовь (сборник)

Маруся Светлова, 2015

Книга о любви, о стремлении женщины любить. О желании осознать, как любовь приходит и уходит, куда исчезают те чувства, которые казались незыблемыми. О том – как сохранить любовь, сохранив при этом себя. Все эти вопросы и ответы на них – важны каждой женщине…

© Светлова M., 2015

* * *

Любовь — как свет и состояние

…Она всегда была уверена, что без любви жить с мужчиной нельзя. Как можно жить с мужчиной, если ты его не любишь? Может, кто-то так и делает, но вот она, Даша, так точно жить не сможет. Она была воспитана на романах, на классической литературе, — бабушка, которая в основном и занималась ее воспитанием, работала в библиотеке и частенько подсовывала внучке лучшие книги, в которых были высокие чувства, благородство, взаимная любовь.

И в мечтах о своей будущей семье виделась ей именно такая картина: рядом с ней будет вот такой — благородный, интеллигентный, культурный человек и дети их будут воспитаны так, как принято в идеальных семьях, в которых царят взаимоуважение, любовь, единство взглядов и интересов.

И будущий муж, когда они познакомились, казался ей именно таким человеком — был он студентом-старшекурсником, готовился стать инженером-строителем. И был он ей, первокурснице-филологу, интересен: строгий, серьезный, и специальность его казалась ей важной, нужной. Но как-то так быстро все у них закрутилось, что она свои идеальные картины на него и примерить не успела. Сами они не заметили, как стали жить вместе, а спустя полгода — пошли в ЗАГС, чтобы все узаконить. И поначалу счастье казалось ей безоблачным.

Но со временем — все лучше и лучше узнавала она своего мужа, придирчиво оценивая его поведение, слова, поступки. И все чаще убеждалась — не соответствует он ее идеалу: был он простоват что ли, не так умен, не теми интересами наполнен, как она себе в мечтах идеальных представляла.

И удивлялась она иногда сама себе: мечтала-мечтала, и вот на тебе — результат! Получила она в мужья не такого мужчину, о котором мечтала. И как его теперь такого любить? А если не любить — как жить вместе?..

И она еще придирчивей вглядывалась в него, раздраженная тем, что не соответствует он ее идеалу. Потом, с рождением сына, отвлеклась на материнские хлопоты и заботы — просто не до мужа ей было. Но, возвращаясь в обычную жизнь, не раз думала удрученно, что не чувствует любви к мужу. Не чувствует — и все тут.

Она бы и хотела любить его, но — не вызывал он в ней этого желания.

Бывал он то груб, то упрям, то излишне заносился в мужской какой-то гордости, мол — не учите его жить, он сам все знает. А чего он сам-то знает?! Если книг умных и полезных читать не хочет, ничем полезным не интересуется, а только и знает что работать да деньги зарабатывать — чего он знает?!? «Да и этого он толком не знает, — раздраженно думала она, — а это для мужика должно быть главным, иначе — какой он мужик?!»

И сколько раз пыталась она ему втолковать, что не такой уж он и умный, если не богатый, что все его знания — до одного места, если нет от них никакого толку в жизни, если не может он ни себе, ни семье своей нормальных условий создать, если тупо смотрит все спортивные каналы вместо того, чтобы сыном заняться: к зарядке его, например, приучить, или в бассейн водить, или в какой-то кружок, для мальчика подходящий.

Но где ему — после работы пива себе стакан нальет, телевизор включит, найдет футбол, или хоккей, или бокс, где два здоровенных мужика друг другу морды бьют, — и ничего ему больше не надо…

Каждый раз, когда она думала об ограниченности своего мужа (да и вообще — мужиков, все они такие; все ее подруги, сотрудницы на работе жаловались на одно и то же!) — она начинала раздражаться, иногда даже злиться, чувствуя какую-то обреченность: вот дал ей Бог такого мужа, так и будет она с ним до скончания века мучиться. Ни поговорить нормально, ни в театр сходить, ни книгу интересную обсудить.

В первые годы их супружества она еще пыталась его «окультурить» — то умные разговоры с ним заводила, обсуждая увиденный фильм, то книгу ему какую-то подсовывала. Нравилось ей читать всякую интересную литературу — эзотерическую, объясняющую смысл жизни, предназначение человека, связь с Высшими Силами. Увлекалась она психологией, всегда ей было интересно, как люди живут, почему так живут. И мужа своего пыталась она заинтересовать этим, но другие у него были интересы.

— Чего языком болтать, — оборвал он ее, когда она после просмотра какого-то душевного фильма хотела обменяться впечатлениями, обсудить поведение главного героя. — И так все понятно…

И она рассердилась, завелась — чего ему понятно?..

— Вот и поделись тем, что тебе понятно, — мне же интересно… Я вот считаю, что главный герой мог совсем по-другому поступить, и вообще — фильм мог закончиться более оптимистически… — пыталась она втянуть его в разговор.

Но муж — только поморщился от ее слов и из комнаты вышел. И всегда потом вот так от «болтовни» уходил, тем самым показывая, что говорить ему с ней не о чем.

И ее попытки приобщить его к культуре закончились, как она сама считала, ничем. Крепким он оказался орешком. Хотя в студенческую пору казался он ей покладистым, рассудительным. Только оказалось — другой была его рассудительность, не такая, как у нее.

Так они и жили, все сильнее и сильнее отдаляясь друг от друга, — она в своих интересах, в своих телепередачах, в своих книгах, общаясь со своими подругами, пребывая в их жизнях, которыми те с ней охотно делились. Муж жил своей жизнью, в которую она и рада была бы войти, да не очень-то он ее туда впускал.

Она сама не заметила того момента, когда муж стал как-то отстраняться, закрываться от нее. Но, не смиряясь с его, как ей казалось, тупостью и ограниченностью, она все пыталась объяснить ему, что он такой — неразвитый и не стремящийся к развитию — не очень-то и хорош. И как оса, зудела, напоминала:

— Прочти! Прочти — толковая же книга!..

И книгу эту то в сумку его подкладывала, когда он в командировку уезжал (ведь есть же время читать — в поезде сутки ехать!), то на кровать ему клала — ведь читает же перед сном дрянь всякую: детективы, книжонки про бандитские разборки.

Но книги, которые она ему подсовывала, так и оставались нераскрытыми, даже страницы их не помялись, и с каждой новой такой ее попыткой его «очеловечить» и «окультурить» — он все больше замыкался, пока однажды не сорвался, грубо сказав:

— Да пошла ты… Тоже мне культурная нашлась… Ищи себе другого, если я тебя не устраиваю. Тоже мне интеллигентка вшивая…

И она обиделась тогда до слез и плакала, уткнувшись в подушку. А он, хлопнув дверью, ушел. Вернулся с пивом и переключил телевизор — погромче! — на спортивный канал и сидел, попивая пиво, демонстративно громко стуча стаканом по полированному столу, чтобы ей что-то свое, «мужское», доказать.

А она, уже без слез, лежала, глядя в потолок, и думала горько: как же так, за что же ей это и как ей с ним таким — непонимающим, тупым, темным — жить? Как ей его — такого — любить? А без любви как может она жить?!

…День был обычным и вроде — необычным. То ли снилось ей что-то хорошее, то ли просто настроение было такое, но всё вокруг ей сегодня нравилось, вызывало принятие и весь день сложился легко, удачно.

«Всегда бы так, — думала она, возвращаясь домой, — каждый бы день так проживать…» И входя в метро, почувствовала, что даже толпы людей ее не раздражали, как это было всегда. Просто спешат люди домой, как и она.

И она, в тихом этом хорошем состоянии, спускалась по эскалатору — смотрела на людей, поднимающихся на эскалаторе, и разглядывала проплывающие перед ней разные лица. Разные, разные лица… И вдруг — «разность» как бы проявилась, стала заметней…

И она, словно впервые, увидела эту «разность» лиц: округлые и продолговатые, с крупными или мелкими чертами, с разными носами, губами… С разным разрезом глаз, разными щеками, веками, линией подбородка и шириной лба…

Лица, даже не люди, — так она видела сейчас, — проезжали мимо нее. И каждое — другое, особенное, не похожее на остальные… И она подумала удивленно, словно впервые это разглядела: «Какие же они все разные!..»

И опять, уже как исследователь, с интересом наблюдала, оценивала — какие они, чем отличается лицо одного человека от другого. И многовариантность эта была удивительной. И она опять подумала: «Да, вроде все — люди, а такие разные…»

И опять смотрела с интересом.

И каждое лицо она воспринимала как нечто отдельное, главное в человеке. И движение по эскалатору людей, смена одного человека другим — была похожа на мелькание лиц: объемных, фактурных, с разными светотенями в зависимости от конституции лица, с разным загаром, яркими пятнами косметики на лицах женщин.

И она даже пожалела, что эскалаторы быстро движутся навстречу друг другу и что она не может остановить этот поток, это движение, — а так хотелось остановиться и рассмотреть каждого. И так задело ее это почему-то, так тронула общность людей с их удивительной непохожестью — словно что-то важное-важное было в этом ее новом видении.

И она поняла вдруг: все эти люди, временно объединенные общей целью — поднятием на поверхность, плотно стоя плечом к плечу друг с другом, — представляли человеческую общность со всей ее удивительной многогранной уникальностью.

И сойдя с эскалатора, пораженная этими чувствами, мыслями, она продолжала рассматривать людей, стоящих на платформе, а войдя в вагон — людей, находящихся в вагоне.

И уже рассматривала не только лица — всего человека, какой он есть в его индивидуальности. И смотрела на сидящих перед ней людей.

Старушка с мягким морщинистым лицом, в вязаной шапочке, старенькой, не раз уже стиранной, с провисшими полями.

Пожилой человек с седыми висками в бейсболке (которую ему подарил, наверное, внук), смотрящий прямо перед собой и старающийся прямо держать спину.

Подросток, со старательно уложенными волосами, пушком над припухшими губами, поглядывающий на себя в зеркальное отражение двери.

Девушка в сером свитере и ярких брюках, со смелой прической: вызывающей стрижкой и отливающими синевой волосами.

Женщина в парике, с яркой косметикой и ненакрашенными бровями. «Торопилась, наверное, не успела или забыла», — подумала Даша.

Мужчина с желтоватым лицом, небритый, с глубоким взглядом карих глаз, в наушниках, погруженный в музыку.

И что-то вдруг случилось с ней, словно осознание этой «разности» и этой общности всех людей на этой планете открыло в ней сердце и — сопереживание? сочувствие? благодарность? Она сама не понимала себя — и не хотела понимать. Она просто чувствовала: вокруг нее — люди, часть общего человечества. Человеческая общность, в которой она была одной из Целого, такого разного — но Целого. Все эти люди — ее сопланетники, другие, не такие, как она, но тоже часть общего Целого.

«Родные вы мои», — вдруг подумала она. Подумала с волнением, светло, отчего глаза ее увлажнились.

И все люди, сидящие в вагоне, словно светом ее освещенные, стали видны ярче, четче. В каждом — появилась, проявилась его индивидуальность, какое-то отличие, и вместе с тем — общность. Все они — люди, находящиеся с ней в этот момент, в этот день, в этом вагоне, — были содержанием ее жизни, частью ее жизни, полной этой сиюминутной, захлестнувшей ее любви.

Старушка с печальными глазами, спрятанными глубоко-глубоко под веками — тяжелыми, в морщинах и морщинках. И глаза эти, и веки эти старой женщины она увидела будто бы в другом свете — так выглядит старость, такой и она станет когда-то, когда придет время. И это тоже будет благодать, данность, часть ее жизни, ее сценария. И она с любовью смотрела на старую эту женщину, какой она когда-то будет, и улыбалась — просто, смиренно.

Юноша и девушка, смуглые, черноволосые, с раскосыми черными глазами — узбеки? таджики? — взявшиеся за руки, испуганными взглядами встречающие входящих людей и проносящиеся мимо станции — страшно, наверное, в таком большом и незнакомом городе. И ей захотелось поддержать их, успокоить — и она им кивнула: мол, все хорошо…

Девочка с прямыми пшеничными волосами, падающими ровным потоком, сосредоточенно читающая журнал, яркий, глянцевый. И девушка эта — юная, желающая стать модной, взрослой, — вызывала слезы сочувствия, понимания: что принесет в ее жизнь эта желаемая взрослость.

И когда Даша поднялась наверх и вышла в город — в яркий солнечный день, в мир людей, которые шли мимо нее, обтекали ее, глядя или не глядя на нее, — она была другой, словно вошла в метро одна Даша, а вышла — другая. Словно здесь, наверху, стал вдруг понятен ей весь этот мир, в котором прожила она сегодняшний удивительный день, в котором открылась ей вся картина ее жизни.

И стояла она и смотрела на полноценную эту яркую, многообразную картинку своей жизни, сегодняшнего ее дня.

Были на этой картинке выщербленные плитки тротуара, по которым ходили люди, и стали они потому и выщерблены, что служили людям долго, терпеливо.

И лавочка, выкрашенная синей краской, уже облупившейся от частого сидения на ней, — была частью этой новой яркой картинки.

И дерево у дороги с отросшими после стрижки ветвями, с едва намеченными зелеными почками, каждая из которых была настоящим чудом — из нее скоро появится лист, из нее появится жизнь, и все это дерево станет живым, густым, красивым, дарящим тень.

И лужа на тротуаре, не впитавшем воду после дождя, показалась ей вдруг необыкновенно красивой — неровной формы, с глянцевой корочкой влажной земли по краям, с зеркальной гладью воды. Как будто маленькое черное зеркало положили на землю — и отражалось в нем, маленьком, неровном, — огромное высокое небо с меняющимися на нем облаками.

И вдруг, как будто слух у нее прорезался, — стала она ярче, четче слышать звуки: резкий гудок автомобиля, шум шин отъезжающего троллейбуса, чей-то смех, голоса, голоса, голоса, звонок телефона, детский плач… Это был мир, это была жизнь, ее жизнь, жизнь этой минуты, в которой был этот день, эта остановка, эти люди, это дерево, эта лужа. Это был благословенный день ее жизни, полный любви. И взгляд ее, полный любви, как будто заливал весь этот день и все, что было в нем, — любовью. Все казалось ей другим — светлым, хорошим, благодатным. И она сама была такой — светлой, особенной. И стояла она такая — в снующей, спешащей толпе людей — как светом залитая.

И мужчина, проходящий мимо, замедлил шаг, глядя на нее, стоящую со светлым лицом посреди людской суеты.

Мальчик на руках у мамы, молодой женщины, проходящей в этот момент мимо нее, с пухлыми щечками, в панамке с маленьким золотым якорьком, как маленький моряк, — повернулся к ней, Даше, и смотрел на нее, удаляясь. И в глазах его был вопрос, удивление — к ней, к миру, в котором он жил еще так недолго. И все вокруг его интересовало, и тетя эта незнакомая, стоящая среди спешащих, суетливых людей, — тоже была интересна.

И пока ехала она домой в троллейбусе, видела в окне эту ее — полную любви жизнь. Людей — таких, какие они есть: спокойных или нервно разговаривающих, медлительных или спешащих, смотрящих друг другу глубоко в глаза с любовью или с ненавистью.

Разные виды своей жизни: прямоугольные дома — пристанище людей, деревья — чахлые и мощные, светофоры и перекрестки, а выше — небо, небеса необъятной высоты, окутывающие всю ее планету, облака, плывущие вокруг ее планеты, на которой она проживала этот день ее жизни — день, полный какого-то нового отношения, светлый день ее жизни.

…Она поднималась в квартиру по знакомым и в то же время незнакомым ступеням ее дома. Каждая щербинка их была ей знакома — и нова. Угол двери, поцарапанный когда-то ее сыном, выбоина в стене, оставленная его санками — всегда он упрямо и сильно втыкал их в стену. За дверью был ее дом. Дом, который она сейчас как никогда ощутила домом — местом ее жизни, местом жизни ее семьи, близких ее людей.

Именно сейчас она вдруг очень ярко почувствовала их близость — пережив близость стольких чужих людей, живших сегодня в ее жизни.

И эти два человека — муж и сын — были особенно, по-настоящему, близки. Маленький сын — главный человек в ее жизни с его капризами и непослушанием, живостью, казался ей сейчас волшебным существом.

Муж, выбранный ею когда-то, живущий в ее жизни, увиделся вдруг — мужем, человеком, который был, есть и будет в ее жизни. Мужчиной — таким, какой он есть: другим, свободным быть другим.

И входя в светлый свой дом, который сейчас как будто действительно был полон света, исходившего от нее, она вдруг по-другому увидела и стены, и мебель, и чайник на кухне, выбранный когда-то ею из-за цвета — оранжевый, теплый. И она погладила его рукой, словно ощутив его цвет и тепло.

Это был ее дом. Ее семья. И когда муж вышел на кухню, она повернула к нему лицо все с тем же выражением принятия, впитывания, любования и как будто еще осветилась, радуясь ему.

И он — остановился, как будто лицо это с проявленной в нем любовью удивило и остановило его.

А она — просто смотрела на него, как смотрела недавно на лужу с глянцевыми краями, на дерево с живыми почками. И потом — сделала шаг к нему, обняла его, принимая в свои объятия так, как только может принимать любящая женщина своего любимого мужчину.

И он, оплетенный ее руками так неожиданно для него, напряженный в первое мгновение, откликнулся своим объятием — забытым, родным, — как обнимал ее раньше.

Они стояли в тишине, как будто не в силах расстаться, как будто истосковались по таким объятиям. Потом она отвела лицо, посмотрела глубоко в его глаза, улыбнулась, и сказала:

— Привет!

И он, помедлив мгновение, ответил:

— Привет!

И было это приветствие друг другу как будто знакомством их новым, в котором они были другими, новыми. И она провела рукой по его голове, ласково, как давно не проводила, и, отступив на шаг, посмотрела на него с улыбкой. И опять — такую любовь, полную, большую испытала к нему, что опять шагнула ему навстречу со всей своей любовью и обняла, оплела его руками. И шепнула:

— Я люблю тебя. Просто люблю…

И добавила:

— Очень.

И сын, глазастый Мишка, вбежавший в кухню, глаза свои еще шире открыл — не видел он еще таких родительских объятий.

И она привлекла в эти объятия его, и он с готовностью обнял и маму и папу и, оплетенный их руками, стоял, задрав голову, с довольной мордочкой и смотрел снизу вверх на своих родителей, таких, каких никогда не видел…

Свет абажура был теплым, мягким, как весь этот вечер — мягкий, душевный, в семье — настоящей, дружной, какой и должна быть настоящая семья, о которой она когда-то мечтала.

— Даш, я прилягу, почитать хочу, — сказал муж и, уходя, замешкался у двери.

И она, заметив, как нерешительно стоит он в дверном проеме, подняла к нему лицо — с вопросом.

— Я… — замялся он, — я книгу хотел полистать… Ту, что ты давала…

И она ответила приветливо:

— Там на полке стоят книги — выбери сам, какая тебе интереснее…

И улыбнулась.

И, пока посуду мыла, думала она — о дне сегодняшнем, о муже своем, о том, как легко, оказывается, с человеком жить, когда любишь его, такого, какой он есть. Когда просто любишь, не ставя условий, не требуя соответствия выдуманным тобой идеалам.

Что любовь, оказывается, — это не отношение к человеку, основанное на его поступках или его личности.

Думала, что любовь — это просто состояние. И в первую очередь — именно твое собственное состояние. И когда есть оно, это внутреннее состояние любви, — все вокруг тебя в любви находятся и, освещенные этой любовью, — сами хотят быть светлыми и с готовностью к свету идут, куда ты их волоком тащила, с нелюбовью своей.

И усмехнулась она этому открывшемуся пониманию и подумала:

— Все хорошо… Завтра будет новый день, моей любовью наполненный… И вздохнула легко, подумав: «Теперь — все будет хорошо…»